Текст книги "Вираж (сборник)"

9. Накануне

Итак: стоим на якоре. Ветер повернул на берег и усилился. Небо заволокло всё тучами. Стемнело.

Вернулся наш десант. Без потерь. Дору за бортом оставили. Принайтованную. Говоря по-простому, привязанную. Завтра её предстояло много трудиться.

В кают – компании закрутили кино.

Обманом, у «второго», мы с Витюхой и Серым, выманили по пузырю «Рислинга». Он хоть и Ванька-Ванька, а совсем не дурак. Все продукты на пароходе – его сфера владения. Естественно, включая и «горючее». Вплоть до одеколона. Отсюда и взаимность с Мастером. Идейная.

Серый обьявил, что жена его сегодня родилась. Он знал, но забыл. Соврал, не соврал – мы не вдавались. С собой у нас паспорта моряков и медкнижки. В них о женах, Слава Богу, ничего нету. Граф таких не предусмотрено. Пузырь Ванюшка дал.

У меня воображение хромает, я пошёл тем же путём. Но усугубил его: ляпнул – два дня рождения сразу. И жены, и сына. Сразу же, вместе. Я соврал точно. А замахивался нагло сразу на два пузыря. Мне Ванька не поверил. Пузырь дал один. И – то потому только, что я обещал плеснуть. Сам же грозился зайти обязательно. Это у него не выгорело, однако. Скоро ему стало совсем не до сухого вина.

Витёк просто взял бутылку. И всё. Ему это практически всегда удавалось. В подавляющем большинстве случаев все считали: так и надо. Полагали это в порядке вещей. Как в песне у Окуджавы: «каждый сам ему выносит и спасибо говорит». Я не сравниваю Верлиоку с «Черным котом», но магическое-магнетическое что-то в нём таилось. Располагал он к себе. Но этим не злоупотреблял. И в этот раз тоже. Ведь мог спокойно взять две.

Хоть и кислятина этот «Рислинг» страшная, но повеселели мы слегка. Лично я, правду сказать, не на долго.

Пришёл к нам в каюту Афанасий. Какой то – подозрительный мешок прорезиненный с собой приволок. Сам был уже чуток «вдетый». После круиза ямальского, видимо, тоже подлечился. Не кислятиной, чай. Весь сезонный запас геодезной спиртяги у него хранился. А нашего уксуса всё одно – хлебнул. Разговор после завёл издалека. Ко мне, причём, адресуясь:

– А ты, эта, графоман наш, в Сочах бывать приходилось?

Начал таким малопонятным образом прощупывать меня Афоня. С удивлением уставился я на него, ни о чем не ведая:

– Я? Нет, в Геленджике был. В детстве с отцом. А в Сочи… Мог поехать в отпуск за армейский счет, да сдурил. Хотел сумничать, а вышло наоборот.

Начал рассказывать, как погнался в Армии за длинным (не рублём), а отпуском. Заказал себе отпускное в Ала-Ату, на поезде. Командир мне, ясно дело…

Афоня не стал этого слушать. Начал свой мешок развязывать. И петь мне дальше:

– Такой песок, такой пляж! Я только в Сочах видал такой. Да, не-ет! Чего я горожу? В Сочах – дерьмо. Верняк. И маленький, и загаженный. А тут на Ямале, да кто б знал-то? Бескрайний!

И на меня поглядывает.

А я на Витюху воззрился в недоумениях. В чем дело-то?

А Витька мне в глаза не глядит. Отводит глазы-то свои, наглющие.

Спрашиваю, не знаю кого:

– Ну, а я тут при чем? Я, что против пляжа этого? Непуганого, ямальского.

– Дно тоже ровное. Песчаное, пологое. Долгое дно, У-ника – а – альное место, – продолжал куда-то гнуть своё Афанасий.

И достаёт из своей торбы гидрокостюм. Пловца-подводника. Я его сразу узнал. Приходилось облачаться в далёкие юные годочки. Двухцветный, желто-зеленый.

Сердчишко противно ёкнуло. В Сочах, на берегу Чёрного, другие б чувства колыхнулись. А тут…

– Я бы Виктора обрядил, – Афонька прищурил наглющий свой глаз на меня и на резиновую шкуру. – Да, он только в двух таких уместится. А ты – в самый, что ни на есть, раз.

– Да, зачем на меня-то? – встрепетнулся я, обо всем уже почти догадавшись.

– У доры осадка большая. – Деловито и спокойненько излагал Афон. – Шибко далеко от берега встаёт. Метров за пятьдесят. Спрыгиваешь – и почти по пояс.

– Мы там все промокли, – наконец-то поднял на меня буркалы Витька.

А – то, змей такой, всё отворачивался.

– Так ты, чего ж это удумал-то? Что я всё один вам таскать буду? И бочки с соляром? По триста кг? – я настолько прибалдел, что сам хрень какую-то предполагал. И проверещал это всё я как-то даже и радостно. Вот ведь, глядите, каким здоровущим Афоня меня посчитал. Ну. не придурок ли?

– Не-а, – снисходительно ход моих мыслей просёк старшой по геодезии. – Всё тебе одному – и за год не перетаскать.

Икнул (от «сухого», знать), назидательно прояснил:

– Тебя обрядиться попрошу настоятельно. И трезвым, слышь-ка, трезвым! снести на берег два ящика. С приёмником и передатчиком. Ты ж в детстве и с аквалангом плавал. На тебе всё и сходится.

Афонька сделал паузу.

Я, кажется, заполнил её остатками «сушняка».

Подитожил Афоний:

– А своих всех буду спиртягой готовить. Разумно…, – сам тут заржал над безумием такой идеи. – И в простом рабочем тряпье из доры выпихивать.

– Придётся, – солидно кивнул Витюха. – За бортом всего плюс восемь-девять.

Южный берег, но Карского.

– Витька! – я дернулся к нему за поддержкой. Показал себе на горло. Засунул палец за воротник рубахи.

Обосновать попытался:

– Ведь у этих «резинок» под шлемом подтекает. У горла. Они ж и числятся в разряде «мокрых», а не полностью «сухих».

– Да, – сурово, как на фронте, подтвердил Викторий. И бровки свои нахмурил кучкой, подводник-спецназовец наш. В резинку эту презервативную заведомо не вмещающийся.

– Его, Афоний, тоже надо будет спиртиком «протереть». Слегка. – До заботы обо мне Витька снизошел. Не бескорыстно. Надеялся меня сам, поди, протирать.

– Ежели только слегка. – Афон-благодетель туда же. Командующий завтрашней выброской.

А мне-то ихнее доверие, мягко говоря, до…

Говорю скромно присутствующим:

– Изо-всех своих, я бы постарался ради одного, чтоб вас на берег всех спровадить, глазы мои, чтоб боле вас не видали.

И со словами этими пришлось мне приспускать штаны…

10. Звоночек

Нынче у нас ведь, как стало?

Куда ни плюнь – все всё лечат. Любые болезни. Особенно им нравятся малоответственные неурядицы в организмах. Перхоть, кариес, целлюлит, прыщи… У каждого что-то есть. А тут – красота. Ручонки приложить шаловливые. И результатов – ноль, и – не смертельно.

А раньше на это и внимания как-то не обращали. Мне сдаётся: не сильно-то этим и страдали. Известное дело: больше на ерунду внимания обращаешь – она пыжится, из рамок своих вылезает.

Врача судового штатного у нас на «Северке», естественно, не было. Скудный запас лекарств хранился у Сеньки. Лекарей всегда старпомы изображают.

Я уже три дня к нему шлялся. Развлечение – очень ниже среднего. Хотя, всё ведь действительно познаётся в сравнении. А ну, как был бы на его месте Ванька – «второй»?

На правом бедре у меня «созревал» фрункул. Ближайшее моё окружение принимало в этом живейшее участие.

Вот и сейчас. В каюту ввалился Санька. Увидев спускаемые мои портки, радостно заржал:

– Опять хвастаешь? Или это новый консилиум? Сеньке-старпому не доверяешь, так ввёл Афона в состав?

Поплакался Сашке:

– Гнут меня, Санёк, в презерватив этот облачиться. И на пляже ямальском проклятом искупаться. А он ведь течёт. Как все резинки такие. Понравится ли моему фрукту? – я ткнул в него пальцем, – процедура.

Витька башкой замотал:

– Фу, бля, а я и забыл. Ты у нас вроде, как и «на сносях».

А тут Серёга, вот зараза, сладостно заржал:

– Да ты у нас получаешься, как Киса Воробьянинов. Точь в точь. И тоже в лодке. Когда они удирали с Васюков. У того на роже вскочил «вулканический прыщ». Бендер его спросил ещё: «Вы это нарочно, Киса?».

«Вот, ведь, Пингвин, начитанный, сволочь» – думаю про себя.

Афонька рот открыл, видимо, как Бендер, хотел у меня поинтересоваться. Теми же словами.

Но тут прозвенело…

В первый раз. По кораблику нашему явно что-то звездануло. Или же это он обо что-то сам…

То ли стукнулись мы, а может и нет. Ну, а что же тогда? Хрен его знает, но каюту мы натурально все покинули. Растеклись по пароходу в разные стороны. По нашим судовым предназначениям.

Кино в столовой команды крутили пока своим чередом. То ли «Свадьба в Малиновке», то ли «Угрюм-река». В лаборатории чайник хотели поставить. Некоторые слухи, однако, по судну ползти стали.

Игорёк нас с Витюхой спрашивает:

– Что это, ребята, в борт наш стукнуло? Говорят дора бьётся. Плохо канатом привязали, да?

– Не может она, – снисходительно ему Витька. – С подветренной стороны мы швартовались.

А в лабораторию ввалился чиф Валера. Он в гидрографии здесь на параходе – старший. Совсем недавно был старпомом в, опять том же, рыбкином флоте. По зрению списали. Видеть стал чиф – совсем никуда. На Диксоне ему дали колом по голове. На выходе из кабака. Стандартный случай. Диксон совсем отсюда рядом.

По морским меркам. Каких-то пять сотен миль.

Чиф-Валера добавил новостей:

– А ветерок-то переменился. Очень свежий к берегу тянет. И нас туда же гонит. Дора-то пару раз и впрямь о борт колотилась, бедолага. А сейчас уж это не она.

Хохотнул Валера и поддал:

– Похоже об дно нас чегой-то пи…т. Да, и не на якоре мы уже…

11. «Север» на пляже

По «спикеру», громкой судовой связи, третий помощник Коля обьявил:

– Аврал! Всем аврал! «Научникам» тоже. Выйти на палубу и помогать…

Чего скажут.

Ясный перец, научники – это мы. Кто, чего «скажет» не уточнил. Чувствовалось, что на мостике Коля (Красавчиком его кликали), мягко говоря, волнуется. Иными словами: икру мечет. И не один. Его вахта – «детская». С восьми до двенадцати. И стоит он её вместе с Мастером.

Высыпали мы все наверх. Ветерок – приличный. И не будь дурак, гонит нас, конечно, к берегу. Темновато весьма, его не видно, но чуют это все.

А почему он стал это вытворять – было и осталось для нас тайной загадочной.

Якорь был у нас отдан?

Отдан.

Якорь на цепи якорной закреплён?

Точно так.

Цепь якорная вытравлена, за борт спущена, сколько ей надо. В зависимости от глубины моря. В месте этом. Где стоять решили. И застопорена цепь.

Застопорена?

У нормальных людей – да!

А у нас, видать – нет. А почему – х…рен его знает.

И, когда ветрище усилился, цепочечка наша стала потихоньку «утекать». За борт, к чертям собачьим. Да вся к ним (эт-то уж точно, что к ним!) и стекла туда. И последнее звено цепи сорвалось необьяснимо. «Жвако-галсом» моряки его зовут, кажется.

Остались мы без якоря и без цепи. И понесло нас в гости к Ямалу ещё шибче. Пока об дно не стало шарахать.

Куда вахта на мостике глядела?

А, хер её знает, куда.

Может дора только, бывалая поморская шаланда, одна нас, придурков, и пыталась вразумить. Билась о борт, сердешная. Да, куда там…

На всех судах – два якоря. На баке, на носу значит – два отверстия, по бокам. Два клюза. Через них якоря – отдают. Второй якорь для таких ЧП и нужен.

Оба их вместе не бросают. Волна пораходом играет. Крутит его и вертит. Цепи запутаются, якоря, фиг, вытащишь.

Без ложной скромности можно сказать: наш случай был далеко не ординарный. Можно сказать, не стесняясь: дурацкий выпал нам вариант. Точнее – сами мы его соорудили. Как в старом анекдоте: «дурак ты боцман, и шутки у тебя – дурацкие». У нас же речь, становилось это всё ясней, шла не о боцмане.

Финал отдачи второго якоря мы ощутили. Когда он идёт вниз, слышен по всему параходу особенный, ни с чем не сравнимый, звук. Грохот. Звенья цепи колотятся при отдаче в клюзе. И примешивается сюда особое чувство. Близко – земля.

На этот раз было немного не так.

Мы с Витькой на кормовой палубе были. Бухту с кабелем его поглядели. Не сдуло ли. Загрохотало больше обычного. А может нам так лишь показалось? Нервишки-то ведь не железные. Или это про другие части тела так говорят?

Витька и себе, и мне бормотнул:

– Этот бы не посеяли. Магелланы фуевы.

Я ему:

– Не накаркай, Верлиока. Хоть ты и глядишь далёка.

Подкатился Сергунька. Волновался за наши приборы чувствительные. Гравиметры. В центре судна они «прописаны». Вместе с гирокомпасом. Посетовал нам:

– О дно биться не договаривались. Кварцевые системы могут дуба дать.

Прибежал прямо с бака Санька. Успокоил нас качественно:

– Не тужи сильно о гравиметрах. Привыкнут. Никуда не денуться. По дну теперь вовсю будем скрести. И второй якорь – тоже. Попрощался с нами.

– Ну, мля, как же это? – Закричал что-то вроде этого уже на бегу Витька.

– Сам видел. Цепь через зубья брашпиля прыгала. С искрами. И вся вылетела на…

Сашка обычно деликатно выражался весьма. Это, всю дорогу, было его чертой отличительной. Видать, за него Хребтович всю сумму матерного фольклора высказал. Ещё в Горном.

А тут немного даже Санька не стерпел.

Вы меня спросите, а я себя спрошу.

Была ли паника на «Северочке» нашем?

Не было у нас её: мы толком не осознали своего истинного положения. Это ведь ещё у Дефо в «Робинзоне» сказано: «Оценим, только испытав более худшее».

Как-то так.

Знали, что сели мы на ровный песок. На берегу расстилался огромный пляж.

Морским Богам, Всем сразу или только Одному, в тот день дежурному по их Ведомству, захотелось милостиво над нами пошутить.

Сел наш «Север» на песчаный шельф острова Ямал.

Сказал мне Сашка:

– За это мы и боролись. В проходной на Фонтанке.

– Да, – говорю, – штанцы впору закатывать. Прав Жучила, змий, как в воду глядел.

И сидел параходик на шельфе плотно. Даже выровнялся.

А если б камни, скалы?

Давно бы раздолбались.

А ветерок настоящий ежели взыграл бы, а?

На борт бы легли скоренько. А шлюпки не спускаются. За место в доре…

Ну, а вот об этом уж не будем. Чего гадать? Потому: среди нас паники мы не упомним.

12. СОС

Если сказать, кэп забегал, как наскипидаренный, то это вроде как смолчать. Вот уж чего не ожидали – так его таким углядеть.

На мостик и раньше из нас особо никто не показывался. Сейчас и подавно.

Не тот случай. Начальник, Игорёк наш, там был, впитывал скромненько, вернулся, на корме поведал нам:

– Да…, товарищи. Капитан разительно на себя не похож. Как подменили.

Мечется, дрожит, стенает. Ребята, не вру, он прям-таки причитал: «Господи, Никола-Угодник, Спаси! Свечками обставлю».

Витька изрёк сурово:

– Синяков бы на морде наставить… – Хмыкнул сомнительно. – Да, нет.

Пускай расхлёбывает. Успеется.

– А ведь керосин дело-то, – обнадёжил всех Серый.

Ветерок всё крепчает. Лечь на бок, как два пальца о… Долго не перезимуем. Не в Антарктиде. Места-то здесь ди-и-кие…

Подкатил Санька. Опять новость в клювике принёс:

– СОС уже подали. Теперь ждать, кто отзовётся. Сейчас авральная халтура будет.

И убежал.

За ним обьявился «второй», Ванька. Прямо заскулил:

– Ребятушки, приказ мастера. Авральный. Выручайте. Прогноз хреновый. Усиление волнения, ветра. Дождаться надо. Помощи. Кто подойдёт. Волну снижать надо. Масло за борт лить…

Ребята! Если, кто читает, это вот! Сам бы я не смог придумать.

Существует такое очень известное, с давних наших лет, выражение: «В жизни всегда есть место подвигу». А есть и другое: «Нет пределов человеческой глупости».

На мели – сидим глухо. Волны, ветер, мгла, холод, брызги. Шлюпки – не спустить. Якорей нет. Движки – пашут через раз.

И всё это заслоняет глупость наша людская, безграничная.

Лить

масло

за

борт…!

Штормит вокруг. Сейчас на бок нас положит. Казалось, что уж ничем нас более не проймёшь. Но тут мы вконец ох… ли.

На корме стояло много бочек. С маслом и соляркой. Запасы радиогеодезии.

Их-то и собирались выгружать на берег.

Дежурная смена у Всевышнего, похоже, удовольствие получала. На нас, глядючи. И кто-то из них, стажер какой-нибудь, не иначе, кэпу нашему, придурку, щепнул в ухо: «Масло-то, масло ребяткам афонькиным больше не к чему. Лей его за борт-то, лей».

Кэп рад стараться теперь. Раз уж такого наворочал. Раз уж обещал свечками Аналой заставить (или куда там надо, не знаю я, Прости грешного).

Приказал нам Сусанин наш четко и строго:

– Вёдрами! Масло на бак. Таскать, передавать. Выливать с наветренной стороны. Быстро!

(Мне, в башку мою дурную, мыслишка тут закралась: где ж это я про масло пролитое уже слыхал? Ёо-о-о моё… Там же Аннушка пролила. Немного совсем. А тут? Что ж получается? Выходит, что нами совсем другое Ведомство занимается. И спорить тут – вредить только. «Мотоциклеты с пулемётами»! Без пользы…).

Вот уж и столпились мы на корме. С вёдрами и без. Кто-то молотком и зубилом пробки свинчивает. Один Володька Орлов против этой дурости выступил:

– Я его доставал самолично. С трудами и «обмывом». Масло – лучшее. За борт лить – это без меня. Ээ-х…, моя б воля.

(Не наша это была воля, Володька, ох, не наша).

Володя Орлов. Орлуша. Из блокадных ленинградских пацанов. На «Телевичка» с лица казался. Была такая детская передача на заре телевизоров, КВН-ов с линзами, в «коммуналках» питерских. Сам был очень жилистый. Много за спиной отмотал экспедиций. И геологических, и геодезических. Между прочим: в школе за одной партой со знаменитым Синкевичем сидел. Был Орлуша необыкновенной души человеком. Где-то около ЦПКиО в Ленинграде застолбил на реке Невке списанный баркас. Ремонтировал урывками. Приглашал меня. Идти в плавание. Через три-четыре года, после моря Карского, первый раз в жизни поехал отдыхать на море Чёрное. С женой молодой. И всё… Потух Вовка рано.

Царство ему Небесное.

А он лучше всех, стало быть, понимал сущность «масляной» и всей прочей Ахинеи.

И кинулись мы по правому борту с кормы на бак таскать и передавать вёдра.

С вовкиным маслом высокого качества. Марку его я так и не запомнил. Одно знаю – не подсолнечное оно было. Потому и мараю сейчас бумагу. А Вы, возможно, читаете. И плюётесь. Только, пожалуйста, не сильно. И – не Все.

Вытянулась нас цепочка. В какой-то момент в безумной этой веренице оказался Сергунька. А я ему подносил ведро. А он его за борт опрокидывал. Масло, едри его мать, и проливали, и расплёскивали. Уделали им вокруг – всё!

Копыта разьезжались, глаза слипались. Люди в цепочке «мигрировали» и совсем из чехарды этой убегали. Апофигеем этого помню, как Серый махнул ведром – да взял слишком высоко. Навстречу ветру штормовому. В особо сильный его порыв угодил. Вздулось маслице всё пузырём огромным. Тёмно-коричневым полупрозрачным. Обрушился тот пузырь обратно на Пингвина. Чавкнул оглушительно противно. Уделал Серёгу-бедолагу с ног до головы. И мне досталось, мало не показалось.

Дернул я назад, рожу протирая безуспешно. На вкус масло было не ахти.

Серёге я вроде бы излагал:

– Не хер, против такого ветрища хвастать маслом-то. Лил бы себе тихо по борту. Результат, всё едино…

А скорее всего и бубнить не мог – губищи залеплены.

Это потом уж кто-то, Витька что ли, или Афоня сетовал:

– Эх, надо было пустую бочку около Серого поставить. Да и сливать бы в неё. Хрен с ним, с маслом, параход бы по правому борту не уделали до такого маразма.

Санька рукавицей мне по морде елозил. Помогал избавится от лучшего на берегах Ямала масла. Я ему делюсь своим безумием:

– Пингвин самую большую «четверть» из всех нас пролил. Трамваев вокруг не видать. Может никому башку и не отрежет?

Он на меня поглядел страдательно.

Попытался я нас обоих успокоить:

– Не боись, лейтенант. Я ещё не совсем тронулся. Живы будем почитаем.

Вместе.

– О чем? О ком? – изумился он.

– О Мастере, Сашка. О Мастере. Не о нашем, что сюда нас засадил.

13. Пустые хлопоты

Слава Богу, масло иссякло. Как оно по морю Карскому распределилось усилиями нашими – не дано нам знать. А палубы мы извозюкали сверху донизу. Потом уж осознали, что глупее было только муку с макаронами за борт вываливать.

Хотя, как сказать. Макаронами природу б не пачкали. Да и рыбёшке – радость.

Стали мы тросы и канаты по кораблю таскать. Экипаж давно уже занимался этим. Пока мы, «научники», баловались маслом.

На судне положено иметь третий якорь, запасной. Был он у нас. Поменее двух основных, утраченных. Цепи не было. Не положено.

Команда ладила к запасному якорю трос. На будущее. Если Ямал нас от себя из гостей непрошенных отпустит.

Боцман Приход посоветовал Витюхе доверительно:

– Ты, свой держи наготове-то, пожалуй.

– Это чего же? – подозрительно нахмурился Витька.

– Ясно чего. Самодур твой. Вдруг кэп и этот сподобится утопить. А тут – ты.

Не изволите ещё якорёк опробовать?

Чего ему отвечал Верлиока – не знаю. Судя на жестам рук, явно что-то малоцензурное. Пошел я куда-то соспать приткнуться. Не в каюту. Весь в масле, а раздеваться сил не было.

После всего этого, и по сии дни, мы с Пингвином часто и подолгу спорили: кто из нас больше маслом провонял. На долгие годы. Чуяли это только мы сами.

Особенно с похмела.

Где-то я отрубился. Кажись, в лаборатории. В углу на свеженастланном дощатом полу. Раньше здесь был рыборазделочный цех.

Засыпая слышал, как пришел чиф Валерка. Сказал, что СОС наш приняли.

И к нам идут…