Текст книги "Вираж (сборник)"

Полностью его слова я оценим значительно позднее.

Пришлось мне присоединиться, не раздеваясь. Хотел запить из графина, что в каждой каюте над столов повешен. Витюха остановил:

– Под столом возьми «Боржоми». Графин не беспокой. Не советую. Твой армейский рассказик я помню. Ты уже с ним осточертел всем.

Да. Спасибо, предупредил. А у меня, что было – то уж точно. Все мои друзья-коллеги слыхали. О запивке спирта спиртом.

В Армии Советской. Дружок мой Борька Попович преподнёс не специально. Нервишки поправить. В анекдоте про Василия Ивановича Фурманов разволновался и закурил. Там у них знамя свистнули. А мы тоже переживали. Правда у нас не знамя, а семь пистолетов…

Но тоже, скажем Вам, совсем не слабо.

«Уж, если в графине вода не простая, а финскими братьями любимая, то бункеровка парохода нашего произведена грамотно и под завязку» – так мне ощутилось, запивая натуральным «Боржоми» натуральную «Столицу».

Ей-ей, были они обои тогда истинно чистыми и не заразными. А уж о цене и вспоминать – только себя расстраивать. Зря.

– Может на отпуск плюнешь, с нами пойдешь? – вопрошаю Саньку. Мир вокруг добреет и я вместе с ним. – Документы, чую, никакие оформлять не актуально. Погранцы с «верещагиными», спорить могу, на таком нашем отходе сами «никакие» будут. Вывезем тебя, как нелегала.

– Не-а. Машина не нужна мне и на фиг. В свой Ивано-Франковск я покачу. Друзьям про вас рассказывать буду, меня за это весь отпуск горилкой, не хуже вашей «столичной» поить будут. С галушками… Слушайте! А привезите мне лисапедик.

Все мы даже задумались. Попытались это сделать, как нам показалось.

– Сильный заказ, – поразился боцман. – Я б до такого допереть ни за что…

– А чего не привезть? – Витька проурчал благотворительно. – Ежели место на «Профессоре» останется свободное. От «жигулей» битых.

– А сколько у них велик потянет, боцманюга бывалая, а? – я поинтересовался.

– Ну, в пересчёте на эту, на «огненную»?

– Стакашек наверное. Небольшой и неполный. – Сашка-боцман скривился, как от боли зубной. – Если найти удасться. Нашу «банку» ржавую – сколь хошь. А велосипед…? Засмеют. Пальцем будут показывать.

– Оставь нам отдельно этот стакашек. – распорядился Витюха. – Для такого бесподобного дела. Надпиши его только. Разборчиво.

– Закупорить как-то надо. Что б не выдохся, – говорит боцманюга, а сам уже свой пустой рассматривает. С некоторым изумлением.

Никогда не перестану поражаться: до чего же разумно и трезво можем мы мыслить и планировать любую внезапную и неожиданную задачу. Или проблему. Или их обеих. Ставить их перед собой и тут же решать. Блистательно.

Особенно, когда – «поддавши».

Витька задачу уточнил:

– Ежели выдохнется, или лисапедов у фиников не окажется. В это время года. Мы тебе лыжи прихватим. Они у них и зимой и летом. Я знаю, мне батька мой расскозывал. Всю войну прошел. Иначе они б нам финскую, ну ни за что б, не продули. – Тут Виктор задумался. – Или наоборот?… Ну, не суть. Ты, вот что, Санька! Дуй-ка, в лобаз за «маленькой». Она и сохранится и не выдохнется. И память будет тебе потрясная. На всю оставшуюся. Финский лисапедик – и за «малька»! Будет, что рассказать детям.

– Ещё и внукам. – добавил боцманюга и полез под стол. Явно не за «Боржоми».

И что Вы себе думаете?

Санёк стал собираться. В поход. И пошел. И это было очень хорошо. Потому, как что-то его в городе отвлекло. От этой велосипедно-водочной цели. (Как теперь сплошь и рядом говорят «темы»). И более он на проводы наши не заглядывал. И здоровье малость поберёг, и в дальнейшем усугублении нашем не участвовал.

И ничего от этого не потерял.

Уж не знаю. Совсем не знаю, как тогда готовили машину к отходу. Ну, двигатель судовой, проще говоря. Как они там его проверяли, заводили. Механики. В своём царстве машинном.

На ходовом мостике гидрографы должны были вахту нести. То есть лямку свою тянуть. Делать исходные наблюдения спутниковые.

И нам, из кожи вон, а надо было наблюдения с приборами сделать. С гравиметрами. Начальные, опорные. Это-сплошная головная боль. Боль важнейшая для всей дальнейшей работы.

И так – во всех портах. На отходе, на заходах и по возвращению. Гравиметры не позволяют в полной мере «расслабиться» – ну, просто никогда! Нельзя тому бедному оператору, что к нему приставлен. А точнее: начальнику по гравиметрам. У оператора может «башню и снести». Чего с него в конце концов возьмешь? А с «бугра» по гравиметрии стружку-то снимут. Ой, снимут.

Так что в тот незабвенный отход из ленинградской Гавани даже воды из графина испить – было не судьба. В этих графинах во всех каютах, пожалуй что, водица была специфическая. Обстановка складывалась – туды её в качель, ещё та.

Ах, как истаскали, как истёрли фразу писателя Великого! Ничем вроде и не особо значимую. О том, что «Всё смешалось в доме…». И почему же это так часто приходится ею, фразой, жизнь нашу описывать? Неужто вся она из бардака одного состоит? Грустно становится. Право слово, грустно.

Уж, не помню, не ведаю как – опорные наблюдения сделали. В башке засела одна мысль: «Ведь рейс не продуман как-то разумно. Или наоборот: неразумно придуман? Ладно, не так. Заходов очень мало. Длинные слишком периоды.

Для приборов – жуть голубая. Надо требовать стоянки. Где-то у берегов. То ли Америки, то ли Африки. На карту следововало б глянуть. Да где ж она карта?

И чем глядеть-то?

А уж, тем временем, на палубе иль в коридорах где-то, мелькнула фуражка. То ли погранца, то ли таможенника. Но не ментовская точно. Кстати! Сколько в море ходил, а их фураг на борту не видал. И это просто замечательно…

«Нет, – сам себя одергиваю, – отвлекаться нельзя. Волю – в кулак!»

От приборов пошествовал в каюту. Пейзаж – всё тот же. Лишь участники меняются. Кроме, ясно дело, Витюхи. Он – душа нараспашку. Хоть у всех есть своё, а к Верлиоке тянутся.

Однако, мне надо в другое место. Поближе к начальству. Просить научно-руководящей помощи. Хоть и понимаю дурость своих посягательств. Но кого-то нужно попытаться зацепить. Из Экспедиции или Обьединения. Чую: должен быть хоть кто-то.

Иду искать. Но освежиться следует. Хлебнул из графина…, тьфу-у. Освежился из раковины.

Покатил. На поиски. Тогда считал, что это очень важно. «Архиважно!» Кто так выражался? Что-то ещё про «захват телеграфа и мостов…»? А кто – не помню? Ну это не важно…

В каюте у начальника рейса вроде обнаружил, кто мне пригодится. Небольшое собраньице. На техническое либо научное – не тянет. До рядовой компании, как в моей каюте – тоже не занижается. Хотя имеются нештатные явные отклонения.

Начальнику рейса что-то доверительно внушает Паше-ка. Начальник – замечательный, покладистый мужик, Ник-Иваныч, из производственного отдела. Уже явно не очень рад, что связался с нашим «огненным» походом. Молча, отрешенно внимает Пашеке. Чего ему второй может такого доложить? Он и сам, спроси его, не ответит. Да, спросить-то некому.

Опп-паньки! А, вот и тот, кто может сей момент нам сгодится. Вовка-Академик «рисуется» перед своей непосредственной начальницей. Очень, ну, очень ведущей и заслуженной, по всем статьям, дамой нашей морской геофизики. Непреререкаемой профессоршей. Не вру ни Вам, ни себе самому. (Хоть всем Вам это, как до лампочки). Пришла на борт нашего «Профессора» – курировать. Предстоящие наши в Мировом Океане Морские работы. Не представляя, может быть, что перед этим «разминаться» нам предстоит в Суоми.

Побаиваясь начальницу, Академик изо всех сил «держал» себя в руках.

– Вот, – говорит, – пришел наш летописец.

Что так меня обозвал – выдало его. Значит тоже из графина хлебнул. Освежиться. Пока ещё не чрезмерно.

– У него, – ткнул в мою сторону пальцем, – голова болит.

«Чего городит-то? – изумился естественно я. – Ещё шибко рано ей болеть. Вот отчалим».

– За план она у него болит, – продолжил Вовчик. – Я это в виду конста-нста-татирую. (Всё же весомо хлебнул, знать). Где наблюденья с приборами нам делать? Заходов мало. В порты, я это в виду, это… имею. (Хорошо всё же умел «дозу» держать). Переходы длинные больно. Выше нормы.

Да, да, – это я уже подключился, чуть не плача. – Точность всей сьёмки можем не вытянуть.

А сам подумал: «Можем не вытянуть, или не сможем вытянуть?…»

Профессор что-то пригубила из тонкого стакана. (Вот чего тут Пашека! Посуду деликатную подсуетился, принёс). Поискала глазами что-то на столе. А угощенье всё кругом морское. Грубоватое.

– Нужно было вам участвовать в составлении проекта. – Пожалела меня снисходительно профессор наша. – Теперь уж чего махать. Руками-то.

Всю-то жизнь, и до, и после, на таких вот примерах меня по столу мордой возили. Дружок, Белый-ус, давненько мне втемяшивал: «Пойми, чудила, здесь главное: каков вопрос-таков ответ. Надо внаглотуху огорошить-не по делу спрашивать, и отвечать, ну, полную ахинею!»

И примеров жизнь уйму подбрасывала.

В Армии двухгодичника-литера, молдаванина Цыпу, командир дрючит у штаба за хреновую стрельбу взвода на учениях. «Ну, чему своих долбо… бов учили, лейтенант Цыпардей?». А тот в ответ: «Ты, куда это, бля, прёшь бревно не спросивши, а?». Это зацепил своего мимо шлёпавшего солдатика. Ни к селу, ни к городу.

Или у нас тут на техсовете вопрашает начальника партии Торца член Учёного совета маститый Рамблер: «Почему у вас в проекте три захода в Гонолулу? Необоснованно много». Торец встаёт, плечи расправляет, брюки подтягивает горделиво: «Проекта сам я не читал. Но скажу так. Заходы нам туда не нужны. А не запланируем – пароход от морской гидрографии заключит договор с южанами – в рейс пойдут в Антарктиду. И тем, и другим там теплее – там платят больше».

Не владел я такими штучками никогда. И реакция – не ахти. Теперь бы меня окрестила молодёжь «тормозом». Кстати детишечки родные так и делают. Доченька великовозрастная с самого начала «перестроечки» мне выговаривала:

– Ты, папанька, вроде и не дурень круглый. Степень-то защитить смог как-то. Чего среди «распальцованных» бизнеса наладить не волокёшь?

Да… Видно тут образование – лишняя обуза.

А нынче-то и мозги были замутнены водицей, отнюдь, не ключевою. Хотя на моё счастие и не окончательно. Вижу: профессорша наша, вроде как по столу взглядом чего-то ищет, что ли. Само собой, деликатно этак весьма. А чего там может оказаться-то неординарного?

Я подсуетился. Не весь я, целиком, а часть моя слегка «косенькая». Затараторил, из каюты выскальзывая:

– Я сейчас тут. Один момент. Слетаю к себе. Чисто символически. Вовчик, ты пока изложи соображения наши. Измерения, как сделать думаем.

Покатился. Кубарем по трапам вниз через две палубы. В нашу каюту с Витюхой, к своему закадычному рюкзаку.

Маманя мне с собой банку самодельной почти рыбы дала. Не делала она её, конечно, всю от начала до конца. Батьке дали «заказ» в Доме Журналистов новогодний. С куском горбуши. И собиралась эта рыбина со мной в Атлантику отчалить. Не вышло. Закончила миграцию у причала в Гавани.

– Вот – тут, попробовать немного по случаю отхода…, – что-то я в этом роде мямлил, запыхавшись.

Рыбёшка быстро в разные стороны расплылась. Мудрая кураторша наша совсем чуточку, кажись, испробовала. Но мне – исключительно кратко – присоветовала более, чем продуктивно:

– Сделайте в прибрежных зонах, в нейтральных водах, наблюдения вашими приборами. На якорных стоянках. Может в проектную точность этим и впишетесь.

Царство ей небесное.

И среди женщин бывали светлые головы. Парадоксально, но – факт. Может и сейчас бывает подобное, а?

Ох, язык мой, враг ты мой, далеко не единственный…

А ведь совсем не так просто было ей дать такой пусть и простенький, короткий совет. Поминутно, несколько раз выбегала из каюты. Ещё надо было ей «пасти» ближайшего сотрудника-коллегу. Он по «Профессору» нашему мигрировал-перемещался. Ведь кругом знакомых-друзей целая прорва. И в каждой каюте на переборке, над столом – графин. Знаком он уже Вам, моим маловероятным читателям. И знаете Вы уже, что в те графины залито. Со всеми вытекающими из этих заправок последствиями.

А в атмосфере судовой, кажись, запахло наконец-то долгожданным отходом.

Вернулся я измочаленный в каюту. Витюха устал на своей койке в той же позиции. За столом появился другой гость. Спал, обронив головушку на ручонки. Новоявленный судовой эскулап.

Думал и я соснуть. «Интересно, докторила до своих медицинских аппартаментов хоть добирался? Или всё по гостям». Не удалось ни заснуть, ни додумать.

Ввалился Пашека вездесущий.

Вот уж по кому было не понять вовсе: трезв он или «дунувши» сверх меры – так это по Пашке. Был, правда, один тест контрольный. Спрашиваю его:

– Тебя как правильно кликать: «Пашеко» или «Пашека», а? Паша.

Если отвечал коротко, что-нибудь вроде: «Как хочешь кликай, только в печь не сажай «– значит нормален штурманец вполне. А если начинал что-то «разводить» про рифму: Паша – каша, шека-Пашека, то значит «остограмлен».

Сейчас Павлик обратился только ко мне и стал доверительно вещать совсем что-то потустороннее. При этом, указуя пальцем на медбрата спящего.

Мама моя! Это в какой же кондиции сейчас другие наши «магелланы»? Хоть нам и не привыкать, но всё же…

Ленинградская Гавань, Финский Залив, дальше Балтика. Зима, лёд.

Чай, всё-таки не вблизи острова Мартиника. Это там на славном нашем «Севере» могли развлекаться, как душа желала. Получили на борт ром, что пиратов угробил всех подчистую, раздали его скоренько экипажу, времени зря не теряя, машину судовую даже не запускали, просто якорь подняли, успели сообразить лишь одно: бризом нас будет гнать от равнодушной Мартиники, а не волочь обратно в Фор-де-Франс.

Хорошо бы и сейчас так.

Но это мечта – недосягаемая. Заводиться нам и отчаливать надо, без дураков. А сперва пересчитаться и удостовериться: все ли в состоянии отправляться для начала в дружескую Суоми. Представлять наш молодой, но шустрый геологический флот. Который радостно поддерживает, при каждом удобном, старинный морской лозунг: «Всё пропьём, но флот не опозорим».

А, проще говоря, необходимо точно знать: все ли на борту живы?

На этот раз Пашеку удавалось осознавать с превеликим трудом. Он расталкивал эскулапа и вещал мне задушевно-доверительно:

– Они ж все втроём как один в одной каюте вместе всю дорогу ходят с нами в рейсы все здоровущие как один, сам ведь знаешь. Тут по каютам пошли глядеть не зря вовсе с мастером и его приятелем из порта отход-то нынче сложный такого вишь вроде и не бывало ещё, сам ведь видишь. А у них в каюте гля едрёный корень Мамчела вроде как и не реагирует вовсе, представь, а…

И дальше уже, глаза выпучившему, докториле:

– Идём, давай-ка, глянешь, как они там, компрессоровы друзья, смотри только сам-то не вались с борта на борт, да у них там тоже… не пригубляй гляди.

Двинулись вдвоём, пошатываясь. Помощь скорая.

– Докторила уже целиком вписался к нам в коллектив, – Витюха и не дрых вовсе. Всё контролировал.

– Но ежели брюхо схватит-таблетки самим в евонной аптечке выбирать придется. Не говоря уж про голову. Умственные таблетонки сам употребит все. В скором времени. Так мне чего-то сдаётся.

Витюха озабоченно поёрзал на койке. Под ним что-то странно глухо звякало.

– Чего? Ну, чего ты ему зеркало тычешь? – сурово пресёк князь Голицын докторилу. Очень мрачен был сейчас потомок дворянский. Совсем непривычно смотрелся. Так наверное предки его великие выглядели, когда суд над холопами вершили. Перед этим, выкушав не менее ведра.

Мамчелло лежало в койке на спине, и не подавало никаких явных признаков.

Поддубный смачно храпел в своём ящике, уткнувшись в переборку. Переборка выгибалась.

– Пришел, так – на! Пей, лепила! – князь сунул эскулапу стакан. – А депутат наш – всё нормаль. Скоро подтвердит сам. Только отдохнёт.

Медбрат с пациентами спорить не стал. Соблюл врачебную этику. Понимал, что волновать их – вредно. И опасно. Стакан хлопнул. Сполз на палубу со стула.

Почему-то при этом Академик-Вовка присутствовал. Как его туда занесло? Он нам этот анабасис медицинский и поведал. Мелкий штрих нашей ахинеи. Мамчелло не заставил себя долго ждать. Князь заорал обычным своим голосом. Придурочным:

– Ну! Что я говорил? Слуги народовы не сдаются! Не зря мы их туда выдвигаем.

Врача в апартаменты его медицинские оттащили. Зеркальце ему ко рту некому уж было подносить. Так отошел. Ну, в смысле, очухался. Уже после отхода.

Ушли мы-таки в море. Всё нормально было. Но, честно говоря, подробностей других я как-то не очень…

Отчаливать из Ленинграда в январе – истинно гуманно. На выходе из Финского залива собирается караван. Ждут ледокола. Время образуется для «отходняка».

Так что народ тихонько возвращался назад. Из «страны чудес». Хотя у всех ещё «было». Но всё попрятанное. А в графины вернулась обычная вода. Вкус у неё, правда, был странноватый. Это все отмечали. Князь шлялся по коридорам, всем разобьяснял:

– Это она обиделась. А ты б не обиделся, если б тебя на отходе с твоего законного места, из графина, да – в раковину, или ещё хуже – в унитаз… А заместо тебя – грёбаную водяру.

Остальные двое молча сидели в каюте. Не очень понимая, что было и что есть.

До Турку идти – всего ничего. Даже во льдах.

Причалили. На судоверфи, где наш «Профессор» родился. Формальности по приходу – нулевые. Дружеские финики ничего не проверяли, по параходу не шастали. Они ж не догадывались, кто пожаловал к ним с культурным визитом. А может и вовсе наоборот: всё знали – создавали режим. Наиболее радушный.

Кто его знает?

Пытал я бывалых. Уже выполнявших такие вояжи мореманов наших:

– Так что делать-то теперь с пузырьками? В город тащить, кого соблазнять?

И сколько брать?

Боцманюга, Санька, просвещал меня по мере сил, но и сам обьят был сомненьями:

– Не-а. Пока никуда её выносить на прогулку не стоит. Сегодня ж суббота.

Они все отдыхают. И пьщие, и мало хотящие. Не повезло нам. Завтра тоже сухой денёк будет, по всему видать. Вот придут на пароход работяги в понедельник. Они всё знают. Куда, чего.

Помолчал, подумал, тоскливо поглядел на чаек портовых:

– Хотя может и взять пузырёк? Сходить, прогуляться. В бар куда…, что ли…?

Пошли мы в увольнение уже к вечеру. В город погулять. Втроём-вчетвером, не помню точно, но не суть. Решили взять по флакону. Судя по карманам оттопыренным, взял каждый по два. Вроде новички в таком деле, а мыслишки у всех – одинаковые.

Грустно, я Вам доложу, вторгаться было в государственную монополию. В финскую экономику. В тот её департамент, что напитками огненными заведует. Знали, что не гуманно это, а ведь подишь ты!

Упрямо туда лезли мы. Не взирая, на последствия возможные. Друг на друга не глядели, охали и вдыхали, шлялись, как неприкаянные, по тихому портовому городку-Турку. Устали. Замучались проклинать весь этот бизнес алкогольный.

Возвращаясь на кораблик, кто-то высказал настрой общий. Без особого, правда, энтузиазма:

– Может зайдём в скверик какой, а? Присядем перед ужином. Чего ж ноги-то зря горбатили.

Кто-то в ответ предложение это разумное подверг более разумному сомнению:

– Риск – слишком большой. Стоит только начать.

Мыслили и чуствовали все одинаково.

Поднялись на борт к самому ужину. Только собрались пойти в столовую…

Началась безумная и незабываемая. Советско-Финская ахинея.

– Держи их, держи! Не пуска-ай! – орал заполошно третий штурманец, Славка. Подбегая к трапу, грохоча по нему копытами.

Пухлый порпфель бился об ногу и жалолбно позвякивал. Два матросика бежали за своим командиром, еле поспевая. Но молча.

Загоняли с территории Финляндии, на клочок земли Советской, троицу коллектива нашего дружного – двое фиников. То ли вахтёры какие с проходной, то ли шальные таможенники. Из какой-нибудь засады усердной или случайной. Или – «наведённой».

Славка-штурманец – оборзел. Придурок. Вроде и не выпивал на отходе чрезмерно. А может (скорее всего) в этом и была причина. Сползания «крыши».

Жаба, стало быть, задушила. Терпеть-ждать вожделенного обмена водяры на денежки финиковые сил более не стало. И попёрся «Столицею», звеня.

Вахта судовая у трапа «погоню» на борт не пустила.

И – зря поступила с ними так. Встретить было надо с распростёртыми. Целоваться, обниматься. Шутить, поить. Это уже потом, Мастер со свитою, на «разборе полётов» освещали. А тогда… Да, чего уж теперь.

Мы все внутри «Профессора» нашего обалдели и притихли. Весть об этом облетела всех молнией.

Оговорюсь: не все, ой, не все испугались и втянули головы в плечи. Троица компрессорная на всех «забила». Развесёлый Мамчелла выкатился к трапу и заорал радостно:

– Руби концы! Уходим на х… из этой Турки!

И выкинул очередной пустой фунфырик на лёд гостеприимной финской гавани.

Никто его не поддержал. Но, однако, и не осудил.

«Слуга народный» этому нисколечко не огорчился. Пошел назад, самозабвенно выводя:

 
«– Раздайте патроны,
Поручик Голицын.
Ко мне подходите —
Налью всем вина…».
 

Через полчасика на борт заявилась «чёрная таможня».

Таким вот образом заканчивалась суббота.

Первый наш день стоянки на «гарантийке». Внезапный незапланированный визит финской таможни обнаружил много лишних «запчастей» на «Профессоре». Прямо скажем: незаконных. Подлежащих изьятию. С этим никто не спорил.

Таможенников набежало очень мало. В этом хоть нам повезло. А ещё повезло чайкам турковым. То есть чайкам, приписанным к маленькому Финскому порту – Турку. Пока малочисленные финики бегали взмыленные по нашему пароходу, изымали то в одной каюте, то в другой – из третьей и следующих выкидывали излишки за борт. Они – эти излишки – тонули, бились об лёд и просто на нём – на льду этом – валялись.

Чайки несколько дней летать не могли и явно не хотели. Валялись на этих битых льдинах вокруг нашего весёлого пароходика.

А нам с Витюхой не повезло. Так мне показалось с первоначала. Двое к нам ввалились. В моём рундуке сумка им досталась. Жалобно звякала мне на прощание. Сумку жалко было. Когда-то была спортивной. И такой пошлый конец.

Из-под витькиного тюфяка много тоже повытаскивали. Они ещё сильнее тренькали. Пригрелись.

А Верлиока, наоборот, даже обрадовался:

– Слава Богу. Все бока отлежал.

Глаза одного из фиников я не забуду. Сказать, что полны были слёз – так это не сказать ничего. Только Юрий Никулин мог подобное выразить. В «Операции Ы».

Налётчики ушли, еле волоча сумки с контрабандой. С национальным символом нашим. Или это наша ценность историческая непреходящая? Или какая-то другая? Неизбывная что ли?

В каюте известной Вам уже троицы – не нашли ничего. Мамчелло с князем на палубе, в трусах, вещали в один голос:

– Пример всем надо было с нас брать. Мы – друзья народные – дерьма не посоветуем. Мы с ней, с проклятой, боролись и будем всеми силами. И призываем всех. У кого ещё осталось. Трудно если? Мы поможем.

Дни, оставшейся починки гарантийной, провели мы в различных собраниях, обсуждениях, порицаниях. Лениво ими стегали, как розгами, сами себя. Выходило скучно и неинтересно.

В рейс, в Мировой океан, искать нефть и газ, мы всё-таки пошли. Никто завернуть нас взад не удосужился. Что всех очень удивило. Может и сами они, «те кому нужно», были удивлены приключением нашим – самих нас поболее.

А мы покидали Турку финиковую – очень вялыми. Не было, можно сказать, задора в глазах. Истощены душевные силы были напрочь. Длительной борьбой с «водою огненной».

Стояли с Витюхой на корме. Шел «Профессор» уже Ла-Маншем. Мозги относительно прочистились.

Хорошо между Англией и Францией дефелировать. Пароходы туда-сюда снуют. Большие и маленькие. Чувствуешь себя, почему-то, не самым последним винтиком. В этой безумной, малопонимаемой свистопляске. Жизнью называемой.

– И с чего весь сыр-бор-то, а? – ворчал, размышлял запоздало Верлиока. – Нашу водяру хотели обменять на старые, наши же, автомобили. Ко взаимному удовлетворению.

Я молчаливо соглашался. Не спорил.

– А вообще и хрен бы с ними. И с «Жигулями», и с финским рабочим классом. Выпили меньше – здоровее будут. Знаешь чего мне жалко? – Витька состроил морду хитрее, чем была у него на самом деле.

– Портовых чаек, поди? – сделал я предположение. – Дал им кто похмелиться, нет? Да и привыкать им вредно.

Хотя наперёд я знал, что Верлиока меня переплюнет.

Так и вышло.

– Не-а. За чаек сердце не рви. Они – привыкшие. Не мы первые, не мы последние. А вот Саньке велосипед – то не выменяли. А, прикинь, какой могли б отхватить? На всю зазря угробленную-то воду огненную. Золотой!

Да… Воображения не хватало. Идея – богатая, а досталась вся чайкам.

– Ох, а помянуть упущенный велосипедик бы сейчас, а? И нечем, – смалодушничал я неосторожно.

Снисходительно хмыкнул на меня Витюха:

– О-би-жаешь, не подумавши.

Совсем зажмурил глазищи:

– Сейчас подкатит Сашок-боцманюга. В трюм пойдём. Бидон из-под краски вскрывать пойдём. Там и моя доля заныкана.

Понял я, чего боцманюга в каюте ошивался. Когда я только на борт «профессорский» ступил. В родной Гавани ленинградской.

Подумал тогда запоздало: «Во, какую песню третий штурманец истортил». Или это я так по молодости? По глупости. А как бы сейчас мы с тем бидоном поступили? В братской Суоми.

Рейс продолжался.

План мы, ясно дело, выполнили. Точность работ с натугой, но «вытянули».

С помощью якорных стоянок у Канарских островов и Малых Антильских. Как того советовала нам на отходе мудрая наша Профессорша.

Запасы из бидона к тому времени давно иссякли. И они нам ни в чём не помешали. Пока шел процесс их «усушки».

Осталась неосуществлённой мечта о велосипеде.

Из дружественной Суоми. От братьев наших – «фиников».