Текст книги "Вираж (сборник)"

14. А поутру…

Сильно к нам берег приблизился. Вернее мы к нему. Глядели все на него и диву давались. Ведь это надо же! И ровнёхонько так поставило. Носом к земле.

Ещё раз повторюсь. Как несказанно повезло нам тогда. Хоть и круглым дуракам. А может именно потому и была нам такая пруха?

Погода в таких случаях обязана портится вконец. Иначе она поступать не имеет ни какого права. В противном случае нарушается один из главнейших постулатов всей жизни нашей: «Ежели всё плохо, то скоро будет ещё хуже».

А мы, к тому же, три раза получали штормовое предупреждение. Должно, ой должно, было нас опрокинуть. И вот на тебе…

К утру ветер стих. Волнение улеглось. Туман лёгкий приятный со всех сторон подступил. Вроде и потеплело. И всё это – на трое суток. Трое суток нам подарили такой благодати. Кто подарил?

Не было нам ответа…

В лучшие белые ночи, по молодости, в Карелии такой водной глади я не видывал. Как тогда. В море Карском у берегов острова Ямал.

Первым на рассвете подошел сухогруз «Куйбышев – ГЭС». Встал далеко в стороне. Потом ещё один – «Леонид Леонидов». Тоже сухогруз. Здоровенные оба. Затем два гидрографа: «Николай Коломийцев» и «Дмитрий Лаптев».

Небольшие корабли Архангельской Гидробазы. С ними мы вместе в прошлом сезоне работали. Около Шпицбергена. В этом году договоров не заключали. Сами решили управляться. Как это у нас выходило – сами видить можете.

Но стало на душе дико радостно. Свои подошли. Не пропадём!

Стыдновато малость. Ну, а что делать?

В нескончаемой суете протекал день. Хочешь, не хочешь, а с мели сползать надо. Точного плана ещё не было. Но все чуяли: попытаются братцы-морячки, на помощь пришедшие, с мели нас «сдернуть». Для начала. А там видно будет.

На доре обошли «чудо наше русское» вокруг несколько раз. Мы с Витюхой пролезли в этот обьезд. На дорин борт.

Стала она уже родной нам. Как понимала: ей жить – пока мы с нашим корабликом на плаву держимся.

А зачем понадобился нам этот мини-круиз, убей, не помню. Надо сказать, что «провалов» в памяти за тот период – навалом. Все мы становились, как мухи варёные.

Опять же помню, что со стороны, с доры то есть, выглядела картинка наша весьма забавно. (Хотя какие, к лешему, тут забавы).

Далеко к горизонту стояли четыре судна. Два огромных и два малюсеньких. Все развёрнуты к нам бортами. А «Север» наш одиноко упёрся рогами к берегу. И замер. Всем своим видом показывая, нежелание полное идти в открытое море.

Был это, видимо, последний его выкрутас. В судьбе непростой, с трудным затянувшимся стартом.

Пришли на шлюпках со всех судов Капитаны. Мастера.

На совещание. Долго решали: что и как с нами делать. Не знаем, что и сколько они выпили с нашим. В его каюте. Но решили: дёргать нас!

А мы начали освобождать корму ото всех бочек и ящиков. От всего афонькиного хозяйства. Не за борт, конечно. Хотя – могли.

– А жаль, – высказал наше общее тайное желание Витюха.

Таскать приходилось в трюм. Это осточертело.

– Далеко не всё это… – Гуманно нас Пингвин обрадовал. С высоты своего опыта. – Ещё канаты будем на горбу таскать.

– А ты чего? Участвовал разве в таких бурлацких играх? – понадеялся Сашка, что не сбудется угроза.

Накаркал нам Серый в итоге.

Капитаны, тем временим насовещавшись, собрались отчаливать с борта нашего.

Почти все. Остался Мастер с «Леонидова». Порешили, что его «Лёнька» и будет нас дергать. И он у нас остался. Всей операцией – командовать.

Чувство от этого осталось странное. Обида, досада появились. Чего же это мы такие? Недотёпы. На песке сидим, без якорей, погода курортная… Вот и каппитан теперь нами другой заправляет. Нам бы нефть искать. В Мурманске над нами собаки потешаться будут.

Невесело было как-то.

«Куйбышев» после этого погудел нам длинно. На прощание. И ушел. Значит был уверен, что выкрутимся мы. Спасибо ему.

15. Ништяк

Стали нам на шлюпках канаты возить с оставшихся параходов. Не тросы стальные, нейлоновые канаты толстенные. Мы их опять по палубам растаскивали, сращивали, на лебёдку наматывали. Сбылось пингвиново прорицанье.

– Почему нейлоновые, а не стальные – чугунные? – обиженно вопрошал кто-то у Сеньки-старпома.

Семён в прострации, с красными бессонными глазами, осипшим горлом хриипел:

– Буксирный конец с милю будет. На дно ляжет. Его самого не сдёрнешь. А тут мы ещё на конце.

Держался Сенька нормально. Марку не ронял. Хотя знал: на разборе «полётов» и ему отмерят.

Ванька-«второй» подошел, вклинился:

– Не верю я ему. Нейлоновый буксир намокнет по дну терется будет. А лопнет – таким винтом пойдёт… Кормовую надстройку срежет.

– Не каркай, Ванька. – Семён и раньше не испытвал к нему чувств тёплых.

А теперь – особенно.

Погладил по кормовому лееру, заново рождающийся наш «Северок»:

– Ништяк! Он – постарается. Столько уж натерпелся, бедолага.

Боцман-приход с Петрухой, здесь на корме, ладили самое ответственное сейчас дело. Из того же каната заплетали кормовую петлю для буксира. Вязали по обоим бортам и выпускали через слип. Оставались мы ещё рыболовным траулером. В корме у нас огромный спуск к воде – слип. Для трала. Вот и сгодился он нам. И смех, и грех. Через слип, за петлю самодельную, как за хвост, тянуть нас будут. Из того болота, куда сами вляпались. Под грамотным водительством.

И он подкатил сюда сам. Самолично нацеливал Прихода:

– Узлы, узлы заплетай, боцман, надежнее. И пусти косичку через все клюзы и вокруг всех кнехт.

Приход вынужденно кивал и поддакивал:

– Заплету «рыбацким» узлом. Простой он и длинный. Затягиваться и амортизировать будет.

А Петька, вот ведь стручок, не утерпел-таки, встрял:

– Облегчил бы я пароходик. Бочки, ящики, мутату всякую научную, смайнал бы за борт.

Кэп глянул на Петруху, на нас – скривился, как от зубной боли. Ушёл.

Витюха заржал во всю глотку:

– Да он и нас тоже поскидывал бы с радостью. Как лишних свидетелей.

– И тебя заодно, Петруччо. – поддержал Санёк.

Так мы скоротали ещё одну ночь.

Как-то, где-то спали. Убей Бог, не знаю о чём говорили, что предполагали.

Не хотелось даже подумать, что будет, ежели «операция» провалится. И не удасться «Лёньке» с мели нас стащить.

16. Рывок

Очень рано утром, «Леонид Леонидов» дал два длинных предупредительных гудка. Стал медленно разворачиваться. И задним ходом, на самом «малом», начал подбираться к нам.

Все, кто мог, томились на верхней палубе. На корму было строжайше запрещено выходить. Без экстренной необходимости. Наши роли «научников» были пока отыграны.

«Лёнька» подобрался к нам ближе, чем на милю. Мы знали, что кроме эхолота, с кормы у него постоянно промеряли глубину ручным лотом. Потом выбирали свободный ход буксирного троса. И снова, видимо, подкрадывались к нам.

Мы всё равно смотались на корму. Глянули на наш конец буксира. Как дети малые, честное слово. Он, естественно, не шевелился.

Наша машина урчала. Молотили два дизеля. Все эти сутки механики пахали, глаз и рук, не смыкая и не покладая.

Хода мы пока не давали.

«Лёнька» дал один длиннющий гудок.

Это был – сигнал. Он двинулся. Вперёд.

Мы врубили – полный «задний».

Бог, мой!

Как мы орали! От радости. Все без исключения.

«Север» дал нам знать, что из плена дурацкого он вырвался. Куда завлекли его мы. Тогда только мы поняли, кораблик наш заново родился. Как со стапелей вновь сошёл. Нас бы, в крайнем случае, сняли. Спасли. А вот его…

Дёрнулся рывком наш многострадальный. И – пошёл.

И это при том, что петля по правому борту лопнула. По которому масло мы таскали. По левому борту рыбацкие узлы, собранные Приходом, затянулись намертво. Но – выдержали. Рубили их потом топором.

Санька, ужас как хотел, оставить на память. Да, куда там?

Два каната, с руку витькину толщиной, завязанные узлами. Три метра длиной.

Не самый плохой сувенир.

Затерялся он.

А, кстати, жаль…

17. Это было, было…

Вот и двинули мы домой. К Мурманску.

Хочется сказать: «зализывая раны». Раны, не раны, а так – царапины.

Запасной третий якорь вывесили на место одного из утраченных. Бочки, ящики, канаты, дрянь всякую опять таскали на старое место. Этим заниматься приходится вообще постоянно. В этом и сущность, якобы, морской романтики. И её рутина.

Шторма заметного на обратной дороге тоже не повстречали.

На банке Мурманской – не останавливались. Хотя мы настоятельно «подъезжали» к начальнику, Игорьку нашему:

– Тормознуть бы надо. В дрейфе полежать немного. Серый гравиметры «погоняет». Проверит, как у них кварцевые системы. Ну, а Витюха– Горыныч наш (сами понимаете) самодур помакает. Рыбой, глядишь, опять всех побалует.

Кэп, знамо дело, и слышать ничего не пожелал. Огрызнулся только:

– Мы с евонного самодура рейсик этот начали. Будет! Рвем, в базу – без остановок.

Хотя мы-то совсем даже так и не так думали…

Пришли в порт рано.

Друзья на причале нас встретили. Очень грамотно. Серого, Саньку и меня на берегу Мурмана семьи тогда не обременяли. Верлиока домой отчалил только поздно вечером.

В приключение мы вляпались вроде и по собственной дурости. А глядели на нас вроде, как с изумлением. Вот-де, мол, из какой передряги выкрутились.

Думать об это прекратили быстро. Отмечали приход с Белым Усом и Лёхой – Дротиком. Напитков они притащили вдоволь. Прибыли к нам из Ленинграда.

Думали с нами продолжить работу. Если б мы афонькину команду на Ямал закинули. (Если б я в Карские воды с доры прыгал, в афонькиной «резинке»).

С Белым Усом в Армии пережёвывали вместе «тяготы». Сейчас он мне, не упустил случая, фитиля вставить:

– Я бы удивился шибко, если б ты, графоманчик, мимо такого развлечения пролетел. Но раз отметился там, значит утонуть вам было…

– На язык тебе конечно – типун. (Мой уже заплетался). На твой зловредный.

Но чего хочешь однако на меня намекнуть?

– Да, да, – заподдакивал ему Дротик, от меня, едущего в «Ригу», быстрым темпом, не отставал. (На причале уже наверно «дунул»). – Это Ус прав. Тонуть, не обязательно было. Хотя и в герои б вас тогда…

– Эт-то они не про тебя одного, – закивал незнамо кому Санька.

Дротик нам «подмаслил» пилюлю:

– Абрашка мой говорил, что на «Куйбышеве» ГЭС-е, толи ЛЕС-е, сейчас старпом – Виктор Конецкий. Все права у вас гордиться есть.

– Это у него есть, – пробурчал Витюха.

– Ага! Мы, как знали, кино глядели. «Рейс полосатый», – напомнил Серый, сожалея, что нельзя сейчас же начать всем тот фильм воспроизводить. Для этого мы выпили ещё мало.

– А чего ж он свой «Куйбышев» увёл? – поинтересовался хитрый Ус.

Дротик выкрутился:

– Конецкий – мудрый. Не вам чета. Знал, что может тонуть, а что…

А я тоже поинтересовался:

– Абрашка-то с какого тут? Рядом с «классиком». С Конецким.

Был Абраша в отряде у Дрота кадром широкого профиля. По спец-поручениям. От компрессора – до «гастронома».

Пояснил нам за своего спеца Дротик:

– Они с ним живут где-то в Купчино рядом. Маманя Абраши хорошо Конецкого знает лично. А они с ним бывает «книжки» почитывают.

– Его книги что ли? – восхитился Санька.

– Портвейновые, – прояснил Дротик, – в скверике.

– Надо будет уточнить. Я тоже в Купчино живу. Если правда – третьим буду. – Поставил себе задачу Серый. И нам тоже: – «Куйбышев» сейчас в рейсе. Давайте-ка: «За тех – кто в море!»

Мы подняли кружки.

А было это в конце августа 1974-го года.

Спасение наше на «водах моря Карского» влетело экспедиции в копеечку.

Главный экономист Нина Ивановна (супруга Трубы), Ведущий человек значит в экспедиции, убытки подсчитала – прослезилась. Знающие языки слыхали якобы выговаривала ему:

– Говорила тебе, Коля. Предупреждала. С шельфом этим не связывайся. С заполярным. На пароход они сели на новый! Только-то в море и вышли, а уж и наказали меня на четверть миллиона.

Это была громадная сумма. В рубликах, в советских.

А Труба – молодец! Ничего не боялся.

И ни у кого мыслей крамольных не являлось, что у «Севера» нашего может теперь судьба не сложится.

Будет, будет «Русское Чудо» пахать в морях и океанах.

А через пяток лет причалили мы на другом судне, «Фёдор Матисен», в Петропавловске-Камчатском. Пришли мы из моря Филиппинского. Дротик вдали на пирсе углядел дизель-электроход «Обь». И Абрашка был с нами. Вякнул он, что Конецкий сейчас на «Оби». Дублёром капитана ходит.

Зайти надо. Двух мнений быть не могло. И также дружно направились к начальнику рейса. Командовал нами в том, филиппинском рейсе, Ник Ржевский. Не путать с персонажем исторически-водевильным. Наш был, во-первых, адмиралом.

Для нас. Во-вторых не мы с ним, а он с нами замучился. Думал, что уже всё кончилось, ужасы позади. Да не тут-то было.

Заявляемся к нему в каюту напоследок. Я выступаю первым:

– Недалеко совсем от «Оби» встали. Мастера там дублирует Виктор Конецкий. Он у Ямала с мели «Северок» наш тащил в 74-м. Сходить надо. Проведать.

Уже почуяв недоброе, Ник попытался отвертеться:

– Идите себе на здоровье. Рейс окончился. Я улетаю завтра-послезавтра в Ленинград. В Беринговом другой будет у вас начальник. Виктору от меня – привет большой.

– Привет, это само-собой, – конкретизировал Дротик. – Но не в «сухую», а то как-то…

– Там у него Рытхэу сидит. Точняк. – Огорошил всех нас Абрашка.

Мы так вовсе не договаривались, но спорить не стали. А сей факт сразил тем не менее Ника.

Выдал он из «представительских» запасов нам пузырь. Кого-то пришлось «обнести» ему в Питере по возвращению. Но Абрашку спросил всё же:

– С чего вы взяли про писателя-то? Великого Чукотского.

Абрамчика же, фиг, подловишь. Про Купчино, про скверик, про «беседы» понёс. Не хуже любого баснописца.

Мы двинули на «Обь». С воспоминаниями, с приветом, с бутылкой…

Но дойти тогда не смогли почему– то. Кого-то из нас по пути «зацепили». Или что-то встало пред нами дыбом. Не суждено было повидаться с Конецким. Остались только синяки на рожах. Чувство вины…

Мы с Дротиком на Абрашку бочку хотели покатить сперва. Это ты, мол, всё: Рытхэу, Рытхэу… Потом умолкли. Оставили всё, как есть.

И осталась лишь в памяти нашей легенда: Сам Виктор Конецкий приложил руку свою лёгкую к нам и к пароходику нашему «Северу».

У берегов острова Ямал. Что в Карском.

И вот многие годы спустя. Точнее: ровно через двадцать – шесть лет.

В самом начале другого столетья. И другого тысячеления.

На Мурманской банке.

Откуда начинал свою морскую жизнь наш «Север».

Лёг на дно Баренцева моря

И упокоился

Атомный Подводный Крейсер «Курск».

Не проходили тогда рядом ни «Леонид Леонидов», Ни «Куйбышев – ГЭС», Ни кораблики гидрографические Архангельской Гидробазы. И не было рядом Виктора Конецкого. А жаль – то как…

Легкого Вам лежания.

Моряки-Подводники Северного Флота

России.

г. Мурманск. Сентябрь 1975 г.

5. Огненная вода

Да. Правильно совершенно Вы подумали. Заголовок этот прочитали и всё сразу поняли.

Рассказ о ней будет. Можно называть её проклятой, можно любимой. Можно ещё как-то. Ни её суть от этого не изменится, ни наши с неё взаимоотношения. Останется всё это тайным и неизменным. И плоховато с ней, и без ней – никуда.

Все, как один, называли тот наш жизненный эпизод – Огненным рейсом. Тогда всё мы видели в узком свете. Теперь, по прошествии, открывается более глубинный смысл происходившего. Другой нынче взгляд на роль и значение Воды – Огненной.

Сколько же она натворила – то, а? Разного и необъяснимого. И тогда, и после.

Предупрежу сразу же, однако. Трагедии не будет. И без этого тоски предостаточно порой. Хоть вой.

 
«Ромашки спрятались,
Поникли лютики…» —
 

Вольно неслось по причалу Гавани мне навстречу.

Пел радостно «слуга народа». Шел с князем Голицыным в город Ленинград. На прогулку.

А я топал из города на корабль. Наш «Профессор» стоял на отходе. Готовился уйти в рейс. В Атлантику.

Слуга народа – это Мамчелло. Или Мамчела. Кто, как хотел, так и называл. Без разницы. Ему всё равно было. Не обижался. Мамчела – компрессорщик из сейсмического отряда. Их там подобралась – та ещё троица. Все, как на подборуникальные совершенно. Нарочно захочешь – не придумаешь, ни фига, таких персонажей. Мамчела у них стал, старшим – не старшим, но главенствующим. После того, как из него слепили народного слугу.

Раньше он в троллейбусном парке фигурировал. Механизатором. Вспоминая те времена, так нам говаривал:

– Тролик я водить – то не очень. Не любил я это дело. Нервное оно больно.

Выпить грамма нельзя, без оглядки. На этих…, на пешеходов. А я на их и своё счастье – осторожный шибко. И сознательный под завязку. Потому слугой и выдвинули. Не абы, как. А в море – лафа! Особенно тут у вас. У научников. Работа – без грыжи. И не каждый день. С выпивкой, правда, бывают перебои. Не то, что в депо троликовом. Ну, да ладно. Это даже, говорят, полезно. Поглядим…

Гонять компрессор надо было только, когда сейсмики за борт свою кишку выбрасывали. Такую длиннющую косу с чувствительными датчиками. Компания мамчеллова тогда включала свой грохочущий компрессор и гнала сжатый воздух по шлангу за борт. К сейсмической «пушке». Та периодически «стреляла» и нужные колебания возбуждала. Работёнка хлопотная, но где – то даже весёлая.

Иногда пушка нет-нет, да и стрельнёт раньше задуманного. Ещё на борту, к примеру. Может просто уши заложить. А может и чего важнее. Но не троллейбус же с пассажирами…

Да и присматривал за мамчеллами всё время кто-то. Из гнилой сейсмической интеллигенции. Ну, по крайней мере должны были. Делали вид. В угоду технике безопасности.

Сейчас Мамчелло «зацепил» меня доброжелатильно на пирсе ленинградском:

– Чего в сумке тащишь, геофизюнчик? Водку?

Ответ мой его не интересовал совершенно. И пел он для себя одного и говорил жизнерадостно сам с собою:

– А мы уже затарились, давным-давно затарились. Идём теперь гулять, такую мать…

Практически это уже было началом рейса.

Огненного.

«Слугой народа» Мамчелла стал в результате жестокого отбора. Царил в те годы отбор, царил. Только человечек обычно об этом и не догадывался. Что в нём участвует. Ставили его уж только пред свершившимся. Нынешним кандидатам такое и не снилось.

На Мурманскую нашу экспедицию пришла разнарядка. Четкая, волевая. Как теперь выражаются: «конкретно-реальная в натуре». Требовалось отобрать и выдвинуть две кандидатуры. В депутаты! Первую – из рабочих. Вторую – из ИТР-ов (из инженеров, значит).

Поверить в это трудно, но раньше в депутаты особо как-то никто и не рвался.

Хлопот больно много от этого было. А украсть…, и мало возможностей что ли высвечивалось. И стрёмно больно это ощущалось. Опять же – не то, что ныне.

В рабочую прослойку в экспедиции попала наша троица. Дружки компрессора.

По всем своим показателям морально-политическим были они практически равноценны. Трудно выбрать из них одного кого-то могло статься. Но…

Первый – Голицын. Отпадал сразу же. Подкачала фамилия по тем временам.

Ведь его в обиходе иначе, как «князем Голицыным», и не величали. С этим было тогда, ох, как строго. Говорят, что и наш Второй космонавт Первым не стал по той же причине. Из-за имени своего.

А второго наоборот: «очень хотели». Выдвинуть. Из-за фамилии его. Приглянулась она им. Был он – Поддубный. Имел все шансы «слугой» нарисоваться.

Но по своей натуре был молчалив крайне и упрям. Один раз только и промычал:

– Не-е… Я не буду. Не с руки мне.

И всё. И замолчал. И не объяснял боле, чего это ему «не с руки».

А здоров был помрачительно. На этой самой руке одной стойку делал запросто.

Точно – из рода «Поддубных» сотворён был.

Ну, а третий – подошел по всем стаьям. Фамилию носил, ну просто душещипательную. Мамченко. Нрав – запанибратский. Комсомолец, это уж, как доктор прописал. С лица махал шибко на артиста Январёва. (Особенно в «Беге» денщиком у Генерала). Где-то, как-то к нему относилось некрасовское: «Он до смерти работает, до полусмерти пьёт».

Продефелировали Мамчела с Голицыным в город, а я пошел к трапу. Мысленно уже прикидывая, сколько у меня денег на кармане. И где достать ещё. На срочную необходимую закупку. Чем надо было оперативно запасаться – я уже знал доподлинно.

Считал, в ту пору, себя не глупее других. Очень был я самонадеянным.

Год назад параход нам дали. Новенький совсем. Урвали из серии, что заканчивали строить для гидрографии. Много их наклепали в Финляндии. По нашим понятиям. На судоверфи в Турку спускали их на воду. И раздавали по всем Гидробазам страны нашей Советской.

Нам достался «Профессор».

Самый ответственный и важный момент – приёмка судна. Заказчиком. И не где-то там в Северодвинске, к примеру, а в Финляндии. И всего-то два шага от Ленинграда – а полная тебе Суоми. По широкой программе.

В те годы сочетание это носило характер особый. Ленинград и финны. Они к нам ехали с ясной целью. Воды нашей испить. Огненной. На полную катушку.

У них с этим были трудности. Дорого очень.

Мы их дружелюбно встречали. Шел живой натуральный обмен. Смысла не понимая, вся молодёжь знала фразу: «Пурукуми, ё-оо?». Так надо было говорить мужикам на Невском, если они то шли, то падали. Это значит – финики.

В гостях. Знакомятся с нашими культурными ценностями.

А у нас с «Профессором» случай был совершенно противоположного содержания.

Самый лучший, проверенный, надёжный коллектив работников отправлялся на «Аэрофлоте» в Финляндию.

На приёмку судна. И экипаж, и начальство. Даже министерские клерки сподоблялись. Причём в роли судовой – хорошо, если инженерами. А то и матросами-уборщиками. Согласны были потрудится в поте лица своего. Лишь бы параход принять, как следовает. Досконально! Чтоб нам потом трудилось-плавалось на нём спокойно и качественно. Ради того не зазорно и прачкой к финикам съездить.

С собой можно было везти два пузыря водки. Не таясь. Ну, ухищрения, само собой, разные ещё производились. Нынче-то туристы наши все эти нюансы-фокусы в совершенстве постигли. А тогда люди знающие делились этим шепотом.

И не в сухомятку.

«Профессора» принимали дружно, въедливо, придирчиво. Рискуя здоровьем своим. Отключали камбуз, морозильники-холодильники, свет, воду. Ещё чего-то. Одним словом: всё, что можно и нельзя.

Переходили на береговое питание. В столовой, якобы. В финской. Получали дополнительные «суточные». Ели действительно в сухомятку и кое-как. Да, и фиг с ними – с желудками. Лишь бы дело было сделано.

С портовыми финскими тружениками были установлены нужные доверительные контакты. Всё проходило конструктивно и взаимовыгодно.

Приёмка завершилась. Подписывались бумаги. Наш «Профессор» готов был поднять паруса. Научно – исследовательские. Можно сказать: морские геологические паруса.

Оставались некоторые мелочи.

На пирсе, у самого борта стали накапливаться Советские легковые автомашины. Явные б/у. Естественно, без номеров. Были они – важнейшей составляющей завершённого процесса госприёмки. Хотя и не отмечались в акте передачи.

Тогда мы не знали и не ведали: по чём «Москвичи» и «Жигули» уходили с земли Родной на чужбинушку. По какой цене, то есть, и в каких тугриках. Обратно возвращались они за несколько «пузырей». Причём значительно лучше, если живых. Ну, чтоб «булькали». А не в денежных знаках. За бумажки валютные тоже можно было, но… хуже. Дороже выходило. И весьма.

Рекордом тогда был финальный обмен. Установил его Чиф. Из штата гидрографов он был. Принимал навигационную систему. Спутниковую. Диковинную для нас в ту пору новинку.

Пароходик уж совсем был на отходе. Агент по снабжению то ли подкатил, то ли подтолкал красненький 412-ый «Москвичок». Пошкрябанный совсем. Чифу «авто» и на фиг было не нужно. Над его душой задание другое висело.

Его Сенька старпом пытал:

– Ну, на хрена, тебе сдалась эта тачка? И прав у тебя нету, и видишь только через лупу.

Чиф, прикрыв веки и сморщив шнобель, соглашался и горестно, и горделиво:

– Прав, ты лопарь, однако. Мне Дуська моя шубу себе ждёт, не дождётся. Но шуба тянет на шесть пузырей, однако. Искусственная. А тут, можно сказать, цельный олень маленький. И натуральный. Железный. И всего-то, смешно сказать, четыре поллитры. Одну причём споловинили вместе с агентом.

Покурил Чиф, погоревал:

– Дуська, однако, пролетела мимо шубейки. Как мне это обернётся – ещё не ведаю. Будем посмотреть. Есть, конечно, надежда. На тестя. Но слабоватая…

Сенька по доброте советовал душевной:

– Ссылайся на зрение своё замутнённое. Скажи: видел, мол, плохо. Чего там тебе подсовывали. Как в туманности.

Чифу пару лет назад припаяли «по кумполу бутылкой». На славном Диксоне.

С тех пор к нам перекинулся. А то в старпомах тоже ходил.

Осадил он Сеньку-доброхота:

– Тебе же первому и выпишет Дуська. Куда глядел скажет, дружок-морячок. Обещал жеж за мной присматривать. Может и врезать. Тоже с лупой будешь лоцию разглядывать.

Уж и не помним, как Чиф отбрехался. Вроде бы обернулось у него всё по-другому. Повезло даже не тестю. А тёще. Произошла новая автолюбительница.

Из четырёх полбанок.

А ведь получение нашего «Профессора» носило и другой важный, как говорится, «нюансик». Не очень заметный на фоне общем, но… – исключительный.

Коллектив наш дружный провел в соседней Финляндии – целый трезвый месяц.

Может есть тут над чем задуматься?

Ведь можем же, а? Когда захотим.

Да и вообще делать мы в состоянии, что угодно. Всё – чего душа возжаждет.

История наша и древняя, и новенькая – тому ярчайшее доказательство. И ходить за примерами далеко незачем.

Вот. Пожалуйста.

После сурового месячного воздержания компрессорная троица села на свежевыгруженный с парохода «жигуль». На «копейку». И рванула из Мурманска в отпуск. В отгулы. Доехала, вроде бы, до окрестностей Кандалакши. Точно не установлено. Да, никто в мелочи такие и не вдавался. Тормознулась «копейка» в сугробе. Далеко в стороне от шоссе. Троица в полном составе весело, с песнями двинулась куда-то дальше. Пешком, на попутке. До поезда.

Где осталась «копейка», кому досталась, кто сидел за рулём, да сидел ли вообще – осталось тайной. Не загадочной загадкой, а развесёлым воспоминанием.

Мамчелло на расспросы отвечал, не таясь, и с гордостью:

– А я, хрен его знает, кто рулил, а и нормалёк, не хватало нам таким в Питер закатиться, я-то ведь тролик водить умею только, мне она тачка эта грёбаная и нужна была, как триппер, Дуб видать рулил, князь так это навряд ли, у него руки все обои заняты были, он горючее и стаканы берёг, даже и спит если, он это умеет, «Жигуль» искать не поедем, на хрен надо, да и дороже станет, чем обошелся, в тыщу раз, Дуб, ты баранку крутил?

Поддубный молчал. Вздыхал. Тяжело ворочал шеей и глазами. Шею потянул: тачка вроде бы кувыркалась.

– Он, он. – Хвалил Дуба князь, любовно хлопая дружка по загривку. – Разбашкой врезался во что-то, значит не спал. Значит рулил. Мы-то с Мамчелой дрыхли. Нам хоп што.

– Ништяк…, – распевал во всю глотку «слуга народа». – Ништяк, нам татарам всё голяк, на гарантиечку пойдём, вновь «копеечку» возьмём…

Частушки незамысловато сочинял князь. Не сочинял даже. Мыслил он ими. Не вру, честное слово. Он и на баяне лихо наяривал. Одна из ветвей рода княжеского хитро в нём притаилась. Тем, знать, и выжила.

Вот и собирался наш кораблик зайти снова в Турку. Упрямо на это мы напросились. И своего добились. А далее уж можно было бы и в рейс. В Атлантику.

Но об этом на отходе, как-то не думалось. Отодвигалась куда-то в помыслах Атлантика подальше. Заслонял её этот маленький финский Турку. До сих пор не знаю, как правильно будет: Заслонял или заслоняла. Турку – он или она? Наверное всё же – она.

Заслоняла нам грандиозные, значимые цели и…, доза-слонялась. Точно. Женского рода. Больно уж коварной оказалась. Для нас лично.

Кораблик наш медленно вставал на рога. Или на дыбы. Как угодно можно это обозвать. Суть не изменится. Уж, что было, так не отнимешь. «Профессор» безудержно набирался лихим весельем.

Матросик у трапа дремал, стоя. Уперев башку в планшир. Проще говоря, в борт судна. На меня воззрил равнодушно и молча. Я его не знал, он меня ни о чём спросить не пожелал.

Вахтенный штурманец, «второй», Паша Судоргин, сидел в каюте и о чём-то доверительно беседовал с незнакомым мне «кадром». Пашу кликали Пашекой. По герою какому-то из безумного поляцкого фильма про рукопись. Найденную где-то в таком же безумном месте.

Беседовать с Пашекой – было всегда одно удовольствие. Это, когда немного к нему привыкнешь. По началу казалось, что сходишь с ума. Паша склонялся близко к твоему уху и что-то тебе неторопливо и серьёзно вещал. Слова и буквы вроде и слыхал где-то. А в целом…

Испытав пару таких задушевных бесед, начинал чувствовать, что искать смысл в пашекиной речи не к чему. Ценность была поистине в другом. Паша – успокаивал. По любому поводу. Был он полной противоположностью своей фамилии.

Опровергал её. Во, как бывает, а?

Вот и сейчас тоже. Втолковывал своему визави что-то. Несколько громче обычного. Означало это, что сам он в данный момент слегка «вдетый».

Слушатель пучил глаза. Было видно – держится мужик из последних сил.

Чтоб не упасть. Прямо из-за стола.

Паша обратил ручей свой журчащий ко мне. Я к беседам пашекиным уже привык. Больше почувствовал, чем понял.

– Наш это, Владя, «кадр», в доску наш, так вот ему объясняю, лучше у нас тут у «научников», чем у рыбаков, они трескоеды шебутные, а здесь всё культурнее, травм меньше, не гляди, что все сейчас выпивши, рейс будет шибко научный, врач ой как нужен, они у нас редко бывают, ты Владя к Витюхе иди он вашу каюту держит как всегда…

«Докториле новенькому тяжелее придётся, чем Паше-ка ему разрисовывает», – подумалось мне, на стеклянно-испуганный взгляд эскулапа, глядючи.

Да и самому тревожно стало. А хватит ли в окрестных магазинах винных белой воды огненной? Не придётся ли ехать куда в центр? Вон «слуга народный» пошёл со своими ближайшими избирателями гулять. А ну, как предохранители полетят долой – начнёт всех подряд агитировать водку закупать? Как давеча меня.

И выйдет наоборот, шиворот-навыворот рассказу великого шутника О-Генри.

Там все пить завязали. А у нас?

Да и гостей к отходу придёт больше обычного. Без всяких сомнений. Все понимают всё распрекрасно о нашем отчаливании в Суоми. Случай «шлёпнуть» на халяву – редкий, упускать – грех.

– О…! Ждем тебя сколько! Где ж ты, не торопишься совсем? Напиток этот и кончиться может, – за столом в каюте Санька сидел, меня первым отметил, замахал приветственно стакашком.

– Так больше не шути, – пробурчал Витюха. – В рейс идти с нами не желаешь. Так смотри – нам не накаркай. А – то глядишь, правду обсохнем. Сорвём техзадание.

Он лежал в койке. Стакан – на пузе. Не колыхался. Витька – сама надёжность.

Третий в каюте – боцман. Тоже Санька. Молодой, но расторопный. Приветствовал меня деловито и конкретно (как теперь принято выражаться):

– Отвлекаетесь и задерживаетесь. Влад и взаправду решит, что мы иссякаем. – Поднял стакан. – Будем.

Боцман Санька знал, что говорил и не ошибался в том, что мы ещё «будем».