Текст книги "Дети Эльцинда"

Вадим начинает своё путешествие в красном юрятинском трамвае. Юрятин. Вечер Того Самого Дня

Примерно за час до происшествия на мини-рынке незадолго до окончания дня, который я для удобства именую Тем Самым Днём, Вадим ехал на трамвае от Мэри к своим родителям, чтобы отвезти им кота.

Кота этого Вадим и Мэри нашли недалеко от трамвайной остановки маленьким двухмесячным котенком, который пытался съесть кусочек чебурека, брошенного ему прохожим. Зрелище маленького худого котенка с торчащими, как у мастера Йоды, ушами надолго запечатлелось в памяти Вадима. Он даже как-то пошутил в разговоре со своими товарищами по бару «Кривые ступени»: «Когда Господь Бог на Страшном суде спросит меня, почему же мою душу все-таки надо отправить в рай, а не в геенну огненную, самым сильным аргументом, думаю, будет: «Я спас котенка, Господи!». Вадим считал, что это смешно.

Напротив трамвайной остановки, где был найден маленький поедатель чебуреков, моргала вывеска бара «Лаки Страйк», поэтому Вадим и Мэри решили дать котенку короткое, но гордое имя – Лаки. Жизнь Лаки, кстати сказать, сложилась в целом соответственно его имени – то есть весьма счастливо. В любом случае ему больше не пришлось унижаться, подбирая на мостовой кусочки чебуреков.

Поскольку Вадим сел в трамвай на конечной остановке, ему досталось свободное сиденье, которое они с Лаки ловко оккупировали. Трамвай постепенно стал наполняться людьми, их запахами, переживаниями и разговорами. Традиционно унылые лица постсоветских граждан выглядели в последнее время еще более унылыми. Все повторяли, как мантру, одно слово – «кризис».

– Ты видела, сколько мыло-то стоит?

– Сколько?

– Ой, не может быть! Еще вчера ж было меньше на два рубля!

– Доллар-то сегодня!

– Да, при Сталине такого не было.

– Говорили мне умные люди: покупай доллары!

– Всё сионисты и масоны устроили!

– Если б щас Сталин был!

– А я не брал, дурак, на фиг они мне, говорю!

– Обычное такое мыло с триклозаном.

– Все из них, все: Чубайс, Шейнис, Мурмулис, Гайдар!

– Гайдар вроде не из них, у него дед конницей командовал в 16 лет, Голиков его фамилия, он еще Чука и Гека написал.

– Не знаю никакого Чукаигека, ты на рожу-то его посмотри, а!? Вылитый масон! А фамилию он, может, на Голикова и сменил. Они все тогда меняли, под православных косили. Зиновьев там, Каменев. А сами-то кто были, знаешь? Финкельштейны всякие и прочие Липшицы.

– Точно, Липшиц ещё!

– А эти, как их, лигархи, тьфу! Дубровский, Хавронский, Романович!

Теплый кот за пазухой, наконец, устроился, как ему хотелось, вздохнул и перестал ворочаться. Тот Самый День в Юрятине уже клонился к закату, в то время как в далеком Московском Кремле…

Первый сон Вадима. Москва. Середина Того Самого Дня

… в это же время в самом сердце нашей Родины, в залах Московского Кремля собирался на очередное заседание Совет Семи Мудрейших. Круглый стол, посреди которого стоял золотой семисвечник-менора, постепенно окружали люди в белых накидках-талитах, с углов которых свисали плетеные кисточки-цициты. На головах присутствующих были ермолки с приклеенными к ним длинными кудрявыми пейсами. В глубоком молчании, чинно ступая, подошли они к своим местам. Последним пришел Он – Великий Эльцинд, Верховный Предводитель и Вождь Народа.

Эльцинд молча оглядел присутствующих, взмахом пальца извлек огонь из золотой зажигалки, поджег все семь свечей в семисвечнике, стоявшем на столе, и дал знак Великим Семи садиться. Видно, что церемония эта была привычна для присутствующих, они бесстрастно откинулись на своих стульях. Стоит заметить, что заседание Совета происходило при полностью выключенном электрическом освещении и при опущенных до пола шторах, источником света для присутствующих были только семисвечники, в изобилии расставленные по помещению. Несмотря на большое количество свечей, в зале царил полумрак, что вкупе с запахом прогорелых фитилей и легкой копотью придавало общей обстановке некоторую таинственность, если не сказать – мрачность.

Вниманием присутствующих сразу завладел Абрам Борисович Дубовский, невысокий человек с бегающим взглядом и скрюченными руками, которыми он постоянно что-то делал: передвигал предметы на столе, чесал затылок, крутил пуговицы на одежде.

– Уважаемые товарищи, то есть коллеги, то есть господа, прошу считать наше заседание открытым. Секретаря прошу отметить: Протокол № 15. Итак, у нас сегодня очень серьезная повестка, предлагаю приступить, – начал Дубовский.

Речь Абрама Борисовича была быстрой, но четкой. Слова перетекали одно в другое, как песок в песочных часах. Сила слов Дубовского была очевидна всем присутствовавшим, какой бы неказистой ни воспринималась его внешность.

– Итак, наши вопросы на сегодня: о ситуации в период кризиса, что включает в себя подпункты о деятельности Совета Семи Мудрейших в период кризиса, о порядке проведения финансовых расчетов с Матерью-Родиной в период кризиса, о положении гоев на подведомственной территории в период кризиса. Есть еще несколько мелких вопросов, которые также хотел бы обсудить. Предлагаю не тянуть, товарищи, в смысле, господа, и начать.

– Ну, шта-а-а, уважаемые Мудрецы, – раздался голос Великого Эльцинда, – кто имеет шта-та сказать к повестке?

– У меня есть пара слов, уважаемый Великий Эльцинд, – со стула поднялся Георгий Липшиц, – у меня, как у человека, отвечающего за экономическую часть нашей деятельности, есть множество возражений относительно подготовленных людьми Абрама Борисовича документов.

– Что не так, Жорик? – нервно отозвался Абрам Борисович. Наличие возражений немного раздражает людей, которые всегда все делают правильно.

– Мне кажется, что все как-то не подготовлено, точнее, недоподготовлено… Слишком много недоделок, поэтому в таком виде рассматривать ничего нельзя.

– Тебя что конкретно не устраивает, Жорик?

– Ну вот, например, раздел «О проведении мероприятий по дальнейшему сокращению населения Подопечной Страны». Тут вот много чего не указано, о чем упоминается в наших предыдущих протоколах. Я процитирую.

Липшиц достал свиток, положил его на стол и принялся разматывать двумя руками, пытаясь найти требуемую «страницу». Совет напряженно ждал. Великий Эльцинд полусонно разглядывал нервно копошащегося Липшица.

– Вот, здесь где-то, сейчас. Ага, нашел! Протокол номер семь «О мерах по сокращению популяции гоев в Подопечной Стране». Так, содержание… хм… «Спаивание взрослого населения гоев. Роль рекламы пива. Постепенный отказ от прививок для детей гоев. Периодические локальные войны…»

– Подожди, Жорик, по-твоему мы что-то упустили? Пошли не тем путем?

– Именно, Абрамушка, именно. Обратите внимание на следующие базовые положения, которые мы приняли за основу нашей дальнейшей работы.

Липшиц стал читать текст протокола, отпечатанный на лежащем перед ним свитке, при этом покачиваясь всем телом взад и вперед, как при чтении молитвы:

«Нашей святой обязанностью является охрана вверенного нам стада гоев, проживающих на территории Подопечной Страны. Для этого мы должны всеми способами не допускать условий, при которых жизнь гоев на территории Страны станет совсем невыносимой. Таким условием может стать, в том числе, перенаселение Страны, то есть состояние, при котором экономика Страны не сможет прокормить достаточное количество гоев ввиду объективных трат, как то: периодические подношения Верховному Комитету, ежемесячная, ежеквартальная и ежегодная выплата Цдаки комитетам еврейской бедноты, а также иные платежи. Мы, как псы, кружащие вокруг стада баранов, должны отслеживать путь стада, направлять его, чтобы оно не сбилось с верного пути. Бараны не обладают должным уровнем интеллекта, их легко обмануть, мы, используя данные нам Б-гом преимущества в умственном развитии, а также имеющиеся у нас финансовые возможности, обязаны для гоевского же блага направить их на тот путь, который мы избрали для них в качестве верного. Исходя из общего объема ВВП Подопечной Страны, мы видим, что существующее население является избыточным и должно быть постепенно уменьшено с тем, чтобы довести его размер до 100 миллионов к 2050 году. Этого размера населения необходимо и достаточно будет для выполнения Подопечной Страной в нашем лице взятых на себя обязательств перед Мировым Правительством в лице его руководящих органов, таких как МВФ, Всемирный банк, Федеральный резервный фонд».

Липшиц прервал чтение и оглядел присутствующих. Все с большим интересом взирали на него, даже Великий Эльцинд вышел из полудремы.

– Ну, как вы помните, наши основные обязательства – это поставка на мировой рынок достаточного количества дешевых энергоресурсов и продуктов, а также потребление товаров по списку, указанному в Приложении 2 к Великому Договору, всяких там сникерсов… – добавил тихонько Липшиц.

– Ты зачем это читал, Жорик? – медленно и холодно процедил Абрам Борисович. – Мы и так все помним, кто мы, откуда и куда идем.

– Я это затем, Абрамушка, что в бумагах твоих не о том написано, о чем мы с Верховными договаривались. Ты что же это, решил свернуть с генеральной линии? Кто это вообще готовил? – Липшиц ткнул в лежащие перед ним на столе папки с документами, – и вообще, почему не по форме, не в свитках?

– Жорик у нас еще с комсомольских собраний помнит про конфликт формы и содержания, – усмехнулся Дубовский и резко встал. Взгляды присутствующих мгновенно переместились на него, как у публики на стадионе в большом теннисе после перекидывания мяча с одной половины поля на другую.

– Доклад подготовлен на основе документов, переданных из ведомства Хавронского. Если есть претензии – обращайтесь к нему, – голос Абрама Борисовича был по-деловому холоден.

– Да, давай Хавронского! Пусть пояснит, что он там понаписал! – раздались голоса членов Семимудрейшины.

– Предлагаю вызвать и допросить… в общем, Хавронского сюда, – подытожил Великий Эльцинд.

Пока секретари Семи Мудрейших созванивались с господином Хавронским, юрятинский красный трамвай благополучно пролетел остановку «Имени героя Потрошкова», знаменитую надписью «ПИВО ВКУСНОЕ СВЕЖЕЕ», выведенной огромными, в человеческий рост, буквами на деревянном заборе, стыдливо прикрывавшем стройку, которая должна была завершиться в прошлом году, о чем сообщал информационный плакат, размещенный на том же заборе.

Глава, в которой мы знакомимся с Большим

Несмотря на кризис и подорожавшее мыло с триклозаном, юрятинский красный трамвай № 14 уверенно шел к намеченной цели – «Саду культуры и отдыха имени Товарища Менжинского». Немного отклоняясь от основного маршрута нашего повествования, обратим внимание, что путь трамвая как будто хотел увековечить память о героях советской эпохи. Мало того, что он проходил в основном по Проспекту Ленина, но и почти каждая остановка носила имя какого-нибудь, если не вождя, так хотя бы героя революции. Например, уже упомянутая остановка «Имени героя Потрошкова» переносит нас ко временам, когда указанный герой железной рукой наводил порядок на близлежащей к Юрятину территории. Порядок наводился в основном расстрелами, что не очень нравилось местному населению, которое в итоге и увековечило товарища Потрошкова в одном из боев. Увековеченный Потрошков остался в нашем городе в виде остановки и бюста в одном из скверов города.

Следующим после Потрошкова увековеченным юрятинской остановкой на пути 14-го трамвая был марксист конца 19 – начала 20-го века товарищ Игнатов. Почему из всех участников группы «Освобождение труда», чьи имена запомнили навсегда миллионы советских студентов благодаря акрониму из первых букв фамилий (Плеханов, Игнатов, Засулич, Дейч, Аксельрод), для наименования остановки была выбрана именно фамилия на И, остается загадкой. Вроде бы в Юрятине он не был никогда, сроду, наверное, о нём и не слыхивал. Для нас важно лишь то, что именно на «Игнатова» в трамвай № 14 вошел Иван Большаков, с которым нам суждено провести столь много времени на страницах нашей книги.

Коренной юрятинец, Иван Сергеевич Большаков, двадцати двух лет от роду, имел происхождение самое что ни на есть русское-прерусское, к тому же достаточно пролетарское, учитывая, что отец Ивана проработал всю жизнь на Юрятинском пушечном заводе. Завод этот, когда-то принадлежавший Строганову, носивший впоследствии имя сначала Троцкого, потом Сталина, потом Ленина, а ныне ставший безымянным, громоздился прямо напротив скромного деревянного дома семьи Большаковых.

Сергей Иванович Большаков, отец Ивана, был человеком серьезным, трудолюбивым, закончившим свой путь на заводе, имея шестой разряд сварщика. Иван часто с гордостью говорил своим товарищам, что отец на спор мог приварить к листу железа граненый стакан. Девяностые годы двадцатого века Большаков-старший встретил с грустью, которую старался вылечить крепким алкоголем, старинным российским лекарством от всех болезней. Грусть не лечилась, а дозы лекарства с годами становились все больше. Матери у Ивана не было, точнее, она умерла, когда он был еще маленьким трехлетним мальчиком.

Иваново детство было ничем особо не примечательным: октябрёнок, пионер, старшие классы. После окончания школы он был призван в армию; затем, после армии, всё время где-то работал, правда, недолго. Все в этой его короткой биографии было гладко, славно и ладно. Эх, с такой-то биографией да куда-нибудь на СеверА, или на комсомольскую стройку, или целину осваивать! Да время не то. Люди порой не подходят ко времени, так же как и время к людям.

В общем, всё было бы неплохо, но! С некоторых пор Ваня стал меняться. Даже не то чтобы в худшую сторону, просто стал он меньше говорить, чаще хмуриться, короче стричься и носить все больше черное.

– У вас свободно?

Первым проснулся кот и внимательно осмотрел вопрошающего. Темные штаны, ботинки со шнуровкой и майка цвета хаки, на которую была накинута расстегнутая куртка, в руках какой-то пакет. За то короткое время, пока незнакомец еще не опустил рукав куртки вниз, Вадим успел разглядеть татуировку «За Русь!» на правой руке.

– Свободно.

Большой грузно опустился на сиденье, достал из кармана штанов наушники от плеера, нажал на кнопку и закрыл глаза. «Как он может спать под такую музыку?» – удивился про себя Вадим и тоже закрыл глаза. К шуму движения добавился неясный гул, доносящийся из наушников Ивана, быстрый ритм барабанов, жужжащая гитара и резкие выкрики солиста. Толком разобрать, конечно, ничего нельзя было, но общее ощущение эти звуки передавали вполне отчетливо. «Блин, еще мне тут нациста не хватало», – немного зло подумал Вадим и тоже закрыл глаза.

– Уважаемые пассажиры! Двери закрываются! Следующая остановка: «Начало эспланады». Прошу вас подготовиться к выходу заранее и не забывайте, пожалуйста, ваши вещи! – незадолго до закрытия дверей послышался женский голос в динамиках.

Бодрый, но в то же время нежный и даже отчасти сексуальный голос принадлежал водителю трамвая – милой женщине чуть старше 30-ти, которую Вадим и Иван раньше видели, правда, лишь изредка и мельком, когда в случае каких-либо происшествий ей приходилось, приоткрыв слегка переднюю дверь, выбегать наружу, наспех накидывая полосатую оранжево-белую рабочую жилетку. Вадим про себя называл эту женщину «Мисс Трэм» и удивлялся, почему ему так часто выпадает прокатиться на трамвае именно с ней. Удивляло Вадима, причем приятно удивляло, её отношение к пассажирам. От Мисс Трэм нельзя было слышать что-то вроде: «Быстрее уже! Шевелитесь! Я сказала: не висните на подножке!». Голос Мисс Трэм был мягок, бодр и деликатен одновременно. За удовольствие слушать, как она объявляет остановки, по мнению Вадима, пассажиры вполне могли бы доплачивать муниципалитету.

Утро Того Самого Дня. Юрятин. Ссора Вадима и Мэри

Сквозь закрытые глаза Вадим пытался разглядеть начало Того Самого Дня, под конец которого ему зачем-то пришлось ехать на другой конец города в красном юрятинском трамвае с котом под мышкой. Конечной целью поездки была встреча с отцом, от которого Вадим лишь год тому назад гордо уехал, объявив, что начинает самостоятельную жизнь, и к которому сейчас, в силу сложившихся обстоятельств, приходилось ехать «на поклон» в поисках крыши над головой.

Тот Самый День начинался вроде бы неплохо. Мэри проснулась вместе с Вадимом, какое-то время оба лежали в полусне, нежно прижимаясь друг к другу, пока инстинкты и молодость не возобладали, и молодые люди не предались трехминутной страсти. На пике страсти оба окончательно проснулись, открыли глаза и тяжело задышали. Однако минутой позже Мэри заплакала. Она сделала это внезапно и как-то отчаянно, почти беззвучно, лишь слегка открывая рот. Мэри приняла позу неродившегося младенца и повернулась к Вадиму спиной.

«Ну вот, опять, началось», – мелькнуло у него. «Когда же мы поженимся? Кто я для тебя? Почему ты ничего не замечаешь? Давай сходим куда-нибудь? Почему ты слушаешь эту ерунду? Сколько можно ждать тебя с работы?» – про себя передразнивал подругу Вадим.

Он, как и большинство мужчин его возраста, конечно, имел необходимый набор заранее заготовленных ответов, как то: нам еще немного надо пожить вместе, узнать друг друга; мы пока не готовы, у меня не такая большая зарплата, чтобы позволить себе…; в скором времени мы с тобой сможем…; я стараюсь; ты же видишь, как я устаю, и т. д. Так что к возможной атаке со стороны подруги Вадим, как ему казалось, был готов.

Однако первая фраза, которую произнесла Мэри, слегка его обескуражила.

– Нам надо расстаться, Вадим.

«Похоже, дело серьезное, яичницу придется готовить самому», – подумал Вадим.

– Мэри, что с тобой? – произнес наш герой.

– Я не могу тебе сказать, – тихим голосом вымучила из себя Мэри и стала чуть слышно завывать.

Вадим не любил завывания и ценил ясность во всем. Если она хочет с ним расстаться, должна быть причина. Чувство непонятной тревоги и бессмысленности происходящего возникло в районе солнечного сплетения и начало разрастаться по телу. «Ты ведь вроде бы сам этого хотел?!» – в голове Вадима сформулировался вопрос. «Да, но вроде бы не сейчас и не так!» – появился весьма неопределенный ответ. «Надо документы взять еще в офисе, отчетность за два последних года. Блин, ну мне вообще не до того сейчас, нашла когда разводиться, хотя мы еще и не расписаны вроде. Может, беременная? Ну вроде бы из-за этого не разводятся, а наоборот!».

– Ты беременна?

В ответ Мэри заплакала навзрыд, как героини советских фильмов о войне, провожающие своих родных на фронт.

– Ты не понимаешь!..

Эту фразу Вадим слышал множество раз, но никогда не понимал её значения.

– Ну расскажи, пожалуйста, только быстро… мне бежать уже скоро. Ничего страшного, я думаю, прорвемся.

– Куда прорвемся? Ты о чем вообще говоришь? Прорвемся! Со своими друзьями с работы так разговаривай, а со мной – не надо!

– Да что случилось? Объясни, пожалуйста! Мне еще поесть бы чего.

– У тебя всегда так, ты мои проблемы не замечаешь вообще, ты меня не чувствуешь!

– Ну как же! Вот сейчас вот, смотри, как я тебя хорошо чувствовал.

– Ты все сводишь к одному, у тебя, кроме секса, что-то есть ко мне вообще?

– Ну да.

– Что?! Что у тебя есть?!

– Мэри, мне одеваться надо. Мне ехать далеко. Сейчас зубы почищу, подожди, пожалуйста.

Во время чистки зубов мысли Вадима были в основном сосредоточены на бухгалтерской отчетности ООО «Акдинский Молокозавод», инспектировать который он ехал сегодня, возможностях зачета налоговых требований против поставок гречки в психбольницу, а также иных экономических проблемах холдинга, с которыми он расстался вчера, покинув рабочее место. Занятый приведением себя в порядок, тем не менее Вадим замечал, что чувство тревоги и бессмысленности, обитающее в центре груди, сохранилось и продолжало изредка посылать короткие импульсы на периферию.

Вернувшись из ванной в комнату, он попытался сразу урегулировать вопрос с Мэри. Внезапным порывом он постарался привлечь ее к себе и успокоить, однако получил резкий отпор.

– Не трогай меня, отстань.

«Может, ей стоит побыть наедине с собой, – подумал Вадим, вспомнив, что слышал в каком-то фильме нечто такое. – Отдохнет немного, выспится – и рассосется».

Однако 15 минут, потраченных на приготовление яичницы и ее поедание, для «рассасывания», по-видимому, не хватило. Выходя из кухни, Вадим увидел Мэри по-прежнему лежащей на кровати в ночной рубашке. Она угрюмо смотрела в пустоту и молчала.

– Я пойду, Мэри, мне еще на работу надо забежать, – сказал Вадим.

Мэри внезапно перевела на него взгляд, в котором Вадим прочитал многое, но не все из прочитанного понял.

– Ты что, собираешься вот так уйти, даже не спросив меня, в чем дело?

– Подожди, я ведь спрашивал. Ты сказала, что я не понимаю…

– Значит, я для тебя совсем ничего не значу? Тебе все равно, что со мной?

– Ну я же спрашивал.

Вадим вообще неплохо умел говорить. Хорошее знание языка, чтение книг, учеба в университете: он мог общаться, казалось, на любые темы, остроумно шутить, там, где нужно, делать многозначительные паузы, вставлять цитаты классиков. Однако в разговоре с Мэри Вадим всегда терялся. Его ответы представляли собой смесь жалкого мычания с попыткой оправдаться, как будто бы он всегда был заранее неправ. Причины столь стремительного изменения стиля речи он не мог объяснить, впрочем, он даже и не задумывался об этом. О скольких событиях в нашей жизни мы даже не задумываемся! Хотя раздумья о них могли бы привести нас к выводам, которые изменили бы в итоге наше мироощущение.

Мысли у Вадима в голове, конечно, были, но они не складывались в стройные ряды букв, слов и словосочетаний, которые помогли бы ему успокоить девушку, находящуюся в состоянии нервного срыва. Вместо этих словесных конструкций зачем-то совершенно некстати всплывали какие-то формулы расчета пени, динамика роста курса доллара и прочая неподходящая информация.

– Ну, давай обсудим. Я же не против. Что с тобой, Мэри? Может, я что-то не то сказал?

– Ты вообще ничего не сказал! Ты…

Мэри внезапно вскочила и стала одеваться. Натянув на себя шорты и рубашку Вадима, она села в кресло, скрестила руки и, казалось, погрузилась в медитацию, созерцая некую точку, находящуюся в тридцати сантиметрах от ее глаз.

Вадим в нерешительности замер на месте. Ему показалось, что общее состояние Мэри несколько улучшилось благодаря совершенному антистриптизу, и в общем, наверное, этот разговор можно отложить на вечер. Так что надо потихоньку собрать вещи и…

– Ты не понимаешь, – тихо проскулила Мэри, по-прежнему созерцая точку перед собой, – просто я поняла, что я… – и снова замолчала.

– Кто? – тихонько выдавил из себя Вадим, потому что молчание затянулось, а на работу надо было идти.

– Я… – Мэри закрыла глаза рукой, – я лесбиянка.

Последнее слово было произнесено почти шепотом, так что его окончание Вадим, скорее, угадал, чем расслышал.

– Подожди, как …. Мы же с тобой только что… ну… у нас же вроде все нормально…

У большинства людей реакция на неожиданную информацию обычно какая-то до смешного глупая. Это только в фильмах герои всегда в курсе будущих ответных реплик. Вадим в кино не снимался, в этот самый момент он жил, поэтому в его голове теснились исключительно глупости, вроде возможности секса втроем с кем-то из мэриных красивых подруг.

– Опять ты про это. У тебя одно на уме. Ты только об одном думаешь. Для тебя секс – это все, что есть в отношениях, ты даже не понимаешь, что кроме секса есть что-то еще.

– Мэри, извини, но мне бежать надо. Меня там машина ждет, мне ехать долго.

Мэри только что выдавила из себя признание, которое, очевидно, зрело в ней долгое время. Она говорила с мужчиной, с которым делила кров в течение нескольких месяцев, с которым она, по крайней мере ранее, связывала определенные надежды на будущее. И этот мужчина стоял сейчас перед ней, как ребенок, который ждет, когда мама, наконец, отпустит его погулять. Заплаканные красные глаза Мэри бросили воображаемую точку в глубине пространства и четко сфокусировались на лице Вадима. Взгляд Мэри, поначалу пронзительный, внезапно стал спокойным; она отвернулась, подтянула колени к подбородку и как будто задремала, слегка покачиваясь в кресле.

– Не расстраивайся, Мэри. Я вечером приду, мы все обсудим, все будет нормально, вот увидишь.

Ключ повернулся, шаги отмерили пять метров вдоль общего с соседями коридора, вторая дверь, снова ключ.

«Черт, в туалет забыл сходить, – подумал Вадим, – в этом долбаном Мухосранске даже туалетов нормальных нет, до вечера терпеть придется».

В лифте к Вадиму пришла в голову мелодия, точнее, пришла она к нему уже несколько дней назад, он все ходил «беременный» этими несколькими аккордами и припевом, но вот именно сейчас он «разродился», сейчас они зазвучали в голове как-то особенно ясно и четко. Если бы у Вадима была возможность записывать музыку, каким-либо образом получая информацию напрямую из клеток головного мозга, наверное, это был бы один из ярчайших написанных им хитов. Однако подобного устройства человечество пока не изобрело, и мелодию эту, равно как и другие, приходившие в голову Вадиму, ждало постепенное забвение посреди мыслей о работе, взаимоотношениях с девушкой и прочем. «Надо бы записать, классно звучит», – мелькнуло в голове Вадима за секунду до того, как лифт, зависнув на мгновение, наконец утвердительно крякнул на нижнем этаже и раскрыл перед ним двери в новый день. «Забуду ведь, опять забуду», – подумал Вадим, выходя из лифта.