Текст книги "Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого"

В дальнейшем главный интерес мой сосредоточился на Л. Н. Толстом, причем как музееведу мне довелось выполнить и ряд ответственных работ научно-охранного порядка.

В 1908–1909 годах я поставил себе задачей составить систематическое изложение философского мировоззрения Л. Н. Толстого. Сам Толстой такого изложения не дал. Его взгляды по отдельным вопросам изложены более чем в 168 книгах, статьях и письмах. (По крайней мере, именно такое количество источников указано в примечаниях к моему труду, о котором я хочу сейчас сказать.) Изучивши материал и установивши, что именно в мировоззрении Толстого является главным, основным и что второстепенным, вытекающим из главной основы, я написал книгу «Христианская этика (Систематические очерки мировоззрения Л. Н. Толстого)» по особому, систематически проработанному плану. С этой работой я ознакомил Толстого, который ее одобрил и между прочим нашел, что она будет особенно полезна для интеллигентного читателя. Впоследствии он написал к этой работе небольшое предисловие, в котором заявил, что сочинение это им внимательно прочитано и что он нашел в нем верное и очень хорошо переданное изложение его религиозного миросозерцания.

Книга эта вышла двумя изданиями по-русски (1917 и 1919), а также переведена на болгар. и француз. языки. До сих пор она остается единственным систематическим изложением философского миросозерцания Л. Н. Толстого.

В «Христианской этике» я давал, если можно так выразиться, последние выводы, окончательный результат, поперечный разрез философской работы Толстого. В другой работе, названной мною «Духовный путь Л. Н. Толстого» и выпущенной издательством под произвольно данным заглавием «Толстой-моралист» (Прага, 1923), я даю очерк постепенной эволюции миросозерцания Толстого, – так сказать, продольный, а не поперечный разрез. Хотя работа эта и устарела, но все же, насколько я знаю, она остается единственной попыткой характеристики эволюции воззрений Толстого. Книга переведена на чешский, болгарский и немецкий языки.

В 1912–1916 годах мною была произведена, по предложению Толстовского о-ва (О-ва Толстовского музея), работа научно-библиографического описания огромной личной библиотеки Л. Н. Толстого в Ясной Поляне. Не только записывалась подробно каждая книга, но выписывались надписи авторов на книгах-подношениях и личные пометки Толстого в книгах, а также собраны были (по литературным источникам и по личным сообщениям оставшихся в живых членов семьи Толстого) отзывы великого писателя о прочитанном. Начало Первой мировой войны, а затем революционные события и мой отъезд из Москвы помешали изданию этой работы, которая в рукописи хранится в Гос. музее Л. Н. Толстого в Москве, где служит для справок всем исследователям жизни и творчества Толстого. О значении этой работы написана была большая статья б. председателем Русского библиографического общества при Московском университете, ныне профессором Москов. библиотеч. института имени В. М. Молотова, заслуж. деятелем науки Б. С. Боднарским («Рус. ведомости», № 256, 5 ноября 1916 г.).

Отдельным сторонам личности, биографии и творчества Толстого посвящены мои статьи: «День Льва Николаевича», «Л. Толстой как человек», «Лицо и лик Л. Н. Толстого (Ответ Н. Н. Гусеву)», «Замолчанное о Толстом», «Неизвестный перевод Л. Н. Толстого статьи J. A Ruth’а Pure religion and pure gold, «Новые рукописи Л. Н. Толстого» (Архив д-ра Д. П. Маковицкого в Чешском национ. музее), «Уход и смерть Л. Н. Толстого», «Трагедия Льва Толстого» и др.

В 1914 году друзья и единомышленники Л. Н. Толстого в количестве 42 лиц выступили с воззванием против империалистической войны. 25 человек из них были арестованы, и дело поступило на рассмотрение в Московский военно-окружной суд. Оно разбиралось весной 1916 году, в уже определенно наметившейся предреволюционной атмосфере, при общем сочувствии широких кругов публики и печати. Суд не решился пойти против общего настроения и приговорил участников воззвания к минимальным наказаниям (1 % лет крепости), покрытым предварительным заключением. Дело это, по высокой и бескорыстной настроенности подсудимых, по участию в нем целого ряда исторических личностей (детей Толстого, ряда выдающихся парламентариев, знаменитых адвокатов), а также по богатству и своеобразию бытовых подробностей, показалось мне достойным исторического исследования. Я произвел это исследование, собравши все необходимые материалы и описав процесс возникновения и распространения нескольких воззваний, следствие, тюрьмы и самое судебное разбирательство, продолжавшееся 9 дней. В 1922 году вышел первый том моей работы, два другие тома остались в рукописи, приобретены были позже Историческим архивом чехословацкого Мин-ва иностранных дел, а когда архив был преподнесен чехословацким правительством в дар Академии наук СССР, перешли с другими материалами в архив академии.

В 1932 году я разработал небольшое сочинение по истории секты духоборцев, находившейся в связи со Л. Н. Толстым. В сочинении этом дан был исторический очерк духоборческой общины и описание современного ее состояния в Канаде. (Как известно, духоборцы выехали из России в количестве 7000 человек в 1899 г.) Ценность книги, вышедшей со многими иллюстрациями лишь на болгарском языке, в том, что в ней использованы данные, полученные мною при личном общении с некоторыми выдающимися представителями духоборческой общины.

В 1920–1923 годах мною были выполнены важные задачи научно-охранного порядка, касавшиеся Гос. музея Л. Н. Толстого и Дома Л. Толстого в Москве. (Я был тогда заведующим музеем и хранителем дома.)

В 1920 году я перевел музей, со всеми его коллекциями, из его первоначального и недостаточного помещения в одной из квартир жилого дома № 18 по Поварской ул. (ул. Воровского) в стильный особняк № 11 по ул. Кропоткина, занимаемый музеем поныне. Особняк, совершенно испорченный и загаженный временными случайными жильцами, был заново отремонтирован и покрашен как внутри, так и снаружи. Горы мусора (не менее 5 грузовых машин) были вывезены из подвала и разных комнат. Коллекции музея, все время пополнявшиеся, были с удобством размещены в обновленном здании, и 20 ноября 1920 года, в день 10-летия со дня смерти Толстого, музей был торжественно открыт в новом помещении.

Выяснив, что в доме № 21 по ул. Кропоткина (занимавшемся тогда Вторым музеем новой западной живописи) имеется огромная, пустующая несгораемая кладовая (бывшего миллионера Морозова) с разбитыми дверями, я испросил у Наркомпросса особый кредит на ремонт металлических дверей с 6-ю внутренними замками, а также разрешение обратить кладовую в помещение для архива рукописей Толстого. Разрешение было дано, кредиты отпущены, и скоро рукописи Толстого были переведены в помещение несгораемой кладовой, где они, чрезвычайно разросшись по количеству, хранятся и в настоящее время.

В 1921 году мною восстановлен был и открыт в качестве музея дом Л. Н. Толстого в Хамовниках. Между тем, дому этому грозила опасность вследствие недостатка топлива в городе быть разобранным на дрова. Сорваны были уже ставни, уничтожены колонки беседки в саду, а, главное, разобран был весь деревянный забор по внутренней меже владения, на протяжении 200 метров, что делало дом беззащитным. В самом деле, двор был обращен в проходной. В парке устроилась футбольная площадка. Только создание каменной или бетонной ограды могло спасти исторический дом. Такую ограду удалось воздвигнуть с помощью управделами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевича, занимавшего в 1921 году пост заведующего всем строительным делом в Москве и отпустившего Дому Толстого достаточное количество бетона для возведения вокруг него бетонной ограды. Затем разыскана и возвращена была в дом мебель, частью помещенная вдовой Толстого на хранение в склады Ступина на Софийской набережной, частью переданная ею сыну М. Л. Толстому, а частью хранившаяся в Ясной Поляне. Указания о местонахождении мебели получены были мною от С. А. Толстой еще при ее жизни (вдова Толстого скончалась в 1919 г.). Также по ее указаниям мною заблаговременно составлены были планы расположения мебели по отдельным комнатам, – в 1921 году эти планы были использованы, и в результате всей этой исключительно сложной работы дом Л. Н. Толстого открыт был с 20 ноября 1921 года как музей, для обозрения публики.

Что касается последних трех лет (июль 1949 – июль 1952 г.), то научная работа моя развивалась главным образом в двух направлениях.

Во-первых, под моим руководством группой научных сотрудников Музея-усадьбы Ясная Поляна продолжалось по новому, более широкому и углубленному плану описание библиотеки Толстого. В отличие от старого описания, все отмеченные Л. Н. Толстым в книге места не только указывались с обозначением начальных и последних слов, но и подробно выписывались. Выяснилось также, что в самом методе записи книг в старом описании имелись некоторые дефекты: напр., не отмечалась степень сохранности книг и т. д. Произошло это потому, что в 1912–1916 годах я руководился в своей работе указаниями проф. А. Е. Грузинского, не бывшего специалистом-библиографом. Новый план описания, составленный мною, одобрен и дополнен крупным специалистом проф. Б. С. Боднарским. До сих пор написано более 50 печат. листов. На мне лежит также составление комментариев к описанию (сведений о времени чтения Толстым той или иной книги и т. д.).

Во-вторых, осуществлен, в порядке научно-охранной работы, ряд реставрационных работ и усовершенствований в деле охраны экспонатов в доме-музее: установлено 35 стеклянных футляров на столах и полках с мелкими предметами и книгами, проведены реставрация живописи, реставрация части скульптуры, восстановление некоторых утраченных предметов обстановки, капитальный ремонт балкона и пр. В данное время производится наружная побелка дома. На очереди стоит ряд других работ того же рода, которые надеюсь окончить к наступлению знаменательной даты 125-летия со дня рождения Л. Н. Толстого (10.09.53)». (РГАЛИ. Ф. 2226)

В 1950-х годах и даже в 1960-х, уже после выхода на пенсию, Булгаков продолжает активно участвать в работе Музея-усадьбы Ясная Поляна. Одного взгляда на включенные в хронологию сведения о первых годах после его выхода на пенсию достаточно, чтобы увидеть, какое количество лекций о Толстом, бесед и экскурсий он провел, сколько публикаций просветительского характера осуществил. А ведь он в эти годы продолжал работать и над новыми трудами, часть которых вышла в свет тогда же, а часть была опубликована уже после его смерти. Как отмечалось выше, после выхода на пенсию в январе 1959 года. Булгаков остался жить в Ясной Поляне. В последние годы жизни продолжалась работа над рукописями воспоминаний «Как прожита жизнь» и книги «В споре с Толстым. На весах жизни».

В. Ф. Булгаков умер в Ясной Поляне, на три года пережив свою супругу Анну Владимировну (рожд. Цубербиллер, 1896–1963). Они познакомились летом 1919 года в одной из колоний Всероссийского комитета общественной помощи голодающим детям – в деревне Островке Моршанского уезда Тамбовской губернии. А. В. Цубербиллер была сотрудницей колонии. Булгаков дает краткую, но лестную характеристику этой девушке, ставшей его супругой в 1920 году, в главе 2 части «В эпоху Октябрьской революции» книги «Как прожита жизнь». Похоронен Булгаков в Кочаках.

V

Посвятив значительную часть своей жизни – как на Родине, так и за рубежом (в первую очередь, конечно, в Чехословакии) – распространению знаний о Толстом и русской культуре, Булгаков, по свидетельству современников, как знакомых, так и в особенности работавших с ним коллег, был доброжелательным, скромным человеком, которому присущи были чувство справедливости и способность к состраданию. Представляется уместным привести несколько высказываний о нем.

Говоря о том, как Булгаков представляет Софью Андреевну Толстую, О. Г. Егоров («Дневники русских писателей XIX века: исследование»), в полном согласии со вступительными статьями Розановой к двум книгам «В. Ф. Булгаков. У Л. Н. Толстого в последний год его жизни» и «Дневники С. А. Толстой», отмечает:

«Образ жены Толстого в дневнике Булгакова далек от той односторонности, которая свойственна некоторым другим летописцам жизни писателя в последние годы его жизни. Известно, что в самой семье Толстого конфликт развел родных по разные стороны в отношении матери и отца. Хроникеры невольно поддавались веяниям той нравственной атмосферы, которая царила в яснополянском доме. В этом смысле позиция Булгакова заметно отличается как от роли родственников Толстых, так и от воззрений мемуаристов.

Сознание молодого Булгакова еще не было отягощено идейными предрассудками и нравственными изломами. Им движет естественное чувство добропорядочного и искреннего человека, который инстинктивно сочувствует страданию и не приемлет бессердечия и равнодушия. Поэтому образ Софьи Андреевны в его дневнике дан наиболее объективно, целостно, во взаимодействии противоречий, свойственных ей в последнее десятилетие жизни Толстого.

Булгаков не акцентирует внимание, как Маковицкий, на болезненных сторонах ее психики, хотя попутно и говорит о психологических срывах. Он видит в ней прежде всего глубоко страдающего и любящего человека, вынесшего на своих плечах огромное бремя забот, тревог, испытаний: «Лицо Софьи Андреевны было бледно, брови насуплены, глаза полузакрыты, точно веки опухли… Нельзя было без боли в сердце видеть лицо этой несчастной женщины. Бог знает, что было в это время у нее на душе, но она не потерялась […]» (с. 381/227).

Важно, однако, еще раз отметить, что Булгаков мог быть и нелицеприятно, беспристрастно справедлив. Так, он пишет в своем дневнике («В осиротелой Ясной Поляне») 22 января 1913 года:

«Вообще, как это ни печально, но надо сознаться, что Софья Андреевна говорлива и говорлива без конца. Она совсем не умеет молчать и хоть что-нибудь, хоть невпопад, да скажет.

Вот недавно, например, стала хвастаться своей образованностью:

– Я читала всего Эпиктета, всего Шопенгауэра, всего Платона, всего Марка Аврелия, всего Сократа!..

Да ведь «всего Сократа» нельзя было прочесть, Софья Андреевна, потому что нет ни строчки Сократа, а есть Платон, Ксенофонт. Ах, лучше бы молчать!» (с. 160).

Некоторые замечания Булгакова о жене Толстого в «Письмах С. А. Толстой к Вал. Ф. Булгакову» (в кн. «О Толстом». Тула, 1964) характеризуют его самого как порядочного, сострадательного человека и верного друга (с. 281):

«В течение всего времени десятилетнего знакомства с С. А. Толстой, с 1909 по 1919 год, я пользовался ее добрым расположением и, в свою очередь, платил ей искренней привязанностью. Мне внушали уважение ее прямота и правдивость, ее любовь к Толстому; любовь к искусству вообще и к музыке и литературе в частности, любовь к детям, любовь к природе. Положению Софьи Андреевны в 1910 году я особенно сочувствовал, видя не всегда справедливое и часто некорректное отошение к ней со стороны представителей сплоченного «чертковского» кружка близких Л. Н. Толстого. Последние «не ведали, что творили»[12]12
  См. Лк 23, 34.


[Закрыть], раздражая подругу жизни великого Толстого и тем безмерно осложняя его собственное положение[13]13
  В главе 4 части «В эпоху Октябрьской революции» книги «Как прожита жизнь» Булгаков сочувственно рисует перед читателем портрет С. А. Толстой в последний период ее жизни.


[Закрыть].

С. А. Толстая бывала иногда тяжела в общении, но это не могло быть мотивом неуважительного отношения к ней. Ведь сорок восемь лет, как она пишет в первом письме ко мне, она прожила со своим мужем и была «самым близким человеком» для него».

В свою очередь, ряд писем Софьи Андреевны, адресованных Булгакову, свидетельствует о глубоком уважении и симпатии, которые она питала к нему. Вот, например, фрагмент ее письма Булгакову от 11 июня 1911 года (с. 284), в котором она убеждает его занять пост в Музее Л. Н. Толстого для работы над рукописями ее мужа:

«О вас, к которому я всегда относилась с симпатией, я много думала. Если вы будете жить в деревне и работать на земле, – вас это не удовлетворит. Вы человек одаренный, вы пишете хорошо и думаете хорошо. Вам надо, хотя со временем, приютиться к какому-нибудь умственному центру. Хорошо бы когда-нибудь, любя Льва Николаевича и его память, пристроиться при правительственном Музее для разработки рукописей и всяких работ покойного. Это, впрочем, моя мечта, а у всякого своя жизнь; и я от души желаю вам всякого успеха и радости. Пишите мне иногда, особенно при перемене адреса. Мой всегда будет Засека. Жму вашу руку, как всегда, с дружелюбием и доверием к вашему сердцу».

Наконец, вот еще два характерных свидетельства коллег Булгакова: И. Грызловой, познакомившейся с ним в 1953 году и сотрудничавшей с ним в течение десяти лет, и Т. К. Поповкиной, работавшей с Булгаковым на протяжении пяти лет. В статье «Он любил и помнил Толстого. Воспоминания о В. Ф. Булгакове» Грызлова пишет:

«В часы отдыха Валентин Федорович охотно разговаривал с нами, молодыми сотрудниками, заразительно подолгу смеялся, играл зимой в снежки, любил петь романсы. У него был приятный голос; …он глубоко чувствовал и понимал классическую музыку» (с. 130).

«В жизни Валентин Федорович был очень непритязательным, скромным человеком. Он во всем старался обходиться без посторонней помощи; был чрезвычайно трудолюбив, аккуратен, не всегда даже использовал обеденный перерыв, чтобы как следует перекусить. о нем мало сказать, что это был человек доброжелательный. Он был добр и щедр ко всякому, кто к нему обращался за материальной поддержкой. Мои коллеги часто. говорили: «Возьмем денег у Булгаши», или «Булгаша обязательно даст» (с. 132).

Т. К. Поповкина описывает Булгакова следующим образом:

«В 1950-е годы ему было под семьдесят лет[14]14
  Напомним, что Булгаков родился в 1886 г.


[Закрыть]. Это был крупный красивый старик с седыми волосами и румяным лицом… Лучшего руководителя по описанию библиотеки Л. Н. Толстого, чем Валентин Федорович Булгаков, трудно было и найти. Широко образованный человек, очень хорошо знавший русскую и европейскую литературу, живопись и музыку…»

«Он был щедрым человеком, охотно, я бы сказала – с удовольствием делился своими знаниями, поэтому во время работы не раз возникали импровизированные лекции, беседы, рассказы».

«В. Ф. Булгаков был скромным и неприхотливым человеком в быту. На протяжении многих лет он носил один темно-серый костюм, который содержал в чистоте и опрятности. Как и все сотрудники, он жил на скромную музейную зарплату» (с. 212–215).

В сентябре 1966 года две дочери Валентина Булгакова, Т. В. Романюк и О. В. Пономарева, передали архив отца в РГАЛИ, куда поступили материалы и из Пражского архива. Уникальный архив Валентина Булгакова (около 1600 единиц хранения) и сегодня остается малоисследованным. Сохранилось более 300 его рукописей, многие связаны с Толстым; его дневники (19041966), 14 записных книжек (1933–1966); обширная переписка, в частности – с рядом членов семьи Толстого и его окружения или посвященная Толстому.

VI

Мемуары «Как прожита жизнь» Булгаков писал в 1946–1961 годах. Они состоят их 24 частей:

I – Детство в Кузнецке.

II – Томск.

III – Москва.

IV – Ясная Поляна.

V – Томск – Москва – Кавказ: искания правильной жизни.

VI – У могилы учителя.

VII – Выступление против 1-й мировой войны.

VIII – На фронте.

IX – Февральская революция.

X – В эпоху Октябрьской революции.

XI – Последние годы жизни в Москве.

XII – Первые годы жизни за границей.

XIII – Работа в Союзе русских писателей в Чехословакии и первые две лекционные поездки по Австрии.

XIV – Обераммергау и лекционные поездки в Судетскую область.

XV – Лекционные поездки по Германии и Швейцарии в 1927 году.

XVI – Поездки и выступления в связи со 100-летием Л. Н. Толстого. 1928 год.

XVII – Словакия, Швейцария и две поездки в Германию.

XVIII – Поездки в Словакию и Австрию. Шестая лекционная поездка по Германии.

XIX – Седьмая лекционная поездка по Германии и конференция Интернационала противников войны в Лионе (Франция). 1931 год.

XX – Совет Интернационала противников войны в Энфилде (Англия), 8-й Международный вегетарианский конгресс в Эдене (Германия) и лекционные поездки по Германии и Чехословакии. 1932 год.

XXI – Последние поездки по Германии, Швейцарии и Англии. Американская премия.

XXII – Русский культурно-исторический музей. Драматургия.

XXIII – Вторая мировая война: тюрьмы и лагеря.

XXIV – Последние годы в Золотой Праге. Возвращение на родину.

Всего: около 6000 листов!

Полная публикация этого объемного труда потребовала бы нескольких томов. Поэтому нами были отобраны для публикации пять частей, имеющих самое прямое отношение к жизни и памяти Л. Н. Толстого и охватывающих период с 1906 (времени приезда В. Ф. Булгакова в Москву из Сибири и поступления в Московский университет) по 1923 год, то есть вплоть до высылки Булгакова за границу.

Само собой разумеется, жизнь и творчество В. Ф. Булгакова нельзя изучать без надлежащей ссылки на его дневники, которые можно рассматривать в определенной степени как вид публицистики или даже журналистики. Так, например, в их яснополянской части представлены Толстой и его семья, ближайший и достаточно широкий круг последователей Толстого, многочисленные друзья и почитатели великого писателя – причем все события четко привязаны к определенным датам, и автор чаще всего оказывается живым свидетелем и нередко непосредственным участником их, а равно и летописцем буквально «по горячим следам». В то же время мемуары и другие ретроспективные работы Булгакова имеют собственные преимущества – проникновение в суть событий, представление связи причин и следствий, возможность объединения взаимосвязанных явлений и событий в единых по смыслу частях и главах, рассмотрение их в рамках более широкого исторического и философского контекста. «Как прожита жизнь» позволяет Булгакову сопоставлять события, происходившие в различное время, а также давать собственные комментарии как об отдельных явлениях, так и о том, чему автор был свидетелем в жизни в целом. Важно также, что, как любая мемуарная литература, эти воспоминания естественным образом отражают эволюцию мировоззрения автора, так как его взгляды на те же события с течением времени могут несколько измениться под влиянием новых условий или просто накопленного опыта и прожитых лет.

VII

Предлагаемая ныне публикация «Как прожита жизнь» и запланированное на 2013 год издание «В споре с Толстым. На весах жизни» выходят в свет в непростой период истории, когда накапливающееся в мире политическое, идеологическое и социальное напряжение не может не сопровождаться повышением и обновлением общественного интереса к Л. Н. Толстому как писателю, философу, учителю нравственности – интереса ко всем деталям, проливающим свет на его непростую жизнь, замечательное творчество, подлинно гуманистическую философию, высокие нравственные идеалы и эстетические воззрения. Вопросы справедливости и совести, войны и мира, социального противостояния и согласия, приверженности радикализму и неприятия насилия, взаимосвязи духовной и материальной сторон жизни, волновавшие Толстого и требовавшие от него неустанного интеллектуального и нравственного поиска приемлемых ответов, остаются столь же актуальными для нас и спустя столетие после смерти яснополянского искателя. Это касается, конечно, отнюдь не только его религиозных и политических трактатов, но и художественных произведений. Сравнительно новым направлением исследования является изучение более или менее постоянного критического воздействия Софьи Андреевны Толстой на творчество ее мужа. Все это полностью сохраняет свой просветительский потенциал и для сегодняшнего общества, как, впрочем, не утратит его и для грядущих поколений.

Ценность воспоминаний Булгакова, его дневников и переписки для исследователя и любого пытливого читателя, знакомящегося с ними в XXI столетии, неоценима.

Во-первых, эти документы позволяют заполнить некоторые из до сих пор существующих лакун в наших фактологических знаниях. Например в том, что касается хронологии и конкретных дат работы Толстого в последний год его жизни – когда именно он приступал к тому или иному тексту, подвергал его переработке, заканчивал первоначальные и последующие черновые варианты и т. д.

Во-вторых, Булгаков, хотя зачастую и не скрывает собственного отношения к тем или иным лицам и событиям, не мешает читателю объективно и одновременно во многом по-новому увидеть их. Его работы позволяют более глубоко проникнуть как в суть событий, так и в характер их участников. Это тем более ценно, что исходит не просто от внимательного и объективного наблюдателя, а от непосредственного участника событий (и свидетеля сопровождающих их, а равно порою и вызывающих их страстей).

В-третьих, подробное и мастерское описание Булгаковым жизни одного из самых любопытных фрагментов российского общества начала XX века, включающего аристократов и крестьян, интеллектуалов и пролетариев, искателей нравственной истины и охранителей государственных устоев, позволяет бросить свежий и живой взгляд на эти взаимоотношения как в плане их уникальности, так и некой типичности, равно как и увидеть их в более широком контексте эволюции общества того времени. И все это отмечено замечательным умом, тонкой наблюдательностью и серьезным анализом.

Наконец, многочисленные личные, творческие, профессиональные, интеллектуальные и идейные, а порой и просто случайные связи Булгакова с различными представителями культуры первой половины XX столетия в самых разных частях света обусловливают интерес к его личности и трудам, выводя его далеко за рамки по-своему неисчерпаемого, но все же достаточно узкого предмета толстоведения. Это еще один очень значительный критерий жизни и деятельности Булгакова, в силу которого знакомство с Толстым представляется лишь одной из сторон этой многогранной личности – пусть и важнейшей стороной. Следует признать, что в настоящем издании данное направление остается лишь слегка намеченным.

Возвращаясь к Толстому, следует еще раз подчеркнуть, что труды Булгакова представляют собой громадную ценность для исследователей и всех заинтересованных читателей в силу того, что в совокупности прекрасно отражают духовный путь автора, путь его творческого и философского развития и возмужания – от безоглядного увлечения ученика притягательной личностью и захватывающими идеями Толстого к серьезному и даже строгому мемуаристу и ученому, способному подвергнуть взгляды Толстого всестороннему и беспристрастному анализу, нисколько, впрочем, не утратив при этом своего уважения к великому человеку и не повредив своей теплой памяти о нем.

Работы Булгакова написаны прекрасным и в то же время очень простым, «легким» языком, что в полной мере относится и к публикуемым ныне частям «Как прожита жизнь». Булгаков предстает как талантливый писатель, и это оказывается большой удачей, учитывая, что его перу приходится иметь дело с описанием сложной личности самого Толстого, с насыщенной событиями и характерами, кипучей средой его родных и близких, последователей и идейных противников, почитателей и критиков. В Ясной Поляне и вокруг нее развертывалась в последний год жизни Толстого – да, впрочем, и еще долгое время после – подлинная драма. Если наличие возле Толстого в последние месяцы его жизни умелого секретаря можно считать закономерным (в выборе, вероятно, недостатка не было), то наличие у оказавшегося в этом положении конкретного человека – Булгакова – способности схватывать суть событий и явлений, а впоследствии более чем удовлетворительно воспроизвести пережитое на бумаге следует считать именно большой удачей, одним из подарков Истории живущим впоследствии поколениям.

Под умелым и легким пером Булгакова читателя захватывает анализ некоторых из работ Толстого, оживает поток бесконечных посетителей Ясной Поляны, среди которых мелькают и неизвестные крестьяне и мещане, и блистательные представители культурной элиты своего времени. Здесь можно ощутить биение пульса жизни семьи Толстого и его круга как в развитии их собственного внутреннего мира, так и в их взаимоотношениях.

Булгаков проявляет себя как искусный рассказчик. Его описания событий и природы не бывают статичными, банальными, но оказываются динамичны, свидетельствуют об умении внимательно наблюдать и тонко анализировать. Также свежи и убедительны его портретные зарисовки. Вот лишь два примера:

1) Портрет В. О. Ключевского

Говоря о профессоре В. О. Ключевском, лекции которого по истории ему довелось слушать, Булгаков создает портрет одного из лучших, по его мнению, преподавателей Московского университета того времени. Обращает на себя внимание, как он выделяет то, что, на его взгляд, в первую очередь является важнейшими отличительными чертами профессионализма Ключевского.

«На университетской кафедре В. О. Ключевский был редким и, можно сказать, единственным в своем роде сочетанием трех высоких качеств, а именно – глубокой, основательной учености, выдающегося писательского таланта и, может быть, еще более выдающегося мастерства художественного чтения, и даже не чтения (в чтении всегда, хоть в ничтожной доле, есть что-то механическое), а живого произнесения».

Однако не менее важна и личность Ключевского, и его умение подчинить аудиторию обаянию своего таланта.

«В самом деле, как ни замечателен и как великолепно ни написан курс Ключевского, впечатление, получаемое от него читателем, не могло ни в коем случае равняться с действием чтения или произнесения отрывков (отдельных лекций) из этого курса самим автором перед студенческой аудиторией. Это было высшее, беспримерное обаяние и очарование, когда блестящий артист-лектор буквально царил в сознании слушателей, сливался с ними в одно многоголовое, но единой мыслью проникнутое и единым чувством живущее существо. Да, Ключевский был артист, артист на кафедре. Он, в сущности, проигрывал перед вами роли всех тех исторических лиц, которых он касался, даже если при этом не прибегал к чтению монологов, а только описывал. Талантливо написанный текст своего изложения Ключевский оживлял в десять раз мастерским своим чтением, сообщая ему несказанную экспрессию».

Затем Булгаков, как истинный мастер портрета, связывает воедино внешний облик и внутреннюю сущность своей «модели» и роли места изображаемого им человека среди современников:

«Этому старичку с наружностью московского подьячего – сутуловатость, козлиная бородка, живые, темные, все видящие глаза под очками, ручки, скромно сложенные на кафедре, к которой он, стоя, притулился правым боком – позавидовали бы, наверное, в мастерстве чтения и Щепкин, и Садовские, и Москвин, если бы его услыхали. Ключевский на самом деле был первоклассный артист, и этим-то именно покорял свою аудиторию, как покоряли публику в театрах своим личным обаянием и своей неподражаемой передачей чужих написанных текстов великие корифеи сцены. В этом, то есть в таланте художественного чтения, весь секрет великого обаяния и славы Ключевского как лектора»[15]15
  Булгаков В. Ф. Как прожита жизнь. Ч. «Москва». Гл. 3.


[Закрыть].