Текст книги "Повести древних лет"

В священных латах из китового зуба, густо нашитого на кафтаны из кожи моржа, в шлемах из рыбьих черепов в Усть-Двинец прибыли биарминовские колдуны-кудесники, хранители тайного дома Йомалы.

Ветхий старец-вещун, друг первого ватажного старшины Доброги, уже несколько лет как отошел к Йомале. Там он, вместе с Доброгой, заботится о живых биарминах, поморянах и детях двух слившихся племен. Да живут в вечной дружбе Земля, Небо и Вода! Ныне другой правил старшинство над кудесниками – хранителями Йомалы. В тайном святилище богини Воды он разил злых пришельцев страшными заклятьями и вместе со стариками-кудесниками просил у Йомалы и у своих предшественников помочь биарминам и железным людям. А всем младшим кудесникам он приказал сражаться вместе с народом земным оружием. И прислал с ними рогатину, которой когда-то новгородец Одинец железный человек, первым поразил злую касатку.

Нурманны как ждали прихода кудесников. Одна, другая, третья замерещились лодьи на дальнем взморье. Скоро и четвертая поднялась из-за моря. С сивера тянул ветерок. Море дышало и гнало в устья приливной вал. С ним плыли нурманны.

Не торопились. Нарастали медленно, подобно приливу.

Время идет, идет. Люди различали, как петляли две передние лодьи, длинные, длиннее самых больших китов узкие, низкие. Ищут дорогу.

Оттуда, от нурманнов, Усть-Двинец еще не виден. Еще далеки нурманны, лодьи кажутся малыми. Тяжко ждать. Уж шли бы скорее, все одно!

Нурманны шли осторожно. То над одной, то над другой лодьей блистал пучок лучей. Солнышко, разглядывая лодьи, отскакивало от железа, предупреждало – идут с худым.

Приближаются. Нурманны плыли верно, они нащупали стрежень большого протока, где надежно идти и в отливную, не только в приливную волну.

Черные лодьи увеличивались. Скоро они встанут на такое место, откуда будет виден Усть-Двинец.

Заметили! С низкой передней лодьи подали знаки руками, на других повторяли те же знаки. Нурманны переговаривались и сговаривались. О чем?

Чтобы понять, Одинцу не нужно было лететь птицей или ползти ужом и подслушивать переговоры нурманнов. Они войдут в реку и ударят на Усть-Двинец. Они все узнали от несчастного Расту и, если сумели еще кого-либо поймать на берегу, проверили слова замученного кузнеца-биармина. Нечего им шарить по Двине, они нацеливаются на городок, чтобы принять покорность народа и взять первую дань. Не будет им ни покорности, ни дани!

А лодьи сильные и, видно, могут бежать могучим бегом. Если колмогоряне на них наткнутся, то зря погибнут. Одинец велел Вечерке погнать вверх еще двух гонцов предупредить колмогорян, плыли бы те бережно и, завидя нурманнские лодьи, тут же бросали свои расшивы и шли к Усть-Двинцу пеши.

Нурманны уже проходили устье. Одинец поторопил Карислава на берег против острова. На острове нурманнов ждала засада, и Кариславу было поручено поддержать засадных стрелками с материкового берега.

Перед Усть-Двинцом, у пристани, Одинец поставил двадцать поморян и около сотни биарминов. Со всем остальным народом старшина скрылся в городке выжидать время для удара на высадившихся нурманнов.

…А женщины и детишки уж далеко, прошло четыре дня с ухода любимых. Что ни случись, нурманнам их не догнать, не разыскать. На сердце – свободно.

От острова до материкового берега было шагов шестьсот, на полный полет стрелы. В засаде сидел Отеня за старшего, четыре поморянина и пятнадцать биарминов. Они должны были выждать и бить нурманнов вблизи, но не теряться и зря не класть головы. С другой стороны острова на берегу узкой протоки ждала расшива.

Отеня никак не мог дождаться, когда же передовая низкая лодья с позолоченной акульей головой на носу поравняется с островом. Отеня соображал, что нурманны сразу не пойдут всеми лодьями. Они будут шнырять в устье на низких лодьях, чтобы не посадить большие на мель. Тут-то и найдется дело для лучников.

Нурманнская лодья медленно гребла по большой протоке между островом и материком, а расшива засадников ждала на другой стороне острова. Лучшего не попросишь!

Засада таилась над самой водой. Отеня знал, что и на том берегу ждут свои. Нурманнов поколят стрелами с обоих бортов, и они смешаются.

Отеня щелкнул соловьем. Первое заливистое колено звучной птичьей песни раскатилось по тихой воде. С того берега каркнул Карислав. Соловей затюкал вторым коленом, ворон захрипел в ответ.

– Вот мы им сейчас!.. – шепнул себе Отеня погладив опаленную при поджоге собственного двора рыжую бороду. – Как раз среди протока тянут. Эк медленно гребут!

Отеня различал головы гребцов в рогатых и в простых, гладких шлемах. На носу лодьи с опущенным к ноге длинным щитом стоял среднего роста крепкий нурманн в красных медных латах. На груди его доспеха был нарисован черный ворон. Ноги нурманна закрывали набедренники и поножи, правую руку защищали поручень и железная рукавица. Низкий наличник гладкого шлема без рогов с двумя дырами для глаз мешал нурманну, и он, разглядывая берега, поворачивался всем телом. От всего лица нурманна виднелась одна светло-русая короткая борода.

Отене послышалось, будто грызут кость. Он оторвался от лодьи и оглянулся. Рядом стоял клейменый биармин, у которого воспаленный ожогом лоб выпячивался буграми. Отеня толкнул биармина, чтобы он опомнился.

Биармин повернул страшное лицо:

– Он, этот, он убийца!

Сейчас акулья лодья покажет борт. Пора! Поразить ее меткими стрелами, отбить охоту тащиться выше.

Стрела толщиной в палец, длиной в полтора аршина. На стреле – каленый кованый рожон с усами в четверть для крепкой насадки на древко. С другого конца от прорези с четырех сторон тоже на четверть вставлены гусиные расколотые перья. Лук в два аршина, гнутый из пяти ясеневых пластин, склеенных варенным из копыт клеем и окрученный жилами.

Отеня, подавая знак, засипел:

– Ссс!..

Левые руки поднялись и вытянулись. Стрелки растянули тетивы до уха и правым глазом метили по стреле на цель – на шею, на бедро, на щеку, на колено нурманнам, где стрела смогла бы проскочить между доспехами. Целили не просто, считались с ветром, с движением лодьи и с дугой полета стрелы. А хорошо укрыты доспехами нурманнские тела…

Отеня крякнул, и пальцы разом сорвались с тетив Крученые жильные тетивы звякнули и ударили по кожаным рукавичкам, которые стрелки носят на левой руке, чтобы не покалечить пальцы.

Первые стрелы ушли одним роем, потом лучники рвали тетивы так часто, как каждый успевал. Стрелы били черную лодью, вонзались в борта, ломались о медные и железные доспехи, ястребами врывались в весельные дыры. Должна же иная найти свою дорожку, нурманнское мясо не жестче звериного, не каменнее!

С обоих берегов летели тяжелые стрелы. Нурманны не ответили, закрылись щитами и вспенили воду веслами. Кажется, и мига не прошло, а они уже вырвались выше острова и ушли от засадных лучников.

А с материкового берега кричат:

– Отеня! Э-гей! На расшиву-у! Отенюшка! Вниз глянь… Мила-ай!

У Карислава голос, как у лешего. Отеня опомнился от боя. Он видел, как снизу к острову поспевала вторая акулья лодья и метилась приставать. Первая же, проскочив остров, развернулась к островному приверху. Нурманны хотели взять засаду клещами, выйдя на остров с двух концов. Отеня не потерялся: «Нет, нурманн, мы еще поживем!»

– Все к расшиве, эй, засадные!

Тот проток узкий, за ним большой остров, потом старица, второй остров. Ищи до зимы, не найдешь.

Стрелки вмиг оказались у воды. Расшиву не нужно толкать, ждет на воде. Из затончика ничего не видно. А Карислав все торопит:

– Поспешай, э-ге-ге-гей, поспе-шай!

И горло же у человека…

Оглянулся засадный старшой посчитаться, все ли здесь? Будто бы мало народу… Эх, да что же это! Половины биарминов нет как нет!

Чу? С нижнего конца острова биармины вопят, визжат по-своему, как на волчьей охоте:

– Убей! Убей!

Сердце Отени сжалось смертной тоской. Не брать бы с собой тех биарминов! Клялись клейменые и с ними другие, близкие по крови рода Расту, что они при первой же встрече с нурманнами свою смерть примут, но возьмут нурманнскую жизнь…

Не бросать же товарищей. И нельзя долго думать.

– Эй, – хрипло сказал Отеня. – Побежим, выручим сразу, тогда уплывем, – и у него заперло горло, присох язык.

Засадники побежали меж сосен и елей к ухвостью, к нижнему по течению голому концу острова. Выскочили на чистое место, а нурманны уже здесь и толпой добивают биарминов. Отенины глаза просветлели, все-то он видит, до черточки. Горло чистое, голос вернулся. Нет тоски и совсем ничего не жаль.

– Ну, берись! – выдохнул удалой охотник, взмахнул топором на длинном топорище и наискось, между латным плечом доспеха и низким краем завешенного кольчужной сеткой рогатого шлема, врубился в первую жилистую нурманнскую шею.

Усть-Двинецкая пристань длинная и широкая. Сваи забиты на десяток аршин от берега, чтобы и в приливную и в отливную волну было удобно причаливать тяжело груженным расшивам. От тесаного бревенчатого настила пристани устроен помост для съезда телег на дорогу, ведущую к городку.

Выставленные Одинцом защитники не скрывались. Их дело – застрельное, они заводатаи боя. Они ввяжутся, втянут нурманнов, а старшина всей силой и ударит из Усть-Двинца. Здесь управлял Карислав, который вернулся из своей засады против острова.

После истребления островной засады обе рыбьеголовые лодьи пошли вверх, к пристани. Выше острова река расширялась, нурманны держались подальше от материкового берега, и их нельзя было достать стрелой.

Нурманны опять гребли не спеша, разглядывали Усть-Двинец, пристань и ее защитников.

Помедлив против пристани, обе лодьи ушли вверх версты на две с лишним. Там одна лодья осталась на реке, а другая побежала вниз, к устью, где ждали две большие лодьи.

Время же шло и шло. Летний день долог. От устья тронулись две лодьи, низкая повела большую, с птичьей головой на носу. Самая же большая лодья, со звериной головой, осталась на якоре одна.

Низкая лодья быстро проскочила мимо пристани, а орлиноголовая приближалась. Над ее высокими бортами не было видно голов гребцов, и весла ходили будто сами собой. Готовясь к бою стрелами, защитники встали за вытащенными на берег расшивами поморян и лодками биарминов.

Рулевая доска на лодье шевелилась без невидимого кормчего. По левому борту корму прикрывал деревянный щит из досок, такой же просмоленный и черный, как вся лодья. Биармины, вызывая нурманнов, закричали изо всей мочи. В кормовом щите что-то мелькало – нурманны глядели в щель.

Карислав послал стрелу в черную доску, другие лучники спустили тетивы, иные стрелы скользнули в весельные дыры, но лодья шла и шла, как железная.

На ее носу сам собой поднялся такой же щит, как на корме.

Лодья подошла уже на половину полета стрелы. Громадная, величиной с барана, орлиная голова косо наставила загнутый клюв на речной берег. Знатная работа, вырезано каждое перышко. Дерево вызолочено. Когда лодья подплыла ближе, стало заметно, что пооблезшая позолота выпестрила орла змеей.

Над щитом, прикрывавшим нос, взметнулся якорь и бухнул в Двину. Что это? Нурманны не пойдут на берег?! Не пойдут. Лодью потащило, якорь взял и тихое течение уложило по борту брошенные гребцами весла. И хоть бы показался один нурманн! Спать они, что ли, пришли? И вверху на воде застыли обе низкие лодьи.

Дружина Карислава перестала попусту метать стрелы, бить в черную лодью было все равно, как в пень или в глину. По двинским протокам рыскали чайки. Что им до поморян, до биарминов, до нурманнов? Бездумные птицы приподнимались над неподвижной лодьей и летели дальше, вверх-вниз, вверх-вниз, поднимаясь и падая с каждым взмахом гнутых крыльев.

Ветерок приносил к берегу тяжкую вонь лодьи; от навязчивого чужого запаха делалось тошно.

Нурманны ждали чего-то, и защитников от тревоги брала усталость. Один, хоть и не хотел спать, невольно зевал, другой ковырял пальцем петлю тетивы. Забыв осторожность, люди вставали на поваленные расшивы и вглядывались, вслушивались.

Громом, что ли, побило нурманнов? Не слыхали грома. Бывалые охотники умели с утра заслышать подвижку морских льдов, которая лишь к полудню приходила на берег, различали, когда с ветки сам собой падал снежный ком и когда его сталкивал зверь, примечали дыхание медведя в берлоге и движение тюленя под поверхностью полыньи. Они прислушивались, не разбирая слов, к тихим разговорам на лодье. Вода плеснет – это из черпальни. Слышится и храп спящего. Нурманны живы и ждут, но чего?

Нижней по Двине, самой большой звериноголовой лодьи не стало видно, она куда-то ушла от входа в устье.

Трое биарминов-кудесников в моржовых доспехах с нашитым китовым усом вышли на обрез пристани и вместе, наставив копья над рекой, прочли Великое Заклятье против Морского Зла:

 
Ты, кто тайно ломает лед под ногами человека
кто изменяет ветер и старается утопить,
кто любит бури и ненавидит покои,
кто ждет несчастья и радуется ему!
Ты, кто и во сне замышляет злое,
кто пробуждается с желанием убивать,
кто готовится днем к совершению убийства,
кто встречает вечер с неутоленной жаждой зла
и переносит на утро старую злобу!
 
 
Тебя не боятся биармы!
Да скует тебя Йомала!
Да оледенеешь ты от света!
Да утонешь ты, как камень!
Тебя не боятся биармы!
 

Орлиноголовая лодья не отозвалась, не растаяла от Великого Заклятья.

Карислав все больше терял власть над своей сборной бездеятельной дружиной.

– Поберегись, – покрикивал он, – придерживайся за расшивами, не выставляйся так!

Уже давно засохла против пристани черная лодья с орлиной головой. Ее пошевеливало течением, слегка поворачивало на якоре. От нечего делать лучшие стрелки воткнули несколько стрел в ременный канат.

– Эй, стой за укрытием! – приказывал Карислав.

Свои поморяне кое-как слушались, а биармины совсем отбились от рук. Их у Карислава почти сто человек, и все они горели великим гневом на нурманнов за неслыханное злодейство, совершенное над родом Расту. Им начало казаться, что пришельцы постоят, постоят и уйдут, не решившись выйти на берег. «Раз нурманны не хотят, боятся идти на берег, следует столкнуть на воду лодки и расшивы и напасть самим», – требовали биармины. «Нельзя, – успокаивал их Карислав, – будем ждать, сюда нурманны приплыли не спать, на воде мы их не возьмем».

…Далеко-далеко будто бы застучал биарминовский бубен. Все сразу затихли и насторожились. Сделался слышен тонкий комариный звон – летом комары стоят жадными тучами на берегах Двины. Через этот такой привычный звон, что его никогда не замечает человеческое ухо, пробивался сухой стук по натянутой коже. Дальний бубен бил к тревоге и будил в сердцах сомнение и тоску. Кариславу вспомнились бубны при первой кровавой встрече с биарминами. К первому бубну прибавились второй и третий. Стучали откуда-то из устья.

Карислава осенило: не напрасно ушла самая большая нурманнская лодья! А не пошли ли нурманны на высадку за устьем, на самом морском берегу, сзади Усть-Двинца? И оттуда же, от взморья что-то затрубило. Звук доходит едва-едва, но понять можно – это рог, и у поморян не такие рога.

Слушают и нурманны, надо быть, и чужие бубны и свой рог. Слушают и смотрят, невидимые, на притихшую дружину. Карислав закричал:

– Готовься, оружайся!

Нурманны как ждали его приказа. На лодье упали дощатые черные щиты, на берег полетели стрелы и камни. Глядя поверх края окованного щита, Карислав видел на лодье густую толпу лучников и пращников.

– Укрывайся! За расшивы, за расшивы!

Поздно… Биарминовские кудесники, которым не помогли ни доспехи из моржовой кожи, ни шлемы из рыбьих черепов, упали с пристани в воду. Поморяне как будто целы за бортами расшив, а где биармины?

Кариславу показалось, что их побили сразу всех. Нет, кое-кто успел присесть за укрытие, но не половина ли их уже легла? Кто сразу уснул, кто еще корчится с головой, разбитой пращным ядром, или пробует встать со стрелой, выставившей железное жало из спины.

Об окованный железом край Кариславова щита грянуло и раскололось пращное ядро из обожженной глины. Карислава ослепило пылью, и щит ударил его по щеке. Пригнувшись, он протер глаза и опять выглянул.

Из-за лодьи отходили две лодки, спущенные с борта, обращенного к другому берегу. Над лодками выставлялся сплошной ряд боевых щитов и над ними торчали рогатые и простые шлемы. Каждая лодка гребла двумя парами весел не к пристани, не к дружине Карислава, а ниже по течению.

С орлиноголовой лодьи по-прежнему целили лучники и пращники, но не били – все живые попрятались. Карислав приподнялся, и тут же о его щит сломалась стрела, а глиняное ядро ухнуло по шлему. В ушах Карислава зашумело, и он на миг оглох, но новгородский шлем на упругом кожаном наголовнике выдержал.

Защитники пристани попали в капкан. Они не могли напасть на нурманнов, когда те начнут выходить на берег из лодок. Пока они добегут туда, их перебьют стрелки с лодьи. Не могли они и дожидаться, чтобы высадившиеся набросились на них сзади.

Карислав понял, что не может рассчитывать на помощь от Одинца, раз нурманны высадились и на берегу моря. Неудачливым застрельщикам несостоявшегося боя следовало отходить. Но как отходить под метким боем нурманнов? У поморян еще были кое-какие доспехи: у кого шлем с кольчугой, у кого хороший щит, но биармины в одних кожаных кафтанах да в рыбьих панцирях были все одно что голы.

Две нурманнские лодки подходили к берегу полета на четыре стрелы ниже пристани. Карислав закричал, чтобы все перебегали поближе к нему под укрытие обмелевших расшив. Зоркие нурманнские стрелки ловили перебегающих, некоторых побили. Карислав велел всем изготовиться, разом вскочить и бить стрелами.

Биармины и поморяне завопили, чтобы смутить нурманнов, и послали свои стрелы навстречу нурманнским. Упал ли кто на черной лодье, не глядели и своих не считали. А внизу Двины другие нурманны уже выскакивали на берег из своих двух лодок…

Поморяне составили щиты из наспех оторванных от расшив досок и, прикрывая бездоспешных, пятились от пристани. Долог же показался путь, теряли и теряли своих, пока не вырвались из-под стрел и пращных ядер, а всего-то было три сотни шагов!

Выжившие дружинники отбежали к опустелым дворам пригородка. Никаких следов всего людства, которое было со старшиной, в Усть-Двинце не нашлось. Дружинники Карислава глядели, как осторожные нурманны тесным строем и беглым шагом шли к пристани, вдоль берега. А орлиноголовая лодья снялась с якорей и гребла к причалу, не теряя времени.

В дружине Карислава выжило всего тридцать два человека из с лишним ста двадцати здоровых и сильных людей, которые, кажется, еще и мига не прошло, как дышали, жили. И Карислав понимал, что нурманны не станут гоняться за жалким остатком его дружины.

Люди смотрели, как один из нурманнов нагнулся над телом, что-то с ним сделал, и услышали страшный человеческий крик, от которого у них внутри все повернулось. Нурманн, воин громадного роста, не короче Одинца или Карислава, в блестящем рогатом шлеме, разогнулся и высоко подбросил кровавый ком.

Биармины не знали, а новгородцам приходилось слышать, что нурманны хвастаются своим уменьем одним поворотом меча вырезать из живой спины ребра. Это они, дикие хуже зверя, называют «красным орлом».

Уже из трех мест звучали гнусливые рога: от моря, от пристани и сверху с реки. Как видно, и там высадились нурманны с двух низких лодей с головами акул на носах.

Сам того не зная, Карислав прожил сто лет за один короткий день. Он видел знакомые лица товарищей и находил в них какое-то чужое обличье. Нечаянный воин наблюдал за другими и за собой, как издали. Он не растерял своего оружия. Лук в налучье и колчан со стрелами висели за спиной, щит – на левой руке, а длинный нож – за сапогом. И топор был с ним, его для Карислава отковал сам Одинец по Кариславовой силе: лезвие в полторы четверти с низко опущенной бородкой, в блестящей медной насечке. Новое топорище в семь четвертей Карислав вырезал из держаной березы, заслышав о нурманнах. Он по-хозяйски попробовал, встряхнув, – не ослабла ли насадка? Держится хорошо. А как у других с оружием?

Четверо поморян остались с одними щитами, и пятеро биарминов были совсем с голыми руками. Карислав отнял щиты и отдал другим, а девяти безоружным сказал без упрека, но и без жалости:

– Найдете себе оружие, придете. Уходите. Что зря стоите?

Между захваченной нурманнами пристанью и Усть-Двинцом лежал ровный, обширный пустырь на версту по берегу и больше чем на половину версты вглубь. Через него наискось шла дорога к городку. Выше пристани от сведенного на постройки леса остался заросший кустами поруб с пнями и отдельными соснами, с пробитыми людьми и скотом тропками. За порубом – овраг, и за оврагом на берег Двины наступал лес, который было несподручно брать из-за кручи. Где-то там высадились нурманны с низких лодей. Карислав провел остаток своей дружины задами Усть-Двинца на поруб. В кустарниках Карислав заметил двух безоружных поморян. На ходу он строго прикрикнул:

– Отстань! Сказано ж вам!

Те возразили:

– Мы с ножами.

Карислав хотел еще строже зашуметь на ненужных людей, но передумал:

– Поспешайте оба вперед. Как заметите нурманнов, бегите назад и предупреждайте криком.

Двадцать три дружинника засели в кустах над оврагом. Вскоре они услышали выкрики:

– Ой, ой! Идут, идут!

От леса скат оврага опускался полого, к этой стороне – круто. Из лесной опушки выкатились, оглядываясь, безоружные поморяне. Карислав свистнул, давая знать.

Сразу за поморянами из-за деревьев высыпали нурманны. Каждый нес полные доспехи, латы или кольчугу, поножи, поручни, шлем и щит. На перевязях висели топоры, мечи и дубины с шипастыми головами, в руках были тяжелые копья, за спинами луки и колчаны. Они тащили на себе большую, но привычную тяжесть и бежали легко.

На открытом месте несколько нурманнов взялось за луки. Заслышав первую тетиву, безоружные поморяне побежали, прыгая в стороны, как над болотом, круто мечась вправо и влево, уходит стремительная долгоносая птица – горный барашек. И все же одного куснула стрела, и он, охромев, побежал медленнее. А первый уже скрылся в кустах, рядом со своими.

Нурманны перестали стрелять – раненого догонял один из их бойцов, громадный, в черненых доспехах, с медвежьими ухватками. Он бежал так сильно, точно на нем была надета одна рубаха.

Раненый, найдя знакомую, тропку, не давался. Нурманн хотел его перехватить, но в кустах попал в яму. Пока он выбирался на тропу, раненый поморянин добежал до Карислава, сел и вырвал стрелу из икры ноги.

Слышалось, как в тяжелом беге нурманн грузно топтал тропу. Звякали доспехи, меч и дубина стучали о поножи. Нурманн одолел подъем и гнал, как собака, по горячему следу, пока не налетел на Карислава.

Нурманн не мог перебросить щит из-за спины, крикнуть не успел или не захотел, но меч выхватил из ножен.

В руке, которая с раннего детства училась владеть топором, каленое железо летело молнией в темное, выдубленное ветром и солью лицо нурманна. Высекая искры, оно пало на нурманнский меч, меч опустился, но отклонился и топор. Удар рухнул не на шлемное темя, куда метил Карислав…

Верхний угол лезвия вошел между двумя бледными, как морская вода, глазами, просек лицо силача Галля, надвое разделил подбородок и остановился, увязнув в высокой латной груди.

Вмиг размякшее железное тело само собой пошло назад. И на лету, не дав нурманну лечь, Карислав выдернул топор.

Двое безоружных поморян жадно набросились на тело Галля. Один подхватил меч с зазубриной от топора Карислава, другой захватил железную дубину и завладел щитом. Разыскивая, как сорвать доспехи, они вертели тяжелое тело. Хитрые, незнакомые застежки не давались, руки скользили по латам.

Упершись ногой в плечо Галля, Карислав схватил шлем за оба рога и дернул, разорвав подбородные ремни и зацепившуюся за латы кольчужную навеску-бармицу, служившую для защиты шеи. Карислав поднял шлем на кулаке над кустами, показывая отставшим нурманнам, что их товарищ находится здесь. Он так и держал шлем до первого вскрика и бросил железный рогатый горшок ожидавшему его поморянину.

И по одному, и по двое, и по трое накидывались поморяне и биармины на нурманнов, искали ударить и спереди и сзади, старались подсечь ногу, достать лицо под шлемом, находили шею над латами. Скольких валили и как сами валились – никто не видел и не считал. Воины ломали один другого, дикая схватка металась между пней, в чащах ольховника и тальника.

Карислав взял еще одного нурманна в одиночном бою. Третьему просек шлем и череп, но железо завязло в железе. У Карислава едва хватило мощи вырвать топор вместе со шлемом.

Оглушенный нурманнскими криками, Карислав отступил, отмахиваясь топором, на котором торчал заклинившийся шлем, и сам закричал:

– Отходи! Отходи-и!

С этим криком вожак дружины бежал от реки вверх по оврагу, в лес, и беспрестанно кричал, чтобы уцелевшие знали, куда им уходить.

К Кариславу собралось одиннадцать дружинников из двадцати пяти, все в крови – в чужой или в своей, никто не разбирал сгоряча.

Забираясь в лес подальше, они приходили в себя. Под кольчугами, подобно пылким ожогам, вспыхнули нурманнские удары из тех, которые, не прорвав колец, вдавили их в кожу подкольчужных рубах и вместе с ней в живое тело.

У Карислава отнялась левая рука, будто бы в ней все кости размололи принятые щитом удары. И на той же левой руке вместо двух пальцев остались раздавленные лохмотья. Как это было, как под щит попало нурманнское оружие, Карислав не помнил и не понимал. Повалившись на мох, Карислав смотрел без мысли в ясное, среди темной хвои, бледное небо. Вдруг над ним появилось лицо, и он не сразу узнал отца Бэвы Тшудда.

Где же он был, старик? Уцелел… Карислав сел, обнял биармина и заплакал. Заголосил и Тшудд. Они, как обиженные дети, смешали свои слезы и не слышали других жалоб.

У Тшудда был рассечен лоб и отрублено ухо. Кровь в ранах уже запеклась, и Карислав понял, что после боя прошло немало времени. Тшудд добрался до раненой руки друга:

– Худо тебе будет, лишнее не отнять – и ты весь пропадешь.

Тшудд знахарил, знал болезни и раны. Карислав не дрогнул, когда биармин срезал обрывки живого мяса, рассекал жилы и вылущивал из суставов обломки косточек пальцев.

Знахарь закрыл раны зеленой мазью из жеваных трав и обвязал листьями с ивовой корой.

Они думали о своих, об Усть-Двинце, как там бились и бьются ли еще. Но не имели сил сдвинуться с места.