Текст книги "Повести древних лет"

«Канут стал сто пятьдесят вторым трупом, отданным на дело завоевания Нового Нидароса», – продолжал свой счет Оттар. Для него викинги были разменной монетой Нидароса, но смерть Канута огорчала полководца. Канут, которому можно было доверить многое, жалко и бесполезно погиб от яда. Умный, храбрый, расчетливый. Свавильд и Галль были беззаветно преданы Оттару, но таких он найдет. А ум встречается реже преданности и сильной руки.

Лодину и Бранду та же судьба. Трудно вознаградимые потери, ярл любил и этих двух викингов сознательной хозяйской любовью.

Вслед за Канутом уже умерли от болезни, от яда, девять викингов. Эстольд сообщил – есть еще пятьдесят отравленных. После их гибели на румах четырех драккаров едва останутся полные смены гребцов. А кто знает, сколько викингов уже носят в своей крови яд незаметной царапины биармовской стрелы…

Шумел дождь. В лесу, казалось совсем близко, стучали бубны биармов.

Не спины траллсов, – здесь не нашлось траллсов, – викинги гнули собственные широкие спины. Они сами, раскорячившись, согнувшись, как рабы, переносили на драккары добычу. Уцелевшие дворы поморян подметались, как метлой.

Не только меха, ткани, кожи, припасы и одежду – вестфольдинги хватали и прялку, точеную любовной рукой поморянина в дорогой, от сердца, подарок молодой хозяйке. Солонка, на ручке которой пристроился петух не петух, голубь не голубь, ковшик утицей с коготком, чтобы цепляться за борт кадушки, и сама кадушка – им годилось все.

Не зря, не из пустой жадности… В каждую вещь вложен человеческий труд, переводимый в серебро и в золото.

Около домниц и в кузницах нашлись большие и малые молоты, клещи, зубила. Викинги подбирали и сырые крицы, рвали из стен крюки: железо высоко ценилось в продаже. Они не забыли бы и короба с очищенной рудой, будь на драккарах больше места.

Одни таскали добычу, другие ломали подряд еще уцелевшие дома, клети и заборы, а третьи охраняли. Биармы не скрывались, копились в кустах и на опушках, повсюду блестело оружие и с какими-то целями передвигались с места на место латники биармов:

Биармы кучками подходили на полет стрелы, и начиналось состязание. Стрелок викинг с луком или пращой целился под прикрытием двух своих товарищей. И все трое не могли избавиться от угнетающей мысли о стреле с костяным наконечником, которая может чуть-чуть уколоть тело, открытое размахом руки. Летели стрелы, и викинги считали слабые места в сочленениях своих доспехов, сжимались за щитами.

Сильная цепь постов защищала викингов, занятых переносом добычи и разрушением городка. Когда стрелы летели слишком густо, охрана невольно пятилась, уменьшая площадь, которая еще принадлежала Оттару. Из леса выходило все больше биармов, выступал отряд латников, подражая викингам своим тесным строем.

Рога на драккарах трубили тревогу, викинги-носильщики бросали где пришлось свои ноши. Из них больше никто не снимал доспехов! Противники сближались. Если бы только биармы уперлись и приняли правильный бой! Оттар не желал ничего другого. Но малый латный отряд биармов начинал отход. Стрелы ломались о шлемы, латы, щиты, поножи викингов. И каждая, каждая могла задеть лицо, ступню, запястье, открытое панцирной рукавицей…

Биармы отступали, стараясь затянуть викингов в лес. Чтобы провалиться в западни? Чтобы железная стена строя разбилась среди пней, деревьев и кустов? Нет, ярл не повторяет своих ошибок!

Оттар приказал собирать отравленные стрелы биармов и пользоваться ими – тела лесных людей не были защищены доспехами. Как видно, биармы истощили свои запасы, теперь они пользовались сделанными наспех и грубо оперенными стрелами. Или, как подозревал Оттар, они стали хитрее.

Отравленная биармовская стрела имела слишком узкую для тетивы викинга прорезь, лишенную закрепа. Тетива лука вестфольдинга раскалывала древко стрелы вдоль сосновых волокон и застревала. Отравленная рыбья кость была слабо привязана жилкой или лишь воткнута в дерево. Стрела биарма не годилась викингу.

Привычная, внушенная мысль о считавшейся по традиции благородной смерти от обычного оружия не имела власти над сознанием вестфольдингов. Рыбья кость на конце биармовской стрелы сулила ужас гибели от неведомого яда, от колдовства, зажигавшего огонь в кишках. Содрогаясь, викинг вдавливал в землю стрелу биармина, стараясь похоронить призрак, невидимо устроившийся на острие.

Ярл не ждал открытого нападения биармов. И все же, когда они накапливались, он, теряя спокойствие, прекращал работы и принимал игру. Потеряв инициативу, ярл безотчетно опасался чего-то нового, что могли придумать биармы в своих настойчивых попытках раздражить его и вынудить войти в лес.

На крайней опушке за городком появился большой щит, укрывавший с головой несколько человек. Биармы метали стрелы через щели и поверх щита и вынудили отступить сторожевой пост викингов. Оттар сам напал на дерзких противников. Биармы убежали, бросив ярлу в добычу нехитрое дощатое сооружение.

Дозорные с мачты «Дракона» сообщали о появлении новых больших щитов, которые биармы двигали в кустах и в лесу. Вот они вытащили и составили вместе сразу три щита. Это могло быть началом сооружения своеобразной крепости, откуда биармы смогут угрожать и пристани и сообщению между городком и драккарами.

Эстольд сумел уцелеть, и, пользуясь его опытом, викинги спешили выжигать каждую царапину. Почувствовав укол стрелы, – иной раз это было лишь игрой возбужденного страхом воображения, – вестфольдинг, не задумываясь, бросал свой пост и бежал искать спасения. Для этой цели железо постоянно калилось в огне двух очагов городка и в очаге на «Драконе».

Злобно скрипя зубами, викинг вдавливал в собственное живое мясо, а не в тело пытаемого пленника, рдеющий конец тупого меча. Потом он медленно, неохотно возвращался на свой пост, под стрелы биармов.

Оттар захватил оленей у гологаландских лапонов-гвеннов и навсегда подчинил их страхом. Население городов низких западных земель склонялось после разгрома и само предлагало вестфольдингам условия своего подчинения и спасения жизни – выкуп и рабов. Здесь, в устье Вин-о, Оттар не нашел ничего, чтобы сломить волю биармов и хольмгардцев. Он по-прежнему был убежден, что в мире нет людей, которыми нельзя научиться управлять, которых нельзя сделать мягкими, как пчелиный воск, смятый рукой. Но он не мог узнать, как сделать лесных людей рабами страха, и в этом винил только самого себя.

В устье Вин-о Оттар завладел пустым городом. Вверх по Вин-о могут найтись поселения с женщинами и детьми, хорошими заложниками. Ярл беседовал со своими подчиненными. Он хотел не советов, а подтверждения своих мыслей, и получил его. Эстольд, Эйнар, Гатто, Олаф и Скурфва боялись оставлять в тылу непокоренных биармов. Лодин и Бранд не могли ничего сказать своему ярлу: зловещая сила таинственного яда уже прикончила их.

Биармы кричали:

– Смерть, смерть, смерть, смерть!

Оттар молчаливо признавал, что по своему мужеству лесные люди достойны сесть на румы драккаров вестфольдингов. Для основания Нового Нидароса следует перебить их всех до одного. Если это и возможно, то кто будет питать корни горда? Нидарос в пустыне не был нужен ни Оттару, ни любому свободному ярлу.

Викинги спешили разрушить городок. В пыли и в саже откатывались бревна стен последних домов, трещали ограды. Все дерево сносилось в одно место и укладывалось костром с продухами для воздуха.

Среди остатков разваленных очагов, черных от доброго домашнего огня, среди куч мха из пазов и обломков утвари, над отвратительным безобразием уничтоженного гнезда поморян возвысился холм, формой похожий на те, которые завоеватели насыпают в память кровавых побед, в знак унижения слабейших и для удовлетворения пошлого самомнения тупого хищника.

Оттар не оставит биармам ни одного тела вестфольдинга. Одного за другим викинги вносили по помосту на погребальный костер сбереженные трупы товарищей. Они поднялись в Валгаллу, оставив друзьям последнюю заботу. Ярл прощался, называя каждого по имени.

Галля, от лица которого ничего не осталось, положили рядом со Свавильдом. Впервые силачи-берсерки не нашли повода для смешных и бессмысленных споров на потеху другим. Канут, Лодин, Бранд… Запах разложения был нестерпим.

С высоты колоссального холма-костра ярл видел море, широкую реку с островами и протоками, зеленые леса, уходившие вдаль.

Новый Нидарос, которого не будет…

Трупы ложились тесно, один на другой. Погибших вестфольдингов провожали крики биармов, суливших ту же участь живым.

Оттар не считал тела. После Канута и первых умерщвленных ядом ушел еще шестьдесят один викинг и, быть может, не один из живых носит в своей крови начала той же смерти.

Гору дерева подожгли со всех сторон. Хриплым голосом Эстольд начал песнь Великого Скальда:

 
Стремительный удар меча,
укол стрелы, блеск топора, —
и мир исчез в твоих глазах.
 

Издали биармы отзывались своим однообразным, упорным, как течение реки, одним и тем же криком:

– Смерть, смерть!..

Ярл отвел сторожевые посты за окраины бывшего городка. Охранялись лишь место погребального костра и пристань.

 
Дорога дивная небес,
она тверда, она верна,
как меч, как викинга рука.
 

Морской ветер натягивал серый полог тонкого моросящего дождя. Черный дым погребения вздымался тучами, пламя лизало безжизненные тела.

Викинги отвечали кормчему «Дракона» нестройным, диким хором, в котором едва различались знакомые слова:

 
По ней летит могучий конь,
он бел, как снег, он чист, как свет.
 

Биармы приближались. Их угрозы звучали яснее. Хор вестфольдингов подхватил:

 
На нем валькирия спешит,
с ней Вотан шлет тебе привет.
 

Ветер загибал чудовищные факелы на дорогу, ведущую к пристани, и викинги отступали шаг за шагом.

 
Тебя он ждет, он ждет тебя,
готово место для тебя.
 

Тревожные вскрики рогов звали викингов к драккарам. Сомкнув строй, вестфольдинги уходили железным кулаком, спешным шагом. Скорее бы, скорее на румы – и прочь, в море, в море! Подальше от берегов Вин-о!

Вслед им шипел и рычал Всеочищающий Огонь. Легкий прах погребенных уносился ввысь, и никто, даже Отец Вотан, не мог бы погасить погребальный костер вестфольдингов, воздвигнутый Оттаром на чужой земле – вместо тына и горда Нового Нидароса…

Сквозь дым в спины викингов спешили страшные стрелы биармов.

В ту тревожную ночь, когда колмогоряне пробовали сжечь драккары и под короткую носовую палубу «Дракона» заглядывали отблески пламени горящих расшив, к черпальщику свалился нож, потерянный одним из викингов. Черпальщик подобрал странную вещь, попробовал пальцем острие и увидел каплю своей крови.

Эта вещь сама резала и колола.

Человек без имени и без речи был болен, но не знал этого. Ему стало трудно выполнять обязанности, о смысле которых он забыл.

В его памяти навязчиво жили лицо и фигура женщины, страшной жрицы. Она могла для чего-то разрезать его грудь и достать кусок живого мяса. В ушах черпальщика сохранился ее голос. Сама она появлялась по ночам, а днем пряталась в дальнем черном углу под палубой, в основании шеи зверя. Он боялся этой белой женщины. Но ее образ притягивал его. И он возненавидел всегда полную жидкости черпальню и черпало на длинной рукоятке. Такое тяжелое-тяжелое, зачем оно?..

Он брался обеими руками за медный ошейник, пробовал просунуть под него подбородок и, быть может, пытался что-то вспомнить. Для чего этот жесткий обруч и откуда он взялся?

Жидкость из переполненной черпальни холодила босые ноги, он взглядывал вниз. Он не обращал внимания на комаров, которые густо сидели на его лице и всех не прикрытых лохмотьями частях тела и копались в огрубелой коже.

Эстольд заметил небрежность траллса, черпальщик услышал непонятные звуки и почувствовал удары. Не боль, только удары. Кормчий «Дракона» заключил, что черпальщик износился, как весло, бортовая доска и другая часть драккара. Слишком долго просидев на цепи под палубой, черпальщик сам превратился в дерево, тем закончив свои срок. Заменить его было некем. «Дракон» спокойно отдыхал у пристани. Его кормчего, ближайшего помощника ярла, всецело поглощали трудности войны с биармами. В дальнейшем, угнетенный мыслью об уколе стрелой, Эстольд совсем забыл об отупевшем траллсе.

Черпальщик припрятал нож, зачем – он не знал. Он поглаживал лезвие, лизал железо. Холод металла и острота клинка напоминали не сознанию, а пальцам и рукам о свойствах ножа.

Во время стоянки у причала никто не пользовался неудобной черпальней под низкой палубой. Черпальщик мог бы вырезать вбитый в киль крюк, державший цепь на ноге, и скользнуть через борт с надеждой на успех.

Так он поступил бы десять лет тому назад, быть может – и пять лет. Ныне для прихода такой мысли было слишком поздно. Он захотел проникнуть сквозь днище драккара. Когда и как он решился, он не знал. Вода в черпальне мешала работать, он выздоровел и вовремя выбрасывал жидкость за борт и ковырял жесткое дубовое дерево.

Сидя на корточках, черпальщик что-то бормотал, усердно сопя. В тихих, как гуденье шмеля, звуках голоса превращенного в зверя человека вряд ли кто смог бы уловить ритмы песен белой красавицы Гильдис.

Он точил днище «Дракона» с инстинктом мыши, которая грызет половицу без особого расчета, но умеет приспособить сечение отверстия для своего тела. Когда ему казалось, что кто-нибудь может заглянуть под палубу, он прятал нож и замирал, скорченный и бесформенный кусок, не как человек, а как та же мышь, почуявшая запах кошки.

И все же не совсем мышь… Чтобы пройти, он нуждался в круглой дыре и долбил не сплошь, а канавкой, пытаясь описать окружность. Он узнавал глубину пальцем и точил древесину везде на одинаковую глубину. Потом он толкнет дерево и выскочит целиком, щель для него не годилась. И чем дальше он вырвется от драккара, тем лучше. Потому он протачивал не бок, а самый низ днища. Мешало толстое бревно киля и, завершая окружность, он дважды прорезал его.

Мелкие кусочки дерева и труха попадали в черпальню. Переполнявшая черпальню вода разливалась, мешала работать. Он опорожнял черпальню. О том, что кругом драккара вода, он не знал.

Из «Дракона» выбрасывали каменный балласт, и драккар поднимался. Затем он ушел глубоко в воду под тяжестью добычи. Черпальня быстро переполнялась и отрывала черпальщика от его дела. Добычи было очень много, траллс сидел в темноте, и ему оставили столько места, чтобы он мог размахнуться черпалом.

Когда драккары принимают нагрузку больше обычной, черпальни быстро переполняются. Самое хорошее и просмоленное дерево нуждается во времени для набухания. Эстольд заметил, что оба черпальщика, и на корме и на носу «Дракона», работают одинаково хорошо.

Готовые к бою лучники и пращники, цепко держась ногами, стояли на палубах драккаров и на румах между гребцами.

Еще поднимали якоря и не успели освободить заброшенные на пристань причальные канаты из китовых ремней, а уже надвигались поморянские латники, – их Оттар насчитал до пятидесяти, – и спешили бездоспешные воины с дощатыми щитами.

Со звуком первых ударов кормчих в бронзовые диски в драккары и с драккаров полетели стрелы. Помня об отравленных стрелах, кормчие избегали никчемного состязания в меткости и спешили отвернуть от материкового берега. Вестфольдинги владели водой, на речных островах ниже пристани не было засад. Бессильные стрелы уже лишь на излете достигали «Дракона», отошедшего последним.

Предстоял долгий путь по пустынному Гандвику и кругом северной оконечности земли фиордов. Викинги надолго спускали тетивы ненужных луков и прятали в колчаны неразбросанные стрелы. Пращники складывали в сумки ядра из обожженной глины. Несколько одиночек, особенно сильных и жадных до боя, еще крутили над головами ремни и следили за полетом сорвавшегося в цель тяжелого яблока.

И биармы, как видно, были не сыты. Они преследовали драккары по берегу, мечтая поймать миг, когда струя поднесет поближе какую-нибудь черную звериноголовую вонючую лодью. Удаляясь, пылал погребальный костер. Огню хватит еще на полдня дерева от разрушенных поморянских домов.

Оттар определял в восемь или в девять сотен число вышедших на берег биармов, как он привык называть население устья Вин-о. Они сумели защитить себя.

Ярл помнил каждый день и каждый свой шаг с того мига, когда Гандвик открыл ему землю. Дней было немного, около тридцати, но он прожил их долго-долго. Длинные дни, каждый стоил десяти, как каждый вестфольдинг стоит десяти воинов любого другого племени. Быть может, кроме этого…

Хотя эти дни были так длинны, он, свободный ярл Нидароса, король открытых морей, не сумел, не успел найти у биармов нужное ему место, то, овладев которым, вестфольдинг ломает спину любого племени. Он, Оттар, покидал удобное для Нового Нидароса устье Вин-о лишь из-за того, что не нашел этого места. Оно есть у каждого, в это Оттар будет верить всегда. И эти люди должны чего-то бояться. Их страх перед смертью недостаточен – так и только так Оттар умел понять встреченное неслыханное упорство сопротивления. Пришлось уйти… Они слишком сильны для него.

Биармы провожали драккары. На берегу Оттар насчитал уже больше тысячи воинов. Они еще ждут от него чего-то. Все ли здесь? Нет, они, наверное, прячут в своем лесу запас боевой силы.

Их можно побеждать в бою, и он побеждал их, он истреблял их, в каждой стычке он заставлял их отступать, они всегда убегали перед силой вестфольдингов. И все же это они оказались сильными. Он ушел. Поле осталось за ними. Пусты победы, после которых победитель отступает и отказывается от своего замысла.

Ни настоящий воин, ни настоящий купец не лгут сами себе, Оттар был честен с собой. Гнездо короля викингов не будет свито на берегу Гандвика. Оттар думал: он мог бы начать иначе, не пустить призрак страха, не стремиться стать господином и властителем с первого шага. Протянуть руку дружбы, искать союзников… Быть может, быть может…

По рассказам греков и арабов, люди жарких стран Юга владеют искусством приручить таких свирепых и сильных зверей, каких нет в странах зимнего льда. Говорят, чем сильнее зверь, тем легче его приручить, лев скорее и надежнее, чем тигр, смягчается дружбой человека. Слон делается другом, дикий кот – никогда. Это правда, можно приручить медведя, но не хорька.

Начав иначе, Оттар сумел бы, он был уверен теперь, стать другом биармов. А где оказались бы данники и траллсы для создания богатств Нового Нидароса? На что было бы вербовать и содержать викингов и строить драккары для осуществления великих замыслов? Что думать о пустом. Невозможное не существует.

И все же ярл не мог забыть и не забудет своей радости при первом виде богатых берегов, открытых его волей и его разумом. Какие были минуты! Он не забудет горечи поражения, он поборет ее и извлечет уроки – так он говорил себе.

Проток расширялся, дым погребального костра, стелющийся над лесами, остался далеко позади. Под ногами ярла «Дракон» дрогнул, и Оттар вернулся к действительности.

Он не успел сделать четырех шагов, отделявших его от края короткой носовой палубы, как гребцы уже бросили весла и вскочили с румов. Вода ворвалась с носа драккара. «Дракон» сразу осел – он был тяжело нагружен добычей.

Течь была настолько яростной, что следовало думать лишь о собственном спасении. «Акулы» и «Орел» развернулись с чудесной скоростью, свойственной драккарам вестфольдингов, и возвращались к гибнущему «Дракону». Ни кормчий Эстольд, ни Оттар не потеряли присутствия духа. Не сговариваясь, они отдавали одни и те же приказания.

Обе «Акулы» одновременно пристали к бортам «Дракона». Викинги вцепились абордажными баграми в борта тонущего драккара. Но вода вливалась уже и снаружи в весельные дыры лучшего драккара Нидароса.

Викинги «Дракона», исполняя приказы ярла и Эстольда, перескакивали на «Акулы» и налегали на обратные борта, чтобы весом своих тел уравновесить тяжесть, которая могла перевернуть «Акулы».

«Орел» подошел кормой и бросил петли. Оттар сам надел их на обгорелую шею чудовища. И все же «Дракон» погружался. Если бы подхватить и корму, зацепить хвост. Но «Волк» или «Змей», которые могли бы спасти своего младшего брата, охраняли воды далекого Гологаланда!

На кормовой палубе Эстольд одиноко держался за правило руля. Река утопила его выше колен. Тяжесть «Дракона» побеждала усилия «Акул» и «Орла».

– Уходи! – приказал ярл кормчему.

Добычи было слишком много, «Дракон» принял все железо, взятое в городке. И сало, и бочки меда, и вяленое мясо, и меха, которые сейчас напитывались водой…

Оттар не хотел терять лучшего кормчего фиордов. Он опять крикнул Эстольду, напоминая клятву:

– Повиновение ярлу! Уходи на «Черную», Эстольд!

Изогнутый хвост «Дракона» скрылся, вода достигла пояса кормчего. Над поверхностью мутной воды оставались правило руля и бронзовый диск перед кормчим. Эстольду некуда было уходить.

С «Черной Акулы» метнули ременную петлю. Эстольд надел ее вокруг груди, сделал шаг, другой и исчез в реке. Его, задыхающегося, вытащили на корму «Черной Акулы».

Борьба за «Дракон» продолжалась. Течение увлекало три драккара, вцепившиеся в четвертого, на стрежень реки, ближе к крутому правому берегу. Никто не обращал внимания на биармов, а они скоплялись. Дальше и ниже стрежень бил к яру материка.

Если бы удалось вытащить «Дракон» на мель! Но кормчий «Орла» не знал дна чужой реки. Эйнару была нужна не предательская, сосущая, илисто-топкая мель речного устья, а твердая, песчано-галечная. Промеры с носа «Орла» говорили о слишком большой глубине для того, чтобы попытаться разгрузить «Дракон» под водой и потом заставить его всплыть.

Весь под водой, «Дракон» держался лишь усилиями обеих «Акул» и «Орла». Нос тяжело груженного «Орла» задрался высоко над водой, будто бы «Орел», как гусь, хотел взять разбег и взлететь. На драккаре перебрасывали добычу на нос, разгружая корму. Одновременно «Орел» греб. Вся надежда возлагалась лишь на Эйнара, который искал мель и не находил ее.

На «Драконе» оставался один ярл. Он переговаривался с Эйнаром. Не выброситься ли на правый берег и отогнать биармов? Правый берег был крутым, под ним глубоко. «Орел» не мог вытащить на него «Дракона». Сам «Орел» мог перевернуться при такой попытке.

Слева лежали топкие, грязные берега. Все же, борясь с отливным течением устья, «Орел» тащил влево.

Все драккары были слишком перегружены, слишком. Низкие и длинные «Акулы» медленно кренились. Веса викингов, которые надавили на противоположные борта, было недостаточно, чтобы уравновесить мертвую тяжесть «Дракона».

Река неумолимо приближалась к весельным дырам в борте «Синей Акулы». Достаточно «Синей» еще немного увеличить свой крен, и вода начнет вливаться в нее. Нагрузка на борт «Черной Акулы» сразу увеличится, и обе станут тонуть. Не вместе, а вслед за «Драконом».

Одной рукой Оттар держался за канат, которым «Орел» поддерживал над водой голову «Дракона», а другой опирался на шею. Медлить еще – потерять и «Акул».

– На «Акулах» – слушай! – громко предупредил ярл. – На баграх – слушай! Все вместе на баграх – опускай! Раз! Еще раз! Сразу все! Опускай!

Люди моря, викинги понимали ярла и перехватывали багры с совершенным единством.

Больше не было видно ни правила руля, ни диска на погрузившейся корме «Дракона». Оттар чувствовал, как под его ногами палуба круто перекосилась к корме. «Акулы» выпрямлялись.

Быть может, удастся найти мель и вытащить «Дракон»? Биармы не дадут поднять его. Стрелы, стрелы и стрелы, днем и ночью, – с отравленной костью на дереве… Оттар отогнал мелькнувшую на миг мысль. Как Эстольд, он продел под мышки, поверх тяжелых боевых лат, поданную с «Орла» ременную петлю. Вода входила под поножи, в латные сапоги, под кирасу на груди. Оттар не чувствовал холода.

– Все на баграх, – командовал ярл, – сразу! Слушай! На «Орле» – канат, на «Акулах» – багры!..

«Дракон» должен уйти сразу, он перевернет того, кто опоздает.

– Канат – руби! Багры – бросай!

Черная, обгорелая голова чудовища – все, что еще оставалось от «Дракона», – исчезла, как если бы река рванула к себе драккар. Так ярл ощутил исчезновение опоры под ногами. Он повис рядом с рулем «Орла». Через мгновение его выхватили на палубу.

Он был горд собой – он, ярл Нидароса Оттар, сын Рекина, внук Гундера, вышел из борьбы победителем. Разве не он сделал все для спасения «Дракона» и разве не он сумел не погубить вместе с «Драконом» и «Акул» неразумной жадностью? Оттар был уверен, что любой ярл, какой-нибудь Мезанг, Зигфрид Неуязвимый, Гангуар Молчальник, Гольдульф, Балдер Большой Топор или Скат вцепились бы в свое гибнущее достояние и потонули бы вместе с ним… Так же, как каждый из них погубил бы и викингов и себя, безнадежно, с тупым упрямством цепляясь за богатую, но слишком хорошо защищенную землю биармов!