Текст книги "Море"

Оживился парень вновь, только когда подошли к знаменитому «Бесподобному дому» с удивительным подъемным мостом. Андрей с любопытством стал рассматривать мост. Мудреное дело: площадка на середине моста поднимается для прохода кораблей в лондонскую гавань Квинхайт. И дом-то построен, как говорят, в голландской земле. В Лондон привезен будто бы частями и здесь собран; и крепили его деревянными гвоздями… Любопытно очень! Рассказать будет о чем в Москве, но тут же опять невольно приходят на память маленькие бревенчатые мосты близ Пушечного двора. Так бы, кажется, и улетел туда.

– Што же ты задумался? Отвечай.

Андрей посмотрел на Алехина с растерянной улыбкой.

– Не жалею я, што батюшки-государя волю исполняю, токмо чудно́ мне… Не знаю, как и ответить.

Алехин вздохнул.

– А я бы и не вернулся, пожалуй… Так бы здесь и остался… Опоганили Русь царские приспешники… Малюта, Басманов, Васька Грязной… штоб им пусто было. Брр-р. Тьфу!

Алехин сердито замотал головой и с сердцем сплюнул.

– А государя-батюшку Ивана Васильевича любишь ли? – спросил, едва дыша от волнения, Андрей.

– Люблю батюшку-государя, как бы отца родного… Мудрый он. И родину люблю… А посему никогда и не покину ее.

– Когда так – не хули и его слуг. Коли он мудрый, стало быть, они ему надобны, не всуе он их держит и холит, а для пользы. Василь Григорьич плохой человек, и обиды многие претерпел я от него, да токмо Бог с ним. Лишь бы царю верно служил.

– То-то и оно, што кривдою он служит. Воры они с братом и лгуны.

– Бог правду видит, да не скоро скажет. Я так думаю, худо им будет, накажет их Бог. Как ни хитри, а правды не перехитришь. Мы свое дело должны без кривды делать.

Алехин промолчал. Угрюмо глядел он на реку, где белели парусники и сновали лодки перевозчиков.

Вдоль берегов сквозь мглу тумана выделяются домики – коттеджи в два жилья, покрытые красною черепицею. На крышах маленькие чердачки. Около дверей – палисадники. В домиках большие многоцветные итальянские окна. Кое-где большие, с башенками, мрачные, похожие на крепость каменные дома. Слышны крики рабочих, нагружающих на баркасы корабельные снасти.

День пасмурный, серый, неприветливый. Холодок забирался под одежду, вызывая озноб. Туман сгущался, полз ниже и принял желтоватый цвет. По реке громадные, какими-то воздушными призраками, медленно прошли военные корабли.

– Пойдем-ка домой, – сказал Андрей.

Алехин продолжал сидеть, пока Андрей не дотронулся до него.

– Ну, идем!.. Ладно. Парень ты хороший. Любо мне с тобой беседовать. От наших дьяков слова живого не услышишь. Изолгались, чувства человеческие потеряли… честолюбцы. Ладно. Идем… – поднялся со скамьи Алехин. – Смотрю я кругом на все – и чудно мне все как-то… Жизнь тут веселая… Суеты много… а не мог бы я тут жить… У нас смирнее, тише жизнь – есть много времени, чтоб помолиться, подумать о себе да о людях, попоститься, потосковать, а потом и повеселиться… пображничать.

У Алехина на глазах навернулись слезы.

Обратный путь держали другой дорогой. Алехин сказал Андрею:

– Вчера меня один поляк, словно обухом по голове, своими словами ошарашил: князь Андрей Михайлович Курбский-де отъехал в Литву. Царь хотел казнить его, четвертовать за то, што он побит поляками под Невелем, а он бежал. Сказывал тот человек также, будто в Москве народ бунтует; на всех улицах виселицы… Царь и Малюта будто бежали куда-то из Москвы.

– Врет поляк, – сердито проговорил Андрей. – Не верю. В Антерпе тоже болтали, будто турецкий султан Москву сжег… будто и царь наш убит, – а на деле вышло, што того и не было. Из Москвы в Антерпу приплыли купцы, сказывали: ничего того и нет… Изветы ворогов. Москва землю переживет, вот што!

– Да уж давно я слышу, будто Курбский передался на сторону Литвы… Поверить тому можно… С Колыметами дружбу он свел, а это плохой знак. Колымет ненадежен.

– Коли то правда, лучше бы князю тогда и на свет не родиться. Проклянет его народ на вековечные времена…

– Проклянут, да не в том дело! – вспыхнув от волнения, возразил Алехин. – Андрей Михайлович – умный и честный воевода… Так народ о нем думает. Его почитает вся Русь. Вот в чем дело.

– И я его любил, да после того, как он изменил, знать я его больше не хочу. Не наш он в те поры. И народ его разлюбит. Народу корысти мало от таких.

Алехин ничего не сказал, нахмурился; только когда стали подходить к дому, проговорил, тяжело вздохнув:

– Теперь Малюта доберется до всех, кто дружил с князем. Он расторопен в заплечных делах. Как пес, поди, обнюхивает и облизывает всех.

И немного подумав, добавил:

– Да и то сказать: и без Малюты нельзя… Э-эх, Господи! Вся жизнь на крови строится… Как злодей Каин убил Авеля, так и пошло с той поры.

Андрей с любопытством наблюдал за рыболовами, сидевшими на берегу Темзы с удочками. Неподвижные, серьезные, они со стороны казались неживыми. Тут и старики, и молодежь, и дети.

– Любимое занятие у них сидеть целыми днями над водой, – усмехнулся Алехин. – То ли дело таскать рыбу бреднем, как мы у себя на реке.

Дорогою повстречался Алехину знакомый человек, служивший писарем в Московской компании. К нему обратился Алехин с просьбой проводить их к Лондонской башне[33]33
  Лондонская башня – Тауэр.


[Закрыть], о которой приходилось Алехину много замечательного слышать от приезжавших в Москву моряков и купцов.

Договорились: на следующее утро собраться всем вместе и совершить прогулку, чтобы осмотреть внутренний и внешний дворы этой прославленной в веках крепости.

Алехин с большою похвалой отзывался об этом англичанине, имя которого Генри Куртес.

– В той башне, – сказал Алехин, когда они снова остались одни, – сидело в заключении много людей королевского рода и вельмож, и даже сама нынешняя королева Елизавета… Много там казнили и уморили в казематах именитых бояр… А построена она четыре сотни лет назад…

Слушая рассказ Алехина, Андрей сказал:

– А ты Малюту порицаешь… Гляди, как тут! Королеву – и ту сажали в крепость… Не слыхал я што-то, чтобы у нас так-то… Да и башни-то у нас такой нет…

– Нет, так будет!.. Обожди, цари построят…

Алехин насмешливо посмотрел на Андрея.

* * *

Однажды Совин собрал купцов и объявил им, что по случаю происшедших между аглицкими и фламандскими купцами несогласий королева Елизавета повелела таможенным своим сборщикам наложить необычайную пошлину на ввозимые в Англию фламандские товары. Правительница фламандская отдала подобный же приказ у себя в государстве.

Совин потирал руки от удовольствия, поздравляя московских торговых людей.

– Пора что железо – куй, поколе кипит! – сказал он.

– Оно так, ваше степенство, – с усмешкой отозвался Поспелов. – Торговля кого выручит, а кого и выучит.

– Секретарь Московской компании сегодня днем ожидает вас в своей Торговой палате.

Вздохнули купцы. Город аглицкий велик, а московскому гостю тесно, развернуться негде. Русский торг любит простор, а на кой ляд купцам Торговая палата? Были уж один раз в ней, когда высадились с кораблей. Были, послушали, что люди говорят на своем языке. Много кланялись. Алехин старался на русскую речь перекладывать аглицкие слова, а все равно ничего не поймешь. Одно ясно – московских людей здесь уважают, встречают с почетом.

Это пришлось по душе.

«Ну что ж! Сходим еще раз».

Когда купцы после обеда отправились в Сити[34]34
  Сити – торговый центр Лондона.


[Закрыть], они увидели недалеко от дома Торговой палаты толпу народа.

Полюбопытствовали. Толкнули в спину Алехина, чтоб разузнал, в чем дело.

Оказалось, в Сити изволила жаловать сама королева Елизавета. С минуты на минуту она должна была прибыть к месту, где собрались для прощания с королевой аглицкие купцы, отплывавшие за океан в Новый Свет.

Послышались торжествующие звуки медных воинских труб и грохот литавр.

Алехин прошептал: «Вон, вон, глядите!»

Из-за угла громадного здания на улицу тихим шагом выехали десять всадников с алебардами.

За ними на высоком белом коне, покрытом бархатной пурпурной попоной, сидя боком в роскошном золоченом седле, появилась и сама королева: стройная, величественная. На ней было богатое пышное платье, на голове украшенная бриллиантами коронка.

Словно из-под земли выскочили десятка два закованных в латы воинов, вооруженных копьями.

Купцы, уплывавшие за океан, выстроились у стремени венценосной всадницы. Они были одеты в длинные широкие, черного цвета одежды.

Там, где ступали копыта королевского коня, купеческие слуги расстилали ковры.

Толпа обнажила головы. Сняли свои шапки и московские торговые люди. Стали следить, затаив дыхание, за тем, что будет дальше.

День был солнечный – слепила глаза пестрота многоцветных одежд, блеск драгоценных камней, сверкание оружия окружившей королеву свиты.

В толпе московских купцов появился главный агент Московской компании Вильям Барро, подошел к ним и сказал, что он постарается представить их своей королеве.

Купцы приосанились, иные смутились, но Алехин их успокоил: королева доброжелательна к московским людям и царя Ивана Васильевича уважает. Когда так, оправили на себе одежду, расправили бороды, прошептали про себя молитву Господню. Приготовились.

– Куды же это они собрались? – спросил Алехина Поспелов. – В толк я не возьму.

– Земля новая объявилась позади окияна… туда и поплывут. Новая земля – так ее прозывают, Новый Свет!..

– Далече ли она отсюдова? – спросил Юрий Грек.

– Бог знает!.. Говорят, вдоль земли всей плыть надо, – ответил Алехин наобум.

Большое удивление вызвала у купцов смелость аглицких людей: неведомо куда люди плывут, – знать, доходное дело!

– Гляди, как красавица королева с ними ласково беседу ведет…

– Она к торговым людям милостива, – заметил Алехин, – купцы хвалят ее… Да и польза ей от того.

Наконец, когда проводы были закончены, к Алехину подошел Вильям Барро, красный, взволнованный, и сказал: «Ее величество соизволила пожелать видеть московских гостей».

Двинулись купцы, с достоинством, низко поклонились королеве на ее приветливый кивок.

Она спросила о здоровье государя Ивана Васильевича и пожелала успеха московскому торгу.

Поспелов, выйдя вперед, благодарил королеву за гостеприимство и доброе слово о батюшке-государе.

Но вот опять забили литавры, загудели трубы.

Королева повернула своего коня. За нею двинулась и вся ее свита.

Вечером в дом, где остановились московские люди, приехал Вильям Барро. Он сообщил, что королева благословила Московскую компанию на отправку в Нарву новой флотилии торговых судов, и поздравил московских гостей.

По просьбе купцов Алехин задал Вильяму Барро вопрос:

– Почему в Лондоне так шумно и весело, разве их вера не запрещает праздности, гусель гудения и лицедейства?

На это Вильям рассказал следующее.

Был такой суровый протестант, который осуждал лондонские нравы. Имя ему Кальвин. Жил он в Швейцарии. Когда доложили о том королеве, которая не любила Кальвина за суровость, она сказала:

«Кальвин сделал Реформацию для самого себя, согласно с нравом своим, но не обязан весь свет согласиться с суровостью его. Он придумал столь печальный обряд богослужения, что собрания реформатов походят более на темницу, наполненную преступниками, нежели на собрания богомольцев. Пророки учили служить Богу с весельем. Они писали: “Хвалите Его в тимпанех и гуслех, хвалите Его в струнах и органе! Хвалите Его в кимвалах доброгласных…” Как же можно следовать суровым порядкам, навязываемым Кальвином?..»

С этого дня купцы стали частыми гостями в Московской компании, которая помещалась в большом богатом каменном доме. Одно крыло этого дома высоко поднималось над остальною частью здания, образуя широкую четырехугольную башню, окаймленную тупыми зубцами на вершине. Внизу, у основания башни, был широкий, с куполообразным вырезом над воротами вход, закрытый тяжелыми железными дверями. Одно над другим поднимались три больших окна в мелких квадратных стеклышках. Все здание вместе с башнею было окрашено в темно-бордовый цвет. Столетние дубы пышной зеленью обволакивали этот дом.

Компанию возглавляло правление из одного губернатора, четырех консулов и двадцати четырех ассистентов.

Московские торговые люди были однажды приняты и губернатором Уильямсом Герардом. Он приветливо встретил русских гостей, рассказал им, ради какой цели возникла Московская компания. Главное – желание королевы жить дружно, в добром союзе с московским государем.

Герард сказал, что королеву весьма огорчает, что кратчайшим путем, через Балтийское море, англичанам не удается наладить торговое мореплавание в Нарву, как бы то ей, королеве, хотелось. Этому мешает постоянная война за господство в Балтийском море между Швецией, Данией, Польшей, Ливонией и Москвой. Да и немцы данцигские и любекские с некоторых пор начали вредить английской торговле с Нарвою. Ее величество королева Елизавета имеет желание оказать посильную помощь Московскому государству в его борьбе с врагами, а потому купцы английские, не щадя своей жизни, плывут далеким окружным путем в Холмогоры, среди льдов и бурь Ледовитого океана, везя оружие и иные товары московскому царю. Пускай осуждают за это королеву иные государи! Она не изменит своего отношения к Москве.

Купцы, которых сопровождали Совин и Алехин, много раз благодарили за ласковые слова Уильямса Герарда, прося передать свое приветствие и свою благодарность ее величеству королеве Елизавете.

* * *

В полумиле от Лондонского моста, на высоком бугре, над Темзой, раскинулась Лондонская башня, эта крепость, занимавшая обширное место от бухты Спасителя до пристани Святого Олафа.

Толпа москвичей, предводимая англичанином Генри Куртесом, рано утром приблизилась к башне. Андрею, находившемуся в толпе, она показалась каменной грудой стен, башен, валов, ворот. Чем ближе подходили, тем яснее, величественнее вырисовывались башни, фасады, ворота, угрюмые, покрытые мхом зубцы. Стаи воронья взметнулись и закружились над стенами крепости.

– Вы видите перед собой, – сказал Генри, – жилище мужественных королей, могилу благороднейших рыцарей, место веселых, шумных торгов и самых мрачных преступлений. Здесь и тюрьма, и судилище, и дворец. Всё тут.

Когда подошли совсем близко, то увидели сильную конную и пешую стражу около ворот и стен крепости.

– Стойте! – сказал Генри Куртес. – Знайте, почва под вашими ногами насыщена кровью более всякого поля сражения. На этой самой земле рекой текла из поколения в поколение кровь Англии. Вы слышите трубные звуки, бой барабанов? Это происходит учение воинов. Но подобный же шум вы можете услышать, когда совершается публичная казнь или торжественный королевский выезд. Рядом с Лондонской башней с четырнадцатью веками ее народной славы все другие дворцы мира кажутся вчерашними созданиями… Следуйте за мной. Поднимемся повыше – отсюда виднее.

Все последовали за Куртесом.

Расположившись на удобном пригорке среди кустарников, они приготовились слушать.

– Смотрите!.. Лондонская башня делится на две части: внутренний двор и внешний. Внутренний двор окружен стеною с двенадцатью башнями, а внешний окружен рвом. Вон там сторожевая башня, королевские галереи и покои, монетный двор, сокровищница, но, друзья, чтобы описать вам этот громадный замок, рассказать про каждую башню, понадобится много дней. Я расскажу вам только о том, какое происшествие случилось здесь совсем недавно…

Генри тяжело вздохнул.

– Да. Более двухсот лет топор в Лондонской башне не оставался в бездействии. Вряд ли хотя один год проходил тут без политических убийств… Только королева Елизавета до сих пор не пролила ни капли крови… Спят спокойно в Лондоне и в провинциях. Однако я расскажу вам, что хотел… Слушайте! Покойный король Генрих Восьмой женился на красавице Анне Болейн. Но она была неугодна католикам, она не любила папистов… И вот ее оклеветали, обвинив в прелюбодеянии, в измене королю. В это время король увлекся другой девушкой и решил расстаться с королевой Анной, матерью нынешней королевы. Анну Болейн посадили в крепость, и королева взошла на эшафот, одетая великолепно, и объявила всенародно, что умирает безвинно, по наговору своих врагов. Она хвалила короля, называя его милосердным и благостным, говорила, что подданные его должны почитать себя счастливыми под управлением такого государя. Заметив, что некоторые из придворных дам злобно усмехаются, она обернулась к ним и сказала: «В досаду вам я умираю королевой!» И тут же, преклонив колени, помолилась и положила голову на плаху.

В народе есть слух, будто ее отрубленная голова скакала на эшафоте, делая движения губами и глазами… Так погибла добрая и прекрасная королева Анна, дочь которой ныне осчастливила своим правлением английский народ. И еще другую жену из-за попов погубил король. Тут же и ей отсекли голову.

В грустном молчании выслушали москвичи рассказ Генри.

– Выходит: у вас короли на поводу у попов? Зачем они слушали монахов? У нас царь сильнее духовного чина, – степенно разгладив бороду, с гордостью сказал купец Поспелов.

– Приезжали и к нам латинские монахи, да никто их не слушает… Коли вмешиваться будут в государевы дела, их самих в темницу бросят, – вставил свое слово и Алехин, исполнявший обязанности переводчика в этой прогулке.

Поспелов рассмеялся:

– Э-эх, кабы побывали здесь наши земляки да послушали бы об этой башне!.. Пожалуй, не стали бы пенять на суровость батюшки-государя.

Англичанин с интересом выслушал слова своих московских друзей о царе Иване Васильевиче и, хитро подмигнув, сказал:

– Наша королева Елизавета теперь тоже не склонна быть послушною овцою у клириков… Это знают и католики, и протестанты… Когда она взошла на престол, все епископы даже отказались короновать ее. Едва удалось уговорить одного, чтобы он совершил обряд венчания на государствование. Испанский король как ни старался навязать нам католичество вместе со своим папою, королева огнем и мечом отразила их посягательства. Нет у нас врагов навязчивее Филиппа испанского! Он бесится, видя, что в Англии начинается новая жизнь… Он темный человек.

– Бесятся и наши соседи, – сказал Алехин, – видя, как Московское государство растет, делается сильным.

– Слышали мы об этом, – сказал Генри Куртес. – Вашего государя в Англии знают, удивляются, как смело он переделывает Русь. Он бесстрашный человек и большой мудрец военного дела. В Европе боятся его. Говорят о нем страшные вещи, пугают им малые и большие королевства. Против него заговор. Французы договариваются со Швецией отвоевать у Москвы Ливонию, чтобы бороться против Испании… Герцог Альба предупреждает своего хозяина Филиппа… угроза будто нависает над вассальной Нидерландией… Боится он, как бы его не вытеснили его французы со шведами из Нидерландии…

– Нашему послу Совину все то ведомо, – хитро улыбнувшись, произнес Алехин. – Королевины министры шепнули ему… сказывали они, что государыня ваша в сих вопросах остается по-прежнему на стороне Москвы.

Поспелов, краснея, смущаясь, толкнул локтем Алехина.

– Спроси-ка его, пошто у них бабы государством правят? Хорошо ли это?

Алехин, улыбнувшись, перевел вопрос Поспелова. Генри Куртес сначала испугался, оглянулся кругом, потом с жаром ответил:

– Неправедное рассуждение мужчин о женщинах – вот истинный грех! Женщины способны к правлению. Я не знаю, с каким намерением мужчины столь странно судят о женщинах. Кажется, что это происходит оттого, что святой Павел запретил женам учить в церкви, из чего и заключили, будто пол сей к государственному правлению неспособен. Гишпанцы называют женщин «донна», что означает «госпожа». Римляне узаконили, чтобы мужчины уступали женщинам правую сторону. Греки заимствовали в сем поле имена муз своих и Минервы, богини наук и художеств. Три первые части света: Европа, Азия, Африка – носят на себе имена женские. Царица Савская известна всему миру. Ушел ли кто когда в науке красноречия далее Маркеллы? Превзошел ли кто в знании языков Евпаторию? Дабы доказать, что женщины способны к делам важнейшим, если бы мы и не имели другого примера, кроме королевы Елизаветы, довольно было бы и сего, – закончил Генри Куртес.

Когда Алехин перевел ответ англичанина, купцы переглянулись между собой с удивлением. В глубине души они никак не могли допустить, что женщины могут править царством, как и мужчины.

– Э-эх-ма, каких только людей нет на свете! – вздохнул Поспелов, сокрушенно покачав головой.

– Баба и есть баба… как уж ты ее ни верти. Вона я своей Аграфене сшил новую шубу с бобром, а она ферязь бархатну требует да летник, золотом шитый. Пришлось розгами поучить, – молвил, гневно сверкнув глазами, Юрий Грек.

– Спаси Бог бабе волю дать… – угрюмо проговорил купец Тимофеев. – А все ж ты ей ферязь и летник купил!

Распрощались с Генри Куртесом дружественно.

– Хороший мужик, – сказал ему вслед Поспелов, – разговорчивый…

* * *

В доме, где стояли пушкари, в верхнем житье, поселился и Керстен Роде со своими друзьями. Там было постоянное веселье, шум, пляски.

У Керстена Роде нашлись в Лондоне старые знакомцы, мореходы. Он с ними часто уплывал в шлюпках на корабли, стоявшие на якоре в гавани. Почти ежедневно вместе с толпою датчан он уходил в таверну. Этот тайный кабачок приютился на самом берегу гавани среди гор бочонков, мешков и ящиков.

Однажды он вернулся из своих похождений с большим синяком под глазом. Когда Алехин спросил его, откуда этот синяк, он ответил:

– Это доказательство того, что на суше честным людям нечего мечтать о счастье.

Из дальнейших его слов все поняли, что Керстен Роде пострадал из-за чужой жены и что ему пришлось сражаться с мужем, двумя братьями и двумя другими родственниками этой женщины. Бой был неравный.

– Все они олухи и невежды, так как не знают, на кого напали. Керстен Роде раньше, чем не выбьет зубы обидчикам, не сядет на корабль.

Обнаружилось и еще одно место, где часто пропадал Керстен, – биржа. Алехин водил туда и Андрея. У парня голова закружилась от великого шумного сборища, в самую гущу которого втиснулись они. Здесь им попался Керстен Роде, весело беседовавший с такими же, как он, темными людьми, только что прибывшими с богатой поживой из заморской земли, Гвинеи. Они были черны от загара. Белки их глаз сверкали веселым живым блеском, лица сияли счастьем. У многих коричневые от загара руки были в перстнях, браслетах, а оружие украшено золотом. С явной завистью рассматривал все это Керстен, расспрашивая, где и что добыто.

В свою очередь его друзья поинтересовались, какова служба у московского царя.

– Я не знаю другого такого государя, кто бы так уважал мореходов, как этот владыка. Если честно ему служить, в убытке не останешься, – ответил Роде.

– Самое трудное – служить честно. Если бы мы были честными людьми, то наши государи обнищали бы, – сказал один из его приятелей, корсар Спик, и добавил: – Подумай над этим.

Керстен Роде задумался, омрачился, но, смешавшись с толпой, снова стал весел и любознателен, как всегда.

Кого только тут не было! Солдаты, вернувшиеся из Фландрии и Ирландии, солидные граждане, адвокаты, священники, знатные люди со своею свитою, джентльмены, мастеровые, подмастерья в своих плоских шляпах, дамы и девушки из Сити, рубаки, повара. Посещавший московское посольство мистер Ноэль рассказал Алехину, а тот перевел его слова Андрею, очень забавные истории про уличную жизнь Лондона.

– У нас весело, – сказал Ноэль. – Зачем унывать? Нам хочется жить. Ее величество королева дает нам пример, как надо жить… Замок королевы Уайтхолл[35]35
  Белый дом.


[Закрыть] – источник неумирающей радости.

Один англичанин рассказал Алехину о том, что сегодня ожидается много кораблей с невольниками из Африки.

– Торговля неграми, – сказал он с торжествующим видом, – обогатила много господ. Я сам хочу заняться этою выгодною торговлей.

Андрей обомлел, когда Алехин передал ему слова англичанина.

– Скажи ему, ведь это грешно!.. Как же так можно людьми торговать?

Англичанин весело рассмеялся:

– Они язычники… Черные… Они не такие люди, как мы… – сказал он брезгливо.

Андрей долго не мог успокоиться. Ответ англичанина только еще более опечалил его.

На бирже Андрей и Алехин встретили Степана Твердикова и Юрия Грека. Их окружила толпа маклеров. Купцы держались степенно, слушая перебивавших друг друга биржевиков. Толпа любопытных тщательно осматривала наряды московских гостей. Зевак в веселое настроение приводили длинные теплые кафтаны купцов, их шляпы, сапоги. Московские люди не обращали на это внимания. Они углубились в дело.

Андрей предложил Алехину подойти к купцам, помочь объясниться с биржевиками.

Но, когда они приблизились, Твердиков и Юрий Грек возбужденно замахали руками.

– Идите с Богом! Обойдемся без вас, – крикнул Твердиков.

– Ну что же, отойдем, коли так. Не будем мешать. Гляди, как они горячатся, стало быть, без слов понимают, в чем дело.

Вечером Твердиков признался, что весьма выгодно продал свои беличьи меха.

– Не ошиблись, – подтвердил Юрий Грек.

– Торг тут богатый, – промычал Твердиков, ощупав деньги в кармане. – Вот кабы Никита Шульпин поехал, нажился бы…

В общей беседе за кружкою пива языки у московских гостей развязались. К великой досаде, купцы узнали, что больше всех остался в барыше молодой Коробейников. Где он пропадал и когда распродал свои товары и закупил себе шерсти аглицкой, никто не видел.

– Ну и рыжий бес, ловко молокосос нас объехал… – рассмеялся Тимофей Смывалов. – Изрядно слукавил. Весь в своего батьку.

Коробейников смиренно ответил:

– Батюшка моей матушки говорил батюшке: «Бог милостив, не обидит тебя за твою совесть». Таких совестливых людей, как мой батюшка, не разыщешь во всем мире. Так говорит моя матушка.

– Мели, Емеля, – опять «батюшка» да «матушка». Знаем мы твоего батюшку!

– Ну и ладно!

– Господь с тобой! Спасибо, однако, и Московской компании. Знатно помогли нам продать. Хорошие люди.

– Мой батюшка говорит: «Всякая птица своим носом сыта».

– Как в гостях ни весело, а дома веселее, – сказал Иван Иванович Тимофеев. – Пора собираться домой…

– Золотые слова, дядя Иван, – произнес с сияющим лицом Коробейников.