Текст книги "СМЕРШ. По законам военного времени"

Г. Ф. Григоренко
Спасти Верховного!

Григоренко Григорий Федорович (1918–2007)

Один из руководителей органов КГБ СССР, генерал-полковник (1982)

С 1940 г. служил в военной контрразведке. С 1943 г. – старший оперуполномоченный 2-го отделения (радиоигры) 3-го отдела ГУКР СМЕРШ, возглавлявшегося Д. П. Тарасовым (см. «Большая Игра»). С 1952 г. возглавлял различные отделы 2-го Главного управления МГБ – КГБ и ПГУ КГБ. С 1969 г. – 1-й заместитель начальника, в 1970–1983 г. – начальник 2-го Главного управления, в 1978–1983 г. – заместитель председателя КГБ СССР.

Моя служба в военной контрразведке началась с должности помощника оперуполномоченного Особого отдела 151-й стрелковой дивизии. В марте 1941 года я был переведен в Особый отдел 4-й воздушно-десантной бригады, дислоцировавшейся в Конотопе. В ее составе попал на Юго-Западный фронт, где в августовских боях 1941 года получил ранение. После излечения в госпитале был направлен в Особый отдел 14-й саперной бригады, в составе которой принимал участие в боях под Сталинградом.

В 1942 году, после окончания трехмесячных курсов при Высшей школе НКВД, был переведен для дальнейшего прохождения службы в 1-й отдел 2-го контрразведывательного управления НКВД. Через некоторое время меня включили в состав группы из четырех оперативных работников специального отделения 2-го отдела Управления, специализировавшегося на проведении радиоигр с гитлеровской разведкой.

В 1943 году это подразделение было передано ГУКР «Смерш». Его возглавил талантливый контрразведчик Дмитрий Петрович Тарасов.

Всего за годы войны Центром и органами госбезопасности на местах была проведена 181 радиоигра, целью которых являлись дезинформирование немецкого командования, проникновение в разведывательные и контрразведывательные органы врага, выявление и ликвидация их агентуры, получение информации о планируемых противником военных операциях.

Ведение радиоигр в тесном контакте с Оперативным управлением Генштаба обеспечивало своевременную подготовку соответствующей «информации» по военным вопросам, передача которой гитлеровской разведке была призвана вводить противника в заблуждение относительно осуществлявшихся Красной Армией крупных военных операций: на Курской дуге, Корсунь-Шевченковской, Белорусской и других. Только при подготовке Орловско-Курской операции было проведено 17 радиоигр.

Мне хотелось бы рассказать об одной из наиболее интересных и искусно проведенных радиоигр с противником, которая была призвана защитить первых лиц Советского государства от террористических посягательств.

В ночь с 4 на 5 сентября 1944 года с Рижского аэродрома поднялся в воздух четырехмоторный самолет «Арадо-232». Сконструированный для выполнения специальных задач, он имел навигационное оборудование, позволявшее летать ночью и в любую погоду. Благодаря десяти парам покрытых каучуком несущих колес шасси он мог садиться на малых по размерам площадках, на лугу и даже на пахоте. Деревянные лопасти винтов, глушители на моторах и черная матовая окраска корпуса делали его практически незаметным.

Немецкий военно-транспортный самолет «Арадо-232», 200-я эскадрилья специального назначения

Пилотировали самолет опытные летчики люфтваффе, входившие в состав авиагруппы КГ-200. Они осуществляли заброску на территорию СССР террористов и диверсантов, поэтому при взятии в плен не могли рассчитывать на статус военнопленных. В самом самолете кроме экипажа находились два пассажира – мужчина и женщина в советской военной форме. Это были агенты разведывательно-диверсионного органа «Цеппелин-Норд» Петр Таврин и Лидия Шилова. Они летели в Москву с заданием убить Сталина.

Петр Таврин перешел на сторону врага в мае 1942 года. Находясь в лагере для военнопленных, согласился сотрудничать с немецкими спецслужбами, которые первоначально использовали его в качестве агента-провокатора. Пройдя таким образом проверку на преданность, в ноябре 1942 года Таврин становится курсантом разведшколы. Вскоре из разряда «одноразовых» агентов он переходит в категорию «ценных». Этому способствует активная работа изменника по разоблачению членов антифашистских организаций в Европе.

Со временем на Таврина обращают внимание высокопоставленные сотрудники гитлеровских спецслужб, в том числе любимец Гитлера – Отто Скорцени, который принимает личное участие в его подготовке к выполнению особо секретной миссии в советском тылу. С харизматичным агентом несколько раз встречается перешедший на сторону нацистской Германии генерал-предатель Власов А. А.

Агента-террориста снабжают документами на имя заместителя начальника Отдела контрразведки «Смерш» 39-й армии 1-го Прибалтийского фронта майора Таврина Петра Ивановича. Для легализации в Москве он имеет запасной комплект документов на имя офицера, прибывшего из госпиталя на отдых и реабилитацию. В целях подтверждения легенды ему делают несколько пластических операций, имитирующих следы ранений. Грудь диверсанта украшает подлинная звезда Героя Советского Союза, боевые ордена и медали. В полевую сумку вложена сфальсифицированная вырезка из газеты с указами о награждениях, где, среди прочих, упоминается фамилия Таврин. Для осуществления теракта диверсант снабжен пистолетами с разрывными и отравленными пулями, радиоуправляемой миной и миниатюрным гранатометом «Панцеркнакке», снаряд которого на расстоянии до 300 метров пробивает 35–40 мм броню.

С Тавриным П. И. в советский тыл направляется его супруга – агент «Цеппелина» Лидия Шилова, которая в этой агентурной паре выполняет роль радиста.

В ночь на 5 сентября 1944 года в отдел НКВД по Гжатскому району поступило сообщение из службы воздушного наблюдения, оповещения и связи о том, что в направлении Можайска пролетел вражеский самолет, который был трижды обстрелян нашей зенитной артиллерией. Из-за полученных повреждений самолет лег на обратный курс, однако продолжать полет не смог и совершил вынужденную посадку.

Через некоторое время начальнику Гжатского районного отдела НКВД поступило очередное сообщение о том, что неизвестный самолет приземлился в районе деревни Яковлево, от него на рассвете отъехали на мотоцикле в направлении деревни Карманово мужчина и женщина.

Утром того же дня несостоявшиеся террористы были задержаны сотрудниками Кармановского РО НКВД и РО НКГБ. Ни удостоверение сотрудника «Смерша», ни предъявленная телеграмма о срочном вызове в Москву, ни Золотая Звезда Героя Советского Союза не оказали должного воздействия на чекистов.

В ходе обыска мотоцикла были обнаружены оружие, боеприпасы, мина, бланки всевозможных удостоверений, более сотни печатей советских учреждений и организаций и прочая шпионская экипировка. Срочный запрос в Москву не подтвердил службу в органах контрразведки майора Таврина. Задержанные признались, что являются немецкими агентами, и дали согласие на сотрудничество.

При аресте Таврина П. И. и его спутницы в наши руки попали шифры, кодировочные таблицы и специально оговоренные на случай провала способы оповещения.

Радистка Таврина – Лидия Шилова на одном из первых допросов, 8 сентября 1944 года, дала исчерпывающие сведения об особенностях организации радиосвязи с Центром.

П.И.Таврин с куратором от РСХА

В целях выявления дальнейших намерений германской разведки было принято решение завязать с «Цеппелином» радиоигру, которая оказалась в ведении Главного управления контрразведки «Смерш» НКО СССР. Непосредственное руководство ее проведением осуществлял старший оперуполномоченный 3-го отдела ГУКР «Смерш» майор Фролов, а с января 1945 года это дело было поручено мне.

Одновременно с получением санкции на проведение операции была активизирована вся система розыска государственных преступников. К работе были также подключены управления НКВД и НКГБ по Московской области.

Вся игра с «Цеппелином» проходила в тесном взаимодействии между соответствующими подразделениями НКВД, НКГБ и «Смерша». Так, например, тексты радиограмм в «Цеппелин» готовились начальником 3-го отдела ГУКР «Смерш» Барышниковым и утверждались лично начальником ГУКР «Смерш» Абакумовым или его заместителем – генерал-лейтенантом Бабичем. Кроме того, радиограммы «Цеппелину» согласовывались с начальником 2-го Управления НКГБ СССР Федотовым и начальником Главного управления по борьбе с бандитизмом НКВД СССР Леонтьевым.

На первоначальном этапе радиоигры мы поставили перед собой задачу создать у немцев видимость того, что Таврин П. И. благополучно прибыл в Москву, легализовался и успешно создает условия для совершения террористического акта.

Первый выход в эфир состоялся 27 сентября 1944 года. Начиная с этого дня вплоть до 15 октября радиостанция неоднократно выходила в эфир. Однако связь с «Цеппелином» умышленно не устанавливали. 15 октября вновь вышли в эфир, слышимость была два балла, но создавали видимость, что Центр услышать было невозможно. Наконец 19 октября в Центр радировали «вслепую»: «Вызывайте дольше и отчетливее. Лида плохо разбирает. Вас слышим редко, почему нерегулярно работаете? Привлеките радиста, который ее тренировал. Примите все меры, чтобы связаться…»

21 октября пришел ответ из «Цеппелина»: «Были очень обрадованы получить от вас ответ. Вашу телеграмму в 230 групп не получили.

Повторите, сообщите подробно о вашем положении. Привет». В последующие дни продолжали создавать видимость помех в радиоэфире и невозможности принять радиограммы Центра.

Наконец 26 октября связь была установлена и в «Цеппелин» отправили радиограмму: «Очень рад, что, наконец, появилась надежда. Думал, со связью уже ничего не получится. Лида совсем измучилась. Нахожусь в пригороде Москвы, поселок Ленино, Кирпичная ул., д. № 25… Сообщите, получили ли мое донесение о высадке – телеграмма 230 групп. Еще раз прошу, чтобы с Лидой работал опытный радист. Передавайте медленно. С нетерпением жду ваших сообщений. Привет всем. Л. П.».

29 октября пришло сразу две радиограммы: «Прошу сообщить точно, где остался самолет и его экипаж.» и «Не давайте ваши телеграммы, больше чем 50 групп. Повторяйте каждые имена и числа два раза. Работаю с вами сам. Мы еще сработаемся. Привет. Михель».

В ответ повторно сообщили подробную радиограмму из 280 групп: «В первой телеграмме сообщал, что при посадке самолет врезался в деревья, потерпел аварию, только случайно все остались живы. Летчики оказались малоопытными и растерянными. Кроме того, что не сумели посадить машину, место для посадки почему-то выбрали около деревни. Вскоре после аварии в нашу сторону побежали люди. Я вынужден был действовать быстро и решительно. С трудом вытащил мотоцикл, и с Лидой немедленно отъехали от этого места, экипаж ушел на запад. Из-за плохой дороги мотоцикл отказал, его и все лишнее имущество пришлось уничтожить и двигаться лесом. С трудом добрались до Ржева, где жили 12 дней. Пытались с вами связаться. 28 сентября прибыл в Москву, сейчас живу в пригороде по сообщенному вам адресу. Пока все благополучно, изучаю возможности работы. Сообщите, где семья Лиды. Л. П.».

Завязался регулярный радиообмен с «Цеппелином». 2 ноября Центр радировал в ответ: «Повторите ваш адрес в телеграмме № 3. Привет. Михель». Через три дня, 5 ноября, немцам радировали: «Обстановка изменилась, многих людей нет. Имеющиеся люди не могут обеспечить получение пригласительного билета. Пригласительные билеты на торжественное заседание 6 ноября высылает Кремль по организациям специального формата с указанием фамилии. Вопрос о демонстрации 7 ноября неизвестен. Л.П.». На следующий день пришел ответ: «Сообщите о положении в Кремле и отношение Сталина и Тимошенко, и тут нам нужны постоянно донесения. Каждое донесение для нас важно». Из «Цеппелина» запросили повторить адрес, где остановились агенты.

13 ноября в Центр сообщили «оперативные» данные: «Торжественное заседание состоялось в Кремле. Попасть не удалось. Демонстрации и народа не было». Из «Цеппелина» продолжали слать шифровки с требованием повторно сообщить обстоятельства и место крушения самолета. 23 ноября немцам радировали: «Работать в Москве оказалось гораздо труднее, чем я думал, приходится начинать все заново, подыскиваю людей. Хочу устроиться работать. Сообщите ваше мнение, прошу ответить, что с семьей Лиды. Привет. Л.П.».

Следующую радиограмму отправили 27 ноября: «Все телеграммы уничтожены. Содержание непонятых вами групп восстановить не могу. В телеграмме № 4 после слов “из-за плохой дороги” сообщал, что мотоцикл пришлось уничтожить. После чего прибыли во Ржев, откуда пытались с вами связаться. Л.П.».

7 декабря пришло задание из «Цеппелина»: «Вашей задачей является прочно обосноваться в Москве и подготовить проведение поставленной вам задачи. Кроме того, сообщать о положении в Москве и Кремле». В тот же день в Центр направили тщательно подготовленную шифровку: «Точного места посадки не знаю. После аварии на другой день к вечеру вышли к деревне Баранцево 20 км южнее станции Княжьи Горы на железной дороге Ржев-Москва. От деревни Баранцево место посадки по моим расчетам не более 30 км на юг. Л.П.».

13 декабря из «Цеппелина» было получено две радиограммы. Первая: «Родственники находятся в безопасности, здоровы и работают; что слышно об основании комитета Власова, сумеете ли вы наладить отношения с комитетом “Свободная Германия” под руководством Зайдлица?» – и вторая, с запоздалым предостережением: «Почему нет у вас возможности получать сведения из Кремля, что слышно про Сталина. Предупреждаю, что ваш зажигательный аппарат радиомины к концу ноября будет непригоден для пользования».

23 декабря было отправлено в «Цеппелин» три коротких шифровки: «О Власове и Русской освободительной армии здесь знают, влияние разное, среди отдельных военных положительное, об основании комитета Власова пока ничего не слышно», «Комитет “Свободная Германия” активно действует, сужу по сообщениям печати, ищу возможности наладить отношения», «Сведений о Кремле не имею из-за отсутствия нужных людей, продолжаю искать».

Следующий сеанс связи состоялся почти через месяц, 19 января 1945 года в «Цеппелин» передали: «Выезжал на Урал по личному вопросу и искал Надю, которая в начале войны эвакуировалась в Свердловск. Безуспешно, мобилизовали в армию. Об отъезде хотел предупредить вас, но Лида не могла связаться. Л.П.».

Ответ пришел в виде трех коротких радиограмм: «Зажигательный аппарат радиомины уничтожить. По выполнении доложить. Вблизи от вас работают друзья. Хотите ли для взаимной поддержки быть сведены вместе?», «Газетные сообщения о Комитете “Свободная Германия” здесь известны, передавать не нужно. Важно установить связь и сообщить о месте жительства членов, насколько они свободны», «Сообщите, составляет ли курс новых печатных чешских денежных знаков; 5,5 чешских крон одному рублю. Повторяю 5,5 крон равны одному рублю».

Поспешное согласие на соединение с другой группой немецких диверсантов мы посчитали преждевременным – это могло вызвать у противника подозрение. Кроме того, предполагалось, что члены этой группы «друзей» являются участниками другой нашей же радиоигры – «Загадка»…

В связи с этим 27 января в Центр направили ответы следующего содержания: «Зажигательный аппарат радиомины уничтожен. Относительно друзей, в зависимости от вашего решения. Если это поможет ускорению выполнения моего задания, я согласен, но чтобы люди были вами проверены, и я их лично знал и им бы доверял», «Ваша телеграмма № 3 плохо расшифровывается и мне непонятна. О чешских кронах здесь ничего не слышно. Сообщите яснее, что я должен узнать о них», «Ваш радист быстро передает, не соблюдает пауз между группами, Лиде принимать тяжело. Прошу указать радисту на необходимость отчетливой работы».

31 января вновь вышли в эфир: «Краус. В час тяжелых испытаний заверяю в преданности делу. Что бы ни случилось, буду добиваться выполнения поставленных мне задач и жить надеждой победы. Прошу передать приветы и лучшие пожелания всем друзьям по борьбе. Петр». Из Центра радировали: «Нумерацию ваших телеграмм начинайте каждый месяц с нового номера. Сокращения, употребляемые при сброске груза: сегодня сброски нет – 416; сегодня сброска – 445».

Очередной сеанс – 7 февраля, в «Цеппелин» радировали: «Последняя ваша радиограмма непонятна. О какой сброске идет речь? Если это касается друзей, которых вы имели в виду направить ко мне, то прошу вначале сообщить, кто они и знаю ли я их лично». Из Центра в тот же день пришли две шифровки: «Петр и Лида, сердечные приветы. Во всяком случае, мы победим. Может быть, победа ближе, чем мы думаем. Помогайте и не забывайте вашу клятву», «Слушайте радиостанцию “Комитета освобождения народов России” на волне 1339 метра в 12–45, 14–00, 10–15, 19–05, 22–15 и 01–45 по Московскому времени. Слушать можете только на радиоприемник, но не на вашу рацию».

13 февраля состоялся следующий сеанс связи. В «Цеппелин» была отправлена шифровка: «Благодарим за приветы. В преданности делу не сомневайтесь. Сделаю все, что в моих силах. Петр. Слушать станцию Комитета освобождения не могу из-за отсутствия приемника, который был вынужден бросить в пути».

Ответная радиограмма получена 15 февраля, Центр сообщал: «Вам непонятная телеграмма содержит условные обозначения, чтобы вас скорее известить в случае сброски груза». Вероятно, в «Цеппелине» планировали сброс новых спецсредств для осуществления теракта взамен пришедшего в негодность взрывателя к радиомине.

Для «оживления» игры в «Цеппелин» 27 февраля сообщили шифровку, передачу которой санкционировал заместитель наркома госбезопасности Кобулов: «Познакомился с врачом-женщиной, имеет знакомых в Кремлевской больнице. Обрабатываю». Вновь вышли в эфир 5 марта и сообщили, что выходить на связь будут только для передачи особо важных сообщений, так как питание батареи на исходе, а приобрести новые нет возможности. В тот же день из «Цеппелина» пришел ответ: «Сообщите, где вы находитесь и как Лида устроилась. Какое внутриполитическое положение…»

Из-за помех в эфире окончание радиограммы получить не удалось. 9 марта пришла повторная шифровка из Центра: «Сообщите, где вы находитесь и как Лида устроилась. Какое внутриполитическое положение и шансы для проработки ваших планов. Привет от Нины. Краус». В ответ «Цеппелину» передали сообщение: «Для лучшей маскировки телеграмм меняйте ключевые группы. Первая ключевая остается на старом месте, как вторая группа в телеграмме. Вторая образуется путем сложения первой ключевой с последней гру…»

Из-за сильных помех Центр пропал в эфире, как оказалось – навсегда. В марте-апреле 1945-го радиоточка неоднократно пыталась установить связь, но «Цеппелин» в эфире больше не появлялся.

После войны от разоблаченных и захваченных советской контрразведкой агентов «Цеппелин-Норд» стало известно, что у немцев содержание радиограмм, поступавших от Таврина П. И., сомнений не вызывало, мы пришли к выводу, что радиоигра «Туман» была проведена успешно.

Так, задержанный сотрудниками «Смерша» весной 1945 года агент «Цеппелин-Норд» Александр Джон на допросе рассказал, что германская разведка доверяла сведениям, полученным от этой «семейки». Со слов Джона, Таврин И. П. сообщил, что он «добился входа в Кремль и даже присутствовал на одном из совещаний правительства. <…> Последнее донесение от них было в апреле 1945 года».

Таким образом, нам удалось убедить вражескую разведку в том, что подготовка покушения на Сталина И. В. идет по плану, что предотвратило другие, не контролируемые органами госбезопасности попытки к устранению первых лиц Советского государства.

Б. М. Пидемский
Через всю войну

Пидемский Борис Михайлович (1918–2017)

Полковник

В военной контрразведке с марта 1941 г. Воевал на Ленинградском фронте, пройдя путь от старшего оперуполномоченного до начальника отделения УКР СМЕРШ.

В 1949 г. уволен из органов МГБ в связи с «Ленинградским делом». В 1952 г. восстановлен на службе, с 1957– начальник ОО КГБ по Ленинградской армии ПВО.

В 1964 г. вышел в запас, работал в книгоиздательстве, в том числе, директором созданного им издательства «Аврора». Автор ряда произведений о работе военной контрразведки, член Союза журналистов СССР, Союза журналистов России, член Союза писателей России. Заслуженный работник культуры РСФСР.

– Борис Михайлович, обычно в военную контрразведку приходили армейские офицеры, уже имевшие опыт службы в войсках. Ваша судьба сложилась так же, кем были вы по своей армейской специальности?

– Специальность была, как говорится, самая мирная: фельдшер. Родился я в Вологодской области, в селе Петропавловское – потом это стало село Чарозеро, а сегодня вообще – поселение Чарозерское, в семье медиков, фельдшера и акушерки. Затем родителей перевели в Белозерский район, в Мегру… По семейной традиции я поступил в Череповецкий медицинский техникум, надеясь потом пойти в Военно-медицинскую академию.

– То есть твёрдо хотели стать врачом?

– Да, хотя была и другая возможность. В то время был брошен призыв «Молодёжь – на самолёт!», ведь тогда развивалась авиация и к возможной войне крепко готовились. Ну и я по субботам и воскресеньям занимался в лётно-планёрной школе, летал на планёре. Сначала в Череповце – с амортизатора, а на так называемую «вторую ступень» сдавали зачёты в Коктебеле…

– Современный молодой читатель удивится, но, думаю, и занятия, и поездки были для вас бесплатными?

– Конечно, абсолютно всё это было бесплатно! Кстати, в Коктебеле мне удалось встретиться с Яковом Алкснисом, заместителем наркома обороны по авиации, и с Робертом Эйдеманом, председателем Центрального совета Осоавиахима – добровольного общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству. Это был 1936 год, они приезжали к нам перед выпуском и, помнится, целый вечер просидели с нами, мальчишками, у костра. Хорошие мужики были, чувствуется!

– О чём разговор у вас с ними был?

– Говорили, что надо совершенствоваться, переходить с планёра на двигатель, что Военно-воздушным силам нужны хорошие лётчики. Говорили, что война будет, надо готовиться…

– И всё-таки вы решили остаться медиком?

– Подталкивали к этому семейные обстоятельства и традиции. Да и обстановка в техникуме заставляла его полюбить: дружный коллектив, опытные доброжелательные врачи-преподаватели. До сих пор помню каждого. А я был секретарём комсомольской организации, затем председателем профкома. Считал, что проработаю положенные три года фельдшером – и открыт путь в академию. Хотелось быть врачом именно военным.

Тогдашний техникум не сравнить с современными медучилищами, кому рассказываешь – удивляются! Готовили нас здорово, по сути, как врачей. В сельской местности врачей ещё не хватало, из медиков были только акушерка и фельдшер. Он тебе и терапевт, и стоматолог, и детский врач, и гинеколог, и хирург – сами производили несложные операции.… Да и акушер тоже. Чтобы получить диплом, надо было принять до пятнадцати родов.

– В общем, вы выбрали, как сказали, мирную специальность…

– Это не совсем так. Хотелось служить в армии и, повторяю, быть врачом военным. Военная учёба в техникуме была поставлена очень серьёзно. Была специальная дисциплина «Военно-санитарная подготовка» с экзаменом и оценкой в дипломе. У меня поставлено «отл». В штате техникума был военрук Батманов. Регулярно стреляли по мишеням, сдавали зачёты на «Ворошиловского стрелка», на ГСО, ГТО и ПВХО. Получение всех этих знаков было не обязательно, но престижно.

– ГСО – это «Готов к санитарной обороне», ГТО – «Готов к труду и обороне СССР», а ПВХО – «Готов к противовоздушной и противохимической обороне СССР»?

– Именно так! Ну и я был готов по всем этим параметрам. А в армии оказался раньше предполагаемого срока. Весной 1937 года в техникум приехали три военных врача 1 ранга из Главного управления пограничных и внутренних войск НКВД для подбора добровольцев на медслужбу. Надо сказать, что в те годы у нас были в особом почёте четыре профессии: лётчика, чекиста, полярника и пограничника. Прибывшие военные медики, одетые в красивую парадную форму, умевшие убеждать молодых, быстро получили заявления о добровольном допризывном желании служить в войсках от двадцати одного студента-выпускника. Взяли семерых, в том числе и меня. Уже 1 июля, не ожидая вручения дипломов, мы оказались в Северном лагере ВМА им. Кирова под городом Лугой. Там прошли военную подготовку и напряжённые военно-полевые учения. А уже в сентябре наша «великолепная семёрка» разъехалась по округам. Мне довелось служить в погранотряде на границе с Эстонией, в Усть-Луге. Присвоили звание военфельдшер, т. е. лейтенант медслужбы, а потом, из-за дефицита кадров во внутренних войсках, перевели во 2-ю дивизию НКВД по охране железнодорожных сооружений. В 1939 году мне довелось содействовать медицинскому обеспечению войсковых частей, перебрасываемых в Польшу, участвовать в войне с Финляндией – по специальности, в том числе три дня в бронепоезде. Этот «поход» был завершён в городе Виипури – Выборге 13 марта 1940 года. Такова моя «предвоенная» биография.

– Всё в роли военфельдшера?

– Нет, в течение года я, как знающий фармакологию, работал начальником аптеки полка – внештатной, оставленной финнами. Был также избран секретарём партийной организации штаба части. В Выборге мы размещались в полуразбитом доме бывшего «Шведского банка». А вскоре жизнь моя переменилась самым неожиданным образом…

– Когда это было?

– 14 марта 1941 года. В этот прекрасный или непрекрасный день приглашает меня комиссар полка; у него какой-то батальонный комиссар с двумя «шпалами», но с петлицами артиллериста. Наш комиссар особенно любезен: «Садись, Борис. Как у тебя дела?» Пытаюсь докладывать о работе партбюро. Машет рукой – дескать, знаем. Начинаю об аптеке – та же реакция: «Знаю, знаю, что всё хорошо». Затем неожиданный вопрос: «Постоянный железнодорожный билет есть?» И не ожидая ответа, берёт со стола командировочное предписание. Переходит на «вы»: «Завтра в 10.00 должны быть в Ленинграде, на Литейном, 4». Батальонный вмешивается: «На Литейном, 6, в бюро пропусков». Видя моё недоумение, комиссар уточняет: «Жаль с тобой расставаться, но тебе надо расти. Поступаешь в распоряжение 3-го отдела Ленинградского военного округа». «Что это такое?» – спрашиваю. «Прибудешь – скажут». Встаёт, пожимает руку: «Счастливой службы!»

– Ну да, вы же были не в органах, а в войсках НКВД… Понятно, не знали, что 8 февраля военная контрразведка была из НКВД, где входила в состав Главного управления госбезопасности, передана в Наркомат обороны и стала именоваться Третьим управлением НКО. В военных округах и на флотах были созданы 3-и отделы. А само ГУГБ и все разведывательные и контрразведывательные функции отошли из НКВД во вновь сформированный НКГБ.

– Конечно, мы в войсках ничего этого не знали, кроме объявления в газетах о создании ещё одного наркомата. И догадывались, что есть, по-видимому, необходимость усиления работы по госбезопасности. «Есть!» – ответил на приказ комиссара и пошёл собираться к отъезду. Тогда долго не расспрашивали и не рассуждали.

– Но вы же знали, что есть военные контрразведчики, оперативно обеспечивавшие в том числе и части НКВД… Кстати, какое отношение было к ним тогда в войсках?

– Я, конечно, знал нашего уполномоченного и его помощника – они состояли на учёте в нашей парторганизации. Но общаться с ним приходилось мало. У них были какие-то свои дела, мне неизвестные, а у меня – собственные обязанности. Но скажу, что относились мы к этим ребятам хорошо, уважительно, и никакой боязни, как показывают сегодня по телевизору, ни у кого не было. Я служил в дивизии НКВД, и особисты были такие же служаки, как и мы, в том же «котле» варились… Вообще я так скажу: служил потом в разных видах Вооружённых Сил, носил и общевойсковую форму, и авиационную, и морскую и нигде не видел плохого к себе отношения как к контрразведчику. Не думаю, чтоб скрывали – сокрытие сразу видно. Всё зависит от того, как ты сам себя ведёшь.

– Итак, на следующее утро вы прибыли в «Большой дом»…

– Да, поднялся на 6-й этаж, смотрю: человек пятнадцать таких же мальчишек, как я. Только непонятно: у одних форма артиллеристов, у других – танкистов, у третьих – моряков.… Сам я в форме НКВД, но только у меня на петлицах «знак эскулапа». Мысль у меня была такая: меня переводят в какую-то часть лечить личный состав. И вдруг в коридоре появляются генерал-лейтенант и двое с «ромбами» на петлицах – комиссары госбезопасности. Пригласили всю нашу команду в зал заседаний, и комиссар госбезопасности Павел Тихонович Куприн – в ноябре 1942-го он погибнет в самолёте над Ладожским озером – сказал: «По рекомендации командования воинских частей и соединений, политотделов и партийных организаций вы, товарищи, направлены на работу в органы 3-го управления Наркомата обороны – то есть в военную контрразведку».

– Вам объяснили, почему вдруг был проведён такой массовый набор?

– Конечно! В этот день, кстати, я впервые и услышал термин «ежовщина» – ни о чём подобном не знал и даже не догадывался. Знал лишь только, что однажды начхоз полка по команде свыше снял в комнатах штаба портрет Николая Ивановича Ежова. Комначсостав принял это с пониманием: «сталинский нарком» был назначен наркомом водного транспорта – видимо, на укрепление. Значит, там теперь и место его портретам.

«Почему понадобилась ваша помощь в нашей контрразведывательной работе? – риторически спросил комиссар. – Потому, что в предыдущие годы под руководством Ежова были допущены массовые нарушения социалистической законности. Сотни, если не сказать тысячи, честных людей были незаконно репрессированы, давали показания под пытками и т. д. Так вот, главная задача нас с вами сейчас – ликвидация последствий «ежовщины».

Он так и сказал, я помню дословно. И вот лишь тут я понял, что я уже не «фершал»! Потом нам сказали, что мы будем закреплены за объектами оперативного обслуживания – сейчас это называется обеспечения, что по вечерам будут проводиться занятия – типа школы или семинара…

– Борис Михайлович, извините, а насчёт ликвидации последствий «ежовщины» что ещё говорилось? Сегодня ведь складывается мнение, что так называемое «восстановление социалистической законности» и тому подобные процессы происходили лишь в конце 1950-х годов, при Хрущёве.

– Нет, конечно! Нам было сказано, что все те сотрудники органов, судов, прокуратуры, кто нарушал законность, или уже не существуют, или находятся в краях, не столь отдалённых. Остались честные, порядочные люди, которые будут нам помогать… Скажу сейчас от себя: я не знаю, сколько сотрудников постреляли тогда в НКВД, но военную контрразведку это коснулось в меньшей степени. И в основном репрессиям подверглись следователи и их руководители – те, кто фальсифицировал следствие. Оперативный состав, меньше участвовавший в беззакониях, говорили, сократился меньше.