Текст книги "Беспризорники России"

Глава IV

Утро выдалось пасмурное. Звонили в церкви колокола. После завтрака хозяева стали собираться в церковь. Брали они с собой и внука, а куда Валерку девать – долго совещались. Вначале хозяин предлагал отвести его до «объекту».

– Отведу, могут билыне не разрешить взять ийго до хаты… у них там съогодни тэ ж молебен. Там дьякон будэ.

– Им-то зачем молебен? – спросила Марта.

– Як же, воны должны в бога верить. А як же ж, итальянцы, та и румыны, я сам бачив, з попами тут. И, хто там решае, вот вин решив, шо треба веру возвращать. Завжды решив. Война, погано, а колы погано, вси до Бога лизуть. Вот вин и решив…

– Кто это мог решить? – не унималась тётка Марта.

– Може, сам Гитлер, а може, Геббельс, дай бог йим здоровья. – Дядько перекрестился, глядя на иконы.

Святой угол у них не с одной иконой. Там убраны расшитыми полотенцами, перед зажжённой лампадой висело несколько тёмных, в золотых или позолоченных и серебряных окладах, икон, а перед обеденным столом в другой комнате – иконы проще.

В конце концов они приняли решение взять и Валерку с собой в церковь:

– Вин подожде нас там, – сказал Панас. – Ты ж подождёшь? – обратился хозяин к малышу.

Тот ответил, что подождёт.

– Марта, а ну дай мне то пальто. Илько, ходы до мэнэ.

Хозяйка принесла Валеркино пальтишко. Вычищенное. И такое новое. Панас покрутил его, повертел в своих волосатых лапищах, зачем-то посмотрел на свет перед окном.

– Илько, – подозвал он внука, – ану примерь. – Помог внуку надеть. – Марта, ты дывысь, воно як на нього пошито. В самый раз.

Хозяйка, стоявшая у плиты, подплыла на своих коротких ногах, положила руки на живот, обошла Илька, перекрутила его, принялась одергивать полы, рукава.

– Коротковато, рукава тоже… сейчас он может походить в нём, но до осени, в зиму оно не сгодится…

– Илько, нравится? – Панас коротким движением руки одёрнул полы.

– Ма-ало оно мне. Вот тут стянуло под рукавами. Сними, дед.

Дядько снял, глубоко с сожалением вздохнул, взглянул на малыша, ещё раз вздохнул.

Валерка безучастно помалкивал:

– А ну, хлопчик, примеряй ты, – подал пальто.

Малыш примерил. Жалко ему было пальто: «Дурья башка, шёл на шахту за углём и пальто надел!» – упрекал он себя.

– Вот на него оно впору, – заметила Марта, – как будто на него шилось.

– Дед, пусть Аристарх в нём ходит, – сказал Илько.

– Как ты сказал? Как ты йього назвав? Я вспоминал, вспоминал; забув – и всё тут.

– Аристарх, – повторил внук.

– Шо це за имя такэ? звидкы ты його услышав?

– Его так зовут.

Панас посмотрел на Валерку подозрительным взглядом.

– Так? Чи по-другому тэбэ зовуть.

Малыш согласно кивнул:

– Родители по-разному называют.

– Ари-старх… – растянул он, – оцэ имячко. Чи жидовское, чи москаливське?..

– Славянское имя, – сказала Марта.

– А «славянство» хто придумал? А вот я зараз подывылюсь в святцах, в святому писании е такое имя, чи немае? В святому писанине е даже пояснение: имя греческое, латинское, еврейское…

– Украинского нет… – вмешалась Марта с лукавинкой посмотрела на внука.

– Жидовского тоже нэмае, – заявил хозяин.

– А еврейское? – не унималась Марта.

– Та-ак, ось на «А», – он зашевели губами.

Валерка невольно стал думать, как поведёт себя дядько Панас, если не обнаружит или найдёт придуманное им имя с обозначением: еврейское, жидовское или русское.

– Марта, – обратился он к жене, – а шо тут е имена помеченые – «стар, слав.»?

– Старославянские.

– Та-ак… е такэ имья, – он захлопнул книгу. – Пишлы, а то до церквы спизнымося…

Над селом стоял ритмичный, протяжный колокольный звон. На улице встречный люд с безучастным видом разминался или проходил мимо на каком-то расстоянии от храма. Малыш не понимал, кто-кого не хотел замечать, то ли его хозяева, то ли встречные. Но то, какими любопытными взглядами провожали семью полицая, видел.

«Может быть, не всем нравится, что дядько со своей семьёй ходит богу молиться, а сам служит немцам полицаем?.. Он не такой плохой, каких мне мерзких пришлось уже повидать. Может быть, он, даже, хороший полицай».

Село раскинулось на краю каменистого кряжа, и дорога, за вчерашний, такой солнечный и тёплый день, почти освободилась от снега, в отдельных местах подсохла, и стала она твёрдая, словно вымощена камнем.

Перед храмом людей стало больше, в основном старые, совсем дряхлые. Кое-кто из них здоровался. Хозяева отвечали, некоторые кивали или приподымали шапки. Тем же им отвечали Марта и дядько. На Валерку односельчане Панаса продолжали поглядывать с любопытством, а одни старики, чинные такие, сытые, подошли, поздоровались за руку, с ними была старуха в цветастой тёмной шали. Старуха, поглядев на малыша, спросила:

– А шо ж цэ у вас за такой хлопчик?

Дядько Панас кашлянул в руку, посмотрел на Илька и на Валерку, ответил:

– Та цэ наш родыч, йього до немецкой школы направляють впиться на офицера. Та от вин пока зайшов погостить до нас…

Неожиданно заморосил мелкий дождь со снегом, заметно похолодало.

– Ну, куме, бог вам в помощь, – сказал Панас.

Перед входом в церковь дядьку остановили ещё какие-то молодые. Пока он разговаривал, дождь так же, как начался, неожиданно прекратился.

– От вам, така погода, – посмотрел на небо Панас.

– О, как отхарчувался на дидовых разносолах. О, якый став байстрюк, – сказал один из молодых людей в пальто из чёрного хрома, хромовых сапогах, голенища, напущенные гармошкой, кожаном картузе.

– Сам ты байстрюк! – тут же ответил Илько.

Валерка не до конца понимал смысла слова «байстрюк», но слышал, как одна старуха обзывала этим словом детей, у которых не было отцов.

– Ты шо кажешь? – надул щёки хромовый молодой человек.

– Зараз начнётся служба, – сказал дядько. – Ты, Хведир, передавай батькови привета – от менэ и всих нас.

Он подтолкнул к входу в храм Илька, малыша загородила своим четырёхугольным корпусом Марта и все, пройдя коридор, оказались в храме.

Дед нагнулся к Илько и зашипел:

– Хиба можно так видповидать? Цэ ж Иосиф Карлович Кава, сын самого бургомистра – ось вин хто. Ты бы сказав йьому щось хороше, пошутковав, а ты!.. – Дед с упрёком посмотрел на внука. – Давай з намы, а ты, Аристарху, стань сюда. – Он поставил малыша к самой колонне, стоявшей при входе в храм. – А ну перехрестысь.

Тот перекрестился.

– Добре, а ну ты, Илько.

– Я не буду, – заявил внук.

– Тю на тэбэ… То стой тут с Аристархом, а мы пидемо с бабушкой до иконостасу ближе… Вы не уходите, тут стийтэ.

Народу в храме было не так много. Дед с Мартой прошли вперёд, в сторону, куда продвинулся и сын бургомистра Кавы с приятелем.

Вдруг разнесся густой бас, напоминающий рёв быка. Ребят у колонны заслонили спины верующих, и они ничего не видели. Бас произносил непонятные фразы, растягивая слова. Валерке было интересно, он вслушивался в произносимые слова. Понял одну фразу: «Миром го-осподу помолимся…»

– Кто это так? – спросил он Илька после того, как за басом вступил хор красивых женских голосов.

– Что ты спрашиваешь?

– Так басил…

– Поп, толоконный лоб, пошли отсюда. – Илько взял малыша за руку, повёл из церкви.

Они вышли на воздух, сквозь тучу проглядывало солнце и сразу теплело, солнце пряталось, дул холодный ветер.

– Пошли сядем вон на ту лавку, – показал Валерка на огромное, толстое дерево, под которым стояла широкая лавка.

– А ты был в церкви раньше? – спросил Илько.

– У нас в посёлке церкви не было.

– А у нас в городе была. И я, после того, как Сталин разрешил свободное вероисповедание, ходил с мамой в церковь. А ещё у нас там в лесу был монастырь.

– Сколько ты много знаешь, – восхитился малыш, – и про Сталина, и прочитать умеешь.

– Про Сталина бабушка рассказывала, не эта. Там, в городе, у меня была другая бабушка. Она мне столько книг читала и ещё до школы научила писать. Она, как и мамка, врач и ушла на фронт. Там священник был русский, пел красиво…

Показалась Марта, подошла к ребятам:

– Тебе дедушка где приказал быть?!..

– А там душно, – ответил Илько, зевнул во весь рот, потом перекрестил его. – И ещё там покойниками пахнет.

– Не покойниками, а ладаном.

– Мертвецами так и воняет. Фу-ух… – Он дёрнулся. – Ты меня больше сюда не води и деду скажи.

– Нехристь, – сказала Марта, – ну, ладно, скоро служба закончится и мы пойдём домой, – ждите нас здесь.

– Ладно, будем ждать. – Согласно кивнул Илько. Вдруг он передумал и заявил: – Мы до хаты пойдём.

– Илюша, – ласково произнесла бабка, – так нельзя. Некрасиво, кому нужны твои капризы. Местные пацаны на вас нападут.

– Иди, мы тут и будем ждать, – пообещал Илько. – Никуда – ни шагу.

Марта ушла. Вроде уплыла; не торопясь, переваливаясь с ноги на ногу.

– Ох, куркулька. Видишь, как заговорила. Это она, как та, что городская, бабушка так разговаривала со мной. Эта, чтоб я её любил, тоже старается. Она завидует той бабушке. Всё расспрашивает какая она.

К лавочке приблизилась какая-то старуха и села на другой край.

– Пошли до хаты, – предложил Илько. – Голубей будем гонять, к речке пойдём, в лодке кататься будем.

– Нет, я буду ждать. Тебе ничего не будет, а меня дядько Панас в школу отведёт.

– Ну, ты жди, я пойду. Скажешь им, что я до хаты пошёл.

Он встал, махнул рукой и подался в сторону дома. Старуха смотрела на выход и молилась на церковь, шевеля беззвучно губами.

Валерка немного посидел, потом прошёлся за храм, осмотрелся и подался по деревне в противоположную сторону. Должен же быть где-то мост, или переход через речку.

Он шагал, пока не закончилось село. И вот тут та уверенность, точнее, безразличие – улетучилась. Чистое поле, вокруг ни души, ни кустика. Вспомнилось, как в городе идёшь по улице – на тебя обращают внимание, среди прохожих появляются любопытные: «Мальчик, ты почему один? Куда идёшь? Где твоя мамка?» Конечно, он подрос, и в поле нет тех любопытных, но есть полицаи, есть немцы и чёрт знает ещё кто. Не спокойно было на душе.

Дорога пролегала по склону горы, с которой снег сошёл, остался в низинах, по оврагам. По обочинам щетинилась полынь, прошлогодние травы, идти можно не то что по раскисшей земле. Бурьян только похрумкивает под ногами, грязь не пристаёт к галошам, оглядываясь, он просил бога, чтобы он задержал дядьку Панаса. Надеялся, что до бога дойдёт его молитва: «Если дядька сейчас пришёл домой, спрашивает внука – где я, а тот отвечает – остался на лавочке у церкви. Что может произойти? – раскидывал Валерка разными предположениями. – Хорошо бы он послал Илью к церкви за мной. А если он возьмёт у кого-нибудь лошадь?.. Надо успеть уйти дальше и быть готовым спрятаться – лечь в бурьян – и всё, в случае опасности».

Село отдалялось, вот только купол звонницы с крестом виден. Дорога наискосок опускалась в низину. Вот тут стало понятным, почему она была безлюдна. Низина полна паводковой воды. Или возвращаться, или идти верхом по южному склону горы? И он выбрал второе. Сквозь тучи нет-нет да и прорывалось солнце, по которому можно было определить время к обеду. Марта скоро начнёт накрывать стол. Илько, а то и сам дядько Панас вернётся к церкви, узнав, что его нет дома, раз в разговоре, который удалось малышу услышать, он собирался возвратить его в школу, значит, Панас несёт за малыша какую-то ответственность перед Эриком, или ещё перед кем-то. Вряд ли он пошлёт внука, сам ходил – и что? – «А ну их…»

Беглец старался идти где посуше, подымался выше и выше. Часто оглядывался, зная, на какое расстояние стреляет винтовка. Низина перешла в овраг, воды, как ему казалось, становилось меньше. На самой вершине горы он увидел терриконы шахты, отдалённые, уменьшенные. Уходил Валерка, оказывается, в другую сторону от дома. Он спустился вниз.

Наконец овраг закончился, по ложбине тёк ручей, с высоты водопадом обрывался вниз. Валерка разулся, перебросил через ручей бурки и галоши, разбежавшись, прыгнул. Немного не хватило сил, чтобы преодолеть ручей. За полметра до другого берега он плюхнулся в холодную, как лёд, воду. По инерции его кинуло вперёд, и он вцепился в берег. От холодной воды перехватило дыхание, правую ногу сводила судорога. Ручей оказался глубоким, почти по грудь. Малыш чувствовал, что его начинает сносить. Собрав последние силы, цепляясь за прибрежный бурьян, удалось выбраться из ручья, отползти до того места, где валялись бурки и галоши.

Из-за тучи выглянуло солнце. Он быстро снял мокрую одежду, отжал, из карманов брюк вытащил хлеб, остаток того, который дал дядько Панас за пальто, «шматок», как он сказал, сала. Хлеб раскис, Валерка положил его на разостланное на бурьяне пальто. Он прыгал на месте, побегал, желая согреться. Но от холодной земли ноги коченели, сделав несколько шагов, о жёсткий бурьян исколол подошву, а в пятку вонзилась такая колючка, что, когда её вытащил, пятка кровоточила. Подобрав бурки, галоши, обулся. Через пару минут, походив вдоль ручья, стал согреваться.

На этот раз солнце задержалось, а следующая туча была не столь большая. Всё равно, спрятав солнце в наползающую тень, её сопровождал холодный ветер.

Зато – после очередного появления солнышка – он услышал пение жаворонка. Птица выпорхнула из прошлогодних зарослей полыни и с задорной трелью стала уходить ввысь.

Продолжая двигаться, малыш следил за птицей – за трепетанием, словно позолоченных лучами, крыльев, как возносило её в просторы небесные.

Там, откуда прилетела эта певунья, нет войны, люди занимаются своим делом, работают, отправляют ребятишек в школу. Если прогонят к осени фрицев, он тоже пойдёт в школу, а жаворонок со своими птенцами возвратится в тёплую страну. Птица поднялась над полем высоко. Получалось, что она – не перелётная, вернулась в родные края, к родному гнездовью. Вдруг степной певец сложил крылья и камнем пошёл вниз. Он так стремительно спустился, юркнул в бурьян в нескольких метрах от малыша, что ясно стало, – заметил опасность. И тут же с шуршанием, точнее, с приглушенным свистом, что-то пронеслось над головой, и Валерка увидел сокола. Он стрелой пролетел над бурьянами. Малыш захлопал в ладони, несколько раз крикнул. Сокол взмыл над полем, ушёл в бескрайние просторы донецкой степи. Живи и будь начеку – таков закон в этом мире.

Он решил найти какую-нибудь палку, принесённую паводком, или обломок доски. Зашагал вдоль ручья, загадав: «Если жаворонок вылетит из укрытия, запоёт, то он доберётся к своим». Валерка не стал загадывать «доберусь домой», потому что к дяде Стёше, как ему казалось, ближе. Село, в котором он жил, где-то недалеко. Надо было запомнить дорогу.

Намокший хлеб немного подсох, от сала даже просолился. Он оставил совсем маленький кусочек, откусил немного сала. Остальное съел и снова продолжил поиски чего-нибудь деревянного. Тшетно. Видать, все талые воды полей миновали обломки деревьев или унесли загодя в речку.

Ноги согрелись, жаворонок не показывался из своего укрытия. «Чего здесь торчать, надо идти, пока греет солнце». Валерка встряхнул штаны, рубаху. Штаны и пальто были влажные, но рубаха подсохла: – «В пути высохнут». Сориентировавшись на терриконы, он отошёл в сторону дороги, в сторону к дому, откуда его увезли.

Глава V

Долго скитаясь под весенним солнцем по степи, с кряжа заметил тёмную ленту и спустился к дороге, радуясь, что она пустынна. Выбрав направление, зашагал, забыв об опасности.

Впереди замаячили дома. Через час или полтора ему удалось добраться к шоссе, ведущему в посёлок, или город. Выбрав место посуше у трубы, пролегавшей под булыжным настилом шоссе, он решил передохнуть. Очень хотелось доесть оставшийся хлеб. С места, где он отдыхал, не было видно терриконов: «Сколько ещё шагать, даже если село, в котором живёт дядя Стёша, недалеко. Место будто знакомое. Вот когда точно буду знать, где я, тогда и доем».

Пока он отдыхал, проехала машина. Вначале Валерка хотел спрятаться в трубу. Но из неё вытекала мутная вода. Куда полезешь в такую грязь, и так измазал полы и рукава вычищенного Мартой пальто.

Машина проехала мимо, и – ничего. Мало ли людей разных идут по дорогам, что они, шарахаются от каждой немецкой машины? Нет, конечно.

Передохнув, пошёл дальше. Шоссе пересекало небольшой городок или посёлок и выходило на мост. Валерка так обрадовался, что вначале не заметил на мосту вооружённых немецких солдат, шлагбаум и будку для часовых. Солдаты проверяли у прохожих документы.

Он сошёл на обочину, сел, снял галоши, вроде переобувается, а сам наблюдал за немцами. К ним подошла женщина с детьми. Может быть, немного постарше его. Патрульные проверили её пропуск, заглянули в корзину. На ребят они даже не посмотрели. И он решил упросить какого-нибудь прохожего из взрослых, чтобы он перевёл через мост.

Мужчина в добротной зимней одежде, которого он попросил провести через мост, с безразличием посмотрел на малыша:

– А ты шо, сам не можешь перейты?

Пришлось ему вернуться на прежнее место, снять галоши и опять заняться «переобуванием». Ему не пришло в голову, что все его хитрости видят немцы. Малыш решил больше не обращаться к мужикам, а просить помощи у женщин. И вот она, спасительница, с оклунками наперевес, чем-то похожая на тётю Дуню. Она выходила тропинкой на шоссе и чем ближе подходила, тем всё больше и больше напоминала тётку: «Неужели она? – заколотилось сердце, – вот бы – тётушка…».

Быстро обулся. Не спускал с неё взгляда и не обратил внимания на крытый грузовик, даже когда тот резко затормозил. Из машины выскочил немец, сгрёб его за воротник, чуть было не удушил, сильно поддал. Словно куль с мукой, вскинул к борту, из грузовика подхватили чьи-то руки, и он оказался в кузове, рядом с огромной овчаркой.

Лицо схватившего его немца, с глубоко запавшими глазами Валерка узнал, когда тот погрозил ему кулаком и сказал, коверкая слова:

– Смо-отрит мнэ!..

«Эрик! Чтоб ты провалился, чтоб тебя разорвало на куски!..» – клял в душе фашиста, не замечая, как его обнюхивает собака.

Грузовик слегка притормозил у шлагбаума, Эрик что-то крикнул проверяющему, тот так же по-немецки ответил. Машина переехала мост, набирая скорость, покатила по шоссе. Последний раз ему удалось увидеть удаляющиеся терриконы.

Кузов был набит ребятишками. По одежде в известковых пятнах он признал тех ребят, которых привезли в школу в день, когда Валерку увёл дядька Панас.

По углам в кузове сидели полицаи с повязками на рукавах. Малыш оказался с овчаркой посередине у заднего борта. Собака приоткрыла пасть, вывалила язык, учащённо дышала. От неё несло такой псиной, что становилось трудно дышать, мутило. Он попытался отодвинуться, чуть было не сел на хвост овчарке. Та зарычала, сомкнула пасть. Приподняв воротник, прижав к груди подбородок, он закрыл глаза и стал дышать в рукав пальто, так как морда овчарки находилась почти рядом, она могла в любой момент укусить в лицо. В кузове, под брезентом, таилось гробовое молчание. Иногда слышалось приглушённое перешёптывание. Полицаи, опершись на зажатые в руках винтовки, подрёмывали. У заднего борта так трясло, а на ухабах подбрасывало, что это им мешало уснуть.

Сидеть на корточках было неудобно, ноги начинали затекать, по ним вроде ползали мурашки. Малыш встал на колени. От мелкой тряски по булыжной мостовой в коленях появилась острая боль, пришлось принять прежнее положение.

– Это что, он подхватил недостающего пацана или прихватил попутно? Подвернулся, он его за шкирку и к нам… – Спрашивал один полицай конвоира с овчаркой.

– Хто зна, – отозвался конвоир. – Той, якого не хватало, мабуть, втик. Це попутная жертва. – А ну хто его знает? – Повернулся он к ребятам.

Ближние поглядывали на Валерку, ясно было, что разговор наобум, никто из пацанов его не знал.

– Ну что, теперь комплект. Как ты думаешь, если кто из них сгинет, – вздуют? – заговорил конвоир в шляпе.

– Ще як. Надо так поставить дило, шоб купно, строем, а нэ як бараны в поли. Построилы по четыре – все на глазах.

– Пойдём, всё стане ясно, купно или строем, или чтоб друг друга держали за руку.

Он говорил по-русски, был в шляпе с большими полями, лихо заломленной. Лица его почти не было видно, так он её надвинул.

Украинец в стёганой фуфайке, остроскулый, с высоким, слегка заострённым носом. Обветренное лицо обтянуто тонкой, похожей на папиросную бумагу кожей. Разговаривал вяло, неохотно.

– Может быть, нас отпустят вместе с этим грузовиком? Доставили «груз» и – до хаты. – Предположил полицай в шляпе.

– Держи кишеню ширше.

– Мне кажется, всё зависит от Эрика. Ты с ним знаком, спроси?

– Отож вин один зна. Було, шо сдавал – и до хаты, а було – шли з ными до конечного пункту. Но не так далеко… Ты перший раз, вот тоби и занудно. А зробишь несколько маршрутов и, – за привычку пойдёт.

Конвоиры вяло переговаривались. На ухабистой дороге качало, в кузове крытом брезентом стояла духота.

Кто-то из ребят робким голосом попросился по лёгкому. Валерка думал, полицаи его не услышат, но тот, что был в фуфайке, крикнул:

– Эй, Грипась, а ну стукни до кабины. Слышь, Грипась! Да годи спаты, очухивайся, бо вмрёшь! Хлопцы, турнить його! Не бойтесь, – штовхныть! Грипась, бисова душа! – крикнул он так, что забрехала овчарка.

Впереди кто-то завозился, матюгнулся, сонно спросил:

– Та шо ж ты кричишь, скаженный? Крикнул раз и, годи.

– Стукни до Эрика, треба остановиться…

Грипась забухал по кабине. Грузовик затормозил и остановился.

Первый выпрыгнул полицай в фуфайке, открыл борт, взял собаку на руки, ссадил на землю, пристегнул к поводку.

– А ну, пацанва, давай своим ходом, делайте по большому, если е чем, и по малому. За кювет три крока – три шага. Хто наруше шом-полив получе… давай, давай! шо ты ползёшь! – он почти вышвырнул пацана.

Овчарка тут же облаяла беспризорника и, если бы полицай не придержал её, укусила бы.

Вылез и в шляпе, расправил на рукаве повязку со свастикой, помог нескольким хилякам, в том числе и Валерке, спуститься на землю.

Валерка увидел Эрика, тот ходил, разминаясь, перед кабиной, прищуриваясь, посматривал в небо. Заметив малыша, он подозвал полицая в фуфайке, ткнул в его сторону пальцем, сказал:

– Ошень драпать, бах и капут! – погрозил кулаком.

– У мэнэ нике драпать. Будем вешать! – изобразил петлю на шее полицай в фуфайке и показал вверх.

– Очшень добре! – Эрик повторил жест полицая. Пацанам разрешили всем пройти на левую обочину. С одной стороны встал с винтовкой полицай в шляпе, с другой полицай был небольшого роста, сухой, как вобла. Даже глаза казались высохшими, подслеповатыми, но видел он хорошо. Говорил он на «суржике», путая русские и украинские слова.

– Васыль, – обратился к нему один из пацанов, – скажи: куда нас везут?

Мальчишка был старше и выше ростом с овсяного цвета чубчиком, клетчатом пиджаке не по росту.

– Я скажу, а то будет неправда, понял?

– Как не понять… а кормить нас будут сегодня?

– Будут, не будут – всё равно сыт не станешь. Вот, щеня, теть от меня, пока не вдарив!..

– Нельзя маленьких обижать, дядько Васыль… Ты об этом забываешь, потому не растёшь. – Он вытер ладонью потное лицо, пригладил чубчик.

– Ах ты, сучий ошмёток! – полицай ткнул пацана кулаком.

Тот ловко увернулся и отбежал в сторону.

Малыш высматривал мальчишку, с кем заговорить. В отличие от Валерки они были вместе в карьере, в школе и друг друга знали. В душе саднило, что вот так просто вернулся в лапы Эрику. В то же время малыш искал ответ, как бы поступил с ним дядько Панас, то ли он хотел отправить позже с другой партией или вообще не отправлять, со временем отпустить. То, что он говорил, ещё не значит, что так и сделал бы…

– Ты куды это направляешь? – крикнул Грипась.

– Вот в этот овражек, господин полицай.

Пацан с чубчиком, который разговаривал с Василём, остановился после окрика полицая, снял с одного плеча клетчатый пиджак.

– Ты у меня выпросишь шомполов, косой ублюдок! – грозил Грипась.

Небо освободилось совсем от туч, заметно потеплело. Валерка старался разглядеть лица мальчишек, услышать имена.

– Это тебя поймал Эрик на дороге?

Перед ним стоял светловолосый в клетчатом пиджаке.

– Меня.

– Эх ты лопух, удрать не мог.

– Я и не видел, когда подъехала машина.

– Слона-то ты и не приметил. Что, тут машины шныряют одна за одной? Признайся, что ты лопух…

Валерка пропустил упрёк мимо ушей и спросил:

– Знаешь, куда нас везут?

– Мне кажется, кроме Эрика, никто не знает. Ходит утка, что в какую-то немецкую школу. Будут готовить из нас офицеров. Не верю. Меня зовут Алёша, а тебя? – Он разговаривал, а сам всё смотрел по сторонам, к чему-то приглядываясь.

Валерка назвался Аристархом.

– Может как-нибудь по-другому. Это тебя по-взрослому Аристархом, по-детскому – как? Наверное, Арькой, или Гарькой… – Усмехнулся светловолосый приглаживая торчавший чубчик.

– В машину! – крикнул полицай в фуфайке.

– Уже орёт Исай Пропич, знай самый вредный холуй. Держись от него подальше, называй господином. Он это любит. А сам будь настороже.

– Я рядом сижу с ним в кузове, – зверюга. Только задремал, он мне за ухо как дёрнул.

– Ну, сиди. Эх, чёрт возьми, знать бы, куда нас волокут. Куда и зачем? Если правда… А ты не будь лопухом, от Исая держись подальше.

– Этого как называют, фамилия у него какая? – Валерка показал на конвоира в шляпе.

– Круль. Мы его уже называем – Сруль. Смотри, не сболтни.

– Я шо сказав – в машину! – Снял Исай Пропич фуфайку и как цыплят, размахивая, стал гнять детей к машине.

Алёша придержал малыша: – Не спеши, спереди душно.

– А чего он всё время в шляпе? – Кивнул в сторону другого полицая малыш.

– Всегда, – ответил Алёша. – Так ему удобно за нами подглядывать.

И вдруг Валерка увидел, что у приятеля один глаз. Сколько разговаривал и не видел, что нет у Алёши глаза. Они не торопились в кузов, старались влезть последними. С краю не так душно. К ним пристраивался мальчишка повыше Алёши ростом, он спросил:

– Косой, курнуть не достанешь? Вон у заднего колеса Грипась чинарик бросил.

Алёша так ловко подобрал окурок, что малыш глазом не успел моргнуть, – он передал окурок пацану.

– Спасибо тебе, Алёша Косой, – сказал пацан, руку с чинариком спрятал в рукав, украдкой, обжигая губы, сделал две затяжки и выплюнул окурок.

Подходила очередь. Полицаи хватали и швыряли пацанов в кузов.

– Не будем ждать. Я сейчас нагнусь – ты мне становись на плечи и в кузов. Сразу подавай руку. Мигом! – он подтолкнул малыша.

Тот быстро взобрался ему на плечи, и из кузова подал руку, Алёша чуть не выдернул её – с такой быстротой влетел в машину.

– Вот так, шоб все на другому привали так шустро влезали, – с одобрением сказал Исай Пропич.

Валерка уселся с Алёшей рядом не у самого борта. Алёша Косой прикрыл его пиджаком, старался выставить локти, чтобы занять больше места.

– Ты их посчитав? – спросил Пропич у Грипася.

– Вси тут, – ответил полицай.

Исай Пропич подставил колено, овчарка впрыгнула в кузов, он закрыл борт, передал винтовку Крулю, с кряхтением влез сам.

Показался Эрик, заглянул в кузов и пошёл в кабину.

Они проезжали через какие-то селения, ехали по такому разбитому шоссе, что от тряски Круля стошнило, и он стал блевать, перегнувшись через борт, уронив винтовку на морду овчарке. Собака с визгом шарахнулась вглубь кузова по головам ребят, малыш удивился, какая она тяжёлая и какие у неё твёрдые лапы. Ему она наступила на плечо. Алёше когтями до крови ободрала руку. Пострадали и другие мальчишки.

Исай Пропич не стал поднимать винтовку, ногой передвинул её к самому борту. Достал из висевшей на боку сумки кусок домашней колбасы, разломил коляску и позвал собаку:

– Бзик, ко мне!

От одного куска откусил, чавкая позвал собаку, показывая колбасу.

Пёс, почуяв запах колбасы, словно лошадь, шаркнул через ребят и вскинулся рядом с полицаем, хапнув клыкастой пастью приманку. Исай опустил руку с куском колбасы, а свободной принялся гладить овчарку, приговаривая:

– Бзик, Бзалятина, зашибла тэбэ дурна зализка. Ну ты на мэнэ ни жмуркуйсь. Добра собака.

Бзик опирался лапами о борт. Пропич гладил кобеля по холке, и вдруг пёс бросился ему на грудь. Может быт, в этот момент грузовик наскочил на колдобину или выбоину, но Исай Пропич вскинул руки, перекувыркнулся за борт. Это случилось так неожиданно, что и собака вылетела следом.

Грипась был где-то у кабины, а Круль или в дрёму впал, или от неожиданности потерял дар речи, но заорал он после затянувшейся паузы:

– Грипась! Бей в кабину, Исай выпал! Стучи!.. – сдёрну с тебя башку!..

Грипась забарабанил:

– Да как же это случилось, его пихнул кто? – и как тот кобель по головам, он что ещё выпил? Собаку зашиб винтовкой.

– Да вроде не пил, – ответил вяло и неуверенно Круль, – сверкая тёмными глазами из-под шляпы. – Ты же знаешь, как он пьёт…

– А я видел, как он пил, – шепнул Валерке Алёша, – из рукава, он в школе так пил. Бутылку, чекушку носит в рукаве и прикладывается.

Грузовик сбавил скорость, продолжая двигаться. Ребята видели, как дёргается на дороге Исай и пёс приближается к нему, прихрамывая.

– Да, остановится, наконец, эта морда? Пацаны, шо у кабини, а ну стучить! – приказал он.

По кабине вразнобой забарабанили слабые удары.

Машина встала, Круль и Грипась спрыгнули.

Все слышали раздражённый голос, немецкую речь. И вот он сам, Эрик.

– Сидеть всем на месте! – крикнул Круль. – Кто спрыгнет – пристрелю!..

Эрик пялился своими зенками на выпавшего полицая, не совсем понимая, что случилось.

Круль, как мог, даже с помощью жестов, объяснил немцу. Тот как будто слушал его. А сам стоял рядом с Исаем и ногой подталкивал, пытался перевернуть полицая Пропича. Овчарка скулила, пытаясь встать, почему-то падала, скулила.

Подоспевший Грипась с Крулем перевернули товарища на спину. Эрик нагнулся и тут же выпрямился.

– Капут!..

Пацаны напирали, каждому хотелось посмотреть. Валерка с Алёшей оказались рядом у заднего борта. Чтобы не вытолкнули за борт, они уселись на корточки.

– Вот черта, – сказал Алёша, – как его кобель вытолкнул, – тихо хихикнул. – Было две собаки, а сейчас ни одной.

– …У него дети, наверное, есть… – пожалел кто-то.

Перешёптывание прервал неожиданный выстрел. Эрик пристрелил овчарку. Одним движением руки как бы вонзил пистолет в кобуру.

«У него ещё и пистолет, – вспомнил Валерка, как он нянькался с автоматом, – надо смотреть в оба…»

– Пса Исая пристрелил, – классно!.. – Алёша закашлял.

Лицо у него покраснело, и белёсые волосы казались париком. А за спиной, после выстрела немца, прокатился вздох негодования. Пацаны, не пострадавшие от пса, неодобрительно отнеслись к действию Эрика.

Немец прошёл мимо – не взглянул. Он что-то сказал шофёру. Малыш думал, за рулём – тот поляк, а к борту подошёл пожилой, небритый и незнакомый водитель. Открыв замок ящика под кузовом, извлёк штыковую лопату и отнёс её полицаям. Возвращаясь, он показал ребятам кулак.

Круль держал лопату, а Грипась встал на колени, приложил ухо к груди погибшего. После этого он потащил за лапы овчарку на обочину. Пацаны услышали отрывистые окрики Эрика. Полицай бросил собаку, и они вернулись к Исаю. Круль взял и приподнял Пропича под руки, малорослый Грипась за ноги, почти волоком они понесли погибшего на обочину дороги, положили в метре от овчарки и торчавшей лопаты.