Текст книги "Веления рока"

Глава XI
Порча

После первой встречи Нины с Эрудитом прошло больше месяца. Свидания с ним превратили ее жизнь в сплошной праздник. Она с признательностью вспоминала наставление Марины закрыть глаза на измену Эрудита, в то же время всегда избегала разговора с ней. Какая-то досада брала Нину, почему, она не знала сама. И все-таки они увиделись. В тот день с утра шел дождь, а к полудню ветер очистил небо над хутором, и засияло ослепительно яркое солнце, какое всегда бывает после летнего дождика. Нина шла домой на обед. Внезапно ее окликнула Марина, которая, положив ногу на ногу, сидела на скамейке возле своей хаты. Нина повернула к ней, села рядом.

– Как у тебя дела? – спросила Марина.

– Все в порядке.

– С Эрудитом помирились?

– Как ты и сказала, сам пришел ко мне.

– Знаю, я видела вас, вы по бережку гуляли. Не боишься с ним по кушурам лазить? Смотри… Ты еще не беременна?

– Чего?

Марина рассмеялась.

– Ладно, не напрягайся, я так. Просто знаю, Эрудит парень не промах. Если б и беременная была – ничего страшного, может быть даже и лучше. Ты не сердись на меня, я безо всякого. Язык без костей.

Последние слова Марины и дружеская интонация, с которой она их произнесла, расположили Нину к разговору.

– А как ты? – спросила она. – Слышала: уволилась.

– Уволилась.

– Почему?

– Заболела.

– Из-за этого и уволилась? Больничный взяла бы.

– Смешная ты. Такую болезнь, как у меня, врачи не лечат.

– Как это?

– Я одной тебе скажу, по секрету: сглазили меня. Только смотри, никому. Ты даже не представляешь, как я мучаюсь. Во всем теле усталость, как камень навалился, грудь сжимает – вздохнуть не могу. И такая тоска, хоть в петлю лезь.

– Почему решила, что сглазили, может быть, у тебя воспаление легких?

– Да нет, не воспаление. Было у меня уже такое. Я и к фельдшерице тогда ходила, и сама лечилась, ничего не помогло. Уже совсем дошла. Потом мне люди подсказали, что надо к бабке съездить. И что ты думаешь? Съездила, а на другой день как рукой сняло. Вот тебе и не верь бабкам после этого.

– В таком случае тебе надо опять ехать к ней.

– Обязательно надо, завтра поеду. Я уже с Жорой договорилась, он меня на своем «Москвиче» к ней свозит. За десятку. А знаешь, что я сейчас подумала? Поехали вместе.

– Мне-то зачем?

– Эх, и глупая ты, ничего еще не понимаешь… Всегда ты такой была.

– Да, всегда была такой, что, разве плохо? А какой я, по-твоему, должна быть?

– Такой, чтобы поменьше доверять мужикам. Знаешь, им нельзя доверять, надейся лишь на себя. Ты ведь любишь своего Эрудита?

– Естественно, а так зачем бы он мне был нужен.

– Вот. Ты думаешь, что он тебя тоже любит. Возможно, и любит, я только рада за тебя. Но может настать день, когда ты ждешь, пождешь его, а он у Насти.

– О чем это ты?

– О том, что к этой бабке все ездят. Если она заговорит, он от тебя уже никуда не денется. Поняла теперь? По-другому мужика не удержишь. С ними знаешь как надо?

– Как?

– А вот так. Тебе главное выйти за него замуж. Это ты должна четко понимать.

– Глупости. Я не верю никаким гадалкам.

– Ну, как знаешь, мое дело предложить…

– Мы с ним и так решили пожениться осенью. А передумает, ничем не заставишь. Насильно мил не будешь, по себе знаю. Меня хоть золотом осыпай, никогда не выйду без любви.

– Послушай, Нина! Не рассказывай сказки, даже слушать не хочу. Ты просто ненормальная дура. Эрудит не пьет, у него такой дом. Выйдешь за него на все готовенькое, плохо, что ли? А главное, он умный парень и спокойный, такой не будет распускать руки. Ждешь, когда Настя-вдовушка опять его к себе пальчиком поманит? Смотри, подруга, второго такого не найдешь! Имей в виду, Настя-вдовушка хитрая, ей есть чем заманить его. Он вокруг тебя покрутится, покрутится, убедится, что толку нет, и к ней убежит. Мужикам от нас только одно надо, я тебе уже говорила. Не будь дурой! Такого парня терять нельзя. Держись за него. Если ты не хочешь сделать, как я говорю, потом вспомнишь меня, – заключила Марина, понимая, какую бурю вызвали ее слова в душе Нины.

Нина растревожилась воспоминанием о том холодном мире одиночества, в котором уже однажды жила, и тем, что еще раз не перенесет подобного. Сейчас она особенно остро почувствовала, что значит для нее Эрудит, что она счастлива только потому, что он рядом. Свидания с ним ей уже начали казаться чем-то само собой разумеющимся, но когда Нина вдумалась, поняла, как бесконечно важно не потерять его снова.

– А где бабка живет? – спросила она с плохо скрываемым интересом.

– В Константиновском районе, в одном хуторе.

Нина уже решилась ехать, но как-то постыдилась сказать об этом прямо. Ей не хотелось доверять и открывать душу Марине. Но делать было нечего, и она спросила:

– Если я с тобой поеду, никто не узнает? Как бы Жора не рассказал кому-нибудь.

– Об этом не беспокойся, я ведь уже ездила с ним. Ты же знаешь, какой он тюфяк, даже не спросил, зачем мне туда надо. Для него главное десять рублей заработать. А если ты поедешь, то мы всего по пятерке заплатим, еще и сэкономим.

– Тогда я с мамой поговорю, если она не будет ругаться – поеду.

– Ты что, рехнулась?

– Ну, хорошо, я поеду, ничего говорить ей не буду.

– В таком случае завтра подходи к Жориному двору к девяти часам. Я хотела пораньше, а он, какой увалень. Говорит, раньше восьми не проснется.

Значит, так. Возьми с собой бутылку вина, буханку хлеба и десять рублей деньгами. Да, не забудь еще мужской носовой платок и пять рублей Жоре.

Ну, по-моему, и все.

Вечером, собираясь на свидание, Нина размышляла: рассказать матери о поездке к бабке или нет. И в самый последний момент, когда уже взялась за ручку двери, она все же решилась. В это время мать молча протирала окно от пыли. Нина подошла к ней и стала пересказывать разговор с Мариной. Мать повернула к ней голову и посмотрела так, словно плохо понимала, о чем идет речь; ее рука продолжала скользить по подоконнику.

– Вы завтра хотите ехать? – уточнила она.

– Ну да, утром, в девять часов.

– Как бы тебе потом не пришлось пожалеть.

– Почему? – удивилась Нина.

– Потому что сгубишь парня. Откуда ты знаешь, чего бабка нашепчет? От этих гадалок можно ждать всего, чего угодно, так что будь осторожнее. Наколдует на него какую-нибудь порчу, потом он будет чахнуть всю жизнь.

– Да ведь я не за этим поеду, а чтобы он не бросил меня.

– Не знаю, Нина, чего тебе в голову взбрело. Я все-таки на твоем месте не стала бы играться в такие игрушки. – Она ополоснула тряпку в тазике с водой, отжала ее, немного подумала.

– Ну, хорошо. Ты умная, сама знаешь, что и как. Не стану тебя учить – сама все прекрасно понимаешь, а то я и так, наверно, надоела тебе со своим нытьем. Раз уж договорилась с Мариной, поезжай. Дома сидеть надоело, хоть немного развеешься. Только никакие привороты не делай. Попроси, если тебе так интересно, пусть погадает о твоем будущем – и ладно.

* * *

На другое утро Нина с Мариной ехали к бабке. Жора сидел за рулем в полудреме, Нина нетерпеливо глядела на его жирную неподвижную спину, ее так и подмывало подергать его за шиворот, растормошить. Казалось, и машина недоспала, она ползла медленно, монотонно. Въехав в город Константиновск, они на такой же скорости пересекли его и продолжили путь по грунтовой дороге с тянувшейся меж колеями полосой зеленой травы. Машина поползла на пригорок и как только поднялась на него, глазам открылась вся панорама холмов, покрытых лесом, с широкой лощиной, в которой виднелись крыши домов.

На опушке леса Нина увидела запряженную в телегу лошадь. Она мирно стояла под деревом, отмахиваясь головой от надоедавшей мошкары. Метрах в двадцати от нее мужчина косил траву. Он, видимо, услышал звук машины, поднял голову, вытер кепкой пот с лица и, оставив косу на траве, направился к лошади. Лошаденка повернула голову на бок и смотрела на него понимающими глазами. Он погладил ее, взялся за узду; лошаденка чуть-чуть натужилась и пошагала – телега покатилась следом. Наблюдая за происходящим, Нина не заметила, как они въехали в лес.

– Останови, – обратилась Марина к Жоре. – Подожди нас тут, мы недолго. Жора затормозил, девушки вылезли из машины и пошли по просеке.

– Ему не надо знать, в который дом мы зайдем. Я ему сказала, что в этом хуторе моя тетка живет, – прошептала Марина.

День выдался погожим и теплым. Порхали бабочки, прятались и отрывочно стрекотали в траве кузнечики. Внезапно над пролеском пролетела стайка радостно щебечущих птиц. В зарослях под верхушками деревьев, утопающих в ярких солнечных лучах, пестрели теплые тени. Оттуда, из самых потаенных мест леса, доносился писк птенцов, будто звали: мы здесь! Казалось, все вокруг подверглось летнему волшебству, даже необыкновенно чистый воздух, источающий аромат цветения, запах свежей травы, наполнился приятным ощущением уюта и почти осязаемой силой жажды жизни. Нина прислушалась. На ее руках и светлой кофточке играли золотистые блики, проникающие сквозь узорчатые кроны деревьев, а на лице застыло выражение восхищения. Девушка вся отдалась чувству летнего восторга природы, который переполнял ее.

– Посмотри, как здорово! – сказала она, невольно понизив голос.

– В лесу всегда хорошо! – ответила Марина.

– Я еще не видела такой красоты. Вот в таком месте мне понравилось бы жить!

Подруги перекинулись еще несколькими словами и замолкли. На покатом склоне дорога повернула вправо. Они остановились, огляделись. Марина пошагала напрямую по неширокой тропинке, словно нарочно проделанной среди плотно стоявших деревьев для таких посетителей этого таинственного селения. Нина пошла следом. Внезапно ей стало жутко. В кустарниках за деревьями было темно, ей то и дело казалось: вот-вот оттуда кто-то выскочит. Неожиданно в тишине над самой головой громко каркнула ворона – Нина испуганно оглянулась. Вскоре, к ее радости, открылась лощина, по обеим сторонам которой на значительном расстоянии друг от друга дворами к лесу стояло десятка два домов. Марина показала рукой на крайнюю избушку с невысоким покосившимся от времени дощатым забором.

– Нам сюда.

Нина настороженно обвела взглядом все это пространство, на котором не было никакого движения. Казалось, что тут никто не живет. И только когда они подошли ближе к избушке, из-под забора появилась маленькая черная дворняжка. Она забрехала, затем с дружелюбным любопытством обнюхала гостям ноги и завиляла мохнатым хвостом.

– Сначала ты пойдешь? – спросила Марина.

– Нет, нет.

– Да что ты перепугалась вся? Нечего бояться.

– Я не боюсь, просто как-то не по себе. Иди сама, ты смелая, тем более уже была у нее.

Марина взглянула на целлофановый пакет, который Нина держала в руке.

– Ты ничего не забыла взять?

– Нет. Взяла все, как ты велела.

– Ну, жди, я пойду.

Нина проследила, как она открыла калитку, оглянулась на собачку и постучала в дверь.

Напротив двух маленьких окошек избушки стояла сосна с могучими бурыми лапами, под которой лежало толстое бревно с облупившейся местами корой. Нина сделала несколько шагов, постояла, затем присела на это бревно и стала осматриваться. Кругом лес, из которого доносились голоса ни кем не потревоженных птиц. Обветшалые от дождей и ветров избушки сиротливо стояли порознь. На крыше одной из них, суетливо и озабоченно озираясь по сторонам, сидела белобокая сорока. Вдруг она заверещала, сорвалась с места, боком перелетела на соседнюю крышу. Что-то ей показалось опасным. Она попрыгала и, задрав хвост, сделала вираж по направлению к лесу, напоминая собой полет вертолета. Чернели валяющиеся вдоль огородов жерди и подгнившие деревянные столбики. Видно, люди из хутора давно перебрались в другие места. Все, к чему руки человека долго не прикасаются, – рушится, истлевает, зарастает бурьяном. Так происходит всегда.

Внимательно изучив округу, Нина уставилась на избушку бабки, и в ней начали зарождаться странные чувства и мысли, от которых по телу пробегали мурашки. Ей казалось, что в избушке скрывается что-то необычное, пугающее. Она вообразила себе многочисленные темные душные закутки под низким потолком, где обитают духи, которые бабка вызывает своими заклинаниями. И слово «бабка» сейчас в ней ассоциировалось со словом «колдунья». Эта избушка совсем не походила на ту, в которой живет сказочная Баба-Яга, но Нине так и хотелось произнести: «Избушка, избушка, встань ко мне передом, а к лесу – задом». Раньше во всякие бредни о колдовстве она не верила, сейчас же ей казалось, она явно ощущала, как вокруг нее кружатся какие-то неведомые темные силы. У нее начали исчезать сомнения относительно их существования.

В подробностях вспомнив разговор с матерью и лишь сейчас осознав ее предостережение: «как бы все эти привороты не погубили Эрудита», она задумалась. Для нее никого не было дороже Эрудита, зачем же она своим необдуманным поступком подвергает его возможной опасности. Ведь никому неизвестно, что может произойти с ним после заклинаний этой колдуньи. Может, приворот подействует так, как она и хочет: он действительно ни на кого кроме нее не станет смотреть. А вдруг старуха наложит заклятье на него, он и вправду начнет сохнуть? Еще и Марина может рассказать Эрудиту обо всем. Что он тогда скажет? Посчитает ее за ненормальную? Нет, нельзя испытывать судьбу. «Я не стану делать приворот на него, а попрошу бабку, чтоб она сделала отворот от Насти, – решила Нина и с облегчением вздохнула. – Мама правильно сказала, нельзя с этим шутить».

* * *

Колдовство. Какая-то страшная тайна скрывается за этим словом, какой-то чуждый, потусторонний мир. Обыкновенная старушка своими заклинаниями может изменить судьбу человека, заставить человека полюбить, а может пошептать, и он заболеет, будет страдать, а то и вовсе умрет. Только подумать. Значит, она не такая уж и обыкновенная, видно, точно имеет связь с дьяволом, который наделяет ее сверхъестественной силой. А возможно, она и сама из потустороннего мира. Страшная тайна. Через несколько минут Нине предстояло с этой тайной соприкоснуться самой.

Тем временем Марина неподвижно сидела на скамейке с полузакрытыми глазами, застывшая, как изваяние. Она обманула Нину, что ей нужно снять порчу, цель у нее была совершенно иная. Старуха уже выслушала ее просьбу, выполнила предварительный ритуал. И вот теперь приподняла крышку деревянного ящика, стоявшего на столе и, доставая из него небольшую стеклянную баночку, спросила:

– Привезла фотокарточку?

– Вот, держите, – протянула ей Марина фотографию Захара Матвеевича. Посмотрев на нее, старуха произнесла:

– Казенный человек. Страдает, не может найти себе успокоения. Весь запутался. В больших и малых горях, как баран в репьях. – Подняв к потолку глаза, побормотала что-то про себя и сказала внятно: – Еще буханку хлеба мне надо, бутылку вина и носовой платок. Марина достала все, что было у нее в пакете.

– Вот еще деньги.

– Это положи на тот стол, – указав рукой, сказала старуха. Тут же повертела бутылку в руках, пошептала над ней. То же самое сделала с хлебом. Затем разложила на столе носовой платок, посыпала на него из баночки что-то похожее на серый песок, положила на это место фотографию и неразборчиво зашептала. Внезапно умолкла, застыла как вкопанная и стала читать приворот:

– Лети неведомый дух до того места, где живет Захар и нашепчи ему в ухо и в сердце, наговори до тех пор, пока любовь в нем к Марине ярким пламенем загорит. Пусть он, Захар, наяву и во сне думает только о Марине, бредит ею ночною порою и гложет его без нее тоска, как змея гремучая, как болезнь смертная! Пусть он не знает ни дня, ни ночи и видит ее ясные очи, и примчится к ней из места отдаленного легче ветра полуденного, быстрее молнии огнистой, легче чайки серебристой! Пусть для него другие девицы будут страшны, как львицы, как огненные гиены, морские сирены, как совы полосатые, как ведьмы лохматые! Пусть для него красна девица Марина кажется жар-птицей, морской царицей, зорькой красной, звездочкой ясной, весной благодатной, фиалкой ароматной, легкой пушинкой, белой снежинкой, ночкой майской, птичкой райской! Пусть он без нее ночь и день бродит, как тень, скучает, убивается, как ковыль по чисту полю шатается! Пусть ему без нее не будет радости ни среди темной ночи, ни среди белого дня, а с Мариной ему пусть будет радостно, тепло! В душе – отрада, на сердце – светло, в уме веселье, а на языке – пенье! Аминь.

Закончив говорить, она достала из ящика другую баночку, посыпала из нее на фотографию. Протянула руку к коробке, в которой частоколом стояло с полсотни толстых и тонких свечей. Выдернула две восковые свечи, скрутила винтом их вместе и с поклоном прошептала: «Как эти свечи свиты вместе, так и Марина с Захаром будут свиты». Поставила их перед образом, зажгла и снова прошептала: «Я не свечу зажигаю, а душу и сердце зажигаю раба Захара, рабе Марине навсегда».

После этого сцепила руки замком и, дождавшись, когда со свитых свечей стекла первая капля расплавленного воска, снова зачитала приворот:

– Как встанет раба Марина, благословясь, пойдет перекрестясь, из избы в двери, из двора в ворота, выйдет в чистое поле, в подвосточную сторону. В подвосточной стороне стоит изба, среди избы лежит доска, под доской тоска. Плачет тоска, рыдает тоска, белого света дожидается. Белый свет красна солнышка дожидается, радуется и веселится! Так Захар рабу Марину дожидается, радуется и веселится, не может без нее ни жить, ни быть, ни пить, ни есть, ни на утренней заре, ни на вечерней. Как рыба без воды, как младенец без матери, без материна молока, без материна чрева не может жить, так раб Захар без рабы Марины не может ни жить, ни быть, ни пить, ни есть. Ни на утренней заре, ни на вечерней, ни в обыден, ни в полдень, ни при частых звездах, ни при буйных ветрах, ни в день при солнце, ни в ночь при месяце. Впийся, тоска, въедайся, тоска в грудь, в сердце, во весь живот рабу Захару, разрастись и разродись по всем жилам, по всем костям нойся сухотой по рабе Марине.

Затушив пальцами свечи, старуха положила их на платок и, шепча что-то, завернула в него их вместе с фотографией.

– Береги фотографию эту в своем доме, не развязывай. Тут две свечи, земля с солью смешана, я на них тоже почитала, чтобы его тянуло к тебе. Будете вы с ним неразлучны, как эти свечи, как соль и земля.

Калитка скрипнула, Нина резко обернулась и встретила Марину любопытным взглядом. Она невозмутимо прищуривалась от солнечного света, а в руках вместо пакета держала крошечный узелок.

– Быстро ты.

– Это же не больница. Ты все боишься? Да не пугайся ты так… – Марина ободряюще засмеялась, стрельнув глазами на побледневшую Нину. – Все будет нормально, никто тебя не укусит. Иди, она сегодня добрая, когда я к ней первый раз приезжала, как Мегера была.

* * *

Нина нерешительно прошла в калитку, с опаской шагнула на перекошенное крыльцо, постучала в дверь, отворила ее и оказалась в темном узком коридоре. Ей сделалось страшно. Прежде чем проникнуть внутрь дома, она всмотрелась в глубину коридора. В нем были беспорядочно разбросаны какие-то вещи. На одной палке, прикрепленной под потолком, висели привязанные тесемками из ткани пыльные узлы, наполненные неизвестно чем старые женские чулки; на другой – пучки травы и мешочки, набитые чем-то вроде сушеных грибов. Все это тоже покрыто слоем пыли и паутиной. На полу, помимо всякого хлама, почему-то лежала жесткая коровья шкура с застывшей на ней кровью. Нина стряхнула с себя оцепенение, попятилась, повернулась к двери и приоткрыла ее. Потянуло спертым запахом слежавшихся вещей, прелыми травами и горелой кожей. У стены, в которой чернел проем, неподвижно стояла сгорбленная старуха, погруженная в покой и тишину. Глаза ее были полузакрыты, на тусклом, безжизненном и морщинистом лице, наполовину закрытом седыми волосами, отсутствовало всякое выражение, губы имели синеватый оттенок, а руки свисали вдоль тела. «Настоящая ведьма» – подумала Нина. В сумрачной комнате как-то особенно ощущалось это сходство. Ей невольно захотелось неслышно, на цыпочках выскользнуть обратно на улицу, но старуха подняла глаза и увидела ее.

– Заходи, молодуха, я ждала тебя. Садись. Можешь не говорить, чего пришла. Все знаю.

Нина присела на краешек затертой до коричневого цвета скамейки и принялась выкладывать содержимое пакета на стол. Старуха повернула голову в ее сторону. Когда Нина достала буханку хлеба, она приблизилась, взяла ее и, надавливая пальцами, проговорила:

– Пропеченный хлебушко, сдобный! Такое же тело у твоей соперницы. Сильная у нее любовь к твоему ухажеру. Не знаю, поможет ли приворот?

Она положила хлеб на другой стол, рядом с ней поставила бутылку вина.

– Платок расстели возле хлеба сама.

Нина встала и разложила его. В это время послышались шорохи, сначала они доносились из одного угла, потом словно переметнулись в другой и из темного дверного проема, лениво потягиваясь, вышел черный кот с огромной заплывшей от обжорства мордой. Задрав хвост, он направился к Нининым ногам, громко замурлыкав, потерся о них, затем прыгнул на скамейку и развалился, свесив одну лапу. Нина покосилась на него и села на свободное место. Кот зажмурил глаза, уши его подрагивали.

– Сильная у твоей соперницы любовь, – повторила старуха вновь, – недолго она его любит, но сильно, не захочет уступить тебе. Надо крепко сделать.

– Не надо делать на него приворот, – с дрожью в голосе сказала Нина, – лучше сделайте отворот на нее.

Старуха оглядела ее пристальным взглядом, недовольно что-то буркнула и спросила:

– Как зовут соперницу?

– Настей.

– А твоего ухажера?

– Виктором.

Старуха подалась вперед, губы ее шевелились, словно она пересчитывала деньги, внезапно повернулась и скрылась за стеной. Прошло какое-то время, и послышались шаги, их сопровождал странный звук, как будто кто-то скреб по стене. Через секунду она появилась и, не обращая на Нину внимания, судорожно стала в маленькой деревянной ступе скалкой толочь сухие листья, обрывочно скороговоркой произнося заклинания. А когда перетолкла, высыпала порошок на платок, рядом положила крест-накрест нож и вилку. Поводила над ними руками с растопыренными узловатыми пальцами, затем ее руки словно застыли и она начала читать заклинание разборчиво:

 
– Там, где чисто поле лежит,
В поле стол дубовый стоит,
За столом черт с чертовкой сидит:
Спинами вместе, лицами врозь.
Дерутся они, царапаются,
Продыху и покоя не знают,
Ни днем, ни ночью не отдыхают.
Так бы и раб Виктор с рабой Настей ругались,
Слово за слово препирались,
Спинами друг к дружке сидели,
В разные стороны глядели.
 

Она прервалась, перемешала пальцами порошок и продолжила:

 
– Иду мышиной тропой,
Встань, Идол, передо мной!
– Идол, Идолище, где твоя Идолица?
«Там моя Идолица.
Меня не ждет, проклинает,
Дверь на замки закрывает,
К порогу не подпускает,
В окно не отвечает,
Постель не расстилает,
На стол не накрывает».
Так бы и Настасья раба
Виктора не пускала,
Постель не расстилала,
На стол ему не накрывала,
За белу шею не обнимала,
Не любила и не принимала.
Гнала бы его словом и делом
И моим лютым приделом.
Липните, мои слова, липните, мои дела,
Как липнет с банного веника листва
До голого тела.
 

Тут она уставилась на настенное зеркало. Нине почудилось, будто в полумраке комнаты мелькнула чья-то тень. Она успела разглядеть серое платье, овал бледного, очень бледного лица, а на нем сверкнувший блик от зеркала. Старуха повернулась и недовольно произнесла:

– Вижу, уйдет он от тебя. Не совладают и заклинания. – Нина растерянно заморгала, ей показалось, что в ее голосе прозвучала насмешка. Наверное, подумала она, я, ослышалась. Тем временем старуха повторила: – Скажу только одно: все так и будет. – Нина вздрогнула, застыла и насторожилась. Так она и сидела, некоторое время не шелохнувшись. В ее глазах появились слезы. Прежде чем она сумела сказать что-либо, старуха заговорила снова:

– Не будете вы вместе. Твое старанье против тебя оборачивается.

– Нет, такого не может быть! – воскликнула Нина. – Неужели нельзя ничего сделать?

– Много еще чего можно сделать, – изучающе глядя на Нину, ответила старуха. – Опасно только это. Можно приворотное зелье приготовить и подмешать ему незаметно в еду или в питье, только не принесет это добра. Присохнет он к тебе, но будет болеть, повянет, как эта трава. Никому он такой не нужен будет. И тебе тоже… Еще можно соперницу спортить.

– Вы же сделали на нее отворот?

– Не понимаешь ты, девка. Отворот, чтоб воспротивилась она сердцу своему, а тут – другое. Тут надо с кладбищенской землей на ее имя поколдовать, чтоб черные силы ее погубили.

Нина вытерла слезы и замешкалась.

– Ну-ну, не плачь. Помогу я тебе. – В голосе старухи прозвучало сочувствие. – Коли хочешь, учиню ей порчу на смерть.

– Конечно, конечно, – неожиданно для себя, словно спохватившись, проговорила Нина.

Потухшие глаза старухи ярко сверкнули.

– Для этого нужны еще деньги.

– Сколько?

– Сколько не жалко.

– У меня только пять рублей.

– Положи их на стол. Значит, ты сама хочешь, чтоб я тебе помогла?

– Да.

– Ты не передумаешь?

– Нет, не передумаю.

– Хорошо, – старуха взглянула на Нину сумрачным взглядом.

– Но, смотри, девка, никому не говори, что приходила ко мне, – предупредила она и поспешно двинулась к темному проему.

Там, сгорбившись еще больше, наклонилась и в печурке, которую Нина сначала не заметила, возник огонь. Старуха вышла в коридор, потом вернулась к печурке, бросила что-то в огонь. В затхлом воздухе резче запахло паленой кожей. Старуха подошла к столу, высыпала в горсть порошок из ступки, его тоже кинула в огонь. Он вспыхнул желтым пламенем; из печурки вырвался едкий дым. Старуха извлекла неизвестно из какого угла еще что-то и тоже кинула в огонь. Двигалась она быстрее и быстрее. Наконец остановилась перед огнем и, уронив голову на грудь, забормотала что-то неразборчивое. Нина, затаив дыхание и стараясь не шевелиться, наблюдала за ней.

Через минуту старуха уже стояла у стола. Запустив руку в ящик, нащупала засушенную жабу, швырнула на платок, а потом посыпала ее землей с могил и, бормоча заклинания, стала водить над платком руками. Тут она внезапно смолкла, тряхнула головой, словно уклоняясь от удара, бросила взгляд на Нину и раздраженным голосом приказала:

– Сними крест!

После секундного колебания Нина сняла с шеи нательный крестик и оставила его в руке.

– Брось его на стол! – так же раздраженно произнесла старуха.

Нина аккуратно положила крестик на стол и затаилась. В этот миг кот, неподвижно лежавший на скамейке, испуганно мяукнул, жутковато оскалился, нервно дернулся и изогнулся дугой. Затем он скорчился, зашипел, соскочил со скамейки и метнулся в темный проем. Нина испуганно съежилась. В печурке огонь угасал, на угольках плясали едва различимые язычки красноватого огонька. В его бликах Нина снова увидела какую-то тень. У нее от страха ссохлось во рту.

Тем временем старуха с молитвой обошла вокруг стола, остановилась и членораздельно произнесла заклинание:

– На море, на окияне, на острове на Буяне стоит бел-горяч камень, на том камне лежат три камня, на тех камнях стоят три гроба, в тех гробах три доски, на каждой доске три тоски: первая тоска убивалася, с телом расставалася; вторая тоска убивалася, с телом сопрягалася; третья тоска убивалася – в сердце вошла. К тем гробам девица Настасья приходила, от тех трех досок три тоски износила; от тех гробов ветер подувает, тоску рабе напевает, за упокой ее поминает. Заклинаю я тебя днем, в котором я окончу все радости, страдания и закрою глаза навсегда. Заклинаю я тебя всеми силами неба и земли. Заклинаю я тебя всеми силами духов злобы ада. Что недоговорено и переговорено, прострелите мои словеса пуще вострого меча и вострей звериного когтя! А если какой человек, кроме меня, покусится отмыкать страх сей, то будет он яко червь в свище ореховом. И ничем: ни ветром, ни воздухом, ни бурею, ни водою, дело сие не отмыкается. Аминь.

Все происходящее потом было, как во сне. Нине казалось, что она слышит какое-то невнятное бормотание, шипение и ворчание. Очнулась она только тогда, когда вдруг почувствовала в своей ладони узелок, который старуха подала ей.

– Вот тебе могильная земля. Как приедешь домой, найди старую доску и в дальнем углу двора положи узелок этот под нее. А на третью ночь, в двенадцать часов, его возьми, отнеси к сопернице и сунь под приступки. Если дыры нет в крыльце, оторви доску, но положи туда. По-своему не удумай чего, девка. Запомни раз и на всю жизнь, до смерти. Сделай, как я сказала и сохрани все втайне.

Выйдя на улицу, Нина ощутила несказанное облегчение. Марина сидела на бревне и жмурила глаза то ли от солнца, то ли от дремоты. Когда из калитки вышла Нина, она мельком посмотрела на ее лицо, сладко потянулась и, переведя взгляд на верхушки деревьев, сказала:

– И почему хороших мужиков мало? Было б их побольше, не маялись бы мы вот так.

* * *

Приехав домой, Нина сделала все так, как велела ей бабка. Отыскала во дворе старую доску, пошла в дальний угол огорода, там положила узелок на землю и прикрыла его этой доской. А через три дня, когда наступила полночь, с тем узелком без колебаний и раздумья направилась по безлюдному хутору к Настиному дому. Всю дорогу она ощущала легкую дрожь. Это странное чувство было знакомо ей, ибо она уже испытывала подобное, когда сидела в избушке бабки, наблюдая за ней и слушая ее заклинания. К нему добавилось другое чувство, глубоко и бессознательно волнующее, какое бывает у человека в решающие минуты его жизни.

Нина уже подходила к Настиному двору, вдруг услышала в переулке с противоположной стороны улицы чьи-то шаги. Она испугалась, в тот же миг спряталась за деревом. И тут из-за угла показалась костлявая сгорбленная фигура, словно привидение из потустороннего мира. Нинино сердце ушло в пятки. Привидение словно подкрадывалось. Оно ступало из последних сил, тяжело дышало и озиралось по сторонам, как будто глазами выискивало ее. Внезапно из-за облака вынырнула полная луна, зависла над хутором, осветив все вокруг мертвенно-бледным светом. По земле за привидением поползла черная тень. Нина всматривалась все напряженней и тут своим острым зрением она сначала различила человека, а затем разглядела Настиного соседа Митьку Дятлова, сгибавшегося под тяжестью полного мешка. Судя по всему, он украл на ферме комбикорм и нес его домой. Нина еле-еле перевела дух. Странно, подумалось ей, днем не хочет работать, а по ночам ворочает такие тяжелые мешки. Она дождалась, когда Митька скроется в своем дворе, минуту еще посидела за деревом и уже хотела встать. Вдруг Митька вышел из калитки с пустым мешком под мышкой и, попыхивая сигаретой, направился в переулок.

Когда он завернул за угол, Нина, глубоко вздохнув, осторожно подобралась к Настиной калитке и вошла в нее. В голове царил совершеннейший сумбур.