Текст книги "Нина. Таинственный Ник"

Утро субботы. Письмо

По субботам у Нины, как у самого молодого педагога, уроков в расписании не меньше, чем в любой другой день. Нина любила свою работу, с удовольствием шла в класс, однако сегодня то и дело поглядывала на часы – время тянулось медленно, как никогда.

На перемене перед своим последним уроком в учительской она застала Соколовского и подошла к нему покаяться: не выполнила поручения, не побеседовала по душам с хозяйкой.

– Ничего, я сам с ней поговорил, – историк подвинул девушке стул, предлагая присесть.

«Так значит, все-таки приходил вчера», – подумала Нина и, примостившись на край стула, поинтересовалась:

– Вы что, и дрова рубили?

– Ну, а как же, – усмехнулся Соколовский, – еще и сложил в сарай. Тимуровская помощь.

– А я стука топора не слышала.

– Вы поздно пришли – мы с бабой Дусей к тому времени уже попробовали самогон и закусить успели.

– Так она из-за вас меня и слушать не стала, – догадалась Нина.

Историк кивнул:

– Думаю, вы бы нам помешали. Видите ли, предметом нашей с Евдокией Самсоновной беседы стала ваша частная жизнь. Согласитесь: неловко обсуждать ее подробности в вашем же присутствии.

Нина усмехнулась:

– Надеюсь, наговорились от души.

– Евдокия Самсоновна – настоящий клад. Теперь все тайны мне известны – берегитесь.

– Нет у меня никаких тайн. Баба Дуся, если честно, – выдумщица, ужасная сплетница и любительница совать нос в чужие дела. Хоть и нехорошо так говорить о старом человеке. Все что она рассказала, делите на два.

– Тогда слушайте, а после станем делить. Во-первых, живете вы замкнуто: ни к вам – никто, ни сами – никуда. Разве что сестра-вертихвостка забежит иногда. Александр ни в доме, ни в огороде ничего не делает: руки не оттуда растут. Ни перекопать не допросишься, ни покрасить. Одно сделал за три года – ящик для почты, и тот прибил всего лишь месяц назад, да и то не так, как надо. Зато свет допоздна горит – все читаете.

Девушка не выдержала и прервала занимательное повествование:

– Интересно, откуда она знает, чем мы занимаемся вечерами? В окна заглядывает?

Соколовский важно кивнул:

– Не без того: бдительность – превыше всего.

Он закурил, выпустил струйку сизого дыма и продолжил:

– Недели две назад любопытная бабуля, вечером прогуливаясь по двору, услышала какой-то разговор. Она незаметно подкралась ближе и поняла: Александр беседует сам с собой. Сидит на лавке и бормочет под нос. Евдокия Самсоновна тогда подумала, что постоялец вроде как не в себе. В руках он комкал листок, по видимости – письмо, так как на скамье она заметила конверт.

– Письмо? – поразилась Нина, – от кого?

– К сожалению, Евдокия Самсоновна этого не выяснила: Юзов письмо сжег вместе с конвертом.

Нина даже сказать ничего не могла – сидела, широко распахнув глаза, прижав руки к груди: боялась, что сердце выскочит.

Совершенно не вовремя прозвенел звонок, историк поднялся, опираясь на трость, встала и Нина.

– Что за письмо? – вновь спросила девушка слегка охрипшим от волнения голосом, – откуда?

– Вот как раз это и удалось услышать вашей любознательной хозяйке: Юзов сказал: «Усольск». Скорее всего, письмо пришло оттуда. А теперь пора на урок. Поговорим после.

– Нет! – воскликнула Нина, – кто прислал это письмо?

Она схватила собеседника за руку, удерживая, хотя тот стоял на месте.

– Я не знаю. На нас смотрят, Нина Петровна, – Соколовский мягко тронул девушку за плечо.

Нина оглянулась – на них действительно с любопытством поглядывали не слишком спешившие на уроки коллеги. Девушка метнулась к стеллажу с журналами, схватила первый попавшийся и ринулась вон из учительской.

– Милочка, не тот взяли! – донесся до нее бас Риммы Георгиевны.

Пришлось вернуться, поменять журнал под назойливыми взглядами.

Урок начался для Нины в совершенном смятении. Какое письмо? Кто мог писать мужу? Две недели он молчал об этом?!

Однако постепенно Нина взяла себя в руки: проверила домашнее задание, объяснила новую тему и даже пожурила непоседу Сергеева. Нетерпеливая тревога потухла, лишь в глубине сознания жгла неприятная искра обиды и непонимания.

После звонка Нина долго надевала пальто, собирала в сумку то тетрадки, то учебники: ждала появления Соколовского, но дождалась только директора. Та вошла, присела на диванчик у окна и неожиданно обратилась к Нине:

– Нина Петровна, у вас все в порядке?

Нина вздрогнула. Она не могла хорошо разглядеть лица Веры Степановны: сквозь оконное стекло солнце било в глаза.

– Все хорошо, – ответила девушка, лихорадочно соображая, что значит этот вопрос.

– Ладно, спрошу прямо: у вас какой-то конфликт с Михаилом Владиславовичем?

«Ах, вот оно что! Кто-то донес о нашем с Соколовским давешнем разговоре», – поняла Нина, а вслух сказала:

– Нет никакого конфликта. С чего вы взяли?

Вера решительно встала. Слишком решительно, слишком резко – задела столик у дивана. С жалобным звоном опрокинулась ваза с букетиком хризантем, покатилась, вода растеклась по поверхности стола, закапала на пол. Директриса поймала вазу, повернулась спиной, принялась устраивать букет на место.

– Вы не лгите мне, Нина, – проговорила она вдруг, не оборачиваясь, – мне известно: вы сегодня с Михаилом долго разговаривали, а после поссорились.

– Я не настолько знакома с товарищем Соколовским, чтобы иметь какой-либо повод для ссоры, – сказала Нина упрямо, сердясь на тенденцию женщин называть Соколовского просто по имени.

Цветы наконец-то вновь оказались в вазе, и спина Вера Степановна, кажется, немного расслабилась.

– Вот и я так думаю, – согласилась директор, вновь усаживаясь, но уже на стул – подальше от неустойчивого столика, – не может у вас быть никаких споров с Михаилом.

Отношения с директором, как и с остальными коллегами, у Нины за три года сложились ровные, отстраненно-деловые. Но это «не может у вас быть никаких споров» неприятно резануло слух, словно Вера Степановна не допускала и мысли о том, что какая-то там Нина может спорить – Боже! – с самим Михаилом! И что это за интерес у директора к личным беседам учителей?

– Что вы молчите, Нина Петровна?

Вера пытливо рассматривала девушку – та поежилась под колючим взглядом, однако ответила дерзко:

– А что вы хотите услышать?

Директриса вскинула брови:

– О чем вы говорили с Михаилом?

А в Нину, как оказалось, вселился какой-то бесенок – он очень хотел ответить: «Не ваше дело! И вообще – что за привычка: называть коллег по имени?», но хозяйка вредного бесенка приструнила и ответила:

– Я не помню уже.

Повисла напряженная тишина. Нина продолжила собирать сумку, а Вера принялась нервно постукивать костяшками пальцев по столу.

Наконец она четко и холодно произнесла:

– Вы так часто общаетесь, что даже не помните предмета беседы?

«Да что ты прицепилась?» – злился бесенок.

– Нет, конечно, не часто, – мирно ответила Нина, чувствуя: еще вопрос – бесенок вырвется на свободу.

– Но сегодня вы так горячились, за рукав Михаила Владиславовича хватали, а вчера смеялись вдвоем.

«Так ты же отсутствовала на месте, так сказать, преступления!» – удивился бесенок, и Нина, сдавшись на милость его ехидной злости, сказала, невинно захлопав ресницами:

– Ах, да! Вспомнила! Михаил Владиславович считает, что… впрочем, я думаю, вам это совершенно неинтересно.

Вера Степановна, опешив, молча смотрела на девушку, а та застегнула пальто почти не дрожащими пальцами на все пуговицы, сказала с театральным дружелюбием:

– До свидания, Вера Степановна.

Конечно, она хотела дождаться Соколовского, но желание уйти вот так эффектно, не услышав от изумленной Веры ответа, оказалось слишком велико.

Уже сидя на скамье в парке, Нина, анализируя разговор с директрисой, удивлялась сама себе. «Я такая смелая потому, что нервничаю из-за рассказа Соколовского о письме», – решила Нина, не найдя другого вразумительно объяснения своей храбрости на грани неучтивости.

Она нехотя поднялась со скамьи и медленно зашагала по аллее. «Нужно самой расспросить бабу Дусю о письме. Почему Саша его сжег? И самое главное – отчего не поделился со мной?» – размышляла Нина, бредя по ковру из опавших листьев, прислушиваясь к их шороху. Тоска, холодная и липкая, постепенно заполняла сердце.

Письма никто прислать не мог: Саша не имел ни родных, ни знакомых, кто бы стал писать ему. Во всяком случае, Нина так всегда считала.

Оказавшись дома, девушка побежала к хозяйке, но дверь оказалось запертой: по субботам баба Дуся ходила в гости или по магазинам.

Нина принялась собираться. В маленький чемоданчик-балетку легко поместились белье, чулки, подарок Петруше.

Роясь в верхнем ящике в поисках носового платка, Нина неожиданно обнаружила пропавшие деньги. Да не двадцать пять рублей, а сто! В глубине души Нину терзали сомнения: денег оказалось гораздо больше, чем она думала, и лежали они не в кисете. Но Саша мог скопить деньги и переложить их. Хотя за три года никаких накоплений в семье не наблюдалось. Но в последние дни столько случилось необычайных происшествий, что Нина уже ничему не удивлялась.

Находка девушку обрадовала: теперь даже не придется экономить. Даже если отдать долг Соколовскому сегодня, еще останется за квартиру заплатить. Хорошо, что деньги нашлись, да еще в четыре раза больше, чем должно. Значит, Саша о ней позаботился. Слезы подступили к глазам от этих мыслей. Отогнав их, девушка вновь принялась отчаянно рыться в немногочисленном белье, надеясь: может, все-таки, и кисет найдется? Но ничего не нашла. Деньги Саша оставил, а кисет забрал.

День субботы. Разговоры о любви

Тяжело вздохнув, Нина раскрыла шкаф, изучила свой нехитрый гардероб. «Придется ехать в костюме, – решила она, – все же с чужим человеком.» Потом подумала: «А если Надя с Иваном пригласят Соколовского поужинать? Туфли желтые возьму. А то в «школьных» неловко как-то… или ничего? Да и к костюму желтые, наверное, не подойдут».

Так ее и застала Маруся: возле раскрытого шкафа с туфлями в руках.

– А вот и я! – пропела сестра с порога, – чего ты дверь не запираешь?

– Ой, Маня, какая ты хорошенькая! – искренне восхитилась Нина, рассматривая красивую укладку и завитка на висках сестры, – и волосы так блестят!

– Это парикмахерше моей дядя-моряк привез краску для волос из заграницы, еле упросила меня покрасить, – Маруся принялась вертеться перед маленьким зеркалом, – дорогая краска – ужас!

Рассматривая ослепительную Марусю, Нина бросила свои туфли и невольно вздохнула: вот от такой женщины никогда бы муж не ушел.

– А платье новое – как тебе? – скидывая пальто, поинтересовалась сестра, впрочем, заранее зная ответ.

Платье из тонкой шерсти терракотового цвета необычайно шло Марусе. Она эффектно прошлась по комнате – Нина восхищенно захлопала в ладоши.

– Смотри, какие пуговицы, а здесь – бархат, – показывала Маруся.

– Красивые пуговицы. И ты сама очень красивая. Просто Софи Лорен.

– Вот сколько раз я тебе предлагала: сними мерки, купим ткань – сошью тебе новое платье, юбку – что захочешь.

Нина отмахнулась:

– Ни к чему мне это. Какая есть, такая и буду.

Продолжая любоваться Марусей, Нина рассказала о таинственном письме.

– От зазнобы письмо, – закивала сестра, – ну что я говорила!

– Да, наверное, – неуверенно согласилась Нина, – больше не от кого. Получается, зазноба – из Усольска.

– Ты, Нина, не переживай. Не стоит Сашка твоих слез и страданий. Да и вообще – никакие мужчины женских слез не стоят. Сколько я плакала, когда Жорж уехал! И что толку?

– Как же – не переживай? Я теперь не смогу с ним жить… после измены.

– Изменил – покается. На то он и мужик.

– Маня, не говори глупостей, – возразила Нина, – он в первую очередь человек. И должен по-человечески относиться ко мне, своей жене.

– Ничего никто никому не должен, – парировала Маруся, – в любви каждый думает только о себе.

– В любви? Так ты думаешь, Саша влюбился по-настоящему, а не просто увлекся? – пробормотала Нина и расплакалась.

Маруся вскочила, принялась утешать сестру, утирала ей слезы подолом нового нарядного платья и приговаривала:

– Да не слушай, что болтаю! Вернется Сашка, как побитая собака, вот посмотришь.

– Мне не нужно… – икая, прервала сестру Нина, – не нужно, чтоб, как собака. Раз меня разлюбил…

– Не разлюбил. Ну, я глупость сказала. Это от того, что сама втюрилась. А Сашка погуляет и прибежит, – говорила, гладя сестру по голове, Маруся.

Нина немного успокоилась – отправилась за перегородку умыться и сморкаться.

– А если не прибежит? – спросила она сестру, созерцая в зеркале покрасневшие глаза.

– Ты красивая, добрая, умная. Где он еще такую найдет? Я ему как-то говорю: «Повезло тебе, Сашок, с женой. Работает, претензий не предъявляет, по магазинам да парикмахерским не бегает, нарядами не интересуется, на тебя только и смотрит, с тобой во всем соглашается». А Сашка, между прочим, мне ответил: «Да, Нина – мое сокровище».

– Вот и «сокровище». Ушел, пропал – ни слуху ни духу. Если полюбил кого-то, почему честно не признался? Ушел тайно, ночью.

На этих словах девушка вновь почувствовала, как подступают рыдания.

– Если б влюбился, я бы заметила, – возразила сестра, – это же не в один день происходит. Да и ты бы обратила внимание, хоть и занята вечно своей школой. Человек, когда влюбляется – меняется.

– Ох, не знаю. Или я, правда, такая невнимательная. Саша-то всегда одинаковый. Но письмо-то он получил.

– А ты найти это письмо не пробовала?

Нина растерянно обвела комнатку взглядом:

– Нет, не искала. Саша письмо сжег.

Нине пришлось рассказать сестре подробности разговора Соколовского с хозяйкой. Маруся слушала с огромным вниманием, и первый ее вопрос после того, как повествование закончилось, был о Соколовском:

– Так Михаил вчера приходил?

– Маня, ну какая разница: приходил, не приходил? Дело в письме.

– Да-да, конечно! Нина, не злись. У меня он только на уме. Понимаешь, я в Михаила прямо влюблена.

– Так, приехали!

Нину признание сестры взволновало – она нервно прошлась по комнате, не зная, что сказать, потом проговорила, сердясь на себя:

– Я ведь рассказала тебе о Ларисе…

– Ну и что? За любовь нужно бороться! – горячо возразила Маруся.

– Это спорное мнение, – пробормотала Нина и обратилась к испытанному аргументу:

– Но он пьет.

Маруся недоверчиво покачала головой:

– Сплетни все это. Вот я не заметила ни разу, даже запаха не почувствовала. Да он за рулем всегда.

– Ладно, – Нина плюхнулась на кровать рядом с сестрой, – это ты ради Соколовского нарядилась?

– Не смейся. Мужчины любят глазами – надеюсь, Михаил оценит мои старания.

– Конечно. Он сам франт.

– Так ты не обижаешься? – обнимая Нину, ласково промурлыкала Маруся, – не ревнуешь?

Нина захлопала глазами:

– Я? С чего это?

– Мне кажется: ты к нему неравнодушна.

Нина хотела возмутиться, но сдержалась, задумалась на мгновение, а потом сказала:

– Знаешь, было бы странно, если бы я к его помощи осталась равнодушной – я благодарна, признательна, даже восхищена. Тем более, что считала Соколовского неспособным на проявление добрых чувств.

– Ну и прекрасно! Да и то сказать: ты ведь замужем, хоть Сашка и скотиной оказался, – улыбнулась Маруся, вскочила, запела звучно, закружилась.

– Не говори о нем плохо, – попросила Нина, – мы ведь наверняка ничего не знаем. А тут еще письмо непонятное. А что до твоей влюбленности, то я удивляюсь: когда ты успела?

– Можно сказать, с первого взгляда, – весело воскликнула Маруся, которая теперь, когда честно призналась сестре в чувствах, пришла в замечательное состояние духа.

– Вы как у меня оказались вчера вечером? – поинтересовалась Нина.

– Я ему позвонила – он приехал, – призналась Маруся, – мне захотелось повидаться, я его в кино пригласила. Только у него дела какие-то возникли – в кино идти отказался. Да и разговор не очень клеился: я болтаю, он молчит. А потом говорит: вот, мол, скоро зима, надо Нине перебираться на другую квартиру. И мы к тебе отправились, чтобы уговорить переехать, ну, ты слышала.

– Ладно, это ваши дела, но я умоляю… – Нина замялась, не зная, как попросить сестру не флиртовать при ней, – мне кажется, тебе нужно вести себя сдержанней.

– Да? А я собралась объясниться с ним у Нади, как раз – в домашней обстановке.

Нина скептически усмехнулась:

– Тоже мне, Татьяна Ларина нашлась!

– Но от него я вряд ли дождусь признания. А вот если прямо скажу, что влюблена, куда ему деваться? Молчанием не отделается.

Нина любовалась сестрой: какая она красивая, яркая, смелая. Вот Маруся объявит Соколовскому, что любит его, и тот, пожалуй, сделает ей предложение. Однако в глубине души Нина понимала: не так прост товарищ Соколовский, чтобы попасть в пухлые ручки Маруси без своего на то желания. А вслух сказала:

– Деваться ему, может, от тебя и некуда, только ты ведь его совсем не знаешь. Это не очередной твой кавалер из клуба.

– Вот меня-то и зацепило! Михаил особенный, за мной такие никогда не ухаживали.

– А Жорж? – осторожно спросила Нина.

Жорж Плетнев-Горский – артист местного драматического театра, смуглый чернокудрый красавец, бурный роман с которым у Маруси случился три года назад.

Маруся помотала головой, воскликнула:

– Ах, как можно сравнивать! Жорж – безответственный болван, притворщик, неспособный на настоящее чувства. Он только на сцене мог любить. Вся жизнь у него – игра. Михаил не такой.

– Ты так уверенно говоришь… А если он не ответит взаимностью? «Я вас люблю любовью брата…»

– Какого еще брата, почему – брата? – не поняла Маруся, – о чем ты? Я ему нравлюсь.

– Делай, что хочешь, – поднялась Нина, – мне нужно собраться.

Марусина самоуверенность ввергла Нину в некоторое смятение – она почувствовала необходимость чем-то заняться, потому принялась перекладывать вещи в балетке.

– А что ты наденешь? – вновь прихорашиваясь у зеркала, поинтересовалась сестра.

– Синий свитер. И вот – юбку.

«Никаких костюмов и туфель, – твердо решила Нина про себя, – смешно конкурировать с нарядной модной Марусей».

Сестра скривилась:

– Ну, юбка – еще ладно, а свитер старый.

Нина, не слушая, достала из шкафа и натянула свитер, который еще полчаса назад даже не рассматривался в качестве одежды на сегодня, надела прямую черную юбку, потом выудила с верхней полки шерстяной синий платок:

– Я готова.

Сестра скептически протянула: «да-а-а-а», окидывая Нину взглядом, но в итоге вердикт вынесла милостивый:

– Ничего вроде: свитер хоть не новый, но цвет твой – к глазам, а юбка фигуру подчеркивает.

Нина провела ладошкой по мягкому рукаву:

– Мы с Сашей этот свитер покупали вскоре после свадьбы, как раз на осень.

– Я знаю, что ему сто лет, – не прониклась ностальгией сестры Маруся.

Нина обняла себя за плечи, словно озябла. Перед ней предстала картина: они с Сашей выбирают теплую вещь в магазине трикотажа, им нравятся шарфы и шапки, а еще – кофта цветы свеклы, но побеждает ярко-синий свитер.

От этих воспоминаний тоска потихоньку овладела девушкой. Маруся, напевая, вертелась у зеркала, не обращая на Нину внимания, и та принялась искать в памяти другие душевные моменты совместной жизни с Сашей, однако вскоре с неприятным удивлением осознала: кроме покупки свитера, ничего другого в голову не приходит.

В окно стукнули – девушки разом обернулись.

«Саша! Пусть это окажется он!» – Нина даже руки сложила, словно для молитвы. Маруся же воскликнула: «Михаил!» и побежала открывать.

Вернулась она с Соколовским, щебеча на ходу о чем-то.

– Нина Петровна, едем?

Михаил Владиславович улыбался, что рассердило Нину: чего он радуется? Тут из-за него, можно сказать, конфликт с директрисой произошел, сестра готова ему в любви признаться, а он веселится!

– Мы готовы, – Маруся подхватила плащ, который Соколовский галантно помог ей надеть.

А Нина решительно достала из-за печки старые боты и потертое драповое полупальто времен учебы в институте, накинула на плечи синий платок. Теперь рядом с модной Марусей она выглядела бы деревенской жительницей, если бы не Соколовский, который, как рассмотрела Нина, под стать ей оделся просто: далеко не новая серая куртка, коричневый свитер грубой вязки, сапоги.

Тут и Маруся перевела взгляд с сестры на Соколовского и озадаченно спросила:

– А чего вы так нарядились?

– Это ты нарядилась, – ответила Нина.

– Нина Петровна, можно с нами поедет мой товарищ? Он, знаете ли, большой любитель грибы собирать. Мы вас довезем, а сами – в лес, – вдруг спросил Соколовский, пока они шагали по двору.

– Да, конечно, – кивнула Нина, удивленная неожиданной просьбой.

Соколовский с вещами девушек отправился к машине, а Маруся растерянно забормотала:

– Что за товарищ? Какие грибы? Я-то думала: посидим у Нади и вообще…

Нина пожала плечами:

– Ну что я могу сделать? Запретить его другу ехать за грибами?

В товарище Соколовского, что курил у машины, Нина узнала доктора, которого Михаил Владиславович привозил к ней и звал Иванычем.

Соколовский принялся церемонно представлять другу Марусю, а на Нину лишь кивнул, – «твоя пациентка».

Но, как оказалось, Нине в данной ситуации повезло: доктор оказался тот еще фрукт – вдруг наклонился и по буржуазному обычаю поцеловал Марусе руку! Сестра, и без того находившаяся в смятении чувств, покраснела и впала в оцепенение.

Нина на всякий случай руки спрятала за спиной и поспешила забраться в машину.