Текст книги "Нина. Таинственный Ник"

День субботы. Три сестры

«Волга» летела по шоссе, мелькали слева и справа лесополосы. Девушки рассматривали нового знакомого с интересом, хотя видели лишь затылок и профиль, когда тот поворачивался к Соколовскому. Ничего особенного в Иваныче не было: лет за сорок, бородка, очки на прямом носу. Худощавый, одет в старый плащ, что, впрочем, неудивительно: в лес человек собрался. Однако через пять минут стало ясно: доктор – очень обаятельный и разговорчивый мужчина.

Нина помнила: это – фронтовой друг Соколовского, потому спросила:

– Вы ведь воевали вместе с Михаилом Владиславовичем?

Доктор живо оглянулся на девушек:

– Да, мы с Мишкой почти год вместе на фронте. Он, можно сказать, мой наставник.

– Как это? – удивилась Нина.

Ей казалось: доктор постарше Соколовского, тем более, что Мишкой называет. Но, приглядевшись внимательнее, поняла: Иваныча старят бородка и очки. А вообще ему, наверное, лет тридцать пять, не больше. В подтверждение ее мыслей, Иваныч произнес:

– Я в пятнадцать лет к нему прибился, весной сорок четвертого… впрочем, это долгая история. Так уж вышло – остался при разведчиках, год прослужил, до Вены вместе дошли.

– Ты еще о подвигах своих расскажи, – язвительно подсказал Соколовский, – девушкам это очень интересно.

Доктор улыбнулся:

– Зачем о своих? Я о тебе могу столько историй поведать!

– Вот эту затею оставь, – проговорил недовольно Михаил Владиславович, – что за охота болтать без умолку?

– Почему вы так говорите? – вмешалась Нина, – нам очень хочется послушать, верно, Маня?

Но сестра, к удивлению Нины, отстраненно промолчала. Нина озадаченно толкнула ее в бок: «Что с тобой?», но та отмахнулась: наверное, выстраивала стратегию поведения в новых условиях.

– Скажите, а почему Михаил Владиславович вас Иванычем зовет, как старшего? – поинтересовалась Нина, оставив Марусю в покое.

– Да в шутку стал так говорить, и все за ним: я-то зеленый совсем тогда был – смешно звучало: взрослые дядьки пацана Иванычем кличут. А я его звал Мишкой, ну и сейчас зову.

– Вот и лес, – прервал Соколовский товарища, – давай, готовься на выход.

Нина возразила:

– Здесь вы ничего не соберете, нужно через деревню проехать. У речки, в рощах, все грибные места.

Надя уже ждала гостей: гуляла с Петрушей у дома. Увидев машину, замахала приветственно.

– Я сказала Наде, что мы на «Волге» приедем, – подала, наконец, голос Маруся.

– Вы только руки Надежде не целуйте, – наклонившись к доктору, предупредила Нина, выскочила из автомобиля, подхватила Петрушу, засмеялась, закружилась с ним вместе.

Старшая сестра принялась знакомиться с мужчинами. Иваныч при этом ограничился рукопожатием.

– Хорошо у вас, – вдохнув свежий воздух, проговорил он, – я давно о деревне мечтал. Летом ни разу даже на рыбалку выбрался, так теперь хоть по грибы схожу.

– Да, работа тебя крепко держит. И как это ты до сих пор не поинтересовался, где в здешних краях больница? – усмехнулся Соколовский.

Доктор оглянулся и спросил под смех девушек:

– А действительно, есть в селе больница?

Тут Соколовский принялся прощаться:

– Ну, нам пора.

Но Надя голосом начальника решительно заявила:

– Грибы – завтра: скоро темнеть начнет. А сейчас – машину во двор, сами – в дом. А вот и Ваня!

Муж Нади, Иван, вынырнув из-за угла, зашагал гостям навстречу. В майке, несмотря на осеннюю прохладу, потный и красный, с рыжими мокрыми растрепанными волосами, с миской соленых помидоров в одной руке, корзинкой с куриными яйцами – в другой, с выражением бесконечного довольства на веснушчатом лице, зять олицетворял все прелести деревенской жизни.

Иван, едва познакомившись с мужчинами, весело объявил, что топит баню.

– Что там с Сашкой стряслось? – спросил он Нину, когда гости во главе с Надей направились к дому, – Надежда говорила, но я чего-то плохо понял – к женщине какой-то подался, что ль?

– Пропал он, Ваня, послезавтра уж неделя будет, как ушел. В больницах Саши нет, на работе – тоже. Я боюсь очень, не случилось ли чего.

– Куда же он делся, зараза? – удивился зять, – вот же шельмец.

Иван – парень простой, в выражениях не особо церемонился.

– Не знаю. Вот товарищ Соколовский, коллега мой, помогает Сашу найти. У него друг в милиции есть.

Девушка отерла покатившиеся слезы.

– Ничего, разберемся, – утешил Иван, – сейчас посидим чуток, потом – в баньку. Ну, не реви! Ничего ему не сделается, Сашке. Уж поверь мне.

Нина заморгала, прогоняя остатки слез, немного удивленная уверенным тоном зятя.

– Хорошо, что мужики приехали, да еще на такой машине, – неожиданной фразой заключил тот беседу.

Иван – хороший хозяин, примерный семьянин, веселый человек, хотя и далекий от душевных переживаний и непонятных эмоций. Ему ближе простые радости жизни: банька по субботам, веселый разговор, рюмочка водки под хрустящий огурчик, который он сам вырастил и засолил, песни-пляски под гармошку по праздникам. Как он собрался разбираться с проблемой Нины при помощи бани, девушка не поняла, да и что, собственно говоря, Иван мог сделать?

Между тем компания уже рассаживалась за столом. Надя еще возилась на кухне – Нина отправилась туда же: поздороваться поближе и обнять сестру.

– Что там Сашка чудить удумал? – спросила Надя, вынимая пирог из духовки, – мне Маня такого по телефону наговорила!

Нина только рукой махнула и сказала то же, что и Ивану. Тут влетел на кухню Петруша, обхватил тетку за ноги, громко крича от избытка радости. Нина повела его в комнату смотреть подарок. В передней они столкнулись с Соколовским, который входил в дом. Нина опешила: в руках тот держал огромного белого зайца с оранжевой морковкой в лапках.

Петруша замер от восторга при виде игрушки. Соколовский с трудом присел на корточки, протянул малышу зайца, проговорил коротко: «Держи, брат»

– Это мне, мне? – не веря такому счастью, прошептал Петруша, округлив черные глазки, прижимая к себе зайца маленькими ручонками.

– Конечно, – подтвердил Соколовский и поднялся, держась на стену.

– Петя, а спасибо дяде сказать? – подсказала Нина племяннику, обретя, наконец, дар речи.

Петруша залепетал на своем детском языке слова благодарности. Михаил Владиславович вновь присел, сморщившись при этом, обнял мальчугана, засмеялся.

– Где ваша палка? – спросила Нина сурово.

Она не понимала, как относится к тому, что в подарок Михаил Владиславович выбрал того самого зайца, который так понравился ей в «Детском мире». Совпадение?

– Трость, а не палка, – поправил девушку Соколовский, – вот – не взял. Я же не знал, что в гостях окажусь. Думал, найду в лесу ветку потолще…

Тут Иваныч выскочил из зала, крикнул: «Что ж ты, игрушку взял, а остальное?» и полетел к выходу.

– Заяц большой, как я! – сообщил Петруша, и, с трудом управляясь с новым другом, отправился в комнату: всем показывать подарок.

– А я карандаши купила, только Петруше теперь не до них, – вздохнула Нина.

– Ничего, поиграет немного и вспомнит о карандашах. Карандаши – хороший подарок, развивающий.

Тут явился Иваныч, неся огромную коробку – Нина уже догадалась, что там, но все равно вопросительно уставилась на Соколовского.

– Нина Петровна, не смотрите с таким укором. Не будьте слишком строгой, – попросил тот, – мы взяли немного вина и продуктов, ну не являться же в гости с пустыми руками.

– Однако вы путаетесь, товарищ Соколовский: минуту назад говорили, будто не предполагали, что в гостях окажетесь.

Соколовский развел руками:

– Я ведь вру частенько. Сами это утверждали.

– Вы откуда узнали про зайца? – Нина глянула прямо в серые насмешливые глаза собеседника.

Он не ответил. Так они стояли молча в маленькой передней, пока Иван не крикнул из зала: «Ну что ж вы, все стынет!»

За столом хозяева восхищались подаренным зайцем, вином и продуктами, привезенными гостями, потом стали знакомиться ближе – и тут же перешли на «ты». Оказалось, доктора зовут Егором. Он снял очки и теперь выглядел гораздо моложе. К Соколовскому тут же стали обращаться «Михаил», потому что Иван сказал, что его отчество – Владиславович – он через «пару тостов» просто не выговорит.

– За гостей! – поднял хозяин рюмку.

– За вас, свояченицы! – через пять минут прозвучал тост из его же уст.

Потом совсем не оригинальный тост сказал Соколовский: «За хозяев!»

Нина принялась за пюре с котлетой, но без аппетита. Почему Соколовский все-таки купил этого зайца? «А не следил ли он за мной? – вдруг подумала Нина, – ведь не бывает так: мне и ему понравился один и тот же заяц». «Следил?» – девушка подняла голову и посмотрела через стол на Соколовского. Тот закусывал, говорил что-то Ивану и Наде, – на Нину он не обращал никакого внимания.

Между тем разговор зашел о Саше. Иван заявил:

– Да уж, хотел бы я знать, где его носит, стервеца. К бабе не мог уйти, тут вы все неправы. Не та у него натура, чтобы гулять на стороне. Сашка же радоваться жизни не умеет, не компанейский он: не пьет, не чудит никогда…

– Зачем ты, Ваня, – возмутилась Надя, – так говоришь, словно это плохо, что он не пьет. И слово какое-то обидное нашел – «баба»? И почему «радоваться не умеет?» Потому что не пьет?

– Извиняюсь, конечно, но, ты, Надежда, не поймешь. Дурак только не пропустит вечерком стаканчик, а то и два – для куражу. Ну, о чем, к примеру, говорят мужики в бане?

– Ну, мы не в бане, – остановила Надя мужа и посмотрела на него пристально – Иван пожал плечами и принялся потчевать гостей.

Пришла очередь Иваныча произносить тост. Он сказал: «За вас, прекрасные девушки!» и принялся рассуждать о том, что сестры очень похожи, и в то же время – такие разные.

– Когда я увидел вас, Мария, я даже не поверил, что вы с Ниной родные сестры. Только внимательно присмотревшись, замечаешь: овал лица, лоб, носы одинаковые и губы…

– Что-то ты о губах рановато стал рассуждать, – рассмеялся Иван, наливая очередную порцию спиртного, – сначала посватайся.

Доктор не смутился:

– Свататься – хоть сейчас.

– Молодец, уважаю, – обрадовался зять, – а то Маруська засиделась в девках.

Маруся, что на нее было совсем не похоже, смутилась, а Надя вновь строго посмотрела на мужа:

– Ваня, дай послушать, так интересно Егор про нас рассказывал.

– Нина, – принялся объяснять Иваныч, – с каждой из сестер имеет сходство, а вот они между собой на первый взгляд – нет. Но если присмотреться… У Нади волосы светло-русые, голубые глаза. У тебя, Нина, волосы темнее, светло-каштановые, и глаза – тоже темнее, словно синьки плеснули. А Мария – брюнетка, но не жгучая, и глаза – карие. В ее портрете краски сгущены. То есть, девушка как будто одна и та же: рост, фигура, черты лица – но от Надежды до Марии девушка становится все ярче, будто в портрет Нади добавляли, добавляли красок – и вот получилась Мария.

– Да ты, брат, – поэт, – восхитился Иван, – вот я эту троицу сколько знаю – ничего такого не заметил. Ты, Егор, видать, в женщинах-то разбираешься.

Иваныч принялся неуклюже оправдываться тем, что мама у него художник, и сам он немного рисует. Потом заявил: если Мария согласится, напишет ее портрет. Это вызвало улыбку Соколовского, новую волну смущения у Маруси, смех и возгласы восторга у Ивана.

Нина же в разговоре участия не принимала, думала о зайце, о злосчастном письме, и не могла дождаться конца застолья – приподнятое настроение зятя и его шутки сегодня ее раздражали.

Но вот Иван скомандовал мужчинам собираться в баню, а сам отправился «чурок малек подкинуть». Надя собрала гостям белье – «уж не побрезгуйте!»

Маруся уже вполне пришла в себя, и теперь, кокетничая и смеясь, занялась уборкой тарелок со стола. Егор взялся ей помогать. Нина подсела к Петруше, тихо сидевшему на диване в обнимку с зайцем.

– Нравится тебе зайчик? – спросила она, поглаживая непослушные черные кудри племянника.

– Да! – с восторгом залепетал тот на своем детском языке, – здоровый! Мягкий! Потрогай.

Нина гладила то черную, как вороново крыло, шевелюру Пети, то белую плюшевую шерстку игрушки, украдкой наблюдая за Соколовским, который рассказывал Наде о поисках Саши. Сестра только головой качала.

Вскоре Маруся явилась одна и объявила, что Ваня и Егор ушли в баню. Поднялся, морщась, и Соколовский.

Вечер субботы. Откровенный разговор

– Я не совсем поняла – это что, кавалеры ваши? – спросила строго Надя, входя в комнату, – а ну, рассказывайте!

Она на правах старшей всегда ощущала ответственность за сестер, а по характеру была прямолинейной, требовательной и принципиальной.

– Ты с ума сошла? – обиделась Нина, – какие кавалеры?!

– Надь, ты чего? – вторила ей Маруся, – какие Нинке кавалеры? Она вон за Сашку переживает – заболела даже. Ревет все время.

– Ты, Надя, думай, что говоришь, – продолжала возмущаться Нина, – товарищ Соколовский мне помогает, я ведь сказала тебе.

– А Егор? – не обращая внимания на протесты младших сестер, продолжала допрос Надя, – тоже помогает? Лечит?

– Представь себе – лечит. То есть лечил, – Нина махнула рукой, – да ну тебя! Я Егора Ивановича вообще сегодня первый, нет, второй раз в жизни вижу, но первый не считается: я в горячке лежала.

– Ой, Нина, не пойму я что-то: первый – не первый, лечил – не лечил. Давай-ка все по порядку, – Надя присела у стола, подперла ладонью щеку.

Повествование Нины оказалось не слишком длинным: она рассказала о вечере и ночи понедельника и вкратце – о событиях последних дней.

– Да, загадал Саша задачу, – проговорила Надя, – не ожидала от него. Вот тебе и скромник.

– Товарищ Соколовский просил карточки Сашины. Давай поищем.

– Так уж и товарищ, – проворчала Надя, поднимаясь, – игрушку Петруше вон какую припер.

Вскоре они втроем шарили в книжном шкафу и в тумбочке в поисках снимков.

– Да они не в альбоме, – говорила с досадой Надя, – я вклеить не успела. Все времени нет: Петруша, работа, стирка, готовка, огород, хозяйство. Вот ничего не успеваю! Порядка нет нигде. И от Ивана толку немного: все с мужиками по вечерам на завалинке в карты режется. Скорее бы зима, что ли…

– Да, ладно тебе, – заметила Маруся, – везде у тебя порядок, не прибедняйся. А Ванька твой веселый просто.

– Ага, тебе-то, конечно, виднее.

– Надя, ну, что ты? – Нина удивленно посмотрела на сестру: так грустно прозвучали ее слова.

Надя тряхнула головой:

– Да так, устала к концу недели. Давай-ка, Маня, смотри вон на той полке, может, в коробке фотографии?

Пока сестры занимались поисками, Нина, накинув пальто, вышла на крыльцо.

Стемнело; ветер нес с полей и реки свежий, напоенный тонкими запахами осени воздух. Легкий ветерок доносил со стороны деревенского клуба звуки нежных девичьих голосов.

Нина вспомнила о последнем визите к сестре неделю назад: они с Сашей ехали на автобусе, потом топали пешком по грязной дороге – очень устали. Саша недовольно молчал все время, потому что ехать изначально не хотел и уступил только, когда Нина сказала, что сестра для них заготовила куриные тушки. Добравшись до деревни, они помылись, поужинали и спать завалились. Но перед сном Нина так же, как сейчас, стояла на крыльце, наслаждаясь осенними ароматами, и так же красиво пели в тот вечер деревенские девчата.

Девушка прислушалась к себе и удивилась, не ощутив острой тревожной тоски, мучившей ее последние дни. Напротив, ей внезапно стало как-то спокойнее.

– Хорошо здесь, да?

Нина вздрогнула от неожиданности.

Михаил Владиславович поднялся на крыльцо, встал рядом, перебивая банным запахом свежесть и сырость вечернего воздуха, и поинтересовался:

– О чем думаете?

Вопрос застал Нину врасплох.

– Ни о чем, – честно призналась она, – песню слушаю.

Нина искоса рассматривала собеседника в неверном свете уличного фонаря.

Михаил Владиславович, в белье Ивана, в его же серой фуфайке, с мокрыми волосами и полотенцем на шее казался каким-то совершенно другим человеком – так он не походил на привычного Соколовского, словно сошедшего с витрины магазина.

– Давненько, знаете, баню не посещал, – заметил Соколовский, – замечательно все-таки попариться в бодрой компании и под рюмочку, не при вас будь сказано.

Нет, несмотря на внешние изменения, Соколовский оставался сам собой: не мог не уколоть.

– Да ради бога, забудьте вы тот разговор! Я уж поняла, что ошибалась, – проговорила Нина, однако несколько стушевалась: вспомнила, как недавно наврала Маруське о том, что историк – пьяница.

– Ну, не очень-то вы ошиблись. Сейчас, например, я послан коллективом за бутылкой.

– Ага, а обо мне вы забыли. Я же весь день о том письме поговорить хотела. Кто его прислал? Может, Саша не сжег письмо, и стоило все же поискать дома?

Соколовский по привычке сунул руку в карман за сигаретами, однако в фуфайке портсигара не оказалось. Михаил Владиславович облокотился на перила, проговорил:

– Вся эта история довольно загадочна. И письмо таинственное… Но вы бы его не нашли: Евдокия Самсоновна ясно видела, как Юзов письмо скомкал и сжег вместе с конвертом. А пока все это горело, приговаривал: «Усольск, Усольск».

Они помолчали некоторое время, а потом Нина неожиданно для самой себя призналась:

– Мне так непривычно без Саши.

И, помедлив мгновение, продолжила:

– Я, когда замуж вышла… не знаю, словно растворилась в семейной жизни. Может, потому что с детства – по чужим людям. В деревне, где я росла, школы нет, так я в соседнее село за пять километров ходила и в снег, и в грязь, только к ночи домой являлась. Потом у двоюродной тетки жила в райцентре, мечтая, как, наконец, окончу десятилетку, поступлю в институт. После – общежитие – опять все чужое. Хоть и весело, а все же не дом. Я к сестрам очень привязана, но нам пришлось рано расстаться: Надя сразу после возвращения отца с войны уехала в Кипелов учиться и Маню забрала. Мама в колхозе работала, а отец все хворал и вскоре умер – в доме совсем пусто стало, печально. Его смерть меня просто потрясла, я потом долго не могла одна в комнатах находиться. Мне до сих пор в Мухине бывать не хочется, если честно. Дом там для меня родным не стал. Как приеду – грусть-тоска. Но мама Мухино покидать не хочет, хоть жалуется на здоровье, а работы у нее – не переделать. Вот так… Когда я институт заканчивала, все думала: из общежития выселюсь и останусь одна. И тут встретила Сашу – у меня появилась семья, дом, хоть неказистый, да и не свой. Но я словно обрела пристань. Наконец-то кто-то близкий всегда был рядом, ждал с работы. Саша не имел родственников и друзей, мне не приходилось его ни с кем делить.

Нина говорила негромко, словно размышляла вслух. Собеседник оказался благодарным: слушал внимательно, словно бы даже дыханье затаил.

– Я ни с кем не встречалась до Саши. Знакомые студенты пытались ухаживать, но времени у меня на них совсем не оставалось. К тому же мальчишки казались глупыми и легкомысленными, увлечения их, танцульки всякие, меня не волновали, не трогали. На свиданиях я скучала – и не ходила. Училась я отлично, с удовольствием, много читала, все стремилась не только не отстать от девчат в группе, но даже стать лучше. После замужества мое существование замкнулось на Саше. Дни семейной жизни, конечно, походили один на другой, как капли воды, однако в этом я находила только уверенность и спокойствие.

– Теперь ясно, почему вы вышли замуж, только выбор непонятен, – задумчиво проговорил Соколовский, – чем же заинтересовал вас Юзов?

– Скорее, поразил, – подыскала Нина нужное слово, – да, именно, поразил.

– Чем?! Вас, такую неприступную, с критическим умом… я вот все думал: какими же достоинствами должен обладать мужчина, чтобы вы его выбрали?

Нина улыбнулась:

– Смеетесь?

– Да как-то не до смеха, – непонятно сказал Соколовский, – так чем поразил?

– Красотой, застенчивостью, вежливостью, обходительностью. Он смущался, как и я, и так же порой не знал, что сказать. Надя сказала: «Положительный». Ее пленило то, что Саша не пил: у них с Иваном проблемы на этой почве. Мане понравилась его внешность. Все так быстро завертелось: мы познакомились в мае, а через три месяца я, опередив старших сестер, вышла замуж.

– Что он поведал о себе до свадьбы?

– Ничего особенного. Саша рос в детдоме, потом работал на заводе. Я сейчас понимаю, как мало знаю о муже, как вообще плохо разбираюсь в людях.

Нина едва не сказала, что вот и в Соколовском ошибалась: три года считала его заносчивым и злым.

Песня зазвучала совсем близко – Нина умолкла. Она смотрела в темное, украшенное лунным сиянием небо, слушая нежный напев. Ветерок приносил из сада запах яблок и палых листьев; лирическая мелодия лилась из мягких осенних сумерек, брала за душу. Будничная суета, проблемы последних дней отступили, растворились, освободив место чувству, названия которому Нина не знала. Погруженная в странное состояние, когда нет мыслей, а наполняет душу только необъяснимое ощущение бесконечности мира и приближающегося счастья девушка повернулась к собеседнику. Он показался Нине сейчас простым и близким. В фуфайке, с полотенцем на шее и растрепанными влажными волосами, историк так не походил на себя всегдашнего: высокомерного элегантного насмешника.

– Вы простудитесь на ветру, – поспешила Нина прервать молчание, несколько опешив от своих чувств, – у вас волосы мокрые.

– Ничего мне не станется. Хотя мне ваше беспокойство приятно. Ладно, пойду, а то Иван и Иваныч меня вовсе в баню не пустят. Они еще в речке собирались купаться.

Нина не стерпела, спросила:

– А вы? Ну, в речку станете нырять?

– А что? – Соколовский усмехнулся, разрушив все очарование момента, – хотите на это посмотреть?

Нина не нашлась, что ответить – фыркнула возмущенно.

Когда Михаил Владиславович скрылся за дверью, девушка вдохнула полной грудью и подумала о том, что открыв душу Соколовскому, словно освободилась от тяжкого груза. Она вдруг улыбнулась, сама не понимая, чему.