Текст книги "Бриллианты из Якутии"

Обожалка

– Обожалка Георгиевна звонила тебе пять минут назад, я сказал, что ты в душе, – сказал муж и направился на кухню. После кресла за компьютером это было второе по значимости место разнообразного наслаждения в потоке жизненного процесса, которое привлекало мою вторую половину.

Имя «Обожалка» Юлька получила давным-давно. Её восторженное «ОБОЖАЮ!» звучало к месту и не к месту: от восторга и от ужаса, в театре, на выставке, когда гремел салют, когда пела Хибла, когда какой-нибудь козёл стриг свою собаченцию в нашем перелеске, когда она прижимала к груди новорожденного сына, когда сосед Виктор дал в морду соседу Стасу (по ошибке – нужно было дать соседу Кириллу), короче, нет числа её эмоциональному «ОБОЖАЮ!». Поначалу она обижалась на нашу кличку, но потом привыкла, а заодно привыкли все родные и близкие, включая и дальних.

Я набрала её номер и понеслось.

– Ты представляешь, мне свалился с неба билет на концерт Анны Нетребко, у Маринкиной подружки Ритки муж запил, я его обожаю, ну надо же так вовремя напиться, поэтому она пойти не может, и я-а-а-а-а-а-а, – она запела тоненьким голоском изображая певицу, – пойду на её концерт, который будет в Кремле, у неё юбилей, всего полтинник, какой восторг, – она говорила без точек и запятых, лучистое счастье сыпалось прямо из телефонной трубки мне в ухо.

– Расскажешь потом, рыбка моя, – проворковала я, отжимая мокрые волосы, оставшиеся на голове в мизерном количестве после коронавирусной болезни. Я прекрасно знаю, что Обожалка не зловредная, не завистливая, не злобная, а просто эмоционально заряжена за троих. Видимо, кому-то не досталось чувств и эмоций, а ей отсыпалось за них.

С Юлькой мы познакомились в женском туалете научно-исследовательского института лет тридцать назад. Осматривая себя перед зеркалом, я заметила её виртуозный самовяз кофточки из недорогой шерсти, а поскольку я разбиралась, где, что и почём, активно экономя небольшие деньги собственной зарплаты младшего научного сотрудника, то без всякой задней мысли восхитилась и её виртуозностью, и её экономией:

– Какая милая вещь, из дешёвенькой шерсти?! – небрежно бросила я, нисколько не ожидая негативной реакции.

На что обиженная Юлия воскликнула:

– Да! Из недорогой! И что!? – и дерзко с вызовом уставилась на меня.

Мы были молоды и прекрасны. С тех пор мы не расставались.

– Крайности рождают гениев! Безумный, он же гениальный, разве это не две стороны одной и той же медали? Возьми фильм «Парфюмер», какой жесточайший гений! – Юля блистала глазами и жала моё предплечье. Мы всего лишь гуляли по маленькому осеннему перелеску. Она вдыхала запах прелой листвы и восхищенно и мечтательно говорила:

– Вот такие бы были на свете духи́, я бы обязательно их приобрела…Какой нежный ностальгический аромат ушедшего лета…

– Дорогая моя Обожалка! Помнишь, когда летом ты вытряхивала из кроссовок листья и семена полыни, ты перетирала их в руках, вдыхала аромат и твердила эти же слова? «Ах, если бы были духи́ с таким вот ароматом, я бы обязательно их купила!», – я передразнила её тоненьким, мечтательно приторным голосом, – и я так и не поняла, то ли ты вдыхаешь запах полыни, то ли духан застарелых кроссовок!!!

– Какая ты, Катя, злопамятная и занудливая! – её восторг частенько гасился моим «холодным душем», но ненадолго.

Я боялась, что Обожалка позвонит мне ночью после концерта Нетребки, и выключила телефон, чтобы спокойно на старости лет доспать до утра и не спугнуть свой жиденький сон, всё более и более нежный, и хрупкий, и с каждым годом такой драгоценный и необходимый.

Она позвонила на следующий день. Её обожанию не было предела. От подробностей и восторгов даже у меня покатились мурашки по коже, и мысленно я прослушала всех исполнителей-участников концерта, от Пласидо Доминго до Чечилии Бартоли. Мы немного всплакнули от чувств, и тут я вставила свои пять копеек:

– Ну не будешь же ты расстраиваться, что юбилей Нетребки отпраздновали, через десять лет ей жахнет шестьдесят и, возможно, чей-нибудь муж опять нажрётся, тут тебе и билет!

– Ты, Катерина, невыносима! С тобой невозможно серьёзно разговаривать. Откуда в тебе эта ироничная сатира с юмором? Пойми, такое бывает раз в жизни. Вот у тебя, быть может, не будет никогда! – обиделась Юлька и повесила трубку.

Через полгода у Обожалки обнаружили рак и срочно прооперировали. В палате лежали шесть женщин разного возраста, от двадцати пяти до восьмидесяти пяти лет. Все с разницей в два-три дня были разрезаны и зашиты, поэтому все как одна одинаково медленно начинали ходить, держась за стены, у каждой спереди висела дренажная ёмкость с кровавого цвета лимфой, всем было больно, все размышляли о печальной перспективе, и каждая надеялась на чудо. Все начинали новую жизнь.

Когда я приехала навестить Юльку в больнице, наступил глубокий вечер. Совсем скоро прекращались визиты, и я очень торопилась. Полутёмный коридор с освещением на сестринском посту казался бесконечным. Палата в конце коридора с полуоткрытой дверью подозрительно странно издавала звуки музыки. Подойдя поближе, я с удивлением услышала сонату Бетховена № 17 «Буря». Музыка неслась валом, сметая всё на своём пути, и мне показалось, что палата пуста. Я заглянула в приоткрытую дверь и обнаружила всех, кривых, качающихся и дрожащих женщин, около Юлькиной кровати. Музыка неслась из её телефона и подходила к финалу. Прозвучали последние аккорды. Пожилая женщина, присевшая на край Юлькиной кровати, сказала:

– Никогда такой какофонии не слышала! А понравилось всё-таки. Мой муж в тюрьме сидел полжизни, а я его ждала. Так он как услышит какой оркестр, да ещё увидит, что с дирижёром, так сразу выключает. Говорит, дармоеды они. А частушки любил, – тут она перешла на шёпот и, видимо, частушку пропела. Палата взорвалась дружным хохотом, а Юлька воскликнула:

– Как я обожаю частушки! И Бетховена тоже!

Одна из женщин, высокая, худая, сутулая, пропела скрипучим голосом:

 
Когда были две груди,
Муж шептал: «Не уходи!»
Одна теперь осталася –
Я на фиг ему сдалася!
 

Взрыв хохота прервала медсестра, принесшая поддон с множеством шприцов.

– Уколы, уколы, девочки! Давайте попы.

Я окликнула Юльку. Она вышла в коридор, похудевшая, бледная, с синяками под глазами, полными искрящегося необъяснимого лучистого веселья.

– Я думала, вы тут страдаете, а вы ржёте, как лошади.

Юлька задела дренаж, и по едва мелькнувшей гримасе я поняла, как ей больно.

– Катя, ты устала? После работы тащилась на другой конец города! Береги себя! Что привезла? Корюшку? Вот чудо. Обожаю!!! – и она затараторила о том, какие тут чудесные врачи, какие добрые медсёстры, ну и что же, что столько человек в палате и туалет в конце коридора и один на тридцать человек, зато весело и все друг другу помогают. Неловко шевеля оперированной рукой с удалёнными лимфоузлами, она очистила корюшку и с причмокиванием съела, изобразив на лице свою главную черту – ОБОЖАНИЕ жизни на земле.

Одинокий стул

Не прошло и сорока лет, как я почувствовала наконец, что путешествовать надо в одиночку, а не тащить с собой элегично настроенных, замедленных как мысленно, так и физически, подруг, пребывая в постоянном ожидании последних, забывающих то одно, то другое.

Моя привязанность много лет, что мы встречались после моего неудачного брака и развода, по-прежнему пребывала в женатом состоянии, и ожидание его свободных минут меня настолько удручало, что терпение иссякло, и я поняла: вот она, настоящая свобода и мысли, и тела, и души! Экскурсионные поездки на выходные или путешествие в отпуск преобразили мою жизнь, насытив её спокойствием, познанием истории городов и местечек, где мне удалось побывать за эти пять лет счастья. Подсчитывая как-то на досуге количество городов, городков и мест, где я побывала, изумлению моему не было предела. Почти семьдесят с небольшим хвостиком, если я чего-нибудь не забыла или не пропустила!

Нельзя сказать, что я одинокий бирюк и терпеть не могу людей и общество. Мне хватало мимолётных общений в пути, когда к вечеру каждый возвращался в свою каюту или гостиничный номер и больше не беспокоил меня. Отдельные знакомства оказались по интересам и темпераменту значительно ближе, чем некоторые родственники, и мы продолжали переписываться в интернете и даже иногда встречаться, тем более что я живу в Москве, а через этот город пульсирует вся Россия.

Поездка в Энск настолько грела душу, что я невольно улыбалась сама себе и своим мыслям. Капризный великовозрастный мальчик изводил свою мать, а я, глядя на него, думала: какое счастье, что мои дети уже выросли!

– Я перфекционист! – капризно вещал мальчик, – мне не нравится это, и вот это есть я тоже не буду! Я хочу…

Какие слова выучил, думала я, дать бы тебе по попе или по шее – и всё бы сразу наладилось. Я ХОЧУ, ХОЧУ, ХОЧУ – только и слышишь от всех и каждого! Хотя я сама ни по попе, ни по шее детям почти не всыпáла. Наверное, дети раньше, как говорят старики, были другими. Рассмеялась сама себе: вот и я стала рассуждать, как бабушка. «Я хочу!» Эти слова родители слышат с утра до вечера. Я слышала эти слова беспрерывно и от бывшего мужа тоже. Почти двадцать лет в браке, а совсем не помню, чего же всё-таки тогда хотела я́? А чего хотели все вокруг… Эта смесь их желаний превратилась в моём мозгу в бесконечный компот, выливающийся из чаши изобилия, и нет ему конца и края.

Наступил тот момент моего осмысления мира, который называется классикой вечных истин. Омар Хайям в каком-то 1000-ом году от Рождества Христова произнёс знаменитые строки, увековеченные на бумаге: «…ты лучше голодай, чем, что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало…». Прошли не то что века – тысячелетие, люди осмысливали или не обращали внимания на эти слова, и мне потребовалось сорок лет жизни, чтобы душа моя обрела смысл этих строк.

Я вышла на палубу, подальше от визжащего перфекциониста. Наш теплоход подходил к Валааму. Кучевые облака превратились в чёрно-серые, порывы ветра усилились. Дождь хлынул внезапно и обильно. Его шум восхитил моё сердце. Хотелось слушать и слушать эти шуршащие порывы музыки природы.

На палубе, кроме меня, ни души. Поскорей запечатлеть этот кусочек многообразия моментов жизни! Я достала смартфон. Одинокий пластмассовый стул у лееров верхней палубы, оставленный, видимо, таким же любителем Омара Хайяма, как и я, смотрел в бушующую воду.

Сверкнула молния с последующими литаврами грома. Я ощутила такую любовь к этому одинокому стулу, как будто это живое существо мне было послано Богом. Боже мой! До чего я дожила? Мне со стулом лучше, чем с живыми людьми! Я прицелилась на бушующий пейзаж волн и дождевых струй, и вдруг стул под воздействием ветра медленно вполз ко мне в кадр и задумчиво остановился. От неожиданности я остолбенела. Его мокрая, исхлёстанная дождём спинка развернулась, и одинокий стул сидением вперёд пошёл ко мне навстречу, мокрый и несчастный. Он позировал, как фотомодель на подиуме. Повинуясь неведомому движению сердца, я пошла под ливневый водопад, подхватила это несчастное создание и принесла под навес. Смех душил меня. Снимая в каюте мокрую одежду, я расплакалась, потом снова рассмеялась и пошла на ужин в ресторан в прекрасном расположении духа.

Теперь у меня есть Стул или другие живые Вещи, с которыми мне будет хорошо.

Оля

Перелистывая страницы книги о Новом Иерусалиме, обнаруживаю фамилию основателя Государственного историко-художественного музея «Новый Иерусалим». Это последнее название часто переименовывающегося за годы своего существования хранилища исторических и церковных ценностей. Архимандрит Леонид (Кавелин) в 1874 году в трапезной палате Новоиерусалимского монастыря создал музей Патриарха Никона – первое название собрания памятных предметов монастыря. Это было началом сбора коллекции будущего огромного хранилища произведений, пополняющих первую опись музея. В то время, когда о новом здании музея ещё не было и речи, мы бродили по трапезной и не представляли, что основателем был дядя нашего сотрудника Института биофизики МЗ СССР Щебланова Виктора Ювеналиевича.

С тех пор миновало каких-то тридцать лет. Теперь огромное здание, построенное в стилистике «зелёной архитектуры», вмещает сразу несколько выставочных проектов и несколько тысяч посетителей. Бывшая трапезная, в которой столько лет ютился музей, исполняет другие функции.

Посетив в прошлом году выставку Малевича, мы с настроением отправились на новую экспозицию семейства Брейгелей, дополненную фламандскими и голландскими их современниками, никогда не выставлявшимися в России. Хоть апрель и весенний месяц, но холодом дышал, как февраль. Пронизывающий ветер бодро подгонял нас к входу в музей.

Команда из пяти человек – я, моя сестра, её подруга Марина с мужем и подруга подруги – перезнакомились и рассредоточились по залам музея. Брейгели старшие и младшие щедро поделились с нами картинами своего быта и мировосприятия. Практически сразу сформировалось представление об эпохе и характерной прослойке общества, их жизни и заботах. Под впечатлением увиденного мы притихли и умиротворённо приземлились в буфете.

Перекусив прихваченными с собой бутербродами, фруктами и шоколадом, мы отправились в обратный путь.

На удивление внезапно разогнанная хмарь от порывов ветра расступилась и ослепительно-яркое солнце осветило весь Ново-иерусалимский монастырь. Белоснежные облака оформляли сверкающий золотом купол, красота открывшегося пейзажа казалась нереальной.

Подругу подруги звали Оля. Меня поразила эта милая женщина, доброжелательная и застенчивая. Немного бледная, без косметики. Правильные черты лица и необыкновенное тепло глаз. Интеллигентность в общении. Слушает, тихо отвечает, внимательно смотрит. Увлекается графикой. Рисует. Её подруга Марина позже прислала мне рисунки собаки, сделанные рукой Оли. Милый пёс, видимо, французский бульдог, преданно смотрел в глаза хозяйке. Иногда, когда он отворачивал мордашку, Оля рисовала его пухлое тельце в разных позах.

Коллекция Валерии и Константина Мауергауз «Младшие Брейгели и их эпоха, нидерландская живопись Золотого века», лихо сформированная хозяевами за последние двадцать лет, умиротворяюще подействовала на нас. Надо же немного «повладеть супермаркетами», чтобы потом накопить на Брейгелей, не каждому дано. Мы почувствовали и воочию убедились, что человек не меняется. 1520 год на земле или 2020 – не имеет никакого значения. Люди лгут, льстят, воруют, чревоугодничают, но хотят праздника в жизни и иногда делают его себе и бесконечно трудятся, надрывно и тяжело, на всевозможных поприщах.

Расслабленные и погруженные в себя, мы возвращались домой. Прощаясь у метро, Оля вложила в мой карман мешочек с конфетами, которые объевшиеся мы уже не хотели попробовать. На удивление, эти Питерские конфеты фабрики Н.К. Крупской стали моими любимыми. Странные торговые обстоятельства почему-то лишили столицу этого лакомства, и я покупала эти конфеты в подмосковных маленьких городках, где их было вдоволь.

Часто вспоминала милое лицо Оли и её необыкновенное обаяние.

Вижу как будто сейчас картину «Букет цветов в глиняной вазе» 1599 года рождения, около которой долго стояла Оля. Яна Брейгеля-старшегоза страстное увлечение цветочными натюрмортами прозвали Бархатным. Букет невероятный. Цветы собраны из разных времён года и в этом – парадокс сюжета. Тюльпаны, лилии, розы, ирисы, нарциссы и колокольчики вместе в тугом букете поражают своим реалистичным разнообразием. В полумраке зала на освещённом полотне художника ярко виден профиль Оли. Её задумчивое лицо прекрасно и спокойно. Удивительным теплом веет от маленькой фигурки, в то же время некая сдержанность говорит об океане внутреннего мира. Каждый из нас – вселенная со своими звёздами и бездной, с витиеватыми противоречиями и философским спасением от суеты с помощью литературы и искусства. Это полотно Яна Брейгеля с цветами целого лета, с профилем милой женщины почему-то осталось в моей памяти.

Ничего в общем не мешало мне позвонить и встретиться с ней, но быт, как всегда, затягивает: мешали то дела, то случаи. Казалось, ещё есть время, ещё всё впереди. Однажды в ясный сентябрьский день я спросила у сестры:

– Как там Марина?

– Всё хорошо, – ответила сестра.

– А как Оля поживает? Вспоминаю её часто, всё не решаюсь позвонить. Мы ведь не близко знакомы. Её угощение стало моим любимым. Теперь только Питерские конфетки ем, – мне хотелось продолжать говорить об этой женщине и как можно больше узнать о ней, но я натолкнулась на тяжёлый взгляд сестры.

– А Оля умерла. В августе. От скоротечного рака.

* * *

Шок от этой новости сразил меня. Задушили спазмы слёз. Я не могла вымолвить ни слова. Между этой печальной новостью и нашим лучезарным походом миновало всего четыре месяца.

Я открыла наброски французского бульдога, сделанные рукой Оли, и почувствовала сердцем, душой, кожей, как неисповедимы пути Господни!

Отцы и дети

Мысли двадцатилетней соседки, курящей на балконе Dunhill в полдевятого утра (ещё спать не ложилась):

«Как все задолбали! Хватит спать! Иди, учись! Почему не сдала экзамен? Хватит скакать с подругами до полуночи! Иди, работай! Ты нашла работу? Когда найдёшь? Не кури. Не пей вина, а водки – тем более!

Соседи снизу задолбали: не шуми по ночам! Соседи слева заколебали – дымом от сигарет тянет им, видишь ли, в квартиру, музыку сделай потише… А курить вообще нигде нельзя: ни в подъезде, ни на балконе, ни в коридоре, а где курить-то???

Мишка не звонит… Я тоже звонить не буду. Ещё час-другой потерплю, а там посмотрим. Данька супер, но жмот ужасный и хвастун.

Уже третий раз вижу с балкона одну и ту же картину в доме напротив: старый пень тащится на работу и, выйдя на улицу и задрав голову, машет своей старой пнихе, которая на пятом этаже торчит на балконе и благословляет его вослед. Он, кстати, уже в который раз забывает дома свою клюку, и его бабка выбрасывает её ему с балкона. Сегодня не исключение: клюка затерялась в сугробе, и дед, осторожно ступая, немного порылся в снегу. Не шлёпнулся, молодец! Выполз из сугроба.

О, вот и мама звонит!»

– Да, мам, всё нормально. Кто сказал? Ничего такого. Это неправда. Почему рано встала? Да, иду на собеседование по работе. Что говорила? Что в 15 часов. Это другое собеседование. Не волнуйся. Всё нормально. У меня ночует только Юля. Да, только Юля. Какие мужские голоса? Это Юлин друг, Гоша. Он сейчас уходит. Куда, куда? На работу. Пока. Целую.

«Ё-моё! Пора спать идти» (зевает долго и многократно).

* * *

Мысли деда, профессора, доктора биологических наук, идущего читать лекции по биологии в Московский государственный университет:

«К лекции подготовился. Хорошая тема: круглые черви. По биоэтике тоже актуальная темочка: «Воспитание нового поколения с бережным и ценностным отношением к природе, окружающей среде в процессе экологического образования», но иллюстративного материала маловато… Всегда так, когда новый курс готовлю. Времени не хватает.

Вон девчонка на балконе курит. Холодно, а она без пальто. Дурочка, заболеет! Наш сосед Кирилл то же самое делает. Двадцать лет, а ума всё нет. Не работает, не учится, пьянки, гулянки, мордобой с кровавой юшкой и сигаретный дым коромыслом. Потом звонит в дверь:

– Сергей Петрович, у вас нет нурофена? Екатерина Ивановна, не дадите постного масла и… хлеб кончился. Может, какую книжку почитать дадите, по психологии или философии?..

Иди, мальчик мой, наведи порядок в доме и в голове, начинай трудиться. Превращайся с помощью труда из обезьяны в человека. Чехова читай – всегда актуален. Надо бить в колокола! Милохин Даня – кумир миллионов, но есть, есть хорошие ребята. Сколько приходят на кафедру с желанием трудиться. Лентяев тоже много. Заплатят за учёбу и не посещают. Не учатся. Думают, всё с рук сойдёт за деньги. А мы наставили лентяям двоек. И что? Теперь могут кафедру премии лишить… Жена говорит, что мы молодцы! Боремся за знания у нового поколения, а не за деньги, но премия при нашей зарплате всё же нужна-а-а!..

Вчера мой друг, патологоанатом из Склифа, так заработался, что ушёл домой в окровавленных ботинках. Его в метро и задержали. Да ещё душок алкогольный после принятия в конце рабочего дня. Еле объяснился с органами. Я тоже хорош. Надел джемпер задом наперёд и весь день он меня душил, что значит Катенька не осмотрела меня перед выходом на работу и не дала в руки клюку, а то колено совсем не работает!!!»

Профессор вошёл в метро.