Текст книги "Бриллианты из Якутии"

Слуховой аппарат

Маргарита Максимова и Марина Кузьмина в далёком 2005 году издали милую книжку «Сад с выдумкой и любовью». Ещё масштабно не распоясались миллионеры с высокими заборами, не выплеснулась на садовые шестисоточные участки кипарисово-хвойная ландшафтная plener, пронизанная воздухом любви к природе и красками солнечной Италии. Экономия средств с целью украсить сотки как можно чудеснее и ярче, при этом использовать не экзотику иностранных красот, а лишь местную флору, устойчивую к «то высохнет, то вымокнет», была актуальна всегда.

Ознакомившись с этой чудесной литературой, мы тотчас же среагировали на последнюю главу книги «Компост, да не прост» и, выполнив все указания в соответствии с данными рекомендациями, воспроизвели эту чудесную систему создания перегноя:

– в первую яму сыпем отходы, скошенную траву и т. д.;

– вторая, прошлогодняя, зреет и готовится;

– третья, с уже готовым перегноем, разбирается для подкормки сада и мизерного огорода.

Мило, очень мило. Никакой навоз не нужен. Всё своё, как писал Высоцкий, «…и бельё, и жильё…».

Постепенно и кипарисы, и туи, и другие хвойники нарисовали нашу архитектуру сада, превратив шесть соток в райское место, радующее глаз и тренирующее тело, так как каждый знает, «как прекрасен физический труд на воздухе!». Кавычки даны неспроста. Борьба за красоту с сорняками присутствует не только в огороде, но и в саду тоже.

* * *

Мой девяностотрёхлетний отец понимал стоимость жизни человека, так как пережил сталинские репрессии, потеряв отца и всех его и своих братьев в 1937 году, войну, которую судьба застала его на Дальнем Востоке в 1945 году на службе на подводной лодке, хрущёвскую «оттепель», обложившую налогом каждую яблоню плодоносящего сада. В его понимании трудиться нужно только там, где есть урожай, который можно съесть. Его деревенское детство выработало бесконечную любовь к труду. Основной безумной страстью его души и тела была прополка грядок с клубникой, огурцами, морковкой, а также кустов смородины, малины и ежевики. Поскольку этого всего в нашем обиходе было мало, ему волей-неволей приходилось довольствоваться прополкой клумб и рабаток с цветами и декоративными кустами, так как не пропалывать он не мог.

С течением времени каждый из нас знает, как непросто встать на коленки и подняться с них, распрямить спину, повернуть голову. Но бывший чемпион по вольной борьбе Дальнего Востока, морской офицер, участник войны и ветеран труда, ушедший на пенсию в восемьдесят пять лет, несмотря на эти мелочи, упорно, кряхтя от сбоя в гибкости и подвижности скелета, продолжает неусыпно и упорно, несмотря на наши предостережения, пропалывать, пропалывать и ещё раз пропалывать, стоя на четвереньках и получая от труда удивительное удовольствие. Такого упорства и счастья в труде я, пожалуй, не встречала.

Иногда наш процесс омрачался неподдающимся корнем сорняка или, что наиболее драматично, потерей в траве слухового аппарата. Тут бывший морской офицер вспоминал нецензурную лексику военно-морского флота, и мы в срочном порядке всей многочисленной семьёй искали этот чёртов наушник и, слава богу, находили его неподалёку от чемпиона по вольной борьбе.

В этот день, когда отец оценил наш многолетний метод образования компоста и, пересыпая сорняки в принимающую кучу, набирал чёрную, роскошную землю из созревшей и подсыпал в прополотые прогалины, произошла эта традиционная неприятность.

Услышав доносящуюся из сада военно-морскую брань, с особенным пристрастием повторяемую и с неслыханными добавками, мы бросились к месту происшествия. Многочасовые поиски наушника ни к чему не привели.

– Это же ВидексКлеар 330, сэ3 эм, – горько произносил отец, – не какой-то там Сименс Эконом!!! Эти наушники сорок восемь тысяч стоят со скидкой!!!

Мы пытались его успокоить, но глухому было по барабану, что мы говорим. Он не слышал нас. Его горе было неподдельным. Мы сочувствовали ему, как могли, но день был омрачён.

Отец засобирался домой. Я вручила ему деньги на новый слуховой аппарат WidexClear 330 c3-m, но до того, как слуховой аппарат прибудет к хозяину, нужно ждать в этом маленьком городе несколько дней, а может, и недель. Всё это время пожилой человек будет обретаться в тишине своего тела и мучиться оттого, что никого не слышит, и страдать от вакуума жизни. В эти минуты, отрезанный от звуков, он как будто гаснет. Приходит некое равнодушие и тоска. Прополка не приносит того кайфа, как со звуками мира – звоном комара, жужжанием пчелы или шмеля, криками правнуков, драматическими монологами актёров в известных наизусть старых фильмах: «Дело было в Пенькове» и других… Связь без звука исчезла.

Слава богу, слуховой аппарат привезли через три дня. Жизнь наладилась. Ура!!!

* * *

Прошло почти два года. Сегодня такой чудесный августовский день. Бушующий сад стал ещё краше, чем был. Страшные события на Украине будоражат душу и страшно вообразить, что где-то совсем недалеко льётся людская кровь каждый день.

– Смотри, что я нашёл, – крикнул муж, размахивая рукой.

Я подошла с интересом и любопытством. Когда-то при освоении нашего девственного участка мы выкорчевали около ста сорока берёзовых пней, нашли лошадиную подкову, которая до сих пор висит над входной дверью нашего домика, бутылку водки и пустую, очень хорошую эмалированную кастрюлю. На ладони мужа лежал слуховой аппарат WidexClear 330 c3-m, почти как новенький, выкопанный из кучи с готовым перегноем, куда, видимо, вытряхнул его отец вместе с вездесущей снытью. Мы стояли и печально смотрели на этот кусочек пластмассового изделия, вспоминая события трёхлетней давности. Нам казалось, что это было давным-давно. Столько всего случилось и в семье, и в стране!..

* * *

Отец умер от ковида позапрошлой осенью.

Старое письмо

«Только старые дураки ковыряются в прошлом! Молодость летит вперёд на крыльях любви», – подумала Нина Петровна и решительно набрала номер из давно минувших дней.

Хорошая память здесь ни при чём. Здесь царит архив записей на бытовой электронике под названием «мобильный телефон», иначе откуда бы она могла вспомнить давно забытый номер телефона Елены!

– Лена, привет! Как дела?

– Боже мой! Ниночка, я тебя узнала! Как говорится, сколько лет, сколько зим!

– Ты знаешь, я случайно оказалась около твоего дома, если есть минутка, не выпить ли нам чашечку кофе? Хотя сейчас пьют какими-то огромными бумажными стаканищами, а не чашечками…

– Ой, я не дома… Я с внуками в Красногорске, – и она пустилась в описание талантов своей Анечки, ума и находчивости Кирюши, изложение хлопот по доставке детей к месту тренировок, танцев, уроков китайского языка и упражнений по скалолазанию.

Нина желала только одного: чтобы не коснуться болезней, от перечисления которых с методами их лечения и медикаментозными изысками погибнет вся прелесть беседы, если она, конечно, состоится. Лену позвали пить чай. Нина почему-то облегчённо вздохнула.

Всего каких-то двадцать лет прошло, а метаморфоза окружающего мира и преображение внутреннего содержания каждого индивидуума, особенно молодёжи, так разительна, что кажется, будто ты вынырнул из далёкого-далёкого прошлого, которого на самом деле и не было никогда. Всё, что ты помнишь, это исключительно фантазии твоего не совсем здорового воображения, тем более что по современным теориям оценки уровня здоровья человечества полностью здоровых людей практически не существует.

Нина оказалась на этой улице совершенно случайно, хотя давно знала, что ничего случайного на свете не бывает. Приятельница привезла ей в эту точку соприкосновения докторскую диссертацию её отца, которая каким-то чудом отыскалась в уничтожаемых нынче библиотеках никому не нужных бумажных книг. Перед выходом на встречу взгляд упал на письмо, обнаруженное вчера среди бумажного хлама и взволновавшее Нину Петровну. На конверте почтовый индекс Рима, а в конверте – кусочек жизни. Прошлой жизни. В соприкосновении с чудесным человеком великой души и человеческих качеств. Она взяла письмо с собой.

Когда приятельница ушла, папка с диссертацией, выпестованной умом, душой и рукой отца, грела руку. Бывают неожиданными, незапланированными такие моменты жизни, когда выплывает, напоминая о себе, твоё прошлое и, что странно, чем старше, тем чаще происходят такие мгновения погружения в давнюю историю твоей жизни.

Нина вошла в кафе. Теперь уже нет ограничений по расстоянию между людьми, дистанцию соблюдать не требуется. Коронавирусная пандемия пошла на спад. Ненавистные маски рекомендуют, но не требуют. Кафе почти пусто. У окна, выходящего на стоянку автомобилей, прижался столик для одного посетителя. Нина заказала чай, чизкейк и без всяких мыслей смотрела в муть серого дня за окном. Кто-то включил тихую музыку. Сквозь панцирь прожитых лет в этот настоящий, окружающий мир просочилась мелодия из прошлого тысячелетия, которую некто в этом современном кафе непонятно каким образом откопал, и она ему приглянулась. И он её озвучил именно в 16 часов 32 минуты, когда Нина Петровна, сидя за столиком, отпила глоток чая.

– Среди миров, в мерцании светил… – пел Александр Суханов, бард из юности Ниночки Петровны. Она достала конверт с письмом и ещё раз перечитала его:

* * *

«Наша ненагляднейшая и драгоценнейшая Ниночка!

Как тебе танцуется в Сан-Франциско, пока мы тут поём в Москве? Наши девушки прямо-таки обзавидовались.

Узнал про оказию и спешу воспользоваться.

Новостей немного: вернулся из санатория, где все мои показатели оказались улучшенными Серёжиными. Так до настоящего времени я не раскрылся, считался там Сергеем Юрьевичем Наседовым, 1955 года рождения. Даже Герою, который жил со мной в комнате, я не сознался в подлоге. Герой был этапирован вместе с четырьмя пятыми состава санатория из-за несвоевременной оплаты социальных органов. Бедняга!

Петька, сын, сдал все хвосты за третий курс, кроме одного, самого пушистого. На один из самых трудных экзаменов он (по моему совету) взял даже водку, но принимала женщина, он не рискнул её осчастливить и не сдал экзамен. Водку принёс обратно. Вечером того же дня пришла замёрзшая жена Лиля по кличке Зосрин, злая к тому же, выпила больше половины и тут же легла спать. Последним пришёл я, разочарованный перспективой взять (по просьбе Губарева) кучу материалов (в том числе диссертацию Гарцева на рецензирование) в санаторий и пахать там без остановки. Увидел угощение и немного отпил. Утром проснулся от вселенских поисков. Зосрин вместе с Петькой хлопали дверцами шкафов в поисках бутылки, чтобы идти на следующий экзамен. Я быстро набрал воды из крана в пустую тару (не было времени и желания разбираться) и уехал опять в санаторий. Презент ушёл, видимо, по назначению. Я до последнего времени ждал последствий, но, кажется, пронесло.

На работе у всех как-то одновременно закончились деньги. Поэтому общее настроение и энтузиазм снизились. Тебя и в связи с этими моментами для коллектива не хватает – своими открытыми и чётко ориентированными выпадами ты бы обязательно подняла тонус у общества.

Сейчас обратная ситуация: тебя занимать и веселить едет экспедиция на целых три месяца. Я почему-то уверен, что с их приездом уйдут даже малые признаки депрессухи и целый ряд известных событий получит совсем другую окраску.

Когда (нечасто, правда) после общего отъезда из санатория становилось слишком лирично, я доставал любимые кассеты с музыкальными номерами и одним выступлением знаменитейшего (для меня) артиста, читающего поэму, очень грустную, но романтически светлую, с обязательными радужными перспективами.

В отличие от многих, мне удалось выполнить данное себе обещание и сходить в Пушкинский на «100 картин из 100 музеев мира». Очень хвалю себя за это, так как получил существенно больше, чем ожидал.

Периодически получаю письма от Сегала и панические телефонные звонки, посвященные нашему «ужасному» положению. Настаивает на немедленном моём отъезде к нему, даже денег на дорогу выслал, считает, что как-нибудь вместе проживём. Променял мужик Москву на Израиль. Это очень странно, так как я ему даже отдалённо не жаловался, а об отъезде не может быть и речи. В понедельник закончу ТЗ для возможных заказчиков, в среду – ещё одно, для других. Где-нибудь да пройдёт.

Мы с Танюшей и Сергеем воспользовались твоим приглашением, съездили к тебе на дачу за грибами. Причём Серёга нашёл около пятидесяти белых, маленьких и прелестных, прямо напротив калитки. У них изменения небольшие. Танюша, если успеет, завтра передаст письмо Ольге.

Завтра с утра твои единомышленники через Думу пытаются протащить закон о запрещении всех информационно-энергетических экспериментов с людьми. Мы с Губаревым будем там отстаивать наше направление и хвастаться. Если успею, то припишу, чем закончились дебаты.

Интересно, на кого похож верблюд из вашего зоопарка теперь?

От всех огромный привет! Серёга с письмом ещё не подошёл. Зато пришла Лена. Её две недели не было, злющая!!!»

Приписка Лены: «Врёт он всё, как всегда!»

Приписка: «Неправда ваша!» и роспись Игоря.

* * *

Это старое письмо нашло своего адресата через Францию в арабскую страну, куда мусульмане благоговейно совершают хадж, и куда судьба занесла Нину Петровну по месту работы мужа на целых пять лет. Сотрудники лаборатории, где трудилась Нина, практически не имели возможности общаться даже посредством писем, а мобильная связь тогда только зарождалась. Нина хорошо помнила и Лилю, и Петю, и Танюшу, и Сергея, и Губарева, и Сегала, – всех этих очень близких и родных людей Игоря Ювеналиевича. Неутомимый юмор и ирония автора письма, его интеллигентная доброта, полное отсутствие злобы и зависти объединяли вокруг множество всякого народа. Казалось, его научная карьера неисчерпаема, его общение так обширно, активно, позитивно, что такие люди должны жить вечно, но…

Он пребывал на даче на удалённой работе из-за пандемии. В разгар пандемии ему пришлось приехать на совещание в институт всего на один день, и этого хватило, чтобы судьба его была решена. Нина Петровна помнила его звонок из больницы за четыре дня до смерти. Хриплым низким, тяжёлым, рокочущим голосом он сообщил, что его выписывают, и просил прислать ему картинку рекомендованных физических упражнений по восстановлению после коронавирусной пневмонии. Нина Петровна тяжело и мучительно перенесла этот недуг ещё весной и рассказывала ему, что у неё есть комплекс упражнений, простой, незатейливый, но результативный.

– Не могут тебя выписать! Этого не может быть!!! Не может быть! Не может быть! Конечно, я пришлю. Нет вопросов! – это был последний звонок, последняя беседа. Потом – реанимация. И всё.

В каждой строке письма царил Игорь, его облик, улыбка, его общение в быту, на работе, на отдыхе, с родными и друзьями, его душа, его энергетика.

Когда-то много лет Лена работала, дружила, тесно общалась с автором этого старого письма. Она, возможно, знала его хорошо, хотя теперь можно сказать, что каждый живущий на земле не уверен, что знает сам себя, не говоря уже о друзьях, родных или вообще посторонних, которые в кулуарной тишине утверждают, что видят всех насквозь. Строчка «Врет он всё, как всегда!» написана рукой Елены…

За окном порыв ветра взметнул снежным вихрем белый протуберанец. Нина Петровна вспомнила, как Игорь Ювеналиевич рассказывал о поездке к другу по МГУ в Израиль, к Саше Сегалу, как он возил его в коляске по музеям и на прогулки, потому что Саша плохо ходил… Вспомнила подробности сбора грибов на её даче, как они готовили шашлык, жарили грибы и смеялись, просто так, как дураки, потому что было хорошо вместе, как путешествовали на острова под Дубной и умирали со смеху над названием острова «Б»… Но почему-то не могла вспомнить, какая же поэма была его любимой.

Когда Губарев или ещё какой-нибудь сотрудник задавал вопрос «Почему?», на который не было в данный момент ответа, он всегда шутил «А потому, что мне темно с другими…».

За окном кафе выглянуло солнце, слабое, рассеянное. Его отблеск на припарковывающейся красной машине скользнул по полумраку кафе. Нина узнала женщину: это была Мила Паркова, тоже работавшая когда-то давно в лаборатории Ювеналиевича. Мгновенно набросила шубу и непонятно зачем выбежала к ней навстречу. Растерянные короткие фразы о жизни в ткани несущегося времени очертили жизненные рисунки знакомых женщин.

– В марте Сегал умер, – тихо сказала Мила, – мне Володя Саев позвонил, друг Игоря.

Порыв ветра сломал ветку липы, зацепившись за козырёк кафе, она качалась, как маятник, пока не упала на асфальт с характерным звуком упавшего твёрдого тела, как будто поставила точку в беседе двух женщин.

Нина ехала домой на трамвае через мост мимо берега реки, где когда-то в обеденное время знойными летними днями примерно с тринадцати до почти пятнадцати часов заведующий лабораторией Игорь Ювеналиевич возглавлял коллектив безмятежно купающихся в Москве-реке научных сотрудников и приговаривал:

– Как хорошо, что у нас река рядом с НИИ! Дай бог, завтра тоже жара будет! Хорошо бы учёный совет перенесли на утро! Купаемся, ребята, до опупения!!!

Теургия как поиск справедливости

Уже пять лет как первая красавица специализированного центра экстренной медицинской помощи «Защита» Елена Павловна Белых ушла на пенсию. О том, что именно она была все эти годы первой красавицей, Елена Павловна узнала из уст суровой на вид и резкой в обращении с сослуживцами заместителя заведующей отделом экономики Людмилы Петровны Зверевой. Елена Павловна все тридцать семь лет службы в Центре была абсолютно уверена в том, что Людмила Петровна её терпеть не может, но в момент увольнения неожиданно столкнулась в коридоре с противным экономистом и услышала фантастическую тираду:

– Елена, – свистящим шёпотом выдохнула Людмила Петровна и прижала Елену к стене, – я восхищаюсь Вашим поступком! Я бы так не смогла! Теперь самая красивая женщина покидает эти опостылевшие стены! Да ещё как красиво уходит! Ну, счастливо вам!!! – она обняла Елену и, почти смахнув слезу, удалилась.

На удивление противный экономист, коим Елена Павловна считала Звереву все эти годы, сразу превратился в душевного и понимающего человека. Какова психика животного: только погладят по спинке, почешут за ушком и дадут косточку, тут же возникает со-о-овсем другой коленкор!

Следует пролить некоторый свет на причину ухода Елены Павловны. В любом коллективе существует и процветает некая энергетико-биологическая любовь отдельных сотрудников к начальству. Эту любовь воспевали, проклинали, критиковали со времён египетских фараонов, а может быть, и ещё раньше. Завоевать любовь начальства, если не любовь, то некое расположение, возможно множеством путей. Самый известный – это подхалимаж, который включает и лизоблюдство (считается устаревшим), и жополизство (более современное, широко распространённое). Нелюбовь же начальства получить легко, просто и элементарно: только выскажешь своё мнение, несовпадающее с мнением руководства – вот вам и нет премии в этом ква-ква-квартале.

Так вот. Вызывают ничего не подозревающую Елену Павловну к директору. Без всякой тревоги и волнения она стремительной походкой входит в кабинет и видит там начальника отдела Бармаш Зою Семёновну, которая с напряженным лицом розового цвета пристально уставилась на Елену. Тут начинается ор на повышенных децибелах директора, и Елена с большим трудом, не имея возможности вставить ни единого словечка в свою защиту, понимает, что её оболгали с ног до головы. Причём абсолютно несправедливо, защититься не дают, децибелы директора нарастают, Елена, утопившаяся в омуте чужого дерьма, открывает рот как рыба на песке, хватает воздух в предсмертных судорогах, и в последний момент пред смертью говорит:

– Идите вы, Егор Фёдорович, на х. й! – поворачивается и уходит, при этом ей вслед кричат, что её ещё не отпускали, но ей уже всё равно. Это был практически последний рабочий день Елены Павловны в этом родном учреждении, которому было отдано тридцать семь прекрасных лет её жизни.

Если честно, она сама не ожидала такого стремительного увольнения. Ещё были и силы, и ирония, и задор, и профессионализм, но, очутившись один на один с самой собой, вспомнила, что её родной брат практически так же ушёл в отставку, когда его самозабвенно материл командир части, опять же – несправедливо. Он не смог сдержаться и тихо, но чётко отправил командира в это же самое место.

Заметьте, НЕСПРАВЕДЛИВО – вот важнейшее слово, смысл которого убивает страх, и человек становится отважным, идущим на смерть дерзко, без малейшего опасения и даже мыслей о последствиях! Потом все прекрасно знают, что в этом месте столько выдающихся людей уже побывало и неоднократно, не говоря уж о простых обывателях, что обижаться, право, смешно.

«Видимо это у нас семейное», – подумала Елена Павловна, совершенно уверенная в том, что завтра она найдет себе другую работу и всё наладится, но… Но никто не знает, что будет завтра!

* * *

Прошло три года. Елена Павловна так никуда и не устроилась. Несмотря на повышение пенсионного возраста, таких старых тараканов, которым уже 63+, никто не хочет лицезреть в коллективе. Информация с прошлой работы приходила к ней регулярно. Состояние дел на покинутом поприще оставляло желать лучшего.

И вот однажды Елене Павловне позвонил полковник в отставке Сидорчук и по страшному секрету сообщил, что Центр закрывают и передают в другое ведомство. Елена Павловна хохотала как сирена в послегомеровском сказании, постукивая рыбьим хвостом, а время от времени превращалась в крылатую деву и аплодировала крыльями…

– Что с Вами? – спросил растерянный Сидорчук, и Елена Павловна слышала, как он сопит в трубку.

– Дорогой Евгений Георгиевич! Дело в том, – Елена Павловна вдохнула побольше воздуха и на одном дыхании выдала: – Вы знаете, мне только сейчас пришла эта мысль на ум, я связала концы с концами. Когда я после института попала в научно-исследовательскую лабораторию и, поработав там годик, поспешно ушла в авиационный институт, в лабораторию № 35, то подразделение просуществовало только два года и сдулось. Исчезло. Закрылось. В авиационном я прослужила семь лет, но когда ушла в Центр экстренной медицинской помощи, лаборатория прожила только три года и её слили с другим подразделением, она тоже приказала долго жить. И вот теперь, когда мне пришлось уволиться из родных стен, которым я отдала столько счастливых лет своей жизни, Центр скончался на четвёртый год после моего ухода! Это магия, как оказалось, я невольно влияю на такие предметы, как мой бывший начальник, а так как он полный сундук, стало быть, является предметом, ну конечно, он к какой-то мере и человек, и его судьба оказалась в моих руках!

– Вы меня пугаете, – прошептал Сидорчук, икнул и распрощался.

Прошло совсем немного времени и на руинах Центра, переселённые в какие-то закутки и катакомбы, отдельные не сокращенные, не выброшенные на улицу, друзья Елены Павловны ещё праздновали свои дни рождения. Расфуфыренная Елена торжественно шла на юбилей Тамары Ивановны, бывшего начальника экономического отдела. Ей было страшно интересно посетить родные места. Посмотреть, на что стало похоже то, что ещё отходит в конвульсиях в мир иной. Нельзя сказать, чтобы она торжествовала, но некоторые элементы триумфа присутствовали. «Так вам и надо!» – думала она, но всё же немного печалилась, так как организаторские способности директора всё же присутствовали, и его детище, так нагло отжатое министерским закулисьем, вызывало печаль.

При подходе к дверям родного когда-то учреждения Елена Павловна увидела стоящую и поджидающую её Тамару Ивановну. Солнце слепило глаза, ласкало лицо и освещало огромные, выросшие за эти годы из крохотных саженцев голубые ёлки. Дорогу ей перешёл странный старикан с клюкой, в широченных штанах и долгополой куртке. Он злобно воззрился на Елену и вдруг зверски громко крикнул:

– Пошла на х…й!

Елена оторопела, замедлила шаг и посмотрела на Тамару. Дед размахнулся палкой и завопил прямо Тамаре в лицо:

– И ты тоже пошла на х…й!!!

Женщины застыли, а дед стремительно побежал к дверям Центра. Из стеклянной двери в это время вышел бывший заместитель директора.

– Пошёл ты на х…й! – осатанело крикнул старик в лицо заместителю и скрылся за дверями.

Все переглянулись, а заместитель грустно произнёс:

– Теперь у нас только таких сотрудников, видимо, принимают!..

Елена Павловна хохотала до слёз. Такого итога даже она не ожидала!!!

* * *

В вечерних сумерках, вспоминая прошедший день, Елена Павловна, прихватив толстый том «Анатомии Мудрости», чтобы рубануть парочку страниц перед сном, обнаружила Прокла Диадоха, древнегреческого философа, который утверждал, что теургия – это «сила, превышающая всякую человеческую мудрость, использующая дар предсказания и очистительное свойство посвящения». Елене Павловне Белых понравился термин «Теургия». Когда она вычитала, что он в том числе означает «божественную работу», то этот процесс преобразования её бывших мест труда показался ей не иначе как восстановлением справедливости. Порывшись в философских книгах, а именно такое в этот день было её настроение, хотелось прикоснуться к вечным истинам, ведь нет ничего нового на земле, как писал царь Соломон. Тут как тут Бердяев, русский философ, а не какой-нибудь до новой эры творящий, подлил масла в огонь души Елены Павловны: «Теургия – искусство, творящее иной мир, иное бытие, иную жизнь, красоту как сущее. Теургия преодолевает трагедию творчества, направляет творческую энергию на жизнь новую…».

«Ну так что же! Направлю-ка я трагедию невостребованного творчества на новые дела! Начну новую жизнь! Нечего ныть, нечего жаловаться, раз я обладаю магией преобразования, значит, ещё кое-что могу сделать! Так будем же бороться за СПРАВЕДЛИВОСТЬ! Она так редко торжествует! О, почти тост! Уже двенадцать ночи! Такое озарение не каждый день приходит!» – мысли Елены Павловны ликовали и бушевали в голове. Сон исчез окончательно. Она отбросила философию в сторону. Взяла увесистый том Эдуарда Овечкина. Просмеялась четыре страницы и уснула сладким сном. Под утро ей приснился агрессивный дед около входа в Центр, который, размахивая клюкой, как знаменем, тихо прошептал:

– Опять припёрлась!