Текст книги "История человечества. Россия"

Версия 1. Михаил Фрунзе умер в результате врачебной ошибки

Мы уже говорили, что анестезия плохо действовала на Фрунзе, чтобы приступить к операции, врачам пришлось ждать почти сорок минут. В те годы основными средствами анестезии были эфир и хлороформ. При использовании первого вещества оперируемый обычно засыпал через 17–18 минут, второго – через 11–12 минут. Менее опасным по своему побочному воздействию на организм является эфир, и поэтому анестезиологи обычно и применяли его первым. Так, собственно, и поступил врач Алексей Очкин – он дал Фрунзе в качестве наркоза 140 грамм эфира. Но пациент на него практически не реагировал.

В те времена анестезиология как медицинская специальность находилась в стадии зарождения. Собственно говоря, в случае операции на простых смертных функции анестезиолога обычно брала на себя опытная старшая медсестра. К Фрунзе, конечно же, подход был иным. Поэтому к операции, согласно воспоминаниям профессора Розанова, был привлечен «опытный наркотизатор, изучивший все нюансы хлороформирования», – ученик самого Розанова Алексей Очкин.

«Нюансы хлороформирования» упомянуты отнюдь не случайно. Хлороформ как анестезирующее вещество был более действенен, чем эфир, но и более опасен. Даже небольшая передозировка могла привести к сердечной недостаточности, а затем и полной остановке сердца. Так что Алексею Очкину, приступая к анестезии, необходимо было учесть множество факторов, чего, по мнению некоторых специалистов, он не сделал.

Очкин на момент операции был уже опытным врачом, ему, как и Фрунзе, было сорок лет. Но, еще раз повторимся, анестезиология не являлась его основной специализацией. Приступая к наркозу, он не обратил внимания на возбужденное состояние Фрунзе, который, откровенно говоря, боялся операции. Естественно, эмоции и возбуждение снижают действие наркотического вещества. А теперь представим себе ситуацию: Очкин хоть уже и опытный врач, но рядом с ним в операционной стоят лучшие медицинские светила страны. И все они смотрят на Очкина и ждут, когда он сможет усыпить пациента. Но тот не засыпает. Очкин начинает волноваться. После первой дозы эфира он дает вторую, но снова безрезультатно. И тогда врач решает дать больному хлороформ.

Как мы уже упоминали, хлороформ опасен сам по себе, смесь же его с эфиром вообще становится «взрывоопасной». И все это наложилось на суженные сосуды Фрунзе. По мнению специалистов, например того же Виктора Тополянского, Михаил Васильевич был фактически мертв уже во время операции, которую хирургам пришлось завершать в срочном порядке и после этого приступать к реанимационным мерам. Они позволили поддерживать жизнь пациента в течение 39 часов, но не более того…

Версия 2. Михаил Фрунзе был убит.

Если отбросить эмоции и сожаление по поводу безвременно ушедшего из жизни человека, то врачебная ошибка со статистической точки зрения – случай далеко не единичный. Михаил Фрунзе попал в число тех, кто умер из-за оплошности, незнания или халатности врача, – что ж, это печально, но это жизнь. Однако есть еще одно «околостатистическое» наблюдение – любая преждевременная смерть известного и влиятельного человека стопроцентно вызывает сомнения и подозрения в том, что она была не случайной. Не стала исключением и смерть Михаила Фрунзе.

Странных смертей в те годы было немало. Во время прогулки на моторной лодке утонул бывший заместитель Троцкого Эфраим Склянский. Причем произошло это в Соединенных Штатах, где он был по заданию АО «Амторг». От сердечного приступа скончался Нариман Нариманов, председатель ЦИК Закавказской СФСР (при этом упорно ходили слухи, что он был отравлен). Погиб в авиакатастрофе Александр Мясников (Мясникян) – первый секретарь Закавказского крайкома РКП(б), член Реввоенсовета и Президиума ЦИК СССР. В августе 1925 года некто Мейер Зайдер убил Григория Котовского – легендарного красного командира, члена Реввоенсовета, человека из окружения Михаила Фрунзе. И наконец, на операционном столе погибает сам Фрунзе…

Если предположить, что Фрунзе все же был убит, то тогда естественным образом возникают два вопроса: кто исполнитель и кто заказчик? Фамилию наиболее подходящей кандидатуры на роль исполнителя мы уже неоднократно упоминали – это доктор Очкин (сразу оговоримся, что все сказанное далее – не более чем версия и предположения). Именно он делал Фрунзе наркоз, который фактически и стал причиной смерти Михаила Васильевича. Допустим, со стороны Очкина имела место не врачебная ошибка, а преднамеренные действия. Следует отметить, что Алексей Очкин как врач проявил себя во времена Гражданской войны, когда служил в Первой конной армии. Первая конная – это, как известно, детище Буденного и Ворошилова. Ворошилова, которой и сменил Фрунзе на посту председателя Реввоенсовета.

Интересно, как сложилась судьба врачей, принимавших участие в операции. Так вот, профессоры Розанов, Греков, Мартынов умерли в одном и том же 1934 году, в год убийства Кирова, как раз накануне начала «большого террора». В 1937 году были расстреляны сотрудники Лечебно-санитарного управления Кремля – Левин (которого, кстати, обвинили в отравлении Максима Горького), Канель и другие. Благополучно пережил 1930-е только один из тех, кто имел отношение к той злосчастной операции, – доктор Алексей Очкин. И не просто пережил, а чувствовал себя весьма комфортно. Он стал доктором наук, причем без защиты диссертации, профессором, был награжден орденом Ленина и умер своей смертью в 1952 году.

И еще один странный момент, связанный с врачами. Во время консилиумов, подготовки к операции и ее проведения к Фрунзе приглашались и допускались все ведущие специалисты, какие только были на тот момент в СССР. Все, кроме человека, который, пожалуй, лучше всего был осведомлен о состоянии здоровья Михаила Васильевича. По каким-то загадочным и непонятным причинам его лечащий врач Петр Мандрыка был полностью отстранен от наблюдения и проведения любых врачебных действий…

Кто бы ни был исполнителем, в расследовании заказного убийства гораздо более важен второй вопрос: кому была выгодна смерть, кто мог быть заказчиком убийства?

Чтобы разобраться в этом вопросе, вкратце остановимся на том, что же происходило в партийных верхах в первой половине 1920-х годов. Когда стало ясно, что дни Ленина сочтены, в «ближнем кругу» началась борьба за власть. Наиболее вероятным преемником вождя считался Лев Троцкий, но это не устраивало большинство членов ЦК. Против Троцкого формируется оппозиция во главе с триумвиратом Сталин – Зиновьев – Каменев. После смерти Ленина им удается перехватить инициативу и задвинуть Троцкого на второй план. Однако уже вскоре между членами «большой тройки» возник свой собственный конфликт. Решающий бой произошел в декабре 1925 года на XIV съезде партии. Зиновьев и Каменев попытались создать оппозицию Сталину, однако проиграли. Попытка в дальнейшем объединиться с Троцким только усугубила их положение – Сталин уже надежно взял в свои руки все рычаги власти.

В ситуации накануне XIV съезда Михаил Фрунзе рассматривался как некоторая независимая фигура, которая в дальнейшем может разыграть свою партию. Многие надеялись на него, как на «красного Бонапарта», который окажется выше разборок коммунистических доктринеров и наведет порядок в стране. Но Фрунзе неожиданно умирает…

Собственно, мы уже назвали имя того, кого многие исследователи называют виновником смерти Михаила Фрунзе. Это Иосиф Сталин, который методично расчищал себе дорогу к единоличной власти. О возможных мотивах, по которым Сталин мог «заказать» Фрунзе, писал в своих воспоминаниях его главный противник – Троцкий: «На посту руководителя вооруженных сил ему суждено было оставаться недолго: уже в ноябре 1925 г. он скончался под ножом хирурга. Но за эти немногие месяцы Фрунзе проявил слишком большую независимость, охраняя армию от опеки ГПУ… Оппозиция нового главы военного ведомства создавала для Сталина огромные опасности; ограниченный и покорный Ворошилов представлялся ему гораздо более надежным инструментом. Бажанов (помощник Сталина, сбежавший за границу и издавший там книгу разоблачительных воспоминаний. – Авт.) изображает дело так, что у Фрунзе был план государственного переворота. Это только догадка и притом совершенно фантастическая. Но несомненно, Фрунзе стремился освободить командный состав от ГПУ и ликвидировал в довольно короткий срок комиссарский корпус. Зиновьев и Каменев уверяли меня впоследствии, что Фрунзе был настроен в их пользу против Сталина. Факт, во всяком случае, таков, что Фрунзе сопротивлялся операции. Смерть его уже тогда породила ряд догадок, нашедших свое отражение даже в беллетристике. <…>.

Из всех данных ход вещей рисуется так. Фрунзе страдал язвой желудка, но считал, вслед за близкими ему врачами, что его сердце не выдержит хлороформа, и решительно восставал против операции. Сталин поручил врачу ЦК, т. е. своему доверенному агенту, созвать специально подобранный консилиум, который рекомендовал хирургическое вмешательство. Политбюро утвердило решение. Фрунзе пришлось подчиниться, т. е. пойти навстречу гибели от наркоза. Обстоятельства смерти Фрунзе нашли преломленное отражение в рассказе известного советского писателя Пильняка. Сталин немедленно конфисковал рассказ и подверг автора официальной опале. Пильняк должен был позже публично каяться в совершенной им «ошибке».

Со своей стороны, Сталин счел нужным опубликовать документы, которые должны были косвенно установить его невиновность в смерти Фрунзе. Права ли была в этом случае партийная молва, я не знаю; может быть, никто никогда не узнает. Но характер подозрения сам по себе знаменателен. Во всяком случае, в конце 1925 года власть Сталина была уже такова, что он смело мог включать в свои административные расчеты покорный консилиум врачей и хлороформ, и нож хирурга».

Говоря о «рассказе известного советского писателя Пильняка», Троцкий имеет в виду «Повесть непогашенной луны», вышедшую из-под пера Бориса Пильняка в 1926 году. Эта повесть – еще одна загадка, непосредственным образом связанная с гибелью Михаила Фрунзе. В самом начале повести писатель говорит:

«Фабула этого рас сказа наталкивает на мысль, что поводом к написанию его и материалом послужила смерть М. В. Фрунзе. Лично я Фрунзе почти не знал, едва был знаком с ним, видев его раза два. Действительных подробностей его смерти я не знаю, и они для меня не очень существенны, ибо целью моего рас сказа никак не являлся репортаж о смерти наркомвоена. Все это я нахожу необходимым сообщить читателю, чтобы читатель не и скал в нем подлинных фактов и живых лиц».

Борис Андреевич как минимум лукавит. Очевидно, что он хорошо знал, о чем писал. Совпадения характеров и событий, образ вымышленного командарма Гаврилова, без всяких сомнений, списаны с реального председателя Реввоенсовета Михаила Фрунзе. Об этом даже писал сын Пильняка Борис Андроникашвили: «…сопоставив повесть с воспоминаниями ближайших друзей и сподвижников Фрунзе… я нашел в них много общего… обнаружил даже совпадение отдельных реплик». Далее Андроникашвили отмечает, что это укрепило его «веру в то, что отец получал материал из ближайшего окружения полководца».

Хотя в «Повести» напрямую нет указаний на Фрунзе, его в образе командарма Гаврилова узнали все. Так же было совершенно ясно, что писатель явно намекает на причастность к смерти Гаврилова-Фрунзе кого-то, кто стоит над всеми, – Сталина.

Для тех, кто считает Сталина виновником смерти Фрунзе, произошедшее с Пильняком и его «Повестью» является еще одним доказательством того, что «зловещий человек с усами и трубкой» и есть главный заказчик убийства Михаила Васильевича. «Повесть непогашенной луны» была опубликована в журнале «Новый мир». Вскоре после этого часть тиража была конфискована. А в октябре 1937 года Борис Андреевич Пильняк был арестован и 21 апреля 1938 года по приговору Верховного суда СССР расстрелян.

Итак, суммируя, мы имеем следующее. Михаил Васильевич Фрунзе, председатель Реввоенсовета, ведет свою независимую политику и при определенных раскладах может претендовать на власть в стране. Сталин, понимая это, решает устранить Фрунзе, сделав это руками доктора-«наркотизатора» Очкина. За это Очкин обласкан и засыпан наградами, остальные же врачи, принимавшие участие в операции, различными способами уничтожены. Борис Пильняк рассказал о заговоре против Фрунзе в своей «Повести непогашенной луны», за что попал в опалу, а затем был расстрелян.

На первый взгляд, схема очевидная и логичная. Но при всей этой бесспорности есть некоторые моменты, которые при ближайшем рассмотрении выглядят далеко не так очевидно. Для начала вернемся к разговору о Борисе Пильняке и его произведении. Действительно, редколлегия «Нового мира» признала публикацию «явной и грубой ошибкой», часть тиража была уничтожена, Пильняк подвергся критике со стороны коллег по писательскому цеху. Но при этом писателя до поры до времени никто особо не трогал, более того, его книги продолжали печататься. Например, в 1929–1930 годах вышло собрание сочинений писателя в восьми томах. Похоже ли это на опалу человека, который посмел предположить, что руководитель государства отдал приказ об убийстве одного из своих соратников? Да, Пильняка в итоге все же расстреляли, это безусловно трагедия и преступление режима, но произошло это спустя одиннадцать лет после публикации «Повести».

В чем-то схожая ситуация и с доктором Алексеем Очкиным. Если Очкин – исполнитель убийства, не проще ли было заказчику убрать нежелательного свидетеля? Ведь Сталин мог это сделать, что называется, щелчком пальца. Но нет, Очкин живет и процветает до тех пор, пока не умирает естественным путем.

А мотивы, которые побудили Сталина пойти на убийство Фрунзе? При беспристрастном рассмотрении они также не выглядят столь уж однозначно. Олег Будницкий в своей статье говорит об этом следующее: «А была ли логика в том, чтобы Сталину устранить Фрунзе?

Я ее не усматриваю по одной причине: ведь Фрунзе был назначен вместо Троцкого совершенно сознательно, поскольку это был человек других взглядов. Никаких признаков нелояльности к тогдашнему партийному руководству у Фрунзе не было, отношения были вполне нормальные. И идти на такой риск, втягивать в это массу людей… И ведь это 1925-й год, осень, это еще не тот Сталин и не та ситуация».

И действительно, Михаил Фрунзе мог стать фигурой, которая вокруг себя и подвластной ему силовой структуры могла объединить очень многих. И разве выгодно было Сталину в тот момент, когда ему предстояла жесточайшая схватка за власть, убирать человека, который вполне лояльно к нему относился и мог стать его союзником? Конечно, можно практически не сомневаться, что останься Фрунзе жив, то в 1930-х его, как и всех видных героев Гражданской войны, кроме Ворошилова и Буденного, перемололи бы в жерновах «большого террора». Но в 1925-м Сталин еще не мог действовать без оглядки на кого-либо.

Кому же еще могла быть выгодна смерть Фрунзе, и кто располагал возможностью организовать убийство? Его должности отошли к Ворошилову, но историки как один отметают его непосредственное отношение к возможному заговору – слишком уж политически слаб и зависим от Сталина был Климент Ефремович. Единственной «альтернативной кандидатурой» Сталину исследователи называют Троцкого. Которого, кстати, подозревали в причастности к гибели других талантливых и известных командиров Гражданской войны, в частности щорса.

Что же могло толкнуть Льва Давыдовича на такой поступок? Возможных мотивов называется два. Первый: месть и зависть – Троцкий, как мы уже рассказывали, конфликтовал с Фрунзе, он был всемогущим главой вооруженных сил, и вот все изменилось – вместо него поставили Михаила Васильевича. И второй мотив: Троцкий в борьбе за власть со Сталиным решил, воспользовавшись подходящим случаем, устранить одного из его возможных союзников.

Но имел ли Лев Давыдович такую возможность? По этому поводу среди исследователей нет единого мнения. Историк Сергей Полторак, например, считает, что нет: «К тому моменту Троцкий уже был в опале. У него не было каких-либо рычагов, с помощью которых он мог бы решить такую проблему, как убийство».

Как бы то ни было, Михаил Фрунзе стал не первым и далеко не последним в списке руководителей СССР, кто погиб при загадочных обстоятельствах. Его гибель стала типичным примером того, когда при обилии фактов и свидетелей истина сокрыта за множеством версий и предположений.

То же самое можно сказать об еще одной, как принято говорить сейчас, знаковой смерти в истории Советской империи – убийстве Сергея Мироновича Кирова…

* * *

Шок, потрясение, крушение идеалов, непонимание того, как жить дальше, – такой была реакция рядовых коммунистов и членов низшего звена руководства на доклад Никиты Хрущева ХХ съезду КПСС. О репрессиях, беззаконии и странных обстоятельствах смерти некоторых высших руководителей, конечно, знали, догадывались и об их чудовищных масштабах. Но то, что об этом говорилось с трибуны съезда партии, казалось невероятным. И главное, человек, который еще недавно считался божеством, был фактически объявлен преступником…

Знаменитый доклад Никиты Хрущева ХХ съезду партии был, по сути, только началом процесса «десталинизации», но уже его одного было достаточно, чтобы страна вздрогнула. Одним из наибольших потрясений были очень прозрачные намеки на то, что убийство Сергея Кирова было совершено по приказу Сталина. Ведь долгие годы людям вдалбливали в голову, что существует «троцкистско-зиновьевско-бухаринская банда», вредившая везде и всюду и только о том и мечтавшая, как бы погубить Страну Советов. А ведь единственным реальным преступлением, совершенным этой бандой, было убийство Кирова. И вдруг новый первый секретарь говорит совершенно иное: «Следует сказать, что обстоятельства, связанные с убийством т. Кирова, до сих пор таят в себе много непонятного и загадочного и требуют самого тщательного расследования. Есть основания думать, что убийце Кирова – Николаеву помогал кто-то из людей, обязанных охранять Кирова. За полтора месяца до убийства Николаев был арестован за подозрительное поведение, но был выпущен и даже не обыскан. Крайне подозрительным является то обстоятельство, что когда прикрепленного к Кирову чекиста 2 декабря 1934 года везли на допрос, он погиб при «аварии» автомашины, причем никто из сопровождающих его лиц при этом не пострадал.

После убийства Кирова руководящие работники Ленинградского НКВД были сняты с работы и подвергнуты очень мягким наказаниям, но в 1937 году были расстреляны. Можно думать, что их расстреляли затем, чтобы замести следы организаторов убийства Кирова…»

Киров был не менее харизматичной и прославленной фигурой, чем Фрунзе. Более того, популярность Михаила Васильевича все же ограничивалась партийными и армейскими кругами, тогда как Сергей Миронович был любим всем народом (впрочем, сейчас некоторые историки полагают, что размеры этой популярности преувеличены).

Удивительно, но при всем обилии материалов загадкой остается не только убийство Сергея Кирова, но и его биография. Сразу же после его гибели в стране началась «массовая кировизация» – именем Кирова назывались города, поселки, улицы, заводы, пароходы и т. д. и т. п. Усилия мощнейшей пропагандистской машины были направлены на создание образа кристально честного, доброго, отзывчивого большевика, «любимца партии», всегда ставившего интересы простого народа выше своих. И такая же тенденция сохранилась и при Хрущеве – при нем ставилась задача показать наличие в партии некоего «ленинского ядра», боровшегося против «сталинско-бериевских» репрессий. У некоторых же современных историков наблюдается иная крайность: Киров – жестокий и кровавый человек, преданный Сталину, что называется, «до мозга костей». А погиб он из-за того, что оказался в той самой банке, в которой выжить может только один, самый сильный паук…

Сергей Миронович Киров родился в городе Уржум Вятской губернии 27 марта 1886 года в семье мещанина и тогда носил фамилию Костриков.

Родители Сергея приехали в Вятскую губернию из Пермской незадолго до его рождения. В семье до него родилось пятеро детей, но в живых осталась только сестра Анна, в 1889 году на свет появилась еще одна сестра, Лиза. В 1894 году дети остались сиротами – отец, пристрастившийся к водке и картам, бросил семью и ушел искать легкого заработка, а мать умерла от чахотки. Девочек взяла на воспитание бабушка, Сергея же отдали в приют.

Первые два года детей-сирот не отпускали домой даже по воскресеньям, и естественно, что приютская жизнь была мальчику не в радость. Впрочем, он проявлял тягу к знаниям, много читал, пел в церковном хоре. В 1898 году Сережа Костриков поступил в городское училище Уржума. Своих способностей и желания учиться он не растерял, после каждого учебного года награждался похвальной грамотой и книгами.

В 1901 году воспитатели приюта и учителя городского училища ходатайствуют перед начальством, чтобы способного ученика Сергея Кострикова перевести в Казанское низшее механико-техническое училище. Просьба была удовлетворена, причем учится Сергей за счет земства и Попечительского фонда училища. Через три года он завершил образование, был удостоен грамоты первой степени, оказавшись в пятерке лучших выпускников того года.

В 1904 году Сергей переехал из Казани в Томск, где стал учиться на инженера-механика. Больше в Уржум он не вернулся. Более того, после отъезда в Томск Сергей ни разу не встречался со своими сестрами, последнее письмо-открытку он послал им в 1909 году.

Два главных героя этого очерка – Михаил Фрунзе и Сергей Киров – были практически одногодками, и неудивительно, что свой путь в революцию, а затем и во власть они начали практически одинаково – с событий Первой русской революции 1905 года. Правда, если Фрунзе до 1917 года большую часть времени провел в тюрьмах и ссылках, то жизнь Сергея Кострикова-Кирова была более насыщенной.

«По окончании училища стал достаточно определенным революционером с уклоном к социал-демократии», – писал Сергей Миронович в своих воспоминаниях. Действительно, в 1904 году в Томске он вступил в ряды РСДРП. Забегая немного вперед, отметим, что большевистская пропаганда изображала Кирова верным ленинцем, что называется, «с младых ногтей». Однако на самом деле он долго не мог определиться со своими политическими убеждениями, значительное время был близок к меньшевикам, после февраля 1917 года открыто поддерживал Временное правительство и только после Октябрьской революции окончательно примкнул к большевикам.

В начале 1905 года Костриков впервые участвует в демонстрации и впервые попадает в полицию. Пока все ограничивается лишь кратковременным задержанием. В июле 1905 года Сергей был избран членом томского комитета партии. В октябре того же года он организовал забастовку на крупной железнодорожной станции Тайга, после чего уже всерьез попадает в поле зрения полиции. В 1906 году его снова арестовывают, и арест заканчивается полуторагодичной отсидкой в томской тюрьме.

После выхода из тюрьмы Сергей Костриков некоторое время пребывает в Иркутске, где участвует в работе местной организации меньшевиков, в 1909 году перебирается на Кавказ. Там он устраивается на работу в контролируемую партией кадетов газету «Терек», в которой пишет под псевдонимом «Сергей Миронов». А в 1912 году появился псевдоним «С. Киров», по версии некоторых исследователей – от имени Кир, которое Сергей Миронович увидел в своем настольном календаре.

Надо сказать, что литературный и журналистский талант Сергея Мироновича – это не пропагандистские изыски. Особенно ему удавались рецензии на спектакли местного городского театра и гастролирующих трупп, а также литературно-критические статьи, посвященные В. Г. Белинскому, А. И. Герцену, Т. Г. Шевченко, Л. Н. Толстому, М. Е. Салтыкову-Щедрину, Ф. М. Достоевскому, А. П. Чехову, М. Горькому и др. Вообще же (мы снова немного забегаем вперед) Кирова от других членов сталинского политбюро отличал необычайно широкий кругозор, он живо интересовался всем и разбирался в совершенно различных областях, начиная с философии и заканчивая геологией и альпинизмом. Он, как и в детстве, много читал, его личная библиотека насчитывала тысячи книг. Кроме того, Киров был, пожалуй, единственным среди своих коллег по политбюро настоящим оратором, для которого никогда не было проблемой произнести «с ходу» речь практически на любую тему.

Во время Первой мировой войны Сергей Киров некоторое время руководил партийной организацией Владикавказа, в 1917 году стал членом исполкома Владикавказского совета, затем переехал в Петроград. Участвовал в Октябрьской революции, сразу же после которой был командирован на Северный Кавказ, где занимался созданием Терской и Северо-Кавказской республик.

С 25 февраля 1919 года Киров возглавил временный революционный комитет в Астрахани. Здесь, по мнению современных историков, он впервые проявил себя на ниве жестокого подавления любого инакомыслия. Методы были соответствующие – расстрелы, баржи с белыми офицерами, потопленные в Волге, убитые по его приказу священники, в том числе митрополит Астраханский Митрофан.

После Астрахани Киров снова возвращается на Кавказ. В июне – сентябре 1920 года он был полномочным представителем РСФСР в меньшевистской Грузии, принимал активное участие в подготовке свержения законного правительства республики; с октября 1920 года – член Кавказского бюро ЦК РКП(б). В апреле 1921 года Сергей Миронович руководил работой Учредительного съезда Горской Советской республики.

1921 год стал, пожалуй, одним из самых важных с точки зрения карьеры Кирова. В этом году на Х съезде РКП(б) он был избран кандидатом в члены ЦК, а вскоре стал первым секретарем ЦК компартии Азербайджана.

В 1923 году Сергей Киров становится членом ЦК РКП(б). Борьба за власть, о которой мы уже упоминали, рассказывая о судьбе Михаила Фрунзе, коснулась, естественно, и Кирова. Но если Фрунзе фактически остался над схваткой, то Сергей Миронович целиком и полностью выступил на стороне Сталина.

Сказалось ли это на личных отношениях Сталина и Кирова? Артем Сергеев в книге «Беседы о Сталине» писал об этом так: «Знакомы они были очень давно и по-настоящему дружили, эта была дружба по жизни. Чувствовалась теплота в их личных отношениях – они были единомышленниками и друзьями прежде всего. Это можно понять, если какое-то время наблюдать людей, а мне пришлось довольно близко наблюдать их с конца 1929 года и почти до последнего дня жизни Кирова. Ближе друга у него не было… У Сталина не могло быть ревно сти к славе Кирова, к любви народа к нему. А Кирова действительно очень любили. Да и неудивительно: он был обаятельный человек сам по себе. Но их взаимоотношения были прежде всего взаимоотношениями друзей, которые вели общую борьбу, делали общее дело».

В 1924 году Сталин подарил Кирову свою книгу, на которой сделал надпись: «Другу моему и брату любимому». Киров всегда знал свое место, он понимал – Сталин старше его как по возрасту, так и по положению, но при этом Сергей Миронович мог если и не возразить вождю, то, по крайней мере, высказать свое мнение. Но эта черта, отличавшая его от других «приближенных к телу», Сталину скорее нравилась. Уважал он (так, по крайней мере, считают многие исследователи) Кирова и за его эрудицию, и ораторский талант.

Киров (опять же, на первый взгляд) отвечал Сталину «взаимностью» и использовал все свое мастерство оратора для прославления вождя. В начале 1934 года, выступая на Ленинградской партконференции, он говорил, как обычно, без бумажки и с соответствующим пафосом в голосе: «Трудно представить себе фигуру гиганта, каким является Сталин. За последние годы, с того времени, когда мы работаем без Ленина, мы не знаем ни одного поворота в нашей работе, ни одного сколько-нибудь крупного начинания, лозунга, направления в нашей политике, автором которого был бы не товарищ Сталин. Вся основная работа – это должна знать партия – происходит по указаниям, по инициативе и под руководством товарища Сталина. Самые большие вопросы международной политики решаются по его указанию, и не только эти большие вопросы, но и, казалось бы, третьестепенные и даже десятистепенные вопросы интересуют его». Подобная «сверхлесть» была необычна даже для тех лет.

Впрочем, при более внимательном рассмотрении выясняется, что не все было так гладко. Еще в середине 1920-х годов в «Правде» появился фельетон, в котором с жесткой иронией описывался некий руководящий работник, переехавший из Баку в Ленинград. Имена и фамилии не упоминались, но всем было понятно, что огонь велся по Кирову. И очень маловероятно, что подобный материал мог появиться в «Правде» без указания или хотя бы одобрения Сталина.

Надо сказать, что и Сергей Миронович не всегда говорил исключительно «правильные» слова. За пять лет до упомянутой речи на партконференции в одном из выступлений он говорит: «После смерти Ленина у нас остается только один наследник его дела – Коммунистическая партия большевиков, и больше никто (курсив мой. – Авт.) на эту высокую честь претендовать не может».

Стоит упомянуть еще и о том, что после гибели Кирова в его личной библиотеке были найдены книги Льва Троцкого «Моя жизнь», «Сталинская школа фальсификаций», «История русской революции», «Перманентная революция и сталинская бюрократия», а также несколько номеров «Бюллетеня оппозиции». Означает ли это, что Киров на самом деле был троцкистом? На первый взгляд, нет, он, в конце концов, мог просто изучать их для борьбы с «идеологическим врагом». Однако в последнее время появились публикации, в которых говорится о возможных связях Троцкого и Кирова. Историк В. Роговин, например, пишет об этом: «Совершенно новая информация о позиции Кирова в последние месяцы его жизни была сообщена в 1978 году старым французским коммунистом Марселем Боди. В воспоминаниях, опубликованных левым журналом «Le Refractaire», Боди рассказывал: летом 1934 года ему передали, что с ним хочет встретиться находящийся в Париже кремлевский врач Л. Г. Левин (один из будущих подсудимых на процессе «правотроцкистского блока»). «Встреча состоялась, – писал Боди, – и скоро беседа приняла столь важный характер, что я был изумлен. Доктор Левин информировал меня о сокровенных мыслях Кирова. Это были мысли «умеренного» политика, который хотел положить конец внутренней борьбе (в партии. – В. Р.), так же как внутренней политике, проводимой в его огромной стране. Согласно Кирову, они (Киров и его единомышленники. – В. Р.) хотели вернуться к более гуманной политике, близкой к той, которую предлагал Ленин во время нэпа, и отказаться от жестокой коллективизации в деревне». Левин передал, что «Киров хочет восстановить внутрипартийную демократию и свободное выражение каждого течения в партии». – «Включая течение троцкистов?» – спросил Боди. Левин ответил на этот вопрос утвердительно. – «И включая возвращение Троцкого в СССР?» Левин ответил, что «это должно быть обсуждено». После этой встречи Боди позвонил Л. Седову и сообщил ему о беседе с Левиным. Седов встретился «с доверенным лицом Кирова и беседовал с ним три часа».