Текст книги "Германия: философия XIX – начала XX вв. Сборник переводов. Том 1. Причинность и детерминизм"

В своем ответе на новый, неслыханный вопрос Кант и Юме сошлись в одном существенном моменте, который поэтому был неправильно понят их современниками: оба признавали, что связь между отдельными детерминированными причинами и следствиями не является рационально-аналитической, а эмпирически синтетической. Но контраст между предпосылками и путем приводит к совершенно разным позициям и освещению этого общего результата. В эмпиризме Юма связь между причиной и следствием также предстает как чисто эмпирическая, ассоциативная. В рационализме Канта, напротив, общая связь между причиной и следствием становится основным условием всего возможного опыта, которое, следовательно, не зависит от всякого опыта и, как способ связи идей, основано на врожденной закономерности нашего мышления.

Это открывает путь к фундаментальному отделению индуктивных методов материальной науки от дедуктивных математических методов. Для Юма математика, в отличие от науки о фактах, становится наукой о связях идей. Согласно Канту, философское знание – это знание разума из понятий, тогда как математическое знание – это знание из построения понятий; в первом случае конкретное рассматривается только в общем, во втором – общее в конкретном, даже в частном.

Два решения новой проблемы, которая в XVIII веке приходит на смену старой, казалось бы, самоочевидной предпосылке, оказываются, таким образом, встроенными в противостояние между рационалистической и эмпирической трактовкой происхождения и достоверности нашего знания, которое с незапамятных времен пронизывает историческое развитие философии, претерпевая все новые и новые изменения.

Вопрос о значении и обоснованности причинной связи и сегодня стоит между этими противоположными направлениями эпистемологических поисков. Пути к ответу на него расходятся как никогда резко. Поэтому в наши дни более актуально, чем в прежние времена, найти фундамент, на котором мы могли бы продолжить эпистемологическое и методологическое строительство. Задача этих строк – поиск такого фундамента для природы методов в науках о фактах.

II. Анализ предпосылки всякой индукции.

Исходным пунктом науки о фактах является, как уже было указано, содержание нашего сознания, которое непосредственно дано нам в наших сенсорных и самовосприятиях. Из этих отдельных фактов восприятия мы выводим суждения, с помощью которых мы предсказываем, направляем и стандартизируем будущие восприятия в ходе возможного опыта. Эти умозаключения происходят посредством репродуктивных процессов воображения, которые, если их рассматривать логически, представляют собой индуктивные выводы в широком смысле слова. Эти умозаключения бывают двух типов, которые в сущности представляют собой лишь две стороны одного и того же мыслительного процесса: это частично умозаключения по аналогии и частично индуктивные умозаключения в более узком смысле.  Умозаключения по аналогии ведут от конкретного данного восприятия, которое в прежних восприятиях было единообразно связано с другими конкретными перцептивными содержаниями, к конкретному, сходному с этими другими перцептивными содержаниями. Короче говоря, это выводы от конкретного к конкретному. На основе таких умозаключений мы логически формулируем, например, процессы воспроизводства, умозаключения которых таковы: этот человек, которого я вижу перед собой, бодрствует, чувствует боль, умрет; этот метеорит будет иметь химический состав, сходный с известными метеоритными камнями, и сходные изменения поверхности в результате быстрого прохождения через нашу атмосферу. В отличие от этого, индуктивные умозаключения в более узком смысле ведут от содержания восприятия ряда однородных явлений к общему, которое охватывает как данные случаи, так и все возможные случаи, в которых те же компоненты конкретного содержания предыдущих восприятий принимаются как данные. Короче говоря, это выводы от частного к общему, которое является более общим, чем сумма данных частных. Так, например, в случаях обобщающих умозаключений (кроме дополнительных): все люди умрут, они порабощены; все метеориты будут иметь такой-то химический состав и такие-то изменения поверхности.

Нет спора о внутреннем сходстве этих двух типов умозаключений, об их внешней логической структуре и внешнем противопоставлении дедуктивным умозаключениям, которые ведут не от конкретного к конкретному или общему, а от общего к конкретному.

Спорным, однако, является их внутреннее строение и внутреннее отношение к дедуктивным умозаключениям. Оба вопроса зависят от решения вопроса о значении и действительности причинно-следственной связи. Спорящие стороны, по сути, рекрутированы из лагерей традиционного эмпиризма и рационализма и их современных разработок.

На данный момент мы придерживаемся следующего мнения

1) предпосылкой всех индуктивных выводов, которые, кроме того, всегда следует воспринимать в их более общем смысле, является то, что перцептивные содержания даются нам единообразно в повторяющихся восприятиях, то есть в одних и тех же запасах и в одних и тех же отношениях.

(2) Условие правомерности индуктивных умозаключений состоит в том, что в ненаблюдаемом реальном будут присутствовать те же причины, что и в наблюдаемом, и что эти же причины порождают те же следствия.

(3) Пропозиции всех индуктивных выводов имеют, с точки зрения логики, лишь проблематическую обоснованность, т. е. их противоречивая противоположность остается столь же мыслимой. Точнее говоря, это всего лишь гипотезы, истинность которых требует проверки на прогрессивном опыте.

Первая посылка нашего индуктивного рассуждения не будет понята превратно. Парадокс о том, что в реальности ничего не повторяется, что природа существует только один раз, обоснован в той же или меньшей степени, что и утверждение о том, что все существовало раньше. Это не отменяет того факта, что наше абстрактное восприятие содержания восприятия представляет единообразие их существования и их отношений, то есть что в этих новых комплексах всегда присутствуют одни и те же элементы. Этот факт является условием для того, чтобы многообразные восприятия объединились в один и тот же опыт; и этот парадокс также предполагает, что различные перцептивные содержания сопоставимы друг с другом, то есть имеют что-то общее.

Это не только самоочевидно для эмпиризма, который сводит весь запас нашего возможного познания к привычным эффектам, то есть к единообразию одновременного и последовательного существования, но и должно быть признано любой формой рационалистической интерпретации нашего запаса знаний. Каждый знающий человек знает, что все фактическое уже является теорией. Кант высказывает по этому поводу то же суждение, что и Юм до него и Джон Стюарт Милл после него:

«Если бы киноварь была иногда красной, иногда черной, иногда светлой, иногда тяжелой, если бы человек иногда превращался в это, иногда в то животное, если бы земля была покрыта то плодами, то льдом и снегом, в течение самого длинного дня, мое эмпирическое воображение не имело бы даже возможности впустить в мои мысли тяжелую киноварь при мысли о красном цвете.» (6)

Предположение о том, что при повторных восприятиях мы получаем единые запасы перцептивных содержаний в более узком смысле, а также их отношений, является, таким образом, необходимым условием возможности самого опыта, а значит, и всех операций мышления, которые ведут за пределы запаса данного восприятия и к запасу возможных восприятий, смоделированных на основе предыдущих восприятий.

Традиция, установившаяся со времен Юма, приучила нас связывать отношения между причиной и следствием не с единообразием совпадения или сосуществования, а скорее с единообразием преемственности.

До поры до времени мы следуем этой традиции. Из этого следует, что пока мы должны искать связь причины и следствия в последовательных связях процессов, изменений, событий или происшествий. Причина, таким образом, становится равномерно предшествующим процессом, регулярным предшественником, а следствие – равномерно последующим процессом, регулярным последователем, в ходе изменений, которые предстают перед нашим сознанием в соответствии с предполагаемым изменением стимула.

Равномерность последовательности процессов является, таким образом, согласно этой традиционной отправной точке нашего наблюдения, необходимым условием для возможности связи между причиной и следствием. Эта равномерность дана нам как компонент нашего опыта. Мы действительно обнаруживаем равномерную последовательность в ходе смены перцептивных содержаний. Поскольку все наши восприятия в конечном счете происходят из чувственных восприятий, очевидно, что они являются чувственной предпосылкой возможности причинно-следственной связи.

Однако эта предпосылка содержит гораздо больше, чем указывает только что рассмотренный термин.

Ведь, как мы видели, единообразие последовательности не лежит в перцептивных содержаниях, которые даны нам непосредственно, как таковые. Скорее, она возникает только благодаря тому, что в ходе повторных восприятий мы постигаем единообразие их временных отношений посредством абстракции. А в повторных восприятиях есть не только единообразие последовательности, но и единообразие качественного существования самих последовательных процессов, которые, в свою очередь, должны быть постигнуты через абстракцию. Единые содержания восприятия, таким образом, представляют собой ряды форм:

a1 -> b1

a2 -> b2

. .

. .

. .

an -> bn

Пресуппозиция возможности каузальных отношений, таким образом, содержит больше, чем просто перцептивные запасы; она включает в себя отношение различных перцептивных содержаний, которые сами по себе уникальны, если мы хотим на этом настаивать, в силу чего мы распознаем a2 -> b2 … an -> bn как процессы, сходные друг с другом и с процессом a1 -> b1 как качественно, так и в их последовательности. Таким образом, наша пресуппозиция содержит репродуктивные элементы, которые указывают на эффекты памяти. Ведь для того, чтобы я, в случае восприятия a3 -> b3, смог уловить единообразие этого перцептивного содержания, представленного мне a2 -> b2 и a1 -> b1, эти предыдущие восприятия должны каким-то образом ожить по случаю настоящего, например, в памяти – как это происходит на самом деле, нас здесь не касается (7).

В этой репродуктивной связи есть, кроме того, еще один момент, который, однако, может быть отделен от только что подчеркнутого in abstracto. Воспроизводимое в настоящее время, даже если оно дано в памяти как самостоятельное содержание сознания, существенно отличается от ранее воспринятого, во всех модификациях, в которых, например, мы можем отличить воспоминания о молнии и громе от перцептивной последовательности этих событий или воспоминания о боли и вызванных ею нарушениях внимания от соответствующих переживаний. Тем не менее, то, что воспроизводится, где оно оживает как воспоминание, предстает как образ того, что было воспринято ранее, особенно если оно также отражает индивидуализирующие пространственно-временные или временные отношения в манере воспоминания. Если мы придадим этому идентифицирующему моменту воспроизведения памяти логическое выражение, то должны будем сказать, что память вообще, воспоминание в частности, всегда характеризуется осознанием того, что то, что мы воспроизводим в данный момент, отражает то же самое, что было дано нам ранее в восприятии. Теперь следует отметить, что воспроизведение прежних перцептивных содержаний не обязательно вызывает воспоминания, не говоря уже о припоминании: то, что быстро, мимолетно и привычно воспроизводится, что вызывается на основе ассоциативных контекстов, может также оставаться бессознательным, т. е. не нуждаться в действии в качестве представления. Т.е. не обязательно выступать как образное содержание, как компонент сознания: оно возбуждается, но остается бессознательным до тех пор, пока мы используем слово сознание для обозначения рода наших идей, чувств и, соответственно, наших воль. Тем не менее, следует утверждать, что сознание фактической идентичности того, что воспроизводится в данный момент, с тем, что воспринималось ранее, может быть порождено в каждом случае такого воспроизведения. Как это происходит на самом деле, здесь опять-таки не имеет значения. Мы можем использовать кантовский термин для обозначения этой второй стороны репродуктивного отношения, которая присуща предпосылке возможности каузальных отношений, как «признание». Придадим, однако, слову «признание» здесь только то значение, которое заложено в только что приведенном определении; рационалистические предпосылки и следствия, характеризующие «синтез признания» Канта, совершенно далеки от нашего хода мысли. Поэтому мы можем подвести итог, сказав следующее:

В предпосылке равномерной последовательности процессов, которая была взята из традиции со времен Юма как необходимое условие для возможности причинных отношений, лежит идея, что содержание восприятия, которое дается повторяющимися стимулами, связано друг с другом репродуктивным распознаванием.

Предположение о таком репродуктивном познании доказывается не только в тех пунктах, которые мы только что рассмотрели. Оно уже необходимо для хода отдельных восприятий a и b, то есть для общей концепции процесса. Благодаря ей последовательность, в которой связаны a и b, вообще возможна. Ведь для того, чтобы мыслить b как следующее за a, если оно не сохраняется в своем первоначальном перцептивном состоянии, когда происходит b, оно должно быть когнитивно воспроизведено при этом появлении в той степени, в какой оно уже исчезло из восприятия. Без этого условия вместо последовательности, связывающей b с a, было бы возможно только несвязанное чередование a и b. И это касается в целом, то есть не только тех случаев, когда восприятие a, как в случае с молнией и громом, полностью прекращается при появлении b или, как в случае с бросанием камня, частично гаснет. Ведь мы предположили, что a – это процесс или изменение, и предположили, что только равномерная последовательность процессов должна рассматриваться как условие причинной связи. Однако каждый процесс протекает во времени и, следовательно, может быть разбит на множество, в конечном счете, бесконечное число подпроцессов. Поэтому, если b происходит лишь на бесконечно малый интервал позже, чем a – а оно должно произойти несколько позже, чем a, согласно пресуппозиции, – то соответствующая часть a уже погашена, когда происходит b. Теперь бесконечно малое так же недоступно восприятию, как и бесконечно большое. Но отсюда следует, что для анализа перцептивного инвентаря концептуальное расчленение непрерывной временной последовательности должно быть заменено интервалами конечного размера. Однако это ничего не меняет в данном рассмотрении. Ведь если b следует за a через воспринимаемый, конечный интервал, то событие a, соответствующее этому интервалу, должно уже произойти, когда происходит b; и это остается в силе, даже если часть процесса a, имевшая место до появления b, все еще сохраняется в этом появлении: настоящее событие отличается от того, которое уже прошло, даже если теперь оно происходит тем же самым образом, что и прошлое. И именно последнее, а не первое, обеспечивает требуемую здесь точку отношения; последнее, следовательно, должно быть воспроизведено когнитивно. Эта мысль также лежит в основе приведенного выше резюме того, что, как показано, входит в пресуппозицию единообразной преемственности в критическом анализе.

Со всем этим мы уже покинули сферу простого восприятия, которое было нашей отправной точкой для анализа равномерной последовательности. Только изменяющееся перцептивное содержание может быть описано как сенсорная предпосылка для каузальной связи в более узком смысле. Для того чтобы эти меняющиеся перцептивные содержания могли быть распознаны как похожие друг на друга, как следующие друг за другом и как следующие друг за другом равномерно, они должны быть связаны друг с другом посредством когнитивного воспроизведения.

Однако наш критический анализ единообразной последовательности еще не закончен. Любое отношение между двумя концептуальными содержаниями одновременно требует сравнения и различения, которые делают эти концептуальные содержания членами этого отношения, и, таким образом, принципиально предполагает – пусть даже фактически во всех возможных градациях – внимание как к каждому из двух членов отношения, так и к самому отношению, в данном случае к преемственности. Это подводит нас к следующему моменту. Ибо мы должны обозначить как мышление каждый имагинативный процесс, который содержит напряжение внимания к инвентарю сознания и побуждает нас сравнивать члены этого инвентаря друг с другом или отличать их друг от друга (8). Отношение, позволяющее признать два процесса сходными, следующими друг за другом и, более того, единообразно следующими друг за другом, таким образом, настолько далеко от сенсорного в более узком смысле, что его следует рассматривать как ментальное. Единообразие последовательности a и b есть, следовательно, мысленное отношение, поскольку оно возможно только потому, что мы одновременно сравниваем a как причину и b как следствие друг с другом и отличаем их друг от друга; одновременно, т. е. сравнение и различение – взаимозаменяемые термины, обозначающие один и тот же логически понятийный процесс в соответствии с двумя различными, взаимно противоположными сторонами. Поэтому нет необходимости подчеркивать, что отношение, которое заставляет нас мыслить a как причину, а b как следствие, также является ментальным, поскольку оно предполагает для нас наименования, которые возводят его в ранг компонента нашего сформулированного, дискурсивного мышления. Таким образом, мы мыслим a как причину, а b как следствие, представляя первое как единый антецедент, а второе – как единое следствие.

LITERATUR – Benno Erdmann, Über Inhalt und Geltung des Kausalgesetzes, Halle/Saale 1905

Примечания

1) См. B. Эрдманн «Theorie der Typeneinteilungen» в т. XXX «Philosophische Monatshefte», Берлин 1894 г.

2) Кант, Критика чистого разума, второе издание, стр. 862

3) У Платона идеи действительно отделены от чувственных вещей – они должны мыслиться в понятийном месте, так как пространство чувственного восприятия мыслится как небытие, материя; но тем не менее чувственные вещи также представляют собой посредника между бытием и небытием, так что они участвуют в идеях. В этом смысле выбранное выражение относится и к более старой версии философии понятий.

4) Аристотель знаменито различает четыре вида причин: формативную, целевую, движущую и материальную. Но форма, цель и движение как энергия или энтелехия того, что существует в соответствии с возможностью, для аристотелевской понятийной философии – понятия взаимозаменяемые, а вещество – это в принципе неопределенное, страдательное и неэффективное, субстрат становления, который сам не стал. Все, что создано и преходяще, есть – также в принципе – формованная материя. Поэтому из существования каждого становления, то есть каждой сформированной субстанции, формирующая (целевая или движущая) причина может быть извлечена путем простого анализа, то есть рациональным путем, так же легко, как и материя. Таким образом, формирующая причина появляется в следствии как компонент его содержания. И наоборот: из концептуального существования каждой целевой формы вытекает возможный эффект, соответствующий ее содержанию. Аналитически-рациональный или дедуктивный характер задуманной таким образом причинно-следственной связи не меняется от того, что Аристотель чувствует себя вынужденным приписывать материалу его собственную действенность в противовес его неэффективной пассивности по отношению к тому, что стало. Даже в той мере, в какой материал должен быть понят как причина, он остается заключенным в сформированной субстанции, и, наоборот, из его существования следует то, что он способен сделать, в некотором смысле подавляя форму. Конечно, Аристотель так и не сформулировал аналитически-рациональный смысл своей концепции причинности. Не для его точки зрения, а для нашей, она лежит в основе всех его предположений о связи между причиной и следствием.

5) Сравните эссе Зигварта о Франциске Баконе в «Preußische Jahrbücher», т. 12, 1863 и т. 13, 1864.

6) Кант, Критика чистого разума, первое издание, стр. 100f

7) Психологические предпосылки, на которых основан трактат, вытекают из теории репродукции, которую я развил в связи с психологией языка в трактатах «Психологические основы взаимоотношений между речью и языком» (Archiv für systematische Philosophie, тт. 2, 3 и 7).

8) Сравните мою «Umrisse zur Psychologie des Denkens», Tübingen 1900 (из «Philosophische Abhandlungen», посвященных Кристофу Зигварту.