Текст книги "Германия: философия XIX – начала XX вв. Сборник переводов. Том 1. Причинность и детерминизм"

Тождество репрезентации можно обнаружить и здесь, причем оно играет здесь гораздо большую роль, чем в закрытых контекстах. Мы почти всегда узнаем реальные вещи по каким-то так называемым критериям или характеристикам, которые кажутся свойственными определенным объектам. Когда я утром выглядываю из окна и вижу землю и вещи, покрытые белой поверхностью, я не сомневаюсь, что выпал снег, и не жду, пока проверю его холодность, тающие свойства и т. д.

Здесь, с другой стороны, слово имеет меньшее значение, если оно обозначает не понятие, которое будет рассмотрено позже, а отдельный предмет. Очень немногие вещи обозначаются именами собственными. Более того, слово и его отношение не влекут за собой немедленного убеждения в реальном существовании вещи. В случае завершенного отождествления названный объект уже присутствует в сознании как прошлое событие, и как только я произношу слово, принятое для него, оно несет в себе реальное отношение к конкретному событию. Если я говорю о прошлогодней метели, то в сознании не возникает сомнений в реальном отношении, если имела место только одна метель. Но если я описываю нынешний снегопад, то слово и сама идея не дают никакого убеждения в реальности отношения. Для того чтобы объективно иметь реальные отношения, мне необходимо само восприятие. Поэтому восприятие должно также содержать элементы, обеспечивающие убежденность в реальной идентичности.

К этим двум типам идентичности – завершенной идентичности прошлого события и реальной идентичности ныне воспринимаемых объектов – присоединяется третья идентичность, идентичность понятия, которая часто переплетается с ними самым сложным образом, но часто также предстает в кажущейся автохтонной действительности.

Слово «белый» означает как настоящую белизну определенного объекта, так и сенсорное восприятие, которое мы можем воспринимать во многих объектах. Слово «концепция» может обозначать как конкретную индивидуальную концепцию, так и повторяющиеся отношения разума к объектам. Под словом «лев» мы понимаем как конкретного льва, так и множество различных животных, которые похожи друг на друга лишь в некоторых своих особенностях. Но здесь мы четко помним, что существуют различные места отношений, которые объединяются под этими терминами. Когда же мы говорим о биномиальной теореме, о добродетели, о законе природы, все выглядит иначе. Добродетель остается добродетелью, даже если нигде не найти добродетельного человека; биномиальная теорема существует, независимо от ее применений и конкретных представлений, как одна и та же теорема, как реальное место отношения. Закон природы представляется не как подборка различных случаев, а как единый факт, в соответствии с которым отдельные случаи упорядочены, словно правителем.

Эта странная и, казалось бы, совершенно разная природа понятий привела затем и к странным представлениям о природе понятия. Платоновская доктрина, которая и сегодня оказывает тревожное воздействие, в сущности, основана на кажущемся единстве и неизменности таких понятий, как последние, которые лишены всякого произвола. Поэтому нашей главной задачей должно быть показать, как эти понятия образуются. И когда нам удастся доказать, что и они представляют собой не что иное, как особого рода умственную ассоциацию аналитически найденных отдельных представлений о внутренних и внешних объектах, т. е. совершенно субъективную природу, мы легко сможем решить вопрос об их априорности.

Для этого, однако, мы должны сначала обсудить психологическую основу всех отношений тождества. До сих пор мы только описывали, как многообразно сознание относится к идентичным объектам; но мы не указали психическую причину, по которой мы вынуждены соотносить различные идеи с однородными объектами. Поэтому, прежде чем мы сможем препарировать само понятие и показать, что и здесь преобладают три или четыре подтипа отношения тождества, мы должны обратиться к этой задаче.

«Что содержание восприятия следует отличать от объекта-мысли, с которым оно связано, легко видеть из того, что содержание, познаваемое в субъективном представлении, само не рассматривается как объект, а только как нечто принадлежащее объекту. Поскольку воображение есть, таким образом, отнесение содержания к объекту, оно уже является элементарным суждением, элементы которого лежат вместе, только неразделенные, и еще не разделены, как в отраженном суждении, на несколько отдельных умственных актов.»

«Если я положил перед собой книгу или монету, а сосед, пока я смотрю в сторону, кладет на то же место неотличимо идентичный предмет, то я совершенно обязательно, если никакие другие признаки не показывают подмены, приму этот предмет за тот же самый, когда снова посмотрю на него. В данном случае это именно ошибка, которая лучше, чем положительный пример, показывает психическое принуждение и законность сознания считать идентичным то, что оно находит неотличимым».

«Неподготовленный человек при самом напряженном внимании не видит тысячи вещей, которые знаток осознает через короткое мгновение».

3 Закон тождества

В психическом процессе, который мы называем воображением, следует различать три стороны: витальное воображение, содержание, связанное с объектом, и реляционную мысль или саму мысль об объекте. Разумеется, эти три стороны не образуют частей воображения, которые можно было бы отделить друг от друга в объекте, так же как форма и цвет образуют части объекта. Скорее, они могут быть разделены только благодаря нашей способности постигать то, что не является отдельным в объектах в сознании, постигать особенности в отдельном понятии, то есть только благодаря нашей способности к анализу. Они возникают здесь, как только мы рассматриваем само представление объективно, то есть как только мы рассматриваем наше собственное прошлое представление как объект.

То, что воображение – это живое событие, конечно, может быть определено и доказано так же мало, как и факт ощущения. Нельзя также доказать, а только увидеть, что воображение имеет содержание, которое оно относит к объекту, независимо от того, обозначает ли оно объект, как слово, или определяет его, как чувственное перцептивное содержание. То, что это содержание следует отличать от объекта-мысли, с которым оно связано, легко понять из того факта, что содержание «знает» в субъективном представлении само по себе не рассматривается как объект, но только как нечто принадлежащее объекту. Поскольку воображение есть, таким образом, отнесение содержания к объекту, оно уже является элементарным суждением (Риель), элементы которого лежат только в неразрывной связи и еще не расчленены, как в отраженном суждении, на несколько отдельных психических актов.

От этой предметной мысли, или отношения к объекту, которое содержится в референтном понятии, и от содержания, к которому оно относится, следует резко отличать сам объект. Он никогда не находится внутри соответствующей концепции, но всегда вне ее. Прошлый смех, который я делаю объектом настоящей концепции, не содержится в настоящей концепции. Его существование совершенно не зависит от того, делаю ли я его объектом последующих представлений, как часто и каким образом. Оно никоим образом не зависит от них, скорее они зависят от него. Точно так же нынешнее восприятие солнца не является самим солнцем. Скорее, его существование мыслится совершенно независимо от того, воспринимаю ли я его и как часто. Здесь не место разбирать феноменализм, стремящийся растворить мир в контексте сознания, и показывать, что утверждение «мир – это воображение», ставшее сегодня философским общим местом, столь же односторонне, как и отождествление нашего воображения с реальным внешним миром, характерное для наивного реализма. Поэтому мы ограничиваемся тем, что исходим из индивидуального представления, и в этом отношении даже самый крайний феноменалист не станет отрицать, что только что присутствующее в сознании содержание «белый» не есть сам снег, к которому я отношу это содержание. То, что содержания не следует мыслить как сами объекты, наиболее ярко доказывается тем фактом, что мы чувствуем себя наиболее неловко, когда перед нами вспыхивает свет, к которому мы не находим отношения, или когда мы слышим тикающий звук, чувствуем прикосновение, к которому мы не находим причины. Это относится к принуждению соотносить настоящее содержание с чем-то вне его. Отношение к чему-то вне воображения присутствует, даже если мы не можем найти, какое именно нечто мы должны схватить в качестве объекта.

Это отделение самого места отношения от мысли о месте, лежащей в воображении, имеет фундаментальное значение для всего познания. Разумеется, этот факт объективно воспринимается не в самом понятии, а только в новом понятии, в том, что мы объективно наблюдаем только что прошедшее. Это наглядно показывает нам, особенно в случае завершенного места отношения, тот факт, что объект-мысль в настоящем понятии и его объект в прежнем понятии – это совершенно разные вещи, которые вообще нельзя сбрасывать вместе. Одна из самых фундаментальных ошибок Канта состоит в том, что он не учел этот факт и спутал трансцендентальный объект как «понятие объекта» и как «неизвестную причину явлений». Первый – это просто объект-мысль, который повторяется повсюду, второй – место, к которому первый – правильно или неправильно – должен относиться. Конечно, в данной концепции это различие не проявляется. Мыслитель объекта мыслит объект, отсылая к нему, и тем самым субъективно уверен в правильности этого отношения; он думает, что обладает объектом, мысля его. И как, с другой стороны, козырек заслоняет объект, на который он смотрит, когда он направлен прямо на него из глаза, так и содержание, направленное на объект, также заслоняет сам объект и кажется совпадающим с ним. Таким образом, для наивного наблюдения содержания легко являются самими объектами, а те, что находятся в их настоящем отношении, всегда субъективны. Только тогда они сами становятся объективными, когда более поздняя концепция делает их своим объектом; но и тогда, как было показано выше, они лежат вне этой поздней концепции. Поэтому, несомненно, неправильно, если не хотят различать сознательное отношение к чему-либо и сознание этого отношения.4040
  Критик моего сочинения «Noumena», касающегося теории познания Канта, объявил это различие (Literarisches Zentralblatt, 1884, No. 32) неблагоприятным. Выше будет показано, что его отрицание еще более неблагоприятно.


[Закрыть] Эти два понятия так же тщательно отделены друг от друга, как проецируемое изображение от линий, через которые это проецирование происходило, что достаточно доказывает наш пример, что нынешнее сознание вчерашней безмятежности не есть сама эта безмятежность.

Этого разделения между объектом и объектом-мыслью теперь почти настоятельно требует отношение тождества. Ведь очевидно, что в каждом понятии a, b, c … n или a, a', a'' … an является особой объектной мыслью. У нас столько же объектных мыслей об объекте, сколько и представлений о нем. Сам объект, однако, мыслится как единое целое, как нечто независимое от количества связанных с ним идей. Отрицание этого факта равносильно отрицанию идентичности. Какие бы загадки ни таило в себе это эпистемологическое исследование, сам факт не вызывает сомнений, и его отрицание оставило бы наш мир не как «контекст сознания», а как пестрое нагромождение идей.

Теперь наша задача не может зайти так далеко, чтобы спросить: как сознание приходит к мысли о тождестве? Эту задачу так же невозможно решить, как и вопрос о том, как вообще возникают мысли. Она может быть решена только путем изучения условий, при которых сознание вынуждено соотносить различные идеи не с различными, а с одними и теми же объектами. Поскольку, как мы видели, в случае строгой идентичности содержание, а в случае реляционной идентичности (связи и представления, или значения) только отношения переходят в места, наши вопросы должны быть такими: При каких условиях мы должны позволить содержаниям переходить в один и тот же объект, и при каких условиях мы должны позволить отношениям переходить в один и тот же объект?

Ответ на первый вопрос предельно прост: те содержания, которые представляются сознанию неразличимыми во всех отношениях, как сами по себе, так и в их синтезе с другими, связаны с объектом психическим внушением.

Насколько абсолютно принудительна здесь психика, видно из следующего примера. Если я положил перед собой книгу или монету, а сосед, пока я смотрю в сторону, кладет на то же место неотличимо идентичный предмет, то я совершенно обязательно, если никакие другие признаки не показывают подмены, приму этот предмет за тот же самый, когда посмотрю на него снова. В этом случае именно ошибка лучше, чем положительный пример, показывает психическое принуждение и правомерность сознания считать идентичным то, что оно находит неотличимым.

Только здесь, таким образом, покоится закон тождества: неразличимо тождественные идеи обозначают для сознания при всех обстоятельствах единство объектов этих идей.

Тот факт, что, как и в приведенном выше случае, имеют место ошибочные отношения тождества, разумеется, нисколько не влияет на действенность самого закона. Конечно, никто не станет оспаривать пифагорейскую теорему из-за того, что я неправильно измерил стороны треугольника и таким образом положил их равными примерно 42 + 32 = 62, или из-за того, что я ошибочно принял треугольник, стороны которого соответствуют этим размерам, за прямоугольный и подвел его под формулу этой теоремы. Ошибка в том, что мы часто считаем равными вещи, которые таковыми не являются, – эта ошибка, которая достаточно часто встречается в развитии опыта, а также в высшем его обучении, обусловлена дефектами наблюдения, пробелами в нем, слабостью способности восприятия и тому подобным. Только по этой причине часто называют идентичными содержания, которые при ближайшем рассмотрении оказываются очень неравными. Поэтому при ближайшем рассмотрении всегда остается вопрос о том, верно ли предыдущее отношение тождества. Таким образом, при таком исследовании речь идет не о том, верно ли само отношение тождества, а лишь о том, выдерживают ли содержание, считающееся тождественным, это испытание.

Если это так, то не выдерживает проверки и проводимое Кантом различие между тождеством чистых понятий и тождеством опыта. Если в последнем конкретные содержания неразличимы, но в соответствии с их синтезом принадлежат к разным местам в пространстве, то с этим связано осознание различия, которое отменяет отношение тождества. Таким образом, пропозиция identitas indiscernibilium [тождество неразличимого – wp] остается совершенно нетронутой в качестве фундаментального закона нашего духа.

Однако этот закон строгой идентичности лежит и в основе идентичности отношений. Разумеется, здесь есть существенное различие. Ведь в случае строгого тождества одинаковость содержания – это то, что в первую очередь определяет идентичность отношений. В случае же реляционного тождества это тождественное отношение уже существует и даже заставляет совершенно разные содержания служить ему.

Тем не менее, здесь действует тот же основной закон нашего духа. Общее местоположение уже установлено здесь и получило свое отношение.

Только в одном отношении, однако, есть загадка. Общее бледное представление о листе уже не совпадает по содержанию с более поздним общим представлением, в рамках которого уже различаются ребра, верхушка, зубчики по краю, опушение и т. п. Последняя концепция гораздо богаче, многоцветнее, чем первая, в которой в сознание вошла лишь неопределенная форма листа. Тем не менее, эти совершенно разные тотальные представления относятся не к разным объектам, как это должно быть по закону тождества, а к одному и тому же объекту.

Эта загадка разрешается, когда мы рассматриваем ход синтеза и показываем, что сознание здесь везде протекает по закону строгого тождества. Если в первом представлении я представлял себе лист только по форме и цвету, без каких-либо заметных различий, то идентичное восприятие идет к тому же месту по закону тождества. Если теперь во втором восприятии я обнаруживаю особую черту, например ворсистость, которая все еще присутствует, я должен соотнести ее отдельное восприятие с основным восприятием, а значит, и с его местом. Таким образом, концепция обогащается, но поскольку это обогащение происходит на основе того же восприятия, то и отношения должны сохраниться.

Здесь мы сталкиваемся со вторым основным законом нашего разума, согласно которому особые представления, найденные на основе базового представления с помощью способности к абстрагированию, должны быть связаны с этим представлением и, таким образом, с его местами отношений. В отличие от закона тождества, мы хотим назвать это законом отношений. Исходя из него, новое отдельное понятие должно быть соотнесено со своим основным понятием и, таким образом, с его местом. Это место, однако, было определено ранее, до возникновения нового отдельного понятия, как то же самое место, в которое попало первое восприятие. Таким образом, второе восприятие, которое теперь обозначено, также относится к тому же месту. Если бы я заметил ворсистость сразу после появления второго восприятия, я бы засомневался, смотрю ли я на тот же объект или эта особенность осталась незамеченной ранее. Если же оба восприятия изначально были одинаковыми, то, если нет других причин для сомнений, закон тождества будет применен без лишних слов.

То же самое происходит и при возникновении последующих отдельных восприятий. Благодаря своему отношению к предыдущему основному представлению они также приобретают отношение к его объекту и таким образом становятся этапами нового, синтетически расширенного тождества. Тот, кто помнит первое впечатление, произведенное другом при первой встрече, или сравнивает представление о предмете, которое он видел мельком, с представлением, которое он имеет о нем после приобретения более точных знаний, знает, как таким образом смутные и неопределенные общие представления могут впервые расшириться до огромного определенного и многообразного представления. Как бы ни были различны эти представления, их идентичность, тем не менее, гарантируется непрерывным анализом на основе тех же представлений и их последующим синтезом.

Конечно, этот синтез никогда не присутствует во всех деталях. Часто на передний план сознания выходит один момент, а остальные отдельные содержания отступают; часто также общая концепция становится более заметной, а детали отступают, или, по крайней мере, лишь местами и немного. Но даже если общая концепция как таковая выходит на передний план, это уже не прежняя бледная общая концепция. В любом случае, отступающие компоненты концепции окрашивают новое восприятие4141
  Ср. Вундт, Логика, стр. 25.


[Закрыть], подобно тому, как отступающие обертоны окрашивают тон в звук.

Синтез по отношению к месту отношения, где постоянно возникают новые компоненты в рамках уже в целом ограниченного объема одного и того же, конечно, не единственный. Само место отношения часто синтетически расширяется на основе тех же отношений идентичности. Например, из моего нынешнего положения я вижу дорогу, идущую в гору, но не знаю, ведет ли к ней та, на которой я нахожусь. Теперь я обнаруживаю дом, из которого я могу проследить за ним глазами, и я знаю из предыдущего опыта, что моя дорога ведет к нему. Известная ранее связь дома с улицей и восприятие того, что дом связан с вновь воспринятой улицей, немедленно приводят к осознанию того, что моя улица связана с этой. Дом, который является как бы идентичным отдельным местом как для той, так и для этой улицы, образует основание идентичности, которое также связывает два объекта, которые ранее представлялись сознанию как две разные улицы, в единство синтетической связи. В сущности, при каждом движении взгляда вдоль более длинного расстояния, при каждом прикосновении к стене действует то же самое сознание тождества, которое обеспечивает синтетическую связь между теми частями, которые мы впервые увидели и почувствовали, и теми, которые мы воспринимали в последний раз, даже после исчезновения их восприятия. Мне остается лишь намекнуть на то, что временной синтез также опирается на этот закон.

Таким образом, для этих случаев мысль Канта о том, что анализ предполагает синтез и что последний делает синтез возможным в первую очередь4242
  Кант, Kr. d. r. V. (издание KEHRBACH), стр. 94, 658, 660.


[Закрыть], является ложной, а как раз наоборот – истинной. Его утверждение применимо только к чисто субъективному синтезу, в силу которого настоящие идеи могут ссылаться на прошлые идеи. Его переход от этого субъективного синтеза к объективному, то есть к объективному единству апперцепции, является довольно резким скачком.4343
  Кант, указ. соч. стр. 664


[Закрыть] Но это лишь случайность.

Тождество связи, таким образом, в любом случае основано на строгом тождестве, и синтетическое расширение в тотальном локусе или самого тотального локуса возможно только на основании некоторого строгого тождества. Как только оно появляется, вступает в силу реляционная идентичность, опосредованная сознанием нескольких отдельных идей, относящихся к одному и тому же месту. Здесь действует психическое требование строго держаться за место отношения. В основе этого лежит чисто психологическая способность постоянно удерживать содержание, и это не следует путать с законами отношения и тождества. Без этой способности, конечно, закон отношения и закон тождества не существовали бы; но нечто другое – это существование определенных обстоятельств, и еще нечто другое – это то, что неизбежно следует, когда эти обстоятельства вступают в определенную связь. Только последнее можно назвать законом. Поэтому способности абстрагирования и удержания идей, даже если они покоятся на других, неизвестных нам законах, являются как таковые только фактами, а не законами; но то, что одни и те же содержания идей, как часто они встречаются, называются тождественными, или то, что содержания идей, абстрагированные от ранее осознанного места, должны быть возвращены к нему, само по себе несет в себе характеристику законности.

Как только синтетические связи и реляционные тождества возникли в силу этих законов разума, которые, по общему признанию, кажутся весьма самоочевидными, переход от них к тождеству представления и значения прост. Поскольку здесь важно не содержание, а лишь отношения, любое понятие, которое уже имеет сознательное отношение к определенному месту, может служить для его репрезентации. И по этой самой причине совершенно произвольные знаки, которые сознание назначило для отношения, могут выполнять ту же самую функцию вместо него.

То, что на практике для представления используется не всякое содержание, а вполне конкретные отдельные идеи, заключается, как уже указывалось, в том, что в разных местах встречаются многообразные идентичные отдельные идеи. Они не подходят для репрезентации индивида, поскольку относятся к самым разным вещам. Поэтому человек выбирает такие отношения, которые являются как можно более определенными, то есть которые имеют отношение только к вполне определенным объектам. Что это возможно, и в какой степени это возможно, решает исключительно опыт. Если бы я нашел описанные выше характеристики листа только на одном листе, то каждая отдельная концепция представляла бы только этот единственный лист, точно так же как определенные черты лица и движения относятся только к одному человеку, которого я знаю.

Сведя, таким образом, отношение тождества к его фундаментальным законам и тем самым сведя существенное различие между тождеством содержания и тождеством отношения к общему принципу, мы можем рассмотреть третий основной вид тождества – концептуальное.

4 Концептуальная идентичность и ее реляционный центр в «Я».

Каким бы ни был взгляд на природу концепта, кажется, нет никаких разногласий в том, что он представляет собой единый локус, с которым идеи, идентичные в каком-то отношении, соотносятся как идентичные. Понятие «синий» относится к отдельным идеям, выводимым из самых разных объектов, которые имеют перцептивное или сенсорное содержание, идентичное сознанию. Все фигуры, в которых три линии пересекаются под тремя углами, обозначаются термином «треугольник». Поэтому в сознании всегда должно быть какое-то сходство, будь то различные базовые позиции или различные отдельные понятия, если они должны быть соотнесены с единицей, которую мы называем понятием.

Но если этот факт не вызывает сомнений, то тем более неясно, каким должно быть само это место тождества. Я нигде не нахожу ответа на этот необходимый вопрос, он даже не поднимается. От метафизического взгляда, согласно которому понятия являются как бы независимыми ментальными сущностями, до теории Милля, который растворяет учение о понятии в учении об именах вещей, мы находим множество промежуточных этапов, одни из которых, как у Вундта, больше подчеркивают происхождение понятий, другие, как у Зигварта, уточняют детерминации понятия, например, постоянство. Они могут, как Зигварт, указывать на детерминации понятия, например, постоянство, или, как Риель, рассматривать их в их чисто психологической природе как способности воспроизводить определенные связанные суждения и так далее. Старый взгляд на концепт как на общую схематическую структуру, конечно, все больше исчезает. Эти неопределенные тотальные образы, как справедливо подчеркивает Вундт, нигде не встречаются. У нас всегда есть определенные идеи, но нет общей картины треугольника в целом. Но даже доктрина Вундта о том, что эти отдельные идеи представляют собой концепт, недостаточна. Это происходит потому, что мы не знаем, каким должно быть понятие с точки зрения его психологической и логической природы. Мы должны направить вопрос на то, где находится точка отношения, которая делает понятие понятным для нас, даже если мы всегда имеем только отдельные идеи.

Поскольку эта точка отношения не может лежать в вещах и событиях, как предыдущие тождества, она должна лежать в сознании. Здесь мы должны найти внутреннее отношение, которое позволит нам понять, что мы можем объединить те же самые внешние вещи и события как внутренние процессы, и объединить различные определения с сознанием тождества.

Для этого мы должны рассмотреть отношения идей, которые они имеют не к объектам, а друг к другу, и их внутреннее общее расположение, «Я».

Если мы обратим свой взор лишь на то, что бесчисленные идеи самого разнообразного рода следуют друг за другом и порождают странные образования объектов, то сознание остается, как хотел бы сказать Юм, пучком идей, совместное существование которых и их отношение к объектам становится лишь более загадочным. Если же, наоборот, от платоновского единства сознания, лишенного всякой субъективности, перейти к идеям, то, с одной стороны, остается совершенно непонятным, как это субъективное воображение приходит к такой законности; а с другой стороны, для чего это общее «сознание вообще», состоящее из воплощения законов, которые уже вполне определенным образом соотносятся с явлениями, еще нужно нашему бедному психическому сознанию, которое так старательно борется за то, чтобы безошибочно распознать эту законность?

Наш метод, с другой стороны, должен опять-таки исходить из отношения идей к объектам, а не из идей как таковых и не из таинственного «сознания вообще», которое было бы объектом, фиксированным с самого начала.

Теперь в нашем настоящем исследовании объектами являются не воображаемые извне вещи и события, а сами идеи, которые каждый раз рассматриваются в настоящем представлении. Отношение настоящих идей к прошлым, таким образом, является отправной точкой нашего исследования.

Мы уже видели здесь, что сознание тождества, в той мере, в какой оно относится к каким-либо объектам, включает в себя в то же время сознание того, что идеи ранее относились к этому же объекту. Таким образом, в одном и том же умственном акте соединяются два отношения: отношение к объекту и отношение к прежним представлениям о нем. Последнее, конечно, не осознается отдельно. Оно становится таковым только тогда, когда мы направляем на него наше внимание. Но как только мы это сделаем, мы обнаружим, что каждое представление, которое мы можем вспомнить, имеет некоторое отношение к предшествующим, что нынешние представления, которые мы вспоминаем, также связаны с ними, и что весь мир представлений, таким образом, субъективно объединен, не в пучок, а в непрерывную связь.

При этом, однако, в отношении субъективного контекста сознания имплицитно происходит точно такой же синтез, который мы описали в предыдущем разделе в отношении других объектов, а именно синтез, который синтетически расширяет сам контекст сознания. Мы видели, что, например, дом, который принадлежит одной улице одновременно с другой, представляет собой связь между частями самой улицы в сознании. Дом образует точку тождества, которая определяет соединение двух частей, ранее разделенных в сознании, в единый контекст. По отношению к субъекту сами идеи являются этими точками тождества. Если понятие b соотносится с понятием a, а последующее понятие c снова соотносится с понятием b, то существует единый контекст сознания от a до c, к которому отдельные понятия принадлежат как особые места тождества. При каждом внешнем восприятии, при каждом прохождении через прошлое событие одновременно происходит такой внутренний синтез, иначе мы не смогли бы осознать общий контекст после осмотра горного хребта или чтения рассказа. Этот внутренний синтез ускользает от нас только потому, что, погружаясь в объекты, мы обычно обращаем внимание только на них, а не на имманентную связь идей друг с другом.

Как и наблюдение за внешними объектами, это требует внимательности и практики. Когда мы бродим по картинной галерее, луч света от каждой детали картины привлекает наше внимание, и общее впечатление определяется каждой из этих деталей. Тем не менее, когда мы покидаем комнаты, у нас остается лишь поверхностное и неопределенное общее впечатление, и мы не можем подробно описать ни одну картину. Совсем другое дело, когда мы задерживаемся на отдельных картинах, анализируем их, рассматриваем расположение замеченных нами деталей по отношению к другим и по-новому смотрим на то, что видели неоднократно. Теперь останется совершенно иное, более прочное осознание целого, и, закончив, мы сможем свернуть всю картину в своем сознании. Но чтобы это сделать, мы должны уже приобрести способность концентрироваться на деталях, практиковаться в их анализе и обобщении. Нетренированный человек при самом напряженном внимании не видит тысячи вещей, которые эксперт осознает через короткий миг.

Когда дело доходит до наблюдения за своим внутренним «я», мы, конечно, обычно гораздо менее практичны, чем там. Мы смотрим на предметы и даже не замечаем, как внутри нас прокладываются пути мыслей от воображения к воображению. Сколько времени требуется ребенку, как только он получает разумное представление о своем окружении, чтобы осознать, что он видит, слышит и думает, что он – эго! И многие люди, привыкшие самым острым образом наблюдать за своим внешним миром, сразу же поддаются внушению, что они должны, часто отталкиваясь от этого наблюдения, пытаться понять, что происходит в их сознании. Некоторые философы даже пришли к странной ошибке, что самонаблюдение невозможно4444
  Ср. в противоположность этому Franz Brentano, Psychologie vom empirischen Standpunkte I, стр. 34.


[Закрыть]. Как будто простейшее воспоминание о прошлых событиях уже не включает в себя определенное, пусть и весьма элементарное самонаблюдение! Ведь прошлое тем самым не становится настоящим, а лишь визуализируется, то есть наблюдается, настоящим воображением. Конечно, анализирующая способность сознания часто не настолько велика, чтобы анализировать прошлое так же, как анализируют детали картины, то есть отличать простые траектории мысли от внешне объективных компонентов воображения. Однако при небольшом внимании мы можем довольно точно представить себе только что прошедшую мысль, а с увеличением практики в переходе от другого объекта сразу после мысли к наблюдению самой мысли, нам все больше и больше удастся устранить допущенные ошибки наблюдения, как и в случае внешнего наблюдения; тогда можно будет все яснее и яснее улавливать отдельные нити хода мысли и воображения в отдельных идеях.