Текст книги "Спасти СССР! «Попаданец» в пенсне"

Чтобы предприниматели были уверены, что ОМОН не будет их бить, что отныне никогда-никогда ОБХСС не будет бандитствовать, проводя какие-то гадкие проверки, ревизии на предприятиях, что не будет милиция бизнесменов душить!

Берия с профессиональным интересом рассматривал его, как рассматривает эпидемиолог жидкие фекалии с холерным вибрионом:

– Ну, и как этого вы будете добиваться?

Мурашов пел далее, найдя благодарного слушателя:

– Введу такую систему – все будут получать конверт с зарплатой, никто не будет знать, сколько зарабатывает другой…

– А взятки?

– Какие взятки? А, это… Гавриил Попов называет это иначе, административной рентой… Это же простая благодарность от обывателя сотруднику милиции! За что же тут карать?

Далее, я буду сотрудничать с полицией Запада, например, нью-йоркская полиция открывает в Москве двухмесячные курсы английского, чтобы милиционеры научились по-человечески разговаривать… а потом пятьдесят-сто наиболее толковых парней из всех наших служб едут в тот же Нью-Йорк и учатся в тамошней полиции. Приехав, они создадут костяк, который нам всем необходим…

– А скажите…

– Аркадий!

– А скажите, Аркадий… до вашего назначения какое отношение вы имели к милиции?

– Я с милицией в жизни дела не имел! У меня даже приводов не было!

– Угу. И сразу на должность начальника Главного Управления Внутренних Дел Москвы и Московской области?

Ничтоже сумняшеся, Мурашов ответствовал с обычным апломбом:

– Это политическое назначение!

– Да-да… а всё же, Аркадий, скажите, если не секрет – за каким хреном вы сюда вообще припёрлись?

– А для того, чтобы арестовать ГКЧП! И ещё… Хочу присмотреть себе кабинетик, пока другие не расхватали. Этот вот мне подойдёт!

Берия посмотрел на него грустно-грустно:

– Такой молодой – и безнадёжно, видимо, болен… Ребятки! Доставьте-ка его в Кащенко… убогого одного грех на улицу выпускать. Жалко же человека.

Часть вторая
«Эх, полным-полна моя коробушка…»

В 1947 году товарищ Сталин отправился отдыхать на юг на автомашине. Где-то под Воронежем подвеска сломалась.

Спешно прибывшему секретарю обкома товарищ Сталин сказал:

– Осмотpели мы ваше хозяйство.

Хоpошее хозяйство!

И люди у вас хоpошие, и песни вы пpавильные поете…

Hо, у вас, товаpищи, ужасные доpоги.

Как вы по ним собиpаетесь идти в светлое будущее?

У вас же не доpоги, а сплошные ямы и колдоёбины!

Присутствующий рядом Берия, в сторону, шёпотом, поправил:

– И выбоины.

Товарищ Сталин:

– Спасибо. Мне тут товарищи подсказывают, что все виновные в этом безобразии должны быть – и будут непременно – по-товарищески виибаны…

…Даже полвека спустя после этой беседы Воронежская область отличалась прекрасными дорогами…

Двадцатое августа 1991 года. Ноль часов. Площадь Свободной России, парапет набережной Москвы-реки…

– А-аа-а… Сволочи-и-и… О-ооо…

Товарищ Берия аж чуть не подавился, но всё же машинально проглотил кусок странной булочки, внутрь которой было что-то много всего понапихано…

– Что это такое?

– Гамбургер, товарищ Павлов!

– Из Германии, из Гамбурга, так я полагаю?

– Из Америки, товарищ Павлов!

– Ого! Хрень какая. Сколько стоит?

– Семьдесят два рубля, товарищ Павлов! Один доллар!

– Да это не просто ого! Это о-го-го какая хрень! А доллар у нас стоил шестьдесят копеек…

Но тем не менее Лаврентию Павловичу теперь, с момента появления на грешной земле, не просто хотелось есть, а всё время откровенно хотелось чего-нибудь пожрать, как реалисту шестого класса из недостаточной семьи… Причем всё равно что! Пропал противный металлический привкус во рту, пропали изнуряющие тошнота и изжога… Про постоянные же мучительные боли во всём теле и предательскую слабость он уж и не вспоминал! Всё тело переполняла кипящая молодая бодрость. Вот уж действительно, есть, оказывается, лекарство и для исправления горбатого… Всего-то – полежать в могиле… ну, не будем о грустном.)

– Кто здесь сволочи, миленькая?

– Да все вы-ы-ы… мужики-и-и-и…. О! О-оо…

Вокруг лежащей на расстеленном прямо на асфальте пиджаке крайне интеллигентной барышни в очках в чёрной массивной оправе прыгал растерянный бородатый молодой человек, тоже в очках, но в оправе проволочной, поминутно хватающий себя за косматую голову…

Лаврентий Павлович нагнулся к страдалице:

– Что с вами? Э! Да это дело нам знакомо… Воды давно отошли?

– Полчаса наза-а-ад…

– «Неотложку» вызвали?

– Да-ааа, не еде-ееет…

– Давно вызвали?

– Давно-о-оо…

– Вот ведь сатанаилы. Надо будет их подтянуть. Так, всем спокойно. Водка ест? (Без мягкого знака.) Отлично. Давай. Лей. На руку лей. На обе рука лей. Не дрожи. Ти кто? Папа? Муд… Гм-гм… дурак ты, а нэ папа. Зачэм её сюда тащил? Так. Ладно. Всё потом. За плечи держи. Ну, милая, не волнуйся. Ми тебе сейчас поможем…

– А-а-аа!!! – рев барышни стал совсем звериным…

– Ничего. Ничего. Так. Так. Во-вот-вот…

– А-а-аа… сволочь!

– Эх, вот и головка показалась… давай, давай, давай…

– Ёк ТВОЮ МА-А-А-А-ТЬ!!

– Куда ты лезешь с ножницами?! Перевязать. Здесь и здесь… не обрезать, в роддоме обрежут… вот и послед… вот и «неотложка»… Уф.

Когда счастливый папаша, крича что-то радостно-невнятное, махал рукой вслед уезжавшему белому «рафику», Берия взял его ласково за плечо и спросил:

– Как сына назовёте?

– Андрюшей..

– В честь деда?

– Вы ЧТО?! В честь САХАРОВА…

Там же, чуть позднее…

«Да, – печально думал Лаврентий Павлович, глядя на бледного, с трясущимися руками Маршала Советского Союза Ахромеева, в своей зелёной форменной рубашке без погон поразительно похожего на хорошего, опытного военрука из ближайшей средней школы, – надо! Надо обязательно каждого курсанта-выпускника из всех военных училищ страны обязать хоть раз в жизни присутствовать при родах… Пусть посмотрят, как это тяжко. С каким трудом, в каких муках ребёнок появляется на свет, пусть почувствуют на своих руках первый вздох маленького… авось не будут так бездумно гнать солдатушек на смерть, как делал это…»

Лаврентий Павлович ещё раз тяжело вздохнул… о СВОИХ, уже давным-давно оплакавших его, он боялся и спросить!

Живы ли они?

И ещё – ему мучительно стыдно было бы посмотреть им в глаза, после того что Берия прочитал о себе… ну, Нателла, допустим, не поверила. Она же его напросвет знала… Какие уж там студентки и первоклассницы, дада шени.

А Серго? Каково ему было быть сыном – такого отца?

(Берия не знал, что и жена, и сын им – ГОРДИЛИСЬ. Гордились в глубокой, сокровенной тайне…)

«Эх, господин Коротич, господин Коротич… Ну, может, ещё и свидимся».

Как каждый настоящий мужчина, Берия вовсе не был злопамятен. Просто оскорблений он не прощал, и память у него была хорошая.

– Сахаров… Сахаров… эти ребята, что – физики?

Ахромеев сглотнул слюну:

– Почему физики?

– Да работал у меня в Арзамасе некий Сахаров, Андрей Дмитриевич… там была еще такая нехорошая история – он использовал в своих трудах работу студента Лаврентьева, без указания авторства… Но водородную бомбу Сахаров сделал-таки.

– Тот самый. Но ценят ЭТИ его вовсе не за ТО… а потому что Сахаров диссидент!

– А. У меня они тоже были… Сначала: до-сиденты, потом просто, сиденты. Ха. Ха. Ха. Но что вы скажите о…

– Да что тут скажешь. Разрешите доложить?..

– Долаживайте[40]40
  От автора. Это такой армейский юмор. Не всем понятный.


[Закрыть].

– Первое кольцо образует – сплошное мясо… слабо организованная толпа гражданских лиц. Сами видели. Детишки, бабье дурное, восторженные идиотики… трогать их грех. Не отмолишь потом.

– Это ясно, – кивнул головой внимательно слушавший специалиста Лаврентий Павлович.

– Основная же ударная сила – группа хорошо вооруженных, численностью до роты, мужчин среднего возраста. Скорее всего, либо ингуши, либо чечены…

– Согласен. Я их тоже заприметил. И эти будут драться, прикрываясь спинами дурачков, как живым щитом… я их подлую натуру отлично знаю…

– Поэтому предлагаю: лопухнуться и дать им возможность безнаказанно уйти.

– Жалко.

– Так точно. Согласен. Но лучше выпустить волка в лес, чем позволить ему устроить кровавую бойню прямо здесь, среди этих баранов…

Берия ещё раз сожалеюще поцокал языком:

– Ладно. Быть посему… Но какой молодец этот Игорь Тальков, а? Хорошие песни поёт, слушай… прямо Марк Бернес.

20 августа 1991 года. Шесть часов утра.

«СОЮЗ НЕРУШИМЫЙ РЕСПУБЛИК СВОБОДНЫХ СПЛОТИЛА НАВЕКИ ВЕЛИКАЯ РУСЬ…»

Это просто Государственный гимн. Исполняется в шесть утра…

Потом – утренняя гимнастика.

Потом – новости…

«Здравствуйте, дорогие товарищи!

Передаём Постановление номер два Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР от 19 августа 1991 года.

Сообщается, что в связи с введением с 19 августа 1991 года в Москве и на некоторых других территориях СССР чрезвычайного положения и в соответствии с пунктом 14 статьи 4 Закона СССР «О правовом режиме чрезвычайного положения» временно ограничивается перечень выпускаемых центральных, московских и общественно-политических изданий следующими газетами: «Рабочая трибуна», «Известия советов народных депутатов», «Правда», «Красная Звезда», «Советская Россия», «Московская Правда», «Ленинское Знамя», «Сельская жизнь».

Возобновление выпуска иных изданий будет производиться после их перерегистрации.

В связи в изменившейся общественно-политической обстановкой ГКЧП преобразуется в Комитет по оперативному управлению СССР во главе с товарищем Ельциным Борисом Николаевичем».

«…Уже в первый день введения чрезвычайного положения в отдельных местностях СССР показал, что люди вздохнули с некоторым облегчением…

Потому что худший из всех мыслимых сценариев – это хаос и анархия в нашей ядерной стране.

Хотелось бы ещё раз подчеркнуть, что на всей территории Союза ССР отныне и впредь восстановлен принцип верховенства Законов СССР. Заверяю, что наша практика в отличие от набивших оскомину пустых обещаний будет безусловно подкрепляться реализацией принятых решений».

Вы слушали обращение Председателя Комитета по оперативному управлению товарища Ельцина…

Маленький перекур. Байки про товарища Берию.

По словам современников, Берия обращался с людьми крайне вежливо, особенно – подчеркнуто вежливо с подчиненными… Но бывало всякое.

Ванников вспоминает, как однажды на Ижевский завод приехал генерал Т. – старый сослуживец Берии, который как-то проштрафился в Белоруссии. Покрутился генерал, покрутился – а потом Ванникову пришел от Берии пакет – там была докладная записка от Т. на имя Берии, где тот «выявил» целый сонм вредителей – особенно начальников цехов Ц. и И.

Ванников тут же позвонил Берии и сказал, что Ц. и И. – молодые, талантливые инженеры, у них есть трудности, но это чисто технические проблемы…

Тот выслушал наркома – а потом попросил, чтобы к телефону позвали Т. Ванников вспоминал, что такого мата он никогда раньше не слыхивал…

Судоплатов вспоминает…

Когда последние судороги «ежовщины» выкосили весь ИНО НКВД и он ходил сам ожидая ареста, в Киев выехал заместитель Судоплатова Е. – и бесследно пропал! Был объявлен всесоюзный розыск, а Судоплатов уже примеривался, куда ему лучше стреляться, в грудь или в висок (незадолго до этого к японцам перебежал начальник погранвойск на Дальнем Востоке).

Замнаркома Берия поступил очень просто – взял да и позвонил жене пропавшего, на что она очень обрадовалась и долго благодарила Берию за заботу… Оказалось, Е. повздорил из-за сущих пустяков с каким-то мужиком в туалете на Киевском вокзале (сам будучи в штатском и выпимши), немедленно получил от мужика бутылкой по голове, с тяжелым сотрясением мозга как-то ухитрился уехать в Москву и вот уже третий день лежит дома, болеет…

– Идите, Паша, и работайте! – это было всё, что со вздохом позволил себе сказать Судоплатову Берия…

Берия долго беседовал с Туполевым, приговорённым к расстрелу:

– Может быть, вы всё же себя оговорили? – Но Туполев упорно подтверждал собственноручные показания…

И Берия забрал его к себе в шарашку – впрочем, через полтора года полностью амнистировав…

Зачастую, беседуя на допросе с подозреваемым, Берия на прощание давал ему яблоко или мандарин…

Затребовав дела осуждённых при Ежове, Берия получил ряд папок, где листы протоколов были залиты засохшей кровью… молча, не читая, он швырнул их в лицо следователям, ведшим допрос…

Три четверти следственного аппарата Ежова были Берией безжалостно репрессированы…

Первая бериевская амнистия затронула каждого третьего заключенного, а всего около трехсот пятидесяти тысяч человек были освобождены из-под стражи… И таких амнистий было ровно три.

Большинство пришедших в НКВД-НКГБ вместе с Берией новых сотрудников, а это около пятнадцати тысяч человек – НИКОГДА до этого не имели к ЧК-ОГПУ никакого отношения (это были учителя, инженеры, молодые учёные)…

Когда немцы прорвались на Кавказ, Сталин строго выговаривал Берии за то, что он очень своеобразно контролировал вывод из строя нефтескважин Моздока, собственноручно поджигая их вместе с наркомом нефтяной промышленности Байбаковым прямо на глазах оторопевших от такого авангардизма немцев…

Хрущёв обвинял Берию в беспринципности – мол, тот амнистировал любого – виноват тот или нет, – лишь бы тот был полезен делу рабоче-крестьянской обороны…

Хрущёв обвинял Берию в том, что своим работникам – в атомном и ракетном проектах – Берия присваивал звания Героя, представлял их к Сталинским премиям, награждал дачами и машинами…

Когда стало известно, что брат физика Харитона допускает антисоветские высказывания, Берия показал Харитону протоколы прослушивания, а потом сказал – работайте спокойно, никто этого дурака пальцем не тронет…

Сын Берии – Серго – в семнадцать лет добровольцем записался в разведшколу и радистом неоднократно направлялся в тыл врага… Серго Берия стал самым молодым в Советском Союзе доктором наук, профессором, генеральным конструктором… После смерти отца его лишили даже институтского диплома и даже полученных на фронте наград. Два года он провёл в тюрьме, где его на глазах матери выводили на расстрел, требуя обвинительных показаний на давно мёртвого отца…

После того как его лишили и отцовской фамилии – Серго Гегечкори работал в Свердловске, снова защитил диплом, потом кандидатскую диссертацию, стал заместителем генерального конструктора… Яблочко от яблони, да…

Сам Берия в период революции сумел как-то исхитриться с отличием окончить строительное училище… Всю жизнь он мечтал строить дома! И неоднократно письменно просил отпустить его с партийной и чекистской работы в архитекторы. А его всё не отпускали.

Психологи внимательно рассматривали вопрос – почему сильный человек сразу после смерти дорогого ему человека немедленно уходит? («Хрусталев, машину!», помните? Как сказал Берия через минуту после смерти Сталина…)

Вывод оказался очень прост – ЧТОБЫ НИКТО ПОСТОРОННИЙ НЕ ВИДЕЛ ЕГО СЛЕЗ… Мужчины не плачут. Мужчины – расстраиваются…

20 августа 1991 года. Девять часов утра. Москва, Старая площадь…

Две площади – как две чашки весов…

Новая и Старая… между ними – бульвар. Начинающийся от часовни, памятника гренадёрам, павшим под Плевной, и кончающийся у воспетого Булгаковым в «Дьяволиаде» Делового Двора – одного из самых первых на Москве специально построенных зданий для контор…

У серых стен которого притулилась нарядная церковь Всех Святых на Кулишках… Загадочное место! И церковь – во имя чего она была построена? Что за кости, изрубленные, покоятся в глубине, под её алтарём?

А сам квартал, пообочь бульвара… тоже не прост. Там дома – с занавешенными портьерами зеркальными окнами, их двери – высокие, дубовые, без вывесок – только таблички на них: «Подъезд десять», «Подъезд сто три»…

Власть всегда на Руси была сакральной тайной…

Те, кто знал… Те знали – что вот там есть очень хорошая, недорогая столовая, с кулинарией и круглосуточным буфетом, а там – мастерская, где недорого сошьют норковую или ондатровую шапку (не такую, которую хочешь, а которая тебе по должности полагается. По Сеньке и шапка…), а вот туда вообще лучше не ходить и даже не думать, что там такое за заведение.

На Старой площади всегда была она.

Власть. Секретариат ЦК.

Созданный Сталиным Аппарат.

Который и был, собственно говоря, – Советским Государством.

Становым хребтом.

Мозгом.

Центром.

И вот сейчас тело государства, его народ – взбунтовалось против мозга… На языке медицины это называется – психопатия!

Примерно в девять часов в кабинете замзавотдела партийной печати Зеньковича зазвонил телефон внутренней связи.

– Николай Александрович, – послышался в трубке встревоженный голос его секретаря-референта Галины Пташкиной, – сейчас приходили из охраны, сказали, что они уходят! И советуют немедленно уходить и нам…

Но уйти из комплекса зданий было уже нелегко… Технические работники ЦК испуганно носились по бесконечным коридорам – но у всех внешних подъездов – восьмого, девятого, двенадцатого – уже собралась разгневанная толпа…

Работники услыхали по радио распоряжение из Управления Делами – о немедленной эвакуации из помещений. Причём НОМЕР тревоги не был объявлен, и что конкретно делать, куда бежать, что прятать – в панике мечущиеся офисные женщины просто не знали.

Зенькович выглянул в коридор…

Приёмная отдела была пуста… Только ветер шевелил листы машинописной бумаги на столе, только пищали короткие гудки в свисающей на шнуре телефонной трубке…

«Сорок первый год!» – оторопело подумал Зенькович.

Внезапно раздался резкий, требовательный – державный – звонок «Кремлёвки».

Всё в порядке, сейчас поступит указание…

Но из трубки красивого белого телефона с золотым государственным гербом в центре диска донеслось лишь:

– Ты что там делаешь? Наши же уже все вышли! Бегом на выход, немедленно покидай здание…

Бред какой-то.

Зенькович осторожно положил трубку, вышел в коридор…

Тишина. Ни одного человека.

Открыл дверь в соседний кабинет – никого, пусто… На всём этаже громадного десятиэтажного дома не было ни одной живой души.

Ау, где вы, коммунисты?

Идеологический отдел, ау!

Нет ответа.

Пожав плечами, Зенькович взял свой старенький коричневый «дипломат», положил туда вынутую из сейфа электробритву и начатую бутылку коньяка, еженедельник и купленный за свои деньги диктофон…

Лифт работал. Но лучше бы он шёл по лестнице… Тогда он заранее услышал бы истошные крики!

В фойе шестого подъезда избивали… Вцепившись в волосы ухоженной, в белой, но уже располосованной на ленты, уже багровеющей пятнами блузке секретарши, толстая и уже с утра вонючая бабища типичного интеллигентски-библиотекарского вида истошно вопила:

– Долой! Долой КАПЕ-Эс-Эс!!

И била, била… неумело и от того ещё более жестоко.

Николай Зенькович, как все бульбаши, был очень тихим и воспитанным человеком… вот странно? Сколько белорусов я ни знал – попадались мне исключительно хорошие люди. Может, потому что многие из них в хорошем смысле деревенские?

Хоть и пообмяла его жизнь в ЦК, но ударить кого-нибудь, хоть даже и неприятную толстую жабу, Зенькович никогда бы не смог.

Но сейчас…

Сейчас на куски рвали, на его глазах – не только женщину, но и его секретаршу…

Дорогой Читатель, была ли у вас секретарша? Нет, не так… Не секретарша.

Секретарь.

Самый первый, самый надёжный помощник, самый первый друг… Который знает о вас больше, чем ваша родная жена? Потому что жена ваша может и поверить, что вы на заседании, – а секретарша обязана ЗНАТЬ, где вы сейчас и с кем… Секретарь знает вас напротык – как знали ученики ешибота Писание – то есть прокалывали иголкой страничку – и они говорили, какая буква с противоположной стороны – алеф или йоуд…

Секретарь – это половина вас – причём лучшая половина, которая ничего никогда не забывает, знает всё и всех и сумеет при необходимости вас заменить – взяв на себя всю текучку…

И вообще… Мы, мужчины, живем ради нашего дела! Счастлив мужчина, радостно идущий утром на службу и радостно возвращающийся с работы домой…

И не факт, что свои лучшие, звёздные часы вы переживаете у себя дома!

Поэтому секретарь может быть уподоблена хирургической сестре, которая видит своего мужчину, своего хирурга – в момент высшего напряжения сил, геройски зажимающего пальцами артерию…

Да и как ваша жена может понять – каково это? Провести документ за один день через три департамента? Жена видит вас дома – усталого, измученного, выжатого как лимон, без штанов… «Для жены, врача и портного нет великих людей!»

Поэтому пара «секретарь – начальник» (впрочем, как и «медсестра – врач») часто становятся близки… И не только потому, что ей восемнадцать, а ему тридцать три, а… потому что ОНА гордится ИМ и уважает ЕГО.

И дело не в физической близости… Они становятся ДРУЗЬЯМИ.

Была ли у вас, Читатель, секретарь – которая своей цыплячьей грудью закрывала вход («Без доклада не пущу!») одетым в маски вооруженным незнакомцам, давая возможность своему Шефу уничтожить БУМАГИ…

Нет? Тогда вы несчастный человек, упустивший в этой жизни что-то главное…

Так вот, у Зеньковича – такой секретарь, такой друг, была…

Не говоря поэтому лишних слов, Николай взмахнул чемоданчиком и с размаху врезал в лопнувший красным соком, мясистый, угреватый нос демократической дамы…

Та удивленно замычала, схватившись за него толстыми пальцами с чёрной траурной каёмкой под ногтями, что-то вроде «крофафокрючкофскаягебня», но терзаемую девушку выпустила…

От удара «дипломат» распахнулся, и на пол, покрытый гранитными плитками, полетело нажитое непосильным трудом барахло. Зеньковичу особенно жаль было вдребезги разбившейся недопитой бутылки «Ахтамара», которую подарил ему его одногруппник по ВПШ из Еревана.

– А! Номенклатурная сволочь! Народное добро пиздит! – радостно завопили уцелевшие демократки…

Как к народному добру могла относиться зеньковская вполне домашнего вида электробритва «Агидель» – было неясно.

Однако демократы от Зеньковича стали все же держаться подальше и близко подходить к партократу, грозно размахивающему открытым «дипломатом», не решались…

– Валерия Ильинична, Валерия Ильинична, – что с вами?

– Прокляфый софок! Тфарь! Исуфотофал мефя…

Тут, впрочем, Валерия Ильинична лукавила – изуродовал её, как Бог черепаху, – ещё районный акушер, вытягивавший её наружу щипцами за больную голову…

Зенькович, между тем, швырнул «дипломат» в кучу демократических москвичей – от чего те, как овцы, шарахнулись в разные стороны, – потом мигом скинул с плеч пиджак, набросил его на плечи рыдающей девушки и гордо, с высоко поднятой головой повёл её к выходу.

Испуганные неожиданным отпором, демократы расступались перед ними, как воды Черного моря перед уходящими из Египта аидами…

Видно, бродить им теперь по пустыне ближайшие сорок лет!

…Выступая на каком-то митинге, величайший физик нашего времени, отдавшая науке самое дорогое, госпожа Елена Боннэр прилюдно заявила: «Этот августовский день – был не просто днём, но целой эпохой, за которую пройден неимоверно большой путь к подлинной демократии. Но давайте не будем обманывать себя словесной игрой! Если мы говорим, что КПСС должен (так в тексте) ответить за все свои преступления, то мы говорим, что к суду надо привлечь не только верхушку КПСС, а всех, кто повинен в нынешнем состоянии страны, – всех! все эти миллионы коммуняк, всех этих рабочих, колхозников, учителей, которые трудом и по€том строили эту страшную тюрьму, эту постоянную угрозу цивилизованному миру!»

Удивительно… но дарагие масквичи ей хлопали.

Вместе с ней выступали новый посол США в СССР Роберт Страус («американский народ и американское правительство с восхищением следили за защитой Российского Белого Дома»), вице-мэр Москвы Лужков («но теперь уже всё в наших руках! Главное – надо брать в свою собственность завод или предприятие, надо захватывать магазины, надо брать на себя землю… хозяевами жизни надо становиться!»).

Судя по заблестевшим глазам толпы, призыв нашёл горячий отклик. Быстрее, а то другие успеют хапнуть!

…В этот час толпы людей (?) сгустились у зданий партийных органов… Охлос, ещё вчера трепетавший при виде партработника («Партбилет на стол положишь, сволочь!»), – теперь готовился взять реванш.

Но… настоящих партработников ОНИ всё так же трепетали! Нормальный коммунист, от станка или от сохи, вовсе не был кисейной барышней, мог мещанина и в рыло благословить…

А уж слушатели ВПШ из зарубежных компартий, те вообще… некоторые были совершенными отморозками! Например, Ильич Санчес, который широко известен Шакал… бывший студент Университета Дружбы Народов. Достойный наследник ИККИ!.. Кто не помнит такую контору – поясню, что это Третий Коммунистический Интернационал…

Поэтому гнев демократической толпы обрушивался – совершенно для толпы безопасно – на девчонок из машбюро, на тёток из сектора учащейся молодёжи, на престарелого дедка из отдела военно-патриотического воспитания…

Они шли сквозь крики и улюлюканье толпы, ежесекундно ожидая расправы.

Озверевшая толпа окружала их – и уроды плевали в лицо, швыряли в них грязью…

Каждый из присутствующих считал своим долгом их унизить, оскорбить… Особенно усердствовали демократки! Из их гнилых уст сыпалась такая похабщина, что было впору уши зажимать.

С особенным наслаждением интеллигентские фурии копались в сумочках несчастных машинисток, секретарш, стенографисток – показывая содержимое гогочущей толпе.

Вот жирная, с одутловатой пропитой мордой потомственной алкоголички пьяная с утра (с утра ли? а не с вечера?) бабища подскочила к высокой, статной молодой женщине…

Вырвала из рук сумку, мигом распотрошила… полетели наземь какие-то бумажные свёртки. Бабища поддела их ногой – брызнули соком свекольные котлетки…

– Подстилка коммунячья! Они объедаются, а у нас на водку не хватает!! Убить тебя мало!

Секретарша без страха смотрела на беснующуюся толпу, сказала тихо:

– Ну, убейте. Если от этого легче станет! Подумаешь, останутся без матери-одиночки две девочки-близняшки…

Сзади подскочил какой-то скрюченный, тощий, кривоногий… Типичный гопник (ГОП – городское общежитие пролетариата)… Трусливо ударил железной водопроводной трубой сзади, подло…

Девушка покачнулась, но устояла на ногах, от смерти её спас шиньон… Но тут гопник взмахнул трубой с окровавленным тройником на конце снова…

В этом миг грохнул выстрел…

Гопник недоуменно посмотрел на расплывающееся на его грязной, вонючей, поддетой под пиджак майке горячее пятно…

– Шухер! Менты!!!

Толпа рванула в разные стороны – завопили сбитые с ног демократки, которых гопники немилосердно топтали…

Но это была не милиция.

Подчиняясь демократическому своему руководству, доблестная Краснознамённая Московская милиция, в которой и москвичей-то было – абсолютное меньшинство! – в очередной раз умыла руки.

Просто «партейный» старичок, который вроде бы только и делал, что ходил, побрякивая медалями на потёртом кительке, по школам и что-то там детишкам про войну всё рассказывал – спокойно, без излишней суеты, неторопливо восстановил сталинскую социалистическую законность…

Как уже делал это один раз на этой же самой улице, но несколько ранее, девятнадцатого октября одна тысяча девятьсот сорок первого года. (Откуда ствол? Трофейный… Заботливо сбережённый.)

А в городе Жуковский Московской области, на площади Кирова, Вождь Мирового Пролетариата в этот час снова отправлялся из фойе Жуковского Авиационного техникума в ссылку, в темный подвал…

…У станции метро «Площадь Ногина», напротив Политехнического музея, уютно сидели на бульваре два джентльмена, которых незабвенные Ильф и Петров назвали бы «пикейными жилетами»…

С безопасного отдаления, удобно сидя на садовой скамеечке, они бесстрашно наблюдали ход текущих событий и мирно беседовали.

– И всё же, Иван Петрович, при Сталине было…

– Что было?

– Всё было… и было в основном не так уж и плохо.

– Обоснуйте, Исаак Моисеевич?

– С удовольствием, Иван Петрович… В «тоталитарном сталинском СССР» не требовалось разрешения для приобретения оружия. Оружие и боеприпасы при Сталине каждый достигший 18 лет мог свободно купить в магазине.

– Ну и что? Сейчас приносите в магазин охотничий билет и покупайте!

– О! А ежели я не охотник?

– Ну, заплатите мзду председателю Охотсоюза, он вам тут же билет выправит…

– Я про то и говорю… а тогда он мзды просто бы не взял, побоялся! Далее. В «тоталитарном СССР» не требовалось носить с собой паспорт, а массовые проверки документов отсутствовали как класс.

– Это вы, любезнейший, просто не жили в закрытых городах – например, в Севастополе или Владивостоке, где военный патруль мог вас, «пиджака», остановить… Да и в Москве бывало. Подойдёт к вам на Казанском вокзале весьма вежливый молодой человек и спросит, как проехать, например, в Кривоколенный или в Садовнический переулок… и если вы не знаете – значит, не москвич, и тут же следом подойдёт очень вежливый милиционер и проверит вас на предмет – не со сто первого ли вы километра прибыли?[41]41
  На сто первый километр высылали из столицы нежелательный социально-вредный элемент.


[Закрыть]

– Зато в «тоталитарном СССР» не требовалось предъявлять паспорт при покупке билета на поезд дальнего следования. Также билет можно было передать другому лицу.

– Согласен.

– В «тоталитарном СССР» никогда не обыскивали пассажиров в аэропортах.

– Так ведь тогда и самолёты не угоняли! Потому как потом репрессировалась не то что вся семья угонщика – а весь его род до седьмого колена… и это было, на мой взгляд, справедливо. Да.

– В «тоталитарном СССР» документы на землю или застройку дома оформляли за один день.

– Не спорю. Когда же это занимало дня два, советские люди кричали о засилье «страшной бюрократии» и писали гневные письма в газеты. И что особенно смешно – это здорово помогало!

– В «тоталитарном СССР» нельзя было выселить людeй на улицу, не предоставив им другого жилья. Выселять людей в зимнее время запрещалось. Также в СССР обычно не продавали дома вместе с жильцами, как мне из Таллина пишут.

– Согласен.

– В «тоталитарном СССР» для временной регистрации по временному месту жительства из документов требовался только паспорт.

– Но уж тогда, даже если на лето переселяешься на дачу, в Малаховку – будь любезен, первый визит сделай не на пляж, а к участковому… иначе штраф! Впрочем, при царе было то же самое – я же прекрасно это помню…

– В «тоталитарном СССР» русского человека не резали только за то, что он русский…

– Это да… и еврея – только за то, что он еврей. Это при Брежневе стали ваших маленько прессовать…

– Согласен. По сравнению с нынешней Россией сталинский СССР – это царство свободы.

– Зато у нас теперь несколько партий, да и в журналах столько много интересного печатают.

– Согласен, читать нынче интересней, чем жить… Барышня, барышня, постойте! – встревоженно вскрикнул старичок.

Пошатываясь, роняя на ухоженный красноватый песок тяжёлые черные капли, стекающие по шее и предплечью, мимо лавочки брела давешняя секретарша…

– Звери, звери… Иван Петрович, помогите мне… давайте её усадим, вот так!

– Исаак Моисеевич, вы меня просто поражаете – откуда у вас в карманах и бинт, и перекись водорода? Вы что, их всегда с собой носите?