Текст книги "Магистр"

– У меня хорошие стрелки! – сказал Ипато. – Они привычны к мощным степным лукам и немного «проводят» неаполитанцев.

– Спасибо, Витале, – бросил Сухов и тут же прикрыл преордината щитом, отлавливая меткую стрелу, едва не лишившую дожа его верного слуги.

– Вам спасибо… – выдохнул венецианец.

– Не за что, – усмехнулся Олег.

– Кончаем эту карусель! – сипло крикнул Карл Вилобородый и закашлялся. Рука его, кое-как обмотанная окровавленной тряпицей, висела на ремне.

– Оружие соберите, – пробурчал Клык, уставший донельзя.

Князь сильно хромал, его поддерживал Тудор.

– А с лоханками ихними что делать? – долетел вопрос. – Может, днища прорубить к троллям?

– Убитых много? – вопросом ответил князь.

– Четырнадцать человек, – доложил Пончик, бледный, измотанный, вымазанный не своей кровью. – Угу… Раненых не считал еще.

– А здорово мы им врезали! – расплылся князь в улыбке.

– Дай ногу гляну, – подступил к нему Александр, протоспафарий и, по совместительству, врач.

– Заживёт! – отмахнулся Клык.

– Вот начнётся заражение, и всё тогда! – повысил голос Пончик. – Не в бою сгинешь, а сдохнешь от хвори, как старый трэль!

– Лучше не спорь, князь, – посоветовал Олег. Инегельд поморщился и позволил врачу разрезать на себе штанину. Протоспафарий промыл рану и наложил повязку с пахучей мазью.

– До свадьбы заживёт, – пробурчал он.

Осталось последнее дело – печальный долг оставшихся в живых перед теми, кто ушёл к предкам. Гридни выбрали самую красивую да целую из захваченных галер – «Великомученицу Варвару», – посбрасывали с неё трупы солидариев и начали укладывать на палубу, скользкую от пролитой крови, мёртвые тела своих товарищей. Всех их уложили рядом, сохраняя нерасторжимыми узы боевого братства, и запалили «Великомученицу Варвару» со всех концов, превращая галеру в погребальную лодью, – пускай возрадуются души убиенных воинов, пускай с дымом последнего костра вознесутся прямо на небо, в горние чертоги богов, и попируют на славу за одним столом с погибшими героями!

Очистив спафион от крови и слизи, Олег вложил его в ножны и уселся, откинулся к борту, ощущая ни с чем не сравнимое чувство облегчения после битвы – чувство убережения от смерти. Сколько раз лезвия мечей чиркали по его кольчуге! Однажды стрела задела оперением его нос, копьё вонзилось в палубу точно между ног – и ни царапинки! Видно, не исполнилась еще мера его дел, и не закончен путь. Бог хранит его…

…Отпылал погребальный костер – галера выгорела до дна и ушла под воду обугленным остовом. На лодьях подняли паруса, гребцы расселись по скамьям тягать вёсла. Кольчуг и шлемов никто не снимал, а на заново поставленные мачты подняли красные щиты – знаки войны, предупреждавшие: «Иду на вы!»

Глава 11,
из которой доносятся удары тарана и свист niglaros

Олег сидел, прислонясь к борту, слушал скрип вёсел, мощные выдохи гребцов, плеск воды, расходившейся от форштевня, и старался не двигаться – солнце не палило, но грело заметно, а когда на тебе рубаха, поддоспешник, кольчуга и эмилорика, взопреть – не проблема.

Сухов снял шлем и меховой подшлемник, пригладил взмокшие волосы. Нет ничего хуже, чем париться в теплынь.

– Ты бы снял эмилорику, – посоветовал Пончик. – Угу…

– Ну уж, скажешь тоже… – лениво проговорил Олег. – Эмилорика не только удар меча гасит, она ещё доспех прикрывает от солнца. Иначе он раскалится, и буду я, как цыплёнок в духовке, медленно жариться в собственном соку…

– Какой-то ты усталый, – сказал Александр, хмурясь. – Или озабоченный. Ты из-за тех хеландий?

– Да нет… Хеландии… У меня такое ощущение, что их навклиры выполняют чей-то тайный приказ, но пока не слишком в том преуспели. Да и тролль с ними, со всеми… Меня другое тревожит, Понч.

– Что?

– Я. Я сам. Помнишь, как мне горелось в Ладоге? Как я жилы рвал, лишь бы в люди выбиться, достичь положения жаждал? Тогда я пылал энтузиазмом, всё мне было интересно, у меня дух захватывало при виде куполов Константинополя – в тот мой первый приезд, вернее, наезд. Я любил страстно, будто жил на земле последний день, я бился яростно, словно от исхода боя зависело всё, а ныне что-то ушло из моей жизни – потускнело восприятие мира, я без восторга наблюдаю за новыми местами, даже к сражению отношусь спокойно, как к работе.

Пончик важно покивал.

– Ничего нового с тобой не происходит, – сказал он со снисхождением, – ты просто повзрослел, вот и всё. Угу. Знаешь, пора бы уж! Ты, может быть, и не заметил такого пустяка, а только мы оба четвёртый десяток разменяли. Угу… Думаешь, я сам не жалею о мироощущении юнца, когда всё перед тобой сияет и переливается? Знаешь, отчего это? Когда ты юн и глуп, гормон допамин впрыскивается тебе в кровь помногу, а теперь ты в возраст вошёл, и допамина стало меньше. Понял? Наверное, природа полагает, что, коли ты набрал ума, то получаешь от этого удовольствие и подпитывать тебя гормоном – лишнее. Угу.

Я бы ещё подумал, что это у тебя кризис среднего возраста развился, но уж больно гипотеза нелепа. Кризис, он для тех, кто дожил до наших лет – и ничего не добился, даже неудач не претерпел. Вот и маются такие – знают же, что жизнь не вечна, а как достичь высот, не истратив на это годы? Но тебе-то маета не пристала – Олег Романович Сухов добился всего в этой жизни. Ты богат и знатен, тебя любит прекраснейшая из женщин. Какого тебе ещё рожна? Олег помолчал, а затем очень серьёзно сказал: – Понч, ты помнишь, как нас в десятый век перекинуло? В один момент одну нашу жизнь зачеркнуло, а другую мы начали с чистого листа. И больше всего на свете я боюсь, что это однажды произойдёт снова. Нет-нет, я не схожу с ума от страха, и лишь изредка меня, бывает, окатит холодком – вдруг опять эти сиреневые сполохи да синий туман? И что тогда? А если рядом не окажется Елены? Если я не успею ухватить её и прижать к себе? Или успею, но нас с тобой перебросит чёрт-те куда, вернее, чёрт-те когда, а она останется тут? Что мне делать тогда? Как жить? Для чего и для кого? Ладно, не будем об ужасном, может, всё уже утихло, и мироздание смирилось с существованием пришельцев из века двадцать первого в веке десятом. Ну а ты сам смирился с этим? Только честно? Ты правильно сказал – я многого добился. Да и ты не на обочине здешней жизни, верно? Но можешь ли ты признаться, что полностью, стопроцентно, вжился в этот мир? Я вот не могу. Я продолжаю думать и чувствовать как человек из будущего. А что в том времени значат все мои достижения? Меньше, чем ничего! Кому в 2007-м нужен магистр и аколит? Да и не в этом дело… Для меня настоящее осталось там, за тысячу лет от этой поры, и я прекрасно понимаю – мне никогда не стать своим здесь, я обречён быть чужаком. Постоянно, постоянно я пытался и пытаюсь сблизиться с тутошним человечеством, но я не могу принять его обычаи без оговорок. Нам с тобой удалось перевоплотиться, мы, как народные артисты, играем свои роли, но меня лично всегда донимает одна и та же мысль, одно и то же ощущение – это именно игра, игра в жизнь. Одежда, что на мне, – театральный реквизит, а бои местного значения – ролевая постановка, а сцена – это весь земной шар, который тут считают плоским кругом…

– Жизнь – театр, а люди в нём – актёры, – картинно выпростав руку, продекламировал Шурик. – Угу… Что тебе сказать? Не парься! Угу…

Неаполитанский залив был красив как на картинке – голубая гладь. А на заднем плане поднимался конус Везувия. На его фоне, у самого подножия коварного вулкана, сгрудились дома Неаполя – узкие улицы сбегали с высоких холмов к морю. Проведённые по римским правилам, улицы делились на декуманусы, шедшие с востока на запад, и на кардисы – эти тянулись с севера на юг. Правда, долгая эпоха варварства внесла свои коррективы в чёткий план – иные улочки никуда уже не вели или заводили в глухие тупички, появилась и масса кривоколенных переулков.

Город окружали серые лавовые поля, а там, где лежали пласты пепла, зеленели сады и виноградники.

Олег внимательно рассматривал наплывавший пейзаж. Боевой Клык, сопевший рядом, вытянул руку в направлении маленького островка, соединённого с городом узкой насыпью. На острове глыбились развалины укреплений.

– Это што там такое? – спросил он.

– Кастель-дель-Ово, – ответил Сухов, – «Крепость яйца». Её снесли в прошлом веке, чтобы не досталась сарацинам. Ты хотел там высадиться?

– Думал. Всё ж таки укрытие.

– Кстати, да… Нет, лучше встанем лагерем у моря, прямо напротив города. Пусть видят, что нам не страшны его защитники. Тут-то всего тыщ тридцать прописано… проживает, и сколько из них тех, кто способен держать оружие?

– Держать меч маловато будет, – ухмыльнулся Клык, – им ещё владеть надо.

– Вот именно.

– К берегу!

Лодьи и санданумы причалили в порту Неаполя. Напротив поднимались крепкие стены города. На башнях вовсю курились костерки под чанами с водой и смолою, бегали туда-сюда воины, готовясь к отражению штурма.

У причалов покачивались брошенные галеры и с полсотни кораблей купеческих да рыбацких. Всё ценное, включая паруса, с них убрали, готовясь к тому, что варяги пожгут суда. Не тут-то было – грозная этерия не учиняла поджогов. Варяги поснимали с неаполитанских кораблей все мачты и реи, используя их для сооружения частокола. Широкую букву «П» начертали дружинники, выкапывая ров, набрасывая вал и укрепляя прочный тын – надёжную защиту шатров и кораблей.

Двумя часами позже приступили к выгрузке разобранной гелеполы, виней и плутей. Винеи больше всего напоминали маленькие бревенчатые домики под двускатными крышами из сырых кож, разве что в них отсутствовали две стены. Перетащишь на себе один такой домик, как улитка свою ракушку, да к самой крепости, а потом ещё один к нему пристыкуешь, третий, четвёртый, пятый, да хоть десятый – и получится у тебя этакая крытая галерея, по которой можно подобраться к самой городской стене, и ни одна стрела тебя не заденет, ни она капля смолы на тебя не упадёт. Правда, осаждённые могли сверху каменную глыбу уронить… Ну так что же? На войне как на войне. Убитых похоронят с почестями, а вместо разрушенной винеи притащат другую, целую.

Эта придумка древних стратегов Турберну Железнобокому очень понравилась, а вот плутеи вызывали у варягов громкий, жизнерадостный смех. Конструкция плутеи проста, как ложка, – это был большой плетёный или дощатый щит, обтянутый кожей. Таскать такой не получится и вдвоём, да плутею и не таскают, а ставят на два колеса и катят – это и веселило варягов. Но веселье не мешало им сколачивать всё новые и новые плутеи – уж больно здорово оказалось идти на штурм крепости прикрытым с головой. Выглянешь из-за щита, выстрелишь из лука или, там, из пращи, и обратно – шмыг!

А вот к гелеполе варяги отнеслись с должным почтением. Одни литые колеса чего стоили! А брусья каркаса? А толстенные лесины для обшивки стен? А тяжелые стопки сырых воловьих кож? Нет, осадная башня впечатляла даже в разобранном виде. Сгрузили с санданумов и парочку хайробаллист, стрелявших не шибко тяжёлыми ядрами, но бивших далёко и точно.

Ближе к обеду началась сборка гелеполы – на виду у неапольцев, и без того истерзанных страхами.

Гелепола не была для италийцев внове. Ее надо было подкатывать почти вплотную к крепостным стенам, долбить их тараном и баллистой, устроенными на разных ярусах осадной башни, а с верхней площадки перекидывать мостик на зубцы. И вперед, на штурм! В давние времена сооружались колоссальные башни в девять этажей, а двигали этакую громаду три с лишним тысячи воинов. Аппетиты Олега были куда скромнее.

Для гелеполы решено было засыпать ров напротив юго-западных ворот, выходящих к порту, сверху уложить доски-лесины, а по линии движения вбить колья, окованные железом, чтоб было за что цеплять канаты. Тянут-потянут варяги за кожаные тросы, подтянут гелеполу шагов на пять ближе к городу и давай крепить канаты за следующий кол. И снова: «Эй, ухнем!» Осадную башню, поставленную на колеса, будет несложно придвинуть вплотную к стене Неаполя. Несложно, хотя и невероятно трудно, однако прилагать усилия варягам было не привыкать.

Дружина Олава Лесоруба пригнала на работы местное население – бедных виноградарей и хлеборобов заставили копать землю, а тем, кто побогаче был, то бишь имел лошадей, приказали мешки с землей грузить на телеги и подвозить к осаждённому городу. Бегом, согнувшись в три погибели, варяги перетаскивали тяжелые мешки и сбрасывали в ров.

Осаждённые не раз и не два пытались помешать их трудам, но савиры и булгары, известные лучники, обстреливали стену из-за плутей, пресекая попытки сбросить на винею бревно или огромный валун.

Собирали осадную башню в перестреле от крепостной стены – в русском, понятное дело, перестреле. Италийским лукам на столько шагов не добить.

Варяги под чутким руководством Железнобокого уже сколотили из бруса тяжелую раму и сейчас крепили стояки откосинами, чуток заваливая столбы внутрь, – стены гелеполы будут наклонными. Над местом сборки стоял гомон голосов.

– Клади пластью!

– Да куды ж?

– Да сюды!

– Клони, клони… Ещё… Стой! Крепи!

– А сверху чем? Лесин мало.

– А горбылём!

– Да ну… Неказисто получится…

– А тебе что, невесту сюды вносить?

– «Гуляй-поле» на один раз, больше – зачем?

– Заноси!

– Готов венец! Давай пол набивай, а то и стать негде!

– Левее! Еще маленько!

– Доски-то пилёные, смотрю…

– Ништо, «гуляй-поле» – не лодья, не набухнут![55]55
  Для строительства лодий применяли исключительно колотые доски, рубленные топором, – такие хуже впитывали воду, нежели пилёные.


[Закрыть] – Топор мой где?!

– Алвад вроде взял!

– А я с чем буду?! Алвад! Ворочай топор!

– У тебя ж ишо есть!

– А это мой любимый!

– Гвозди где?

– Вон, сзади!

– Подбей чуток… Во! В самый раз!

Олег поднял голову, окуная лицо в лазурное, беспримесно чистое небо. Солнечный круг докатился до середины пути и грел кожу полуденным теплом. Хорошо!

Ночью на стенах Неаполя продолжали гореть костры и факелы, но вылазок гарнизон не совершал – и правильно делал. А на следующий день труба пропела: «На штурм!»

Варяги в полутьме гелеполы ухали придушенно и кряхтели, налегая на рычаги. Звонко шпокали храповички, и железные колёса, медленно проворачиваясь, тащили на себе осадную башню. Ещё на пядь, на вершок, на аршин ближе к стене, что слева от Морских ворот. Ворота находились между мощных восьмиугольных башен, против которых гелепола оказалась бы бесполезной – легче было стену дырявить.

Пара крепких канатов из моржовой кожи со скрипом наматывалась на блоки – сотня самых дюжих варягов тягала тросы, подтягивая гелеполу.

– Стой! – заревел Карл. – Перецепляемся! Канаты ослабли, двое варягов, пыхтя, сняли петли с одного кола, вбитого в землю, и натянули на следующий, показавшийся из-под передней стенки гелеполы.

– Олег, ты идёшь? – крикнул Боевой Клык, сгибаясь под низким потолком.

– Порядок! – сказал Олег, спускаясь со второго яруса, где стояла небольшая, но довольно мощная баллиста. – Видите черту на лесинах? Вон, под ногами? Для вас наковыряли. Держитесь ее, чтоб не съехать…

– Да уж… – пропыхтел Хагон Ворчун, налегая на рычаг. – Такую дуру хрен тогда сдвинешь!

– Ништо! – бодро откликнулся Ярун из Хольмгарда, подлезавший к бойнице, прикрытой щитком. – Идёт как по маслу!

– По салу! – прохрипел Вилобородый. – Вся душа изболелась! Вкусноты – пропасть, и всё на смазку!

– Я тебе лично окорок куплю, – улыбнулся Олег, – в лучшей лавке за той стеной.

– Лады!

Олег хлопнул ярла по необъятной спине и вылез из гелеполы – задняя стенка у неё отсутствовала. Тудор тут же загородил магистра и князя огромным щитом-мантелетой, вообще-то рассчитанной на двух человек, но для русского медведя вполне сподручной.

– Хорошо ребята прут, – заметил Инегельд. – Што твои волы. Неужто и впрямь расколупаем?

– Должны, – твёрдо сказал Сухов.

Они дошли до нейтральной полосы и высунулись из-за мантелеты. Влево и вправо уходили мощные стены, раздвинутые ещё более могучими башнями. Но сейчас, когда гелеполе оставались считаные шаги до кирпичной кладки, укрепления больше не казались пугающе неприступными. Грозная стенобитная махина надвигалась на стену медленно и неотвратимо, лишая защитников веры в победу. Скоро, очень скоро гелепола подберётся вплотную, и страшный таран пойдёт долбать отличный римский кирпич.

Защитники Неаполя и сами это разумели, но помешать варангам не могли. Пытались, но ничего путного у них не выходило – русские и савирские лучники держали этот участок стены под перекрестным обстрелом.

«Штурмовики» пока отдыхали. Тяжелая пехота «стояла в очереди» и болела за своих, игравших со смертью на чужом поле. «Наши» вели. Три или четыре раза неапольцы достреливали до осадной башни пудовыми камнями, но русы строили крепко – ярусы лишь слегка потрескивали, да гул проходил по перегородкам.

– Сиятельный! – подскочил Слуда Хмырь, длинный, тощий, угловатый, но стрелок Божьей милостью. – Тут какой-то мужик к тебе!

– Мужик? – недовольно нахмурился Олег.

Слуда подвел маленького человечка, расхристанного, потного, белолицего, с красным унылым носом. Приоткрытый рот с неуверенной полуулыбкой. Просящие глаза деревенского хитрована.

– Тут такое дело, ваше сиятельство, – зачастил человечек на худой ромейской речи, – я вам тут мешки с землёю возил… ничего не скажу, все чин чинарем… а только лошадку мою… того… каменюкой оттудова, – он вильнул в сторону города, – зашибло насмерть. А я ж не виноват! А куды ж мне, безлошадному-то?

– Это правда? – спросил Олег у Хмыря.

– Было такое, – подтвердил Слуда, – перешибло его кобылу ядром, сломало хребет животине. Ну я и прирезал ее, чтоб не мучилась…

– Ага, ага… – часто кивал мужичок.

– И хороша была лошадка? – спросил Сухов у него.

– Да как сказать… – замялся мужичок. – Не царских кровей, конечно, но послушна…

– Заплати ему двенадцать номисм, – велел Олег. – Лошади здесь дороги.

Отмахиваясь от благодарностей осчастливленного мужичка, он вернулся к прерванному занятию – быть зрителем на премьере постановки «Осада Неаполя». Начиналось действие второе, с батальными сценами. Гелепола заняла позицию, почти вплотную придвинувшись к городской стене, тяжёлый литой таран раскачали на цепях, и вот прокатился первый удар, тупой и гулкий. Сыпанула кирпичная крошка. Второй удар. Третий… Повисла, поплыла облачком ржавая пыль.

– Зря ты столько мужику этому отдал, – проворчал жмотистый Клык. – С него и номисмы хватило бы…

– Не жадничай, – улыбнулся Олег, – подумай лучше. Этот мужик всем же рассказывать станет, какие варанги щедрые. Соседи его сравнивать нас станут со своими господами, мироедами да скупердяями. А придет им нужда выбирать, кого они поддержат – родимых жадюг или чужих благоносцев? Понял?

– Умно, – оценил князь. – Но все равно жалко. Э, опять он здесь! Чего тебе? Ещё одна кобыла сдохла?

Олег обернулся – перед ним стоял давешний проситель, подсмыкивая грязноватые брэ. В одном кулаке он сжимал платочек с номисмами, а другой протягивал скрученную грамотку.

– Вам велено было передать, – робко сказал мужичок, – а я и запамятовал на радостях…

– Кто велел?

– Не нашенский. Ромей, вроде вашего сиятельства. Тоже в таком… в такое обряжен, и плащ на нём золотом выткан, всё орлы да кресты… Две стрелы схлопотал он, помирал уже. Я-то думал, помер он, хотел было плащик… того… ну, чтоб не пропал зря, а тот живой ещё. Передай, говорит, магистру Олегариусу пергамен сей. Ну, я и взял…

Олег развернул жёсткий пергамент и прочёл:

«Патрикий и друнгарий флота Иоанн Радин шлёт привет магистру и аколиту Олегариусу, сыну Романа. Во имя Господа нашего, Иисуса Христа, сиятельный, прибудь на остров Искья с сотней воинов, дабы защитить православных инокинь тамошнего монастыря, разрушенного сарацинами, что поставлен блаженным Фокой Пизанским на берегу Разбойничьей бухты. Ради всего святого, препроводи невест Его в безопасное место, накорми и устрой. Дромон „Феодосий Великий" прибудет за ними позже и перевезёт в Тарент».

Вот только инокинь мне ещё и не хватало для полного счастья, подумал Сухов. А может, это ловушка? Вопрос остаётся открытым: враг ли ему Радин? Он ли тот самый главарь? Или его излишне пылкое воображение питается ошибками да нелепицами? В любом случае придётся проверить – сходить на эту Искью. Хотя бы для очистки совести. Вдруг взаправду инокини? Молодые? Красивые? Ждут спасителя и ноги ему целовать готовы? И не только ноги…

– Акила! – рявкнул Олег. Подбежавшему варягу он показал на мужика и отдал приказ: – Допросить. Денежку ему оставь.

– Понято!

Длинный Меч уволок побледневшего крестьянина. Возился он недолго и вскоре привёл допрошенного обратно – изрядно помятого, в ссадинах и кровоподтёках, с рукою, висевшей плетью. Другая рука тискала узелок с монетами, сжав его мёртвой хваткой.

– Вроде как правду говорит, – доложил Акила. – Наши съездили к этому в деревню – тут рядом, нашли того ромея в канаве. Деревенские уже раздели его догола. Ну, мы одёжу-то отыскали – всё как у тебя, сиятельный, только этот… как бишь его… сарака… сакара…

– Скарамангий, – подсказал Сухов.

– Во-во! Этот самый. Так он цвету зелёного с красным.

– Протоспафарий, значит. Один он был?

– Вот уж нет! Ещё, говорят, четверо его сопровождали, да все куда-то подевались. Такие вот дела.

– Ладно… Спасибо, Акила.

– Рады стараться! – осклабился варяг.

– Слуда! Выдай этому убогому ещё двенадцать номисм и гони отсель!

– Сделаем, сиятельный…

… С сухим, колким грохотом посыпались битые кирпичи. Из-за стены Неаполя взвились дымные хвосты, и два сосуда с нефтью разбились о гелеполу. Но корчащийся огонь бессильно стек в ров, не взяв сырые кожи, наколоченные на стены осадной башни.

Варяги деловито готовились к штурму – вязали длиннющие лестницы, заготавливали тугие вязанки хвороста, набивали колчаны стрелами про запас, оправлялись в кустах и подкреплялись у походных кухонь. За стенами лагеря натягивали огромный шатер госпиталя. Пончик гонял помощников – лубки заготавливать, перевязочный материал кипятить и сушить, травы вываривать.

Настал вечер, опустились синие сумерки. Зажглись первые звёзды. Но не осенило Неаполь ночным покоем.

Множественный шум осады, складываемый из человеческих голосов, звона стали, конского ржания, перехлестывал через цепи укреплений и достигал городских улиц, мучая жителей страхом и гоня сны.

Гелепола долбила стену с перерывами. Подолбит-подолбит и перестанет. Выждет, пока осажденные успокоятся, и давай по новой: дррум, дррум, дррум… Неаполитанцам это действовало на нервы. А пара хайробаллист множила тревоги, добавляя к жесткому ритму гелеполы надсадный вой хитро обтесанных ядер. И поди угадай, из какой области небес они рушатся тебе на голову!

Олег усмехнулся, наблюдая за батальными сценами, и пошагал к лагерю. Надо было обсудить с Клыком детали экспедиции на Искью. Осада сегодняшним днём не кончится, с текучкой найдётся кому разобраться. А вот ему не мешало бы развеяться – и рану заодно попарить. Говорят, на Искье полно горячих – и зело целебных! – источников, бьющих из-под земли. Прекрасная выйдет физиопроцедура…

Отправились пополудни на «Пардусе». Карл Вилобородый остался при гелеполе, выделив для похода полусотню Акилы Длинный Меч. Князь Инегельд добавил пятьдесят воинов во главе с Тудором, так и составилась приятная компания.

До изумрудной Искьи лодья добежала часа за два. Райское местечко – и словно отражение Неаполя: и там и там высился вулкан. Гористые склоны острова заросли соснами, ниже располагалось царство каштанов и одичавших цитрусовых, а ещё кактусов, вздумавших цвесть.

– Выглядит как необитаемый, – поделился мыслями Пончик.

Олег молча кивнул. Узкие песчаные пляжи, окаймлявшие Искью, желтели нетронутой гладью, нигде ни дымка, ни звучка.

Где искать Разбойничью бухту, варяги выпытали у рыбаков – догнали их тартану, сдуру вышедшую в море, и учинили допрос. Несчастные рыбари выложили всё, что знали, – о подходах к бухте, об ориентирах на берегу, о глубинах. Когда их тартану оставили в покое, до Олега донеслись голоса, квартетом исполнявшие благодарственную молитву…

– Вона та самая скала, – указал подбородком Клык, – про которую давеча бородатый сказывал. И вершинка раздвоенная имеется, и пещерка над водой. Сворачиваем!

Лодья плавно развернулась, входя в потаённую бухточку. Её песчаный берег сходился клином и продолжался узкой долинкой, поднимавшейся в гору и густо поросшей сосняком.

– А вона и крест! – удовлетворенно сказал князь.

На берегу из песка выглядывал грубо обтёсанный каменный крест, немного покосившийся, словно указывавший одним концом своим на еле заметную тропку, уводящую в заросли. Лодья описала полукруг, огибая отмель, обозначенную крестом, и пристала к берегу в глубине бухты.

– Пошли, поищем монашек! – ухмыльнулся Боевой Клык, спрыгивая на берег.

– Чтоб не обижали никого, – предупредил Олег, соскакивая следом.

– Што ж мы, звери какие…

Небольшой отряд, человек двадцать, отправился по тропинке вверх, забираясь на довольно крутой склон. Солнце уже садилось, и тени протягивались длинные, а в лесу густел сумрак.

Потом тропинка перевалила на плоскую вершину, и до ушей Олега донеслось громкое шипение, сменившееся утробным клокотанием.

– Это што ещё за зверь? – замедлил широкую поступь князь.

– Дракон? – тревожно спросил Малютка Свен, перехватывая секиру поудобней.

Шипение быстро усилилось до рёва и затихло, переходя в басистое харканье.

– Точно, змей, – кивнул Ивор.

– Наверное, всех монашек пожрал, – сожалеющим голосом сказал Тудор.

– Должен вас разочаровать, – проворчал Сухов. – Драконы тут не водятся. Это ключи такие, горячие, из земли бьют.

– Да ну… – недоверчиво протянул Свен.

– Точно тебе говорю!

Деревья поредели и открыли каменистую пустошь, подтверждая слова аколита, – из щелей в скале там и сям били струи кипятка, крутился пар, булькала вода в лужах. Варяги, изготовившиеся со Змеем Горынычем биться, были слегка разочарованы.

– Нету и не надо, – измолвил князь. – Сплошная морока с этими драконами… Вы мне лучше скажите, где тут монастырь? Я лично даже развалин не замечаю! Али сарацины его с собой унесли?

Олег почувствовал глухое раздражение – опять его надули! Да сколько ж это можно…

– Возвращаемся, – сухо сказал он. – Прочешите лес в той стороне, гляньте с высоты, и назад.

Битый час варяги обшаривали скалы и рощи, но никаких следов богоугодного заведения так и не обнаружили.

Возвращались не спеша. Олег всю дорогу ломал голову над тайнами, которые ему уже порядком обрыдли, но так и не пришёл ни к каким выводам. Правду ли говорил тот мужичок, что грамотку ему передал? Не подослан ли он? Хм. Вряд ли от Акилы много утаишь… А если Радин и вовсе ни при чём, просто кто-то неизвестный прикрывается именем друнгария? Ведь приказать Олегу более некому – доместику схол он не подчинён, да и Радина волен ослушаться. Но не ослушался же, исполнил приказ-просьбу в точности… Кто же это воду мутит постоянно? И зачем? Чтобы пришибить Олега? Опять-таки, чего для? Вернее, почему? Нет, главное – кто? Кому так не люб магистр и аколит? Тому самому главарю, нераскрытому и непойманному? Или тут скрыта совсем иная причина? Тьфу ты! Кажется, физиопроцедуры отменяются…

Выйдя на берег, Сухов остановился неподалёку от креста. Ему стало понятней, почему его услали на Искью, – у выхода из бухты покачивались на якорях обе пропавшие хеландии. А потом дико засвистели niglaros.