Текст книги "Магистр"

Глава 18,
в которой варяги выступают все за одного

– Мы что, так и будем сидеть? – нервно спросил Пончик. Вскочив, он забегал от мачты до скамьи, занятой хмурым Инегельдом. – Олега, может, убивают вот в эту самую минуту, а мы тут сидим, рассусоливаем! Угу…

– Не мельтеши, – пробурчал князь, – и без тебя тошно.

Александр сделал глубокий вдох, но это не принесло спокойствия. Олег остался прикрывать их уход – и не вернулся. Уже вторые сутки прошли, а его всё нет и нет! И что тут прикажете думать? А вдруг и вправду убили? Ох, не дай бог… Это был его вечный страх – остаться в прошлом одному. Ужас невыразимый! Расстаться с другом – одно, потерять его навсегда – совсем, совсем другое. Расставание предполагает встречу, в крайнем случае – поиски, но, если Олег встретит свою смерть, что тогда? Магистру-то хорошо, у него есть зоста-патрикия, а протоспафарию как быть?

Пончик обвёл глазами причалы Остии, по которым шатались неясные личности – бледные тени в лунном свете, словно призраки. Лодьи стояли в старинной гавани Траяна, сооружённой в форме шестиугольника. Со времён Траяновых порт его имени здорово занесло илом, кое-где даже островки поднялись, травою поросли. Корабли варягов проходили по мелкой воде и причаливали у древнего склада зерна, чиркая по липкому дну килями. Какой-нибудь дромон давно завяз бы тут, а вот лодьи славились малой осадкой, позволявшей им подниматься по рекам и грабить тот же Париж или Лондон.

Зернохранилище потрясало своими объемами и высотой – пятиэтажка будет ниже. Когда-то в гавани Траяна разгружались гигантские ситагоги, доставлявшие хлеб из Египта – чуть ли не двести тысяч пудов за ходку! Те времена прошли безвозвратно, а склад остался. «Господи, о чём он только думает?» – вздохнул Пончик.

– Кончай вздыхать, – тоскливо сказал Инегельд. – Сейчас Ивор со Свеном вернутся и всё расскажут.

– Да я понимаю… – пробормотал Александр.

Он с неприязнью глянул в сторону кормового шатра, где безвылазно просиживал король Италии Гуго Арльский. Король то спал, то жрал, то поднимал крышку заветного сундука и любовно перебирал золотые номисмы.

– Ага! – оживился Боевой Клык. – Кабыть, возвращаются!

Пончик встрепенулся, заоглядывался. Точно – две фигуры, стройная и огромная, возникли за углом зернохранилища, замелькали между колонн.

Первым на борт «Пардуса» поднялся Ивор.

– Сволочь бургундская предала Полутролля, – выцедил он, – Альберих засадил его в тюрьму, но оттуда Олег бежал.

– Ага! – каркнул князь. – Ну хоть не казнили – и то хлеб.

Подошли остальные – Турберн, Стегги, Карл, Тудор, Курт.

– Олег где-то в городе, – пробасил Свен, – знать бы где…

– Сыщем, – уверенно сказал Клык. – Как там, в Риме, вообще?

– Шумят, – коротко описал положение Пожиратель Смерти. – Альберих разошёлся – родную мать в темницу засадил и братца туда же – это который папа римский Иоанн. По городу шайки ходят, в дома вламываются, орут: «Бей бургундов!» – а кто там бургунд, а кто нет, не дознаются особо…

– Мы по этому… – вступил Свен. – Ну, где вода течёт…

– По акведуку, – подсказал Пончик.

– Во-во! По этому самому пробрались в город, в какие-то термы спустились, пошарахались везде… Вот.

– Может, и нам тем же путём? – осторожно спросил Тудор отца.

Инегельд покачал головой.

– Не выйдет, – сказал он. – Мы же не знаем, где Олега искать.

– Да и не просто это – по акведуку, – уточнил Ивор. – Мы столько ждали, пока стража подальше отойдёт, что ноги занемели.

– Надо Рим приступом брать! – рубанул Инегельд. – Как Неаполь! Хватит с ними чикаться!

– Дело говоришь, князюшка! – ухмыльнулся Железнобокий.

– Поддерживаю и одобряю, – сказал Пончик. – Пока там Гуго правил, надо было закон блюсти и о пользе императору думать, а теперь там засел наш общий враг! Угу… Только вот опасная это затея… Рим – большой. Угу…

Инегельд покровительственно похлопал протоспафария по плечу.

– Не боись, – пророкотал он, – сдюжим. В этом Риме домов больше, чем людей! И людишки-то – тьфу! Мелочь одна! Значит, так. Ты, Карл, остаёшься тут за меня, будешь короля стеречь и лодью.

– Ладно уж… – проворчал Вилобородый.

– «Пардуса» оставим, – развивал мысль Боевой Клык, – и «Вия» тож. Пойдём на пяти лодьях – полтыщи народу хватит, чтобы Альбериха запужать до усрачки!

Варяги загоготали и принялись деятельно готовиться. Пончик, малознакомый с бытиём варангов, удивлялся – он ожидал, что князь всё подробно растолкует, даст цэ-у отдельно каждому ярлу, а тут – раз-два, и готово! Хотя, в принципе, чего слова зря переводить, время на многоглаголание тратить? Варяги – мужики опытные, тут новичков нету, и всяк знает свой манёвр.

– Пошли, Пончик, – сказал князь, перешагивая на трап, – двинем на «Финисте»!

– Угу…

Александр перебрался на каменную лестницу, спускавшуюся к воде. В нижние ступени были вмонтированы тяжёлые бронзовые кольца, к которым и привязывали корабли. А вот и «Финист» – вместе с Пончиком на борт лодьи поднялось ещё человек двадцать, похохатывая и перешучиваясь, – варяги радовались грядущему штурму. Шурика близящиеся бои пугали, но было и облегчение – наконец-то что-то сдвинулось с мёртвой точки, началось дело – воины, друзья и побратимы, плыли вызволять своего командира.

– Вёсла на воду! Па-ашли!..

Пять лодий, одна за другой, проследовали по широкому каналу. Лет пятьсот назад над ним смыкались арки гигантских мостов, ныне от них остались лишь груды каменных обломков на обоих берегах, закованных в гранитные плиты.

Выйдя в море и обогнув спящую Остию, лодьи вошли в устье Тибра.

– Летом тут не пройти, – сказал Турберн, правя рулевым веслом, – мелка река и наносов много – завязнешь легко. А нынче, чай, снега тают, воды вешние шуруют нам в помощь. Ага! А вот и ветерок подул. Не оставляют нас боги своим попечением!

– Поднять паруса! – отдал команду Вуефаст Дорога.

Бело-синее полосатое ветрило захлопало, расправляясь, и вот выгнулось, вобрало ветер, понесло лодью, заставляя скрипеть мачту и звенеть натянутые снасти.

«Финист» шёл в середине, впереди раздували красно-белые паруса «Семаргл» Веремуда Высокого и «Лембой» Рулава Счастливого. За «Финистом» следовал «Морской змей», принадлежавший Олаву Лесорубу, а замыкал строй «Зилант», новенькая лодья Либиара Лысого.

Акила Длинный Меч перемигнулся с Инегельдом, прочистил горло и запел красивым, сильным голосом. Это была не боевая песня, где лютость мешалась с тоскою, а радостный гимн Яриле, весеннему богу, будящему всё живое после очарованного зимнего сна, зовущему траву зеленеть, цветы – распускаться, а девушек готовиться к поре любви.

Травень-май в Риме варяги опознали по-своему: лето пришло! Над Вечным городом стояла теплынь, буйно цвели жасмин и олеандр, а беломраморные колоннады на фоне пышной зелени уже как бы и не являли собой примету разрухи. Рим все еще сохранял следы былого величия, а что холмы его обезлюдели, так это даже и к лучшему: меньше толкотни…

… А песня Акилы всё лилась, всё ширилась, новые голоса подхватывали протяжный напев. Пончик увидел под нижней кромкой паруса римские башни и стены, едва обозначенные огонёчками костров, но страх не проник в его сердце – языческая хвалебная песнь прогнала темень с души, поселяя в ней радостную надежду и шалые желания.

– Париж брал, – стал загибать пальцы Вуефаст Дорога, – Лондон брал, Йорк брал, Руан, Баку, Абесгун, Ингельхайм… Рим не брал.

– Ну так пошли, и возьмём! – захохотал Инегельд. Лёгко выхватив меч, он простёр клинок, указуя на Вечный город, и рявкнул: – На Рим!

Глава 19,
в которой Олег действует один за всех

Ночь прошла спокойно – к Садам Саллюстия не долетали крики перевозбуждённых римлян, отыскивавших «бургундов», назначенных врагами, или самих несчастных «врагов», отбивавшихся от желающих их ограбить или убить. Неясные шумы, доносившиеся с холмов Рима, гасились чащами деревьев. Куда слышней были птичьи трели, уханье сов, шорохи мелкой лесной живности.

Заночевали в купальне. Вместо перин Олег постелил охапки веток и вороха опавших листьев, простыней послужил плащ Котяна.

Сухов спал чутко, держа под рукой древний римский меч-гладиус – недавний трофей печенега.

Где-то под утро он проснулся и замер, прислушиваясь. Показалось ему, что ли? Да нет, вот опять – вроде стонет кто-то.

Приподнявшись на локте, Олег встретился глазами с Котяном.

– Слышал? – проговорил он одними губами.

Бек кивнул и показал пальцами: сходим, посмотрим? Сухов кивнул и неслышно поднялся, вооружаясь мечом.

Едва начинало светать, небо в восточной стороне неясно серело. Деревья поднимались чернеющими колоннадами, ещё больше нагнетая тьму. Олег прислушался, уловил стон и двинулся на звук.

Слух привёл его к прогалу меж двух столетних платанов – прямо на выступавших корнях лежал человек в рваной накидке, руку и ногу его покрывала корочка засохшей крови.

– Потащили, – шепнул Сухов.

Находка раздражала его, первая медицинская помощь жертвам переворота не входила в планы. Но не бросать же, в самом деле.

В купальне, при свете маленького костерка, разведённого Еленой, Олег получше рассмотрел раненого. Это был мужчина в годах, коренастый и небритый, с короткими кривыми ногами и шапкой пепельных волос. Дряблые мешки под блестящими черными глазами придавали ему скорбный вид сенбернара, потерявшего любимого хозяина.

– Кто ты такой? – прямо спросил печенег.

– Камилл моё имя… – проговорил спасённый слабым голосом. – А вы кто?

– Тебя кто подстрелил?

– Головорезы этого выученика Сатаны…

– Альбериха?

– Его…

– Тогда вы у друзей, – заключил Олег. – Мы тут тоже от этого выродка спасаемся.

– Вот думаем, как бы Рим на уши поставить, – сказал Котян.

– Или на рога, – добавил Тарвел. – Это уж как получится.

Булгары засмеялись. Из их хохота выделился смех Елены, похожий на звон хрустального колокольчика.

– Рим?! – выпучил глаза Камилл. – Это что, шутка такая?

– Да нет, – сказала Мелиссина, ловко обрабатывая ему рану, – мы серьёзно.

Камилл настороженно оглядел лица окружающих.

– Сила нужна, – опасливо сказал он. – И власть немалая.

– Сила скоро прибудет, – проговорил Котян значительно, – а власть… – печенег указал на Сухова. – Перед тобой имперский магистр, спаситель короля Гуго и разоритель Неаполя!

– Бек! – нахмурился Олег. – Болтаешь много.

– Да ладно! – отмахнулся Котян. – Ему тут ещё денька два отлёживаться, кто узнает? А потом подойдёт флот…

– Вы – магистр?! – вытаращился Камилл.

– Магистр, магистр… Тарвел, подогрел бы вина, что ли. Не поедим, так хоть согреемся.

– Уже!

Булгарин снял с костерка кувшин с парящим вином.

– Пейте неразбавленным! – ухмыльнулся он, подавая сосуд Сухову.

Магистр сделал несколько хороших глотков и передал кувшин Елене. Женщина отпила слегка и, поддерживая голову Камилла, угостила его.

– Не знаю, – пробормотал тот, отпыхиваясь, – умно я поступаю или глупо, но открою вам тайну… – выждав паузу, он торжественно заявил: – Я – егошуит!

– Его… кто? – не разобрал Котян.

– Егошуит! Еретики мы, гонимые, нас с полтыщи наберётся по всему Риму.

– Можно полюбопытствовать? – спросил Олег старикана. – В каком вы сане?

– Я епископ, – мягко улыбнулся отец Камилл. – Но обошелся без папского рукоположения. Наша община избирает духовное начальство поднятием руки, как и восемьсот лет тому назад. Помогают мне пресвитеры и субдиаконы, диаконы и диакониссы. Мы вместе молимся и вместе трудимся, а по воскресеньям собираемся на общие трапезы-агапы, где я раздаю хлеб, преломленный диаконами…

– Папа, конечно, числит егошуитов в еретиках?

– О, мы многажды погрязли в ересях… – усмехнулся отец Камилл. – По его, разумеется, мнению! Егошуиты, например, согласны с Оригеном в том, что ад не может быть вечным. Бесконечная длительность осуждения зла противоречит всемогуществу Бога… Мы также придерживаемся учения монаха Пелагия, отрицавшего первородный грех. А раз не было грехопадения, то и люди не отягощены виною. Следовательно, крещение не искупает грех первородства, оно лишь приобщает верующего к жизни общины, к вступлению на путь добрых дел.

А вот Августину всё человечество представляется совокупно ответственным за грехи Адама, в силу как бы органической порочности, что передаётся от отца к сыну через зачатие. И, стало быть, даже для семейного человека плотское желание есть похоть неуёмно греховная…

– Августин был больным человеком, – вставил Олег, – с искривленной психикой.

– Верно, но сколько ж его концепции спровоцировали человеческих катастроф, мучений и горя! А посему егошуиты против учения Августина, этого «отца церкви». Зато мы разделяем воззрения священника Ария, верно понявшего неравносущность Бога и Иисуса. Егошуа Назорей был рожден человеком, в том и сокрыто величие жизни Его, что Бог дал воскреснуть Ему! В том пример людям! Истинно говорю вам – нет смысла в том, чтобы провозглашать Егошуа сыном Бога. Ведь такое утверждение сразу умаляет подвиг Его жизни и удаляет момент чуда! Где ж удивительное в том, что Сын Божий воскрес?! У него ж божественная природа, для Сына Божия Воскресение так же обычно, как для нас – пробуждение ото сна… – Ослабев от говорения, отец Камилл передохнул, хрипло дыша и облизывая губы, а после продолжил: – Егошуиты согласны и с выводами епископа Нестория, утверждавшего, что Мария не может быть почитаема как «Матерь Божья», ибо она есть всего лишь «мать Христа», смертного, как и все другие… И не мы ли по праву можем называться христианами? Ведь мы, и только мы исповедуем те начала веры, за кои принимали смерть великомученики и святые в правление Нерона! Потому и обрушиваются на нас гонения, что вера наша еретическая – только не в ругательном смысле, а в первоначальном, ведь hairesis – это «особые вероучения»… От них и родится истина!

На этом месте отец Камилл закряхтел в совершеннейшем смущении.

– Ох, простите ради бога! – сказал он, прикладывая к сердцу пятерню. – Увлёкся!

– Блаженны увлечённые! – ухмыльнулся Олег.

– А я лишний раз уверился в том, – торжественно сказал отец Камилл, – что встретил вас единственно Божьим наущением! – Он неуверенно осмотрелся и понизил голос: – Скажите, Олег, а велик ли флот ваш?

– Семь больших кораблей и тысяча бойцов. Ну, не полная тысяча, поменьше, но зато воины – лучшие, какие только есть.

– Ничего себе… – проговорил отец Камилл и подался к Олегу. – Тогда помогите нам! Что хотите, берите, но поспособствуйте сохранению общины! Сил наших больше нет эту муку терпеть! Мы ж ничего такого не просим, только дайте нам жить спокойно. Не дают!

Олег подумал.

– Вот что, – сказал он. – Варяги – это не добренькие дяденьки, что поддерживают слабых и убогих, они – воины. Хотите, чтобы варяги вам помогли? Отлично. Тогда помогите им!

– А как же! – радостно вытаращился отец Камилл. – Поможем! Обязательно поможем! Людьми, делами, всем!

Сухов задумчиво почесал в затылке. У него не пропадала надежда на приход друзей, но можно ли было рассчитывать на это? В любом случае, даже если Инегельд приведёт дружины под стены Рима, скольких ярлы недосчитаются после атаки? А вот если подсобить своим изнутри, с помощью егошуитов, составив из них «пятую колонну»… Это же совсем другое дело!

Олегу всегда претило числиться в спасаемых, он не терпел быть тем, кому оказывают помощь и поддержку, ибо это ставило его в унизительное положение слабого. Но если использовать егошуитов… Да, да, именно использовать! Биться с Альберихом за этих еретиков он не станет, а варяги – тем более, но вот устрашить этого «государя всех римлян» было бы полезно.

– Хорошо, отче, – сказал Сухов, – я согласен. Вы где проживаете в этом граде греха?

– На Эсквилине, сыне.

– Будете показывать дорогу.

Олег накинул рясу и опустил капюшон. Тарвел с Котяном устроили носилки из пары копий и потащили на них увесистого Камилла, а Органа с Кувертом были на подхвате.

Продравшись через заросли, беглецы, ставшие заговорщиками, выбрались на Длинную улицу, с неё поднялись на Альта Семита – «Высокую тропу», проходившую по гребню Квиринала. Здесь они застали примету смутного времени – горел большой трёхэтажный дом. Простояв столетия, он лишь обветшал, но людское недомыслие погубило его в одночасье.

Балки и перегородки полыхали, как дрова в печи. Пламя с грозным гулом вырывалось изо всех окон, закручивалось языками в прорехи черепичной крыши. Вот кровля зашевелилась – и провалилась внутрь. С грохотом пошли рушиться перекрытия – в небеса поднялся копотный «гриб» из искр и дыма. Стены простояли недолго – стали складываться и валиться, этаж за этажом.

– Прах к праху, – пробормотал Котян и воскликнул: – О, смотрите! Носилки!

Действительно, неподалёку от пожарища лежал перевёрнутый паланкин. Шторки с него были содраны, а рядом лежал, раскинув руки, бывший хозяин паланкина – раздетый догола и со множеством ран и увечий.

– Пересадка, отец Камилл! – весело сказал Олег.

Усадив егошуита на подушки, булгары с Котяном легко подняли и понесли носилки-октофорон. Олег с Еленой, как особы духовного звания, пошли позади в смирении перед суетой сует и всяческой суетой.

Шли долго – через Квиринал наискосок, с Квиринала на Эсквилин – пока не добрались до района уцелевших многоэтажек-инсул, римских трущоб, весьма похожих на константинопольские.

– Сюда, – сказал отец Камилл, указывая на арку сумрачного подъезда облупленной пятиэтажки.

Слово «инсула» означает «остров». Каменная громада, словно мрачный утес, занимала целый квартал, окруженная узкими, забывшими, что такое солнце, улочками-щелями – двум всадникам не разъехаться. Редко кто из обитателей этого многоэтажного барака работал. Раньше в инсуле снимали квартирки нищие плебеи, требуя «хлеба и зрелищ», выпрашивая подачки у патрициев. Теперь каморы заселены такими же тунеядцами, только с крестиками на шеях. Эта тупая, серая масса всю свою жизнь маялась от безделья, дожидаясь первого числа каждого месяца, когда из церковных амбаров-горрей выдавались еда, вино, одежда и деньги.

Олег следом за носильщиками вошёл во двор-атриум, голый – ни травинки, загаженный людьми и собаками, но с побитой чашей фонтана, давным-давно пересохшего. По всем четырем стенам шли наружные лестницы, частично каменные, частично деревянные. Они вели на галереи, откуда уже можно было попасть в квартиры. Ну а параллельно лестницам тянулись желоба, по коим стекали нечистоты.

Пришлось подниматься аж на четвертый этаж. Носилки бросили во дворе, и булгары потащили отца Камилла на руках. Олег шёл, страхуя Мелиссину. В некоторые из квартир вели дощатые двери, но частенько вход прикрывался истрёпанной суконкой – а чего красть-то?

Отец Камилл, не слезая с крепких рук Тарвела и Органы, толкнул крайнюю дверь на ветхой галерее, пропустил всех внутрь, а потом позволил занести себя самого. Котян огляделся и запер дубовую створку на засов.

Миновав «гостиную» три на два метра, Олег попал в каморку, которая – единственная во всей квартире – имела окно. Запираемое на ночь щелястой ставней, окошко выходило на глухую стену соседней инсулы.

– Добрались-таки… – врастяжку, дребезжащим тенорком сказал отец Камилл и позвал: – Теобальдо! Ротильда! Годефредо! Умберто! Не бойтесь, выходите!

Из дверей соседней комнатушки неуверенно показался черноусый юноша, за ним проскользнули бледная рыжеволосая девушка и еще два парня деревенской наружности – коренастые, крепкие, добродушные.

Кивнув вошедшим, отчего те сразу заулыбались и расслабились, Олег сосредоточился на деле.

– Так сколько вас в Риме, егошуитов? – спросил он.

– Священнослужителей и церковнослужителей мало совсем, – с готовностью ответил отец Камилл. – Приверженцев множество, но верных и надежных наберется сотни три от силы…

– А оружие сможете достать?

– Оружие? – усмехнулся егошуит. – Да все мы оружны. Жизнь такая!

– Тогда вот что, – деловито сказал Олег. – Одно дело, когда город берётся штурмом, и совсем другое, когда его ворота открываются, спасая кучу жизней. Так вот… Корабли наши могут пройти в Рим по Тибру, но река наверняка перегорожена цепью…

– Да, это так, – подтвердил отец Камилл.

– Следовательно, нам нужно цепь эту снять, перебить стражу на башнях, что стоят у берегов, и пропустить лодьи.

Отец Камилл заёрзал, волнуясь и переплетая пальцы рук.

– Многие погибнут… – слабо возразил он, словно перебарывая сильнейшее желание голосовать за Олегов план двумя руками.

– Погибнут, – подтвердил Сухов. – И меня могут подстрелить, и вы не бессмертны, отче… Ну и что? Вас же всё равно изведут! Так уж лучше в бою пасть, чем на костре. Хуже уже не будет, отец Камилл, а вот лучше – очень даже может быть!

Молодые егошуиты радостно переглянулись, а старый долго думал. Отец Камилл всё вздыхал, всё смотрел в окно на облезшую стену дома напротив. Внезапно встрепенувшись, он повернул голову к магистру.

– По воле своей, данной мне людьми, – торжественно начал он, – и освященной Господом нашим, принимаю власть твою, Олег, над собою и над возлюбленными чадами моими. Веди агнцев на псов лжехристианских, будь милосерд и справедлив, и да свершится воля Его!

Сбор Сухов назначил в Большом цирке. Занявший естественную ложбину в Мурсийской долине, Циркус максимус[60]60
  Циркус максимус (лат.) – Большой цирк.


[Закрыть] вытянулся удлиненным амфитеатром меж Палатином и Авентином. От арены, обнесенной парапетом-подиумом в три человеческих роста, множились ряды нарезанных ступеней, служивших скамьями, круто восходя к аркадам портика на самом верху. С востока цирк, как и положено, закруглялся, а с запада был отрезан оппидумом – площадкой с местами для знати. Оппидум поддерживали тринадцать арок, под средней открывались Парадные ворота, под другими когда-то держали колесницы и ждали своего выхода гладиаторы.

Пятьсот зим минуло со времени последних боев – идущие на смерть уже не ревут «Ave, Caesar!», арена заросла травой, а на оппидуме уже и кустики с деревцами принялись. Запустел, запаршивел Циркус максимус. Лишь мальчишки порою забегают через колоннаду Триумфальных ворот, играют в ретиариев и мурмиллонов и, по совместительству, пасут коз на арене.

Но в этот вечер сотни две приглушенных басов, теноров и фальцетов оглашали цирк, возвращая прошедшее, эхом отражаясь от щербатых портиков, окаймлявших амфитеатр. С Палатина нависали полуразграбленные дворцы, словно заглядывая за стены цирка, но дозорные чутко бдили. Почти двести пятьдесят егошуитов со всего Рима собрались на арене, а люди все подходили и подходили – кто с мечом, кто со скромным скрамасаксом, а кто и с полным комплектом доспехов. В кожаных сумах и рогожных мешках угрожающе позвякивало и полязгивало. Пришли и те из егошуитов, кого община направила служить в папскую гвардию и в преторскую стражу. Эти как раз и стояли в дозоре, карауля подходы к цирку и дежуря у ворот.

Олег поднялся на самый верх, под арки портика, и разглядывал оттуда огромный Циркус максимус. Амфитеатр, округло вздымаясь, заметно уходил в перспективу, едва освещенную полумесяцем. Её подчеркивал так называемый «хребет» – низкий разделительный барьер по оси арены, утыканный столбиками-метами, определявшими дистанцию во время бегов. И справа, и слева от «хребта» уцелели колонны, поставленные «для красоты», да обломанные постаменты статуй, а посередине вздымался обелиск, с великими трудами вывезенный из Египта. Вдоль парапета, оберегавшего зрителей от диких зверей, терзавших христиан в правление Нерона, когда-то параллельно тянулись ров с водой и железная решетка, но ров давно уж усох, а решетку растащили на хозяйственные нужды.

Стоял поздний вечер. Багровый закат дотлевал за Яникульским холмом, и Альбанская гора, с вершины которой еще не сошел весь снег, больше не отсвечивала пурпуром, а все больше таяла в синем накате ночи.

Олег прогулялся вдоль портика, поглядывая на чернеющие громады Палатина, и спустился на оппидум. У парапета, не слезая с «трофейных» носилок, сидел отец Камилл.

– Начнём? – спросил его Олег. – Негоже мариновать людей.

– Да, – вздохнул епископ и вымученно улыбнулся: – Боюсь очень…

– Это нормально, отче… Мы же все живые.

Он приказал зажечь факел. Трепещущий свет выделил фигуру Олега и словно затемнил цирк. Оживление на трибунах и арене доносилось словно ниоткуда.

– Братья и дети мои! – поднял руку отец Камилл и словно подрос. – Мы все попрощались с родными и любимыми. Мы уже оплаканы, ибо кто-то из нас этой ночью узрит Христа. А поведет наше войско человек с далекого Севера, уже бравший великие грады. Звать его не по-нашему – Олегом, но он, как и мы, исповедует божественное учение любви, справедливости и милосердия! Hic est![61]61
  Hic est! (Лат.) – Вот он!


[Закрыть]

В толпе, скрытой густыми сумерками, родился сдержанный шум. Олег шагнул к парапету и опустил на него руки. Факел светил за спиною, и Олег стал лучше видеть, даже разбирал отдельные человеческие фигуры. Он стоял, спокоен и непринуждён, и молчал. На людей Олег не смотрел, его взгляд был устремлен куда-то на дальние трибуны, к фронтону Триумфальных ворот. Тишина настала абсолютная – даже чьё-то покашливание воспринималось как гром. Выдержав ровно минуту, Олег сделал вдох и грянул:

– Велик Рим! Высоки башни его! Крепки стены Аврелиана! Но разве нам придется брать их штурмом? Мы уже внутри их, и город сей – наш!

Толпа загудела одобрительно.

– Но помните, – продолжал Олег, – я поведу вас в бой не затем, чтобы вы отдали свои жизни, а затем, чтобы вы причиняли смерть нашим общим врагам! За вас молятся ваши родные, ваши любимые! Не лишайте их счастья увидеть вас завтра утром – живых и здоровых! Не доставьте им горя! Да не станут дети ваши сиротами, а жены – вдовами! И помните: завтра утром вы подарите тем, кого любите, свободу! Есть ли дар, желанней этого? Страхи и тревоги покинут вас, вы будете спокойно спать по ночам, не боясь, что за вами явятся и уведут на пытку и казнь! Вы будете спокойно делать свою работу, молиться, не таясь, и открыто трапезничать на агапах! Все это исполнится, если мы одержим победу и впустим корабли в город! Нас мало, но вера удесятерит наши силы! Ибо исполнилась мера и настал час! Город злодеяний и разврата, новый сей Вавилон, дождался очищения! Он ждет нас! Вперёд! Вам я говорю: вы – победители! Се грядет Господь покорить город злодейств, гнета и нечестия! И вы – воинство Его! Так будь же славен в велениях своих, Боже, наказывающий нам побеждать! Осанна!

Толпа коленопреклонённых или воздевающих руки кверху исполнилась торжественности и глубокого волнения. Мерцающий свет факела отражался в белках заведенных глаз, одни, привстав на колени, пели, другие с жаром повторяли имя Христово, иные ударяли себя в грудь, как те первые братья по вере, несущие благую весть миру. С разных сторон возглашали:

– Осанна!

– Во имя Христа!

– Мы овцы твои, Олег, паси нас!

– Слава в вышних Богу!

– Иисусе, Иисусе, Иисусе!

– Верую! Верую! Верую!

– Слава Христу!

– Веди нас, Олег!

Сухов, и сам взволнованный своими речениями, задумался на минутку: а исполнится ли мечтание? Сбудется ли то, что он так красочно обещал? Не обманывает ли он этих людей ради своих выгод? Пожалуй, нет. В будущем он ни разу не слыхал ни о каких егошуитах. Видно, всех извели. Но пусть они хоть раз ощутят свою силу, пусть познают хмельной вкус победы!

Рим спал. Спали в нищем Эсквилине, спали в богатеньких Каринах. Босяк-пролетарий дрых в своей каморке на куче тряпья. Папа Лев похрапывал в покоях Латеранского дворца на золоченой кровати, под балдахином, изукрашенным ангелами и херувимами. Спал торговец в комнатушке позади своей лавчонки. Провальным сном спал усталый подёнщик. Дремал стражник у Капенских ворот, то пялясь сонно на веретена кипарисов, облитые лунным светом, то вновь роняя голову на грудь.

Не спали только в семьях егошуитов. В бедных халупах и в крепких домах одинаково горели самодельные свечи, и женщины, кутаясь в одеяла, шептали молитвы, вознося Богу одну просьбу – отвести смерть от мужа, отца, брата, жениха, сына…

Две полные сотни и одна полусотня шагали, удалясь от Большого цирка, бесшумно и грозно ступая во тьме ночи. Луна высекала блики на лезвиях мечей и топоров, неясно посверкивала на шлемах, выбеливала лица – суровые и жесткие, неуверенные и бодрящиеся, торжественные и просветленные.

Луна чернила стены и серебрила плоские крыши, холодным душем отражённого света поливала прилизанные кипарисы и взлохмаченные пинии, купалась в Тибре, разрезаемая тенями мостов, пересчитывала зубцы крепостных башен, загибая лучи, словно пальцы, фосфорическим сиянием скрывала мерзости и красы, днем выставляемые напоказ.

Олег терпеливо прохаживался под портиком Эмпория, переходя из тени колонн в полосы лунного серебра. Отсюда были хорошо видны могучие башни, зажимавшие Тибр. В их бойницах мерцали огни – солидарии бдили, страшась нашествия.

Начинало светать, когда из полутьмы выбежал тощий парень, зовомый Магиуло, и выдохнул:

– Корабли! По Тибру… идут! Большие! С парусами полосатыми! Пять больших кораблей!

– Macte![62]62
  Macte! (Лат.) – Отлично!


[Закрыть] – хищно улыбнулся Сухов. – Выдвигаемся!

Ночную тишину всколыхнули шорохи и глухие звуки шагов. Ожили многочисленные тени, лунные блики закачались в такт поступи.

– Проверить всё! – приказал магистр и аколит. – До мелочи! Гляньте даже на ремешки сапог – затянуты ли? А то развяжутся, оступитесь, да и откроетесь мечу!

Пыхтение, покряхтывание и притоп озвучили исполнение приказа.

– Тристан! Поведёшь своих на правый берег. По мосту, и сразу на штурм! Рамберто! Твоя задача – спустить цепь. Механизм в подвале правобережной башни, выступаешь за Тристаном. Хамальвин! Ты идешь со мной, берём левобережную башню. Вперёд, и без криков!

Десяток солидариев, бродящих по набережной у башни, перестреляли из луков.

– Мечи к бою!

Полусотня Хамальвина, рыча от спущенной злобы, ворвалась в башню. В узкие её ходы и подъёмы втиснулось едва два десятка бойцов, но рёв поднялся, как от тысячи. Стальным поршнем егошуиты выдавили папских гвардейцев на верхнюю площадку башни – лязг мечей, вопли ярости и боли долетали до земли. С душераздирающим криком парапет перевалил сброшенный гвардеец, следом за ним рухнули сразу трое. Олег напряженно наблюдал за рекой. Толстенная цепь, перегораживающая течение, неожиданно дрогнула. Начала медленно погружаться.

– Macte! – воскликнул Олег.

Первым в виду Эмпория показался «Лембой». Следом двигался «Семаргл», борт к борту шли «Финист» и «Морской змей». Последним подгребал «Зилант», не отражая в мутном, полноводном по времени Тибре полосатых парусов. И тишина…

Настороженно молчала судовая рать, ожидая каверз и ловушек. «Что-то здесь не то…» – крутилось в головах варягов, варилось под шлемами недоверие и опаска. Почему опущены цепи, перегораживавшие реку? Почему не свистят стрелы? Не гудят камни? Почему не трубят трубы, а толпа вдоль всей набережной под портиками, под сводами гигантских смоковниц и сикомор стоит – и это было странно, крайне странно! – и тоже молчит?!