Текст книги "Полное собрание стихотворений"

 
Потом – письмо, и этот поздний час,
Когда она сидит одна в томленьи,
Давно известен и не нов рассказ!
Но вдумайтесь в жестокое значенье
Привычных образов, знакомых фраз!
Жизнь каждого – одни и те же звенья.
Но то, что просто в ряде слов звучит,
В действительности жизнь, как яд, мертвит.
 

 
Что просто – странно! – этого завета
Не забывайте! он – жестоко прав!
Мне ж пусть концом послужит правда эта!
Составил я покорно шесть октав,
Теперь седьмая – мной почти допета,
Я, эту форму старую избрав,
Сказал, что по канве узоры вышью,
И нитку рву на узелок двустишью!
 

<1918>

* * *

 
В тихом блеске дремлет леска;
Всплеск воды – как милый смех;
Где-то рядом, где-то близко
Свищет дрозд про нас самих.
Вечер свеж – живая ласка!
Ветра – сладостен размах!
Сколько света! сколько лоска!
Нежны травы, мягок мох…
Над рекой – девичья блузка,
Взлет стрекоз и ярких мух…
 
 
Волшебство – весь мир окрестный;
Шелест речки, солнца свет…
Запах, сладко-барбарисный,
Веет, нежит и язвит.
Шепчет запад, ярко-красный,
Речи ласки, старый сват,
Кроя пруд зелено-росный,
Словно храм лазури свод,
И лишь ветер нежно-грустный
Знает: тени нас зовут.
 

1918

После сенокоса

 
Цветы подкошенные,
Рядами брошенные,
Свой аромат,
Изнемогающие,
В лучах сгорающие,
Дыша, струят.
 
 
С зенита падающий,
Паля, не радующий,
Нисходит зной,
Рожден бездонностями
Над утомленностями
Тоски земной.
 
 
Вздох ветра веющего,
Вдали немеющего,
Порой скользит,
И роща липовая,
Печально всхлипывая,
Листвой шумит.
 
 
Да птицы взвизгивающие,
Сноп искр разбрызгивающие,
Взрезают гладь…
Цветы отпраздновали!
Не сна бессвязного ли
Теперь им ждать?
 
 
Зима придвинулася…
Уже раскинулася
Тоска вокруг…
И ночь застенчивая,
Борьбу увенчивая,
Покроет луг.
 

1918

Светоч мысли
Венок сонетов

 
Над буйным хаосом стихийных сил
Зажглось издревле Слово в человеке:
Твердь оживили имена светил,
Злак разошелся с тварью, с сушей – реки.
 
 
Врубаясь в мир, ведя везде просеки,
Под свист пращи, под визги первых пил,
Охотник, пастырь, плужник, кто чем был, —
Вскрывали части тайны в каждом веке.
 
 
Впервые, светоч из священных слов
Зажгли Лемуры, хмурые гиганты;
Его до неба вознесли Атланты.
 
 
Он заблистал для будущих веков,
И с той поры все пламенней, все шире
Сияла людям Мысль, как свет в эфире.
 

 
Сияла людям Мысль, как свет в эфире;
Ее лучи лились чрез океан —
Из Атлантиды в души разных стран;
Так луч зенита отражен в надире!
 
 
Свет приняли Китай и Индостан,
Края эгейцев и страна Наири,
Он просверкал у Аймара и в Тире,
Где чтим был Ягве, Зевс и Кукулкан.
 
 
И ярко факел вспыхнул в Вавилоне;
Вещанья звезд прочтя на небосклоне,
Их в символы Семит пытливый влил.
 
 
Седмица дней и Зодиак, – идеи,
Пребудут знаком, что уже в Халдее
Исканьем тайн дух человека жил.
 

 
Исканьем тайн дух человека жил,
И он сберег Атлантов древних тайны,
В стране, где,просверлив песок бескрайный.
Поит пустыню многоводный Нил.
 
 
Терпенье, труд, упорный, чрезвычайный.
Воздвигли там ряд каменных могил,
Чтоб в них навек зов истины застыл:
Их формы, грани, связи – не случайны!
 
 
Египет цели благостной достиг,
Хранят поныне плиты пирамиды
Живой завет погибшей Атлантиды.
 
 
Бог Тот чертил слова гигантских книг,
Чтоб в числах три, двенадцать и четыре
Мощь разума распространялась в мире.
 

 
Мощь разума распространялась в мире —
Египет креп, как строгое звено,
Но было людям жизнь понять дано
И в радости: в резце, в палитре, в лире.
 
 
Влилась в века Эллада, как вино, —
В дворцовой фреске, в мраморном кумире,
В живом стихе, в обточенном сапфире,
Явя, что было, есть и суждено.
 
 
Но, строя храмы, вознося колонны,
Могла ль она забыть зов потаенный,
Что край Осириса ей повторил?
 
 
Шел Эллин к знанью по пути мистерий, —
Но дух народа блеск давал и вере,
Прекрасен, светел, венчан, златокрыл.
 

 
Прекрасен, светел, венчан, златокрыл,
Цвел гений Греции. Но предстояло
Спаять в одно – халдейские начала
И мысли эллинской священный пыл.
 
 
Встал Александр! Все ж Року было мало
Фалангой всюду созданных горнил;
И вот, чтоб Рим весь мир объединил,
Медь грозных легионов застонала.
 
 
В те дни, как Азия спешила взять
Дар Запада, и каждый край, как призма,
Лил, преломляя, краски эллинизма,
 
 
К завоеванью всей вселенной – рать
Вел Римлянин; при первом триумвире
Он встал, как царь, в торжественной порфире.
 

 
Он встал, как царь, в торжественной порфире,
Укрыв под ней весь мировой простор,
От скал Сахары до Шотландских гор,
От врат Мелькарта до снегов Сибири.
 
 
Столетий и племен смиряя спор,
Сливая голоса в безмерном клире,
Всем дав участье на вселенском пире,
Рим над землей свое крыло простер.
 
 
Все истины, что выступали к свету, —
Под гул побед, под сенью римских прав,.
Переплавлялись властно в новый сплав.
 
 
Вела Империя работу эту,
Хоть вихрь порой величья не щадил,
Хоть иногда лампады Рок гасил.
 

 
Хоть иногда лампады Рок гасил,
Рим до конца исполнил труд владыки,
Он был свершен, когда, под вопль и крики,
Сонм варваров Империю свалил.
 
 
Народы хлынули, свирепы, дики;
Мрак разостлался, тягостен, уныл;
Казалось: луч наук навек почил;
И тщетно трон свой высил Карл Великий.
 
 
Но в мгле крушений отблеск золотой
Искал путей, везде сверкал мечтой,
Под стук мечей, под грозный скок валькирий.
 
 
Меж камней, бывших кесарских палат,
Под робкий свет монашеских лампад
Дух знанья жил, скрыт в тайном эликсире.
 

 
Дух знанья жил, скрыт в тайном эликсире,
Поя целебно мутный мрак веков.
Пусть жизнь была сплошной борьбой врагов,
Пусть меч звенел в бою и на турнире, —
 
 
Искал алхимик камень мудрецов,
Ум утончался в преньях о вампире,
Познать творца пытался богослов, —
И мысль качала мировые гири.
 
 
Монах, судейский, рыцарь, менестрель, —
Все смутно видели святую цель,
Хоть к ней и шли не по одной дороге.
 
 
В дни ужасов, огня, убийств, тревоги,
Та цель сияла, как звезда: она
Во все века жила, затаена.
 

 
Во все века жила, затаена,
И жажда светлых, благостных веселий.
Настали сроки: струны вновь запели,
И краски вновь зардели с полотна.
 
 
Из дряхлой Византии в жизнь – весна
Вошла, напомнив о любви, о теле;
В своих созданьях Винчи, Рафаэли
Блеск бытия исчерпали до дна.
 
 
Те плыли за Колумбом в даль Америк,
Те с Кортецом несли на чуждый берег
Крест, чтоб с ним меч победно пронести.
 
 
Стремились все – открыть, изобрести,
Найти, создать… Царила в эти годы
Надежда – вскрыть все таинства природы.
 

 
Надежда – вскрыть все таинства природы —
Мир к высшей тайне привела, – и бог
Восстал над бурей будничных тревог,
Над сном народов, над игрушкой моды.
 
 
За громом Лютера прошли походы
Густава, Тилли; снова сумрак, строг,
Окутал землю, и военный рог
К войне за веру звал из рода в роды.
 
 
Промчался Кромвель; прогремела Ночь
Варфоломея; люди в пытках гибли;
Стал дыбой – крест, костром – страницы Библий.
 
 
Но Истина, исканий смелых дочь,
Жива осталась в вихрях непогоды;
К великой цели двигались народы.
 

 
К великой цели двигались народы.
Век философии расцвел, отцвел;
Он разум обострил, вскрыл глуби зол
И людям вспыхнул маяком свободы.
 
 
Упали с гулом вековые своды,
Был свергнут в бездну старый произвол,
Поток идей разлился, словно воды,
Что в марте затопляют луг и дол.
 
 
Гудели волны буйного потока,
Ученье братства разнеся широко,
Под знамя воли клича племена.
 
 
Бороться с правдой силился напрасно
Державный Север: под зарницей красной,
Шумя, Европу обняла война.
 

 
Шумя, Европу обняла война,
Глася: «Мир хижинам и гибель тронам!»
Пусть эта брань потом Наполеоном,
В дыму побед, была усмирена.
 
 
Навек осталась вскрытой глубина;
Над ней теперь гудело вещим звоном —
Все то, об чем шептали лишь ученым
Намеки книг в былые времена.
 
 
Ваграм и Дрезден, Аустерлиц и Иена,
Вы – двух начал таинственная смена;
Толпе открыли вы свободный путь.
 
 
Народ рванулся ветром тайн дохнуть…
Но не давал дышать им в полной мере
Все ж топот армий, гулы артиллерий.
 

 
Все ж топот армий, гулы артиллерий
Затихли; смолк войны зловещий звон;
И к знанью сразу распахнулись двери,
Природу человек вдруг взял в полон.
 
 
Упали в прах обломки суеверий,
Наука в правду превратила сон:
В пар, в телеграф, в фонограф, в телефон,
Познав составы звезд и жизнь бактерий.
 
 
Античный мир вел к вечным тайнам нить;
Мир новый дал уму власть над природой;
Века борьбы венчали всех свободой.
 
 
Осталось: знанье с тайной съединить.
Мы близимся к концу, и новой эре
Не заглушить стремленья к высшей сфере.
 

 
Не заглушить стремленья к высшей сфере
И буре той, что днесь шумит кругом!
Пусть вновь все люди – злобный враг с врагом.,
Пусть в новых душах вновь воскресли звери.
 
 
На суше, в море, в вольной атмосфере,
Везде – война, кровь, выстрелы и гром…
Рок ныне судит неземным судом
Позор республик лживых и империй!
 
 
Сквозь эту бурю истина пройдет,
Народ свободу полно обретет
И сам найдет пути к мечте столетий!
 
 
Пройдут бессильно ужасы и эти,
И Мысль взлетит размахом мощных крыл
Над буйным хаосом стихийных сил!
 

 
Над буйным хаосом стихийных сил
Сияла людям Мысль, как свет в эфире.
Исканьем тайн дух человека жил,
Мощь разума распространялась в мире.
 
 
Прекрасен, светел, венчан, златокрыл,
Он встал, как царь в торжественной порфире.
Хоть иногда лампады Рок гасил,
Дух знанья жил, скрыт в дивном эликсире.
 
 
Во все века жила, затаена,
Надежда – вскрыть все таинства природы,
К великой цели двигались народы.
 
 
Шумя, Европу обняла война…
Все ж топот армий, громы артиллерий
Не заглушат стремленья к высшей сфере.
 

<1918>

«Пора! Склоняю взор усталый…»

И утлый челн мой примет вечность

В неизмеримость черных вод…

Urbi et Orbi

 
Пора! Склоняю взор усталый:
Компас потерян, сорван руль,
Мой утлый челн избит о скалы…
В пути я часто ведал шквалы,
Знал зимний ветер одичалый,
Знал, зноем дышащий, июль…
 
 
Давно без карты и магнита
Кручусь в волнах, носим судьбой,
И мой маяк – звезда зенита…
Но нынче – даль туманом скрыта,
В корму теченье бьет сердито,
И чу! вдали гудит прибой.
 
 
Что там? Быть может, сны лагуны
Меня в атолле тихом ждут,
Где рядом будут грезить шкуны?
Иль там, как сумрачные струны,
Стуча в зубчатый риф, буруны
Над чьей-то гибелью взревут?
 
 
Не все ль равно! Давно не правлю,
Возьмусь ли за весло теперь,
Вновь клочья паруса поставлю?
Нет! я беспечность в гимне славлю,
Я полюбил слепую травлю,
Где вихрь – охотник, сам я – зверь.
 
 
Мне сладостно, не знать, что будет,
Куда влечет меня мой путь.
Пусть прихоть бури плыть принудит —
Опять к бродячим дням присудит
Иль в глуби вечных вод остудит
В борьбе измученную грудь!
 
 
Пора! спеши, мой челн усталый!
Я пристань встречу ль? утону ль? —
Пою, припав на борт, про скалы,
Про все, что ведал я, про шквалы,
Про зимний ветер одичалый,
Про, зноем дышащий, июль!
 

15 марта 1919

Вступление

 
Жизнь кончена, я это сознаю,
Нет больше целей, нет надежд свободных,
Пора пересказать всю жизнь свою
В стихах неспешных, сжатых и холодных.
Мне – сорок шесть. За эти годы я
Людей значительных встречал немало
(Меж ними были и мои друзья),
Судьба меня нередко баловала,
Я видел много стран, и сквозь окно
Три революции мог наблюдать я жадно,
Испить любовь мне было суждено
И все мученья страсти беспощадной.
И все прошло, и все я пережил,
И многих нет, с кем я сидел на пире…
Смотрю спокойно на ряды могил
И больше ничего не жду я в мире.
 

20 марта 1919

Праздник труда
Гимн Первого мая 1919 года

 
На сонных каналах Венеции
Колышут весло гондольеры;
С весной пробуждаются в Греции
Античных столетий Химеры;
Смеется беспечная Франция,
Сбор золота щедро посеяв;
Мне кажется: в пламенном танце я,
Взглянув за зубцы Пиренеев;
Грозясь, торжествует Британия,
По свету суда рассылая…
Как будто и кровь и страдания
Забыты пред праздником Мая!
 
 
Но лишь единому народу,
Ликуя, можно встретить Май:
Тому, кто новую свободу
Ввел радостно в свой старый край;
Тому, кто создал, первый в мире,
Свою Республику Труда, —
И мая Первого на пире
Он вправе первым быть – всегда!
 
 
Что день, исчезают бесследное
Безумства, царившие долго;
Проносятся залпы последние
Над Вислой, над Бугом, над Волгой;
Кончается бред неестественный,
Пять лет всех томивший сурово;
Выходят из пропасти бедственной
Заветные тени былого;
Вновь людям звучит все державнее:
«Свобода!—Равенство!—Братство!»
Кровавое время недавнее
Страшит, как в мечтах святотатство…
 
 
Но лишь единому народу,
Ликуя, можно встретить Май:
Тому, кто новую свободу
Ввел радостно в свой старый край;
Тому, кто создал, первый в мире,
Свою Республику Труда, —
И мая Первого на пире
Он вправе первым быть – всегда!
 
 
Из праха встает, что разрушено:
Селения, фабрики, школы.
Пусть море из слез не осушено:
Жизнь кличет на подвиг тяжелый.
Вот снова машины стогудные
Завыли в казармах стооких,
Воскресли часы многотрудные
Под взорами стражей жестоких;
И, хитро таясь, но уверенно,
Вновь частую сеть капитала
Незримые руки – размеренно
Бросают в толпу, как бывало…
 
 
И лишь единому народу,
Ликуя, встретить можно Май:
Тому, кто новую свободу
Ввел радостно в свой старый край;
Тому, кто создал, первый в мире,
Свою Республику Труда, —
И мая Первого на пире
Он вправе первым быть – всегда!
 

30 апреля 1919

Труд

 
В мире слов разнообразных,
Что блестят, горят и жгут, —
Золотых, стальных, алмазных, —
Нет священней слова: «Труд!»
 
 
Троглодит стал человеком
В тот заветный день, когда
Он, сошник повел к просекам,
Начиная круг труда.
 
 
Все, что пьем мы полной чашей,
В прошлом создано трудом:
Все довольство жизни нашей,
Все, чем красен каждый дом.
 
 
Новой лампы свет победный,
Бег моторов, поездов,
Монопланов лет бесследный,
Все – наследие трудов!
 
 
Все искусства, знанья, книги —
Воплощенные труды!
В каждом шаге, в каждом миге
Явно видны их следы.
 
 
И на место в жизни право
Только тем, чьи дни – в трудах:
Только труженикам – слава,
Только им – венок в веках!
 
 
Но когда заря смеется,
Встретив позднюю звезду, —
Что за радость в душу льется
Всех, кто бодро встал к труду!
 
 
И, окончив день, усталый,
Каждый щедро награжден,
Если труд, хоть скромный, малый,
Был с успехом завершен!
 

1919

Первый привет

Николаю Минаеву

…а в миг паденья —

Взгляд, лишь взгляд один, без сожаленья!

Urbi et Оrbi

Издревле сладостный союз…

Пушкин

 
Годы делят нас и поколенья:
Дышишь ты весной, мгновенным маем, —
Я последние считаю звенья
Цепи той, что все мы не снимаем.
 
 
Но и ты, как я, на утре чистом,
Зов заветный слышал в полумраке.—
Голос Музы, – над путем росистым,
Там, где тени, тайны, сон и маки.
 
 
И пока ты – на тропе священной,
И твой взор надеждой вещей блещет, —
Над тобой скольжу я неизменно,
И в руке моей – венец трепещет.
 

3 августа 1919

* * *

 
Что день, то сердце все усталей
Стучит в груди; что день, к глазах —
Тусклей наряд зеленых далей
И шум и смутный звон в ушах;
 
 
Все чаще безотчетно давит,
Со дна вставая, душу грусть,
И песнь, как смерть от дум избавит,
Пропеть я мог бы наизусть.
 
 
Так что ж! Еще работы много,
И все не кончен трудный путь.
Веди ж вперед, моя дорога,
Нет, все не время – отдохнуть!
 
 
И под дождем лучей огнистых.
Под пылью шумного пути
Мне должно, мимо рощ тенистых,
С привала на привал идти.
 
 
Не смею я припасть к фонтану,
Чтоб освежить огонь лица,
Но у глухой судьбы не стану
Просить пощады – до конца!
 
 
Путем, мной выбранным однажды,
Без ропота, плетясь, пойду
И лишь взгляну, томясь от жажды,
На свежесть роз в чужом саду.
 

1919

У цели

 
Еще немало перекрестков,
И перепутий, и путей!
Я много схоронил подростков,
В могилу проводил детей.
 
 
Летами я не стар, но много
И видено и свершено,
И завела меня дорога
За цель, манившую давно.
 
 
Теперь ступил я за пределы
Своей младенческой мечты.
Что впереди? Мне скажут: целый
Мир, полный вечной красоты!
 
 
Но все, что будет, неизбежно,
Непрочны краски новизны,
И путнику с вершины снежной
Долины далеко видны.
 
 
Быть может, не скудеют силы,
Но повторенья мучат ум;
Все чаще тихий сон могилы
Пленительней, чем яркий шум.
 
 
Соблазн – последний срок исчислить
Душе порой неодолим,
И в жажде – не желать, не мыслить,
Я тайно упиваюсь им!
 

<1919>

* * *

 
Сложив стихи, их на год спрятать в стол
Советовал расчетливый Гораций.
Совет, конечно, не всегда тяжел
И не подходит для импровизаций.
Хотя б поэт был мощен, как орел,
Любимцем Аполлона, Муз и Граций, —
Не сразу же божественный глагол
Зажжет в нем силу мощных декламации!
Пусть он всю ловкость в рифмах приобрел
И в выборе картин для декораций;
Пусть он и чувство для стихов нашел,
Всем нужны образы для иллюстраций:
Диван и лампа иль холмы и дол,
Ряды гранитов иль цветы акаций…
Но я собрал с усердьем мудрых пчел,
Как мед с цветов, все рифмы к звуку «аций»,
Хоть не коснулся я возможных зол
И обошел немало разных наций.
Теперь мне предоставлен произвол
Избрать иную рифму вариаций.
 
 
Что скажете, когда возьмусь за ум
И дальше поведу свой стих с любовью?
Поэт, поверьте, не всегда угрюм,
И пишет он чернилами, не кровью.
Но все ж он любит голос тайных дум,
И их не предает он суесловью.
Но мир ведь призрак, объясняет Юм,
И вот, стихи слагая по условью,
Он смело отдается чувствам двум:
Веселью и душевному здоровью.
И рифмовать он может наобум
Стих за стихом, не шевельнувши бровью.
На нем надет охотничий костюм,
Он мчится на коне в леса, к становью,
За ним мечта спешит, как верный грум,
Чрез изгородь, по пашням или новью,
И метко бьет львов, тигров или пум,
Гоня оленя к тайному низовью…
Но будет! Этих рифм тяжелый шум
Терзать придет с упреком к изголовью.
 

<1919 >

* * *

 
Мелькают дни, и с каждым новым годом
Мне все ясней, как эта жизнь кратка;
Столетия проходят над народом,
А восемьдесят лет – срок старика!
 
 
Чтоб все постичь, нам надобны века.
Мы рвемся к счастью, к тайнам и свободам,
И все еще стоим пред первым входом,
Когда слабеет смертная рука.
 
 
Нам призрак смерти предстает, ужасный,
Твердя, что все стремления напрасны, —
Отнять намерен горе и печаль.
 
 
Но нет! Он властен заградить дыханье,
Но мысль мою, мои мечты, сознанье
Я унесу с собой – в иную даль!
 

<1919>

Знакомый стих

 
Знакомый стих любимого поэта!
Он прозвучал, и вот душа – ясней,
Живым лучом властительно согрета,
Скользнувшим отблеском далеких, милых дней!
 
 
Слова поэта – магия печали:
В них мир таится мыслей и картин,
И часто словно разверзает дали
Мечтам – одна строфа иль стих один.
 
 
И как в зерне скрывается растенье —
И стебль, и листья, и цветы, и плод,
Так и в стихе затаено виденье, —
Как семя, пав, оно в душе растет.
 

 
Вслед за картиной движется другая
И ряд еще, во, сладостно-слита
С мечтой поэта – (раня) и сверкая, —
Встает далекой юности мечта!
 
 
Я помню тот же стих; к знакомой книге
Приникли мы, счастливые, вдвоем.
И были полны вкрадчивые миги
Возникшим, как заклятие, стихом.
 
 
Он подсказал нам все, что мы таили,
Он объяснил, что в нас самих живет,
Нас подчинил своей чудесной силе,
Как Паоло с Франческой – Ланчелот!
 
 
Знакомый стих любимого поэта,
С тобой навек сплел эти миги я,
Диван высокий, тайны полусвета
И сладкий миг желанного ответа,
Крик радостный души: твоя! твоя!
 

1919

Набросок

 
Все роковое божественно,
Прав победитель всегда!
Пусть он ступает торжественно —
Пей упованье стыда!
 
 
С ней, с неизменной, с возлюбленной,
Вот он на ложе любви!
Дерзостно с жертвой погубленной
Жгучие нити не рви.
 
 
Ты диадемой венчаешься,
Алые розы надень.
Пусть от огней опьяняешься,
Нежит и хмурая тень.
 
 
Нежит мученье последнее —
Плакать растоптанной в прах…
Ты торжествуешь победнее
С черным моленьем в зрачках.
 

1917 или 1919

* * *

 
Я доживаю полстолетья,
И на событья все ясней
Могу со стороны смотреть я,
Свидетель отошедших дней.
 
 
Мое мечтательное детство
Касалось тех далеких лет,
Когда, как светлое наследство,
Мерцал «Реформ» прощальный свет.
 
 
И, мальчик, пережил, как быль, я
Те чаянья родной земли,
Что на последние усилья
В день марта первого ушли.
 
 
Потом упала ризой черной
На всю Россию темнота,
Сдавила тяжко и позорно
Всех самовластия пята.
 
 
Я забывал, что снилось прежде,
Я задыхался меж других,
И верить отвыкал надежде,
И мой в неволе вырос стих.
 
 
О, как забилось сердце жадно,
Когда за ужасом Цусим
Промчался снова вихрь отрадный
И знамя красное за ним!
 
 
Но вновь весы судьбы качнулись,
Свободы чаша отошла.
И цепи рабства протянулись,
И снова набежала мгла.
 
 
Но сердце верило… И снова
Гром грянул, молнии зажглись,
И флаги красные сурово
 
 
Взвились в торжественную высь.
Простой свидетель, не участник,
Я ждал, я верил, я считал…
 

1919

* * *

 
Я вырастал в глухое время,
Когда весь мир был глух и тих.
И людям жить казалось в бремя,
А слуху был ненужен стих.
 
 
Но смутно слышалось мне в безднах
Невнятный гул, далекий гром,
И топоты копыт железных,
И льдов тысячелетних взлом.
 
 
И я гадал: мне суждено ли
Увидеть новую лазурь,
Дохнуть однажды ветром воли
И грохотом весенних бурь.
 
 
Шли дни, ряды десятилетий.
Я наблюдал, как падал плен.
И вот предстали в рдяном свете,
Горя, Цусима и Мукден.
 
 
Год Пятый прошумел, далекой
Свободе открывая даль.
И после гроз войны жестокой
Был Октябрем сменен февраль.
 
 
Мне видеть не дано, быть может,
Конец, чуть блещущий вдали,
Но счастлив я, что был мной прожит
Торжественнейший день земли.
 

Март 1920

* * *

 
Пусть вечно милы посевы, скаты,
Кудрявость рощи, кресты церквей,
Что в яркой сини живут, сверкая, —
И все ж, деревня, прощай, родная!
Обречена ты, обречена ты
Железным ходом судьбы своей.
 
 
Весь этот мирный, весь этот старый,
Немного грубый, тупой уклад
Померкнуть должен, как в полдень брачный
Рассветных тучек узор прозрачный,
Уже, как громы, гудят удары,
Тараны рока твой храм дробят.
 
 
Так что ж! В грядущем прекрасней будет
Земли воскресшей живой убор.
Придут иные, те, кто могучи,
Кто плыть по воле заставят тучи,
Кто чрево пашни рождать принудят,
Кто дланью сдавят морской простор.
 
 
Я вижу – фермы под вязью кленов;
Извивы свежих цветных садов;
Разлив потоков в гранитах ярок,
Под легкой стаей моторных барок,
Лес, возращенный на мудрых склонах,
Листвы гигантской сгущает кров.
 
 
Победно весел в блистаньи светов,
Не затененных ненужной мглой,
Труд всенародный, труд хороводный,
Работный праздник души свободной,
Меж гордых статуй, под песнь поэтов,
Подобный пляске рука с рукой.
 
 
Ступив на поле, шагнув чрез пропасть,
Послушны чутко людским умам,
В размерном гуле стучат машины,
Взрывая глыбы под взмах единый,
И, словно призрак, кидают лопасть
С земли покорной ввысь, к облакам.
 

22 июля 1920