Текст книги "Третьего не дано?"
Автор книги: Валерий Елманов
Жанр: Историческая фантастика, Фантастика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)
Объяснять, что это мальчишки? Глупо, да и бесполезно – все равно не поймет. Говорить, что одними репрессиями ничего не добиться, – тоже проку не будет.
Ладно, это пока отставим в сторону, а начнем с моего крестного отца в Путивле…
– Буду отвечать по порядку, – сказал я. – Возлюбил меня сей Дмитрий за мои великие познания в философии и многих других науках, потому и изъявил желание самолично меня окрестить.
– Вот тута я с тобой, лапушка, пожалуй что и соглашусь, – кивнул «аптекарь». – Слыхал ранее о тебе кой-что от Бориса Федорыча, царствие небесное иноку Боголепу[123]123
В последние часы перед смертью царь Борис Годунов постригся в монахи и был наречен этим именем.
[Закрыть]. – Он набожно перекрестился на мрачного вида икону. – Немного, правда, таился государь, но остатнее я и сам своим скудным умишком домыслил. Можа, потому ты и в Путивль подался, что увидал в них нечто? Что на сие поведаешь, лапушка?
– Может, и увидал, – не стал отрицать я.
– А мне, убогому, о том не обскажешь ли? – Он так и подался вперед, даже с лавки привстал.
«Ишь как тебя разобрало. Прямо разгорелся весь», – оценил я этот порыв и решил сделать ставку именно на видения – раз уж он все равно о них знает, то чего таить.
– Отчего же не обсказать. Только у меня, когда стою на цыпочках, мысли путаются, так что придется тебе веревочку-то ослабить, – порекомендовал я.
– И ослаблю, и вовсе развяжу, – согласился «аптекарь». – Ты уж не сумлевайся. Токмо оное заслужить надобно, а потому поначалу обсказывай, а уж я погляжу. К тому ж больно интерес меня разобрал – ни к чему нам на такие пустяки отвлекаться, а то покамест я кликну, покамест придут, чтоб ворот отпустить, кой вервь твою держит, да покамест обратно удалятся, больно много времени пройдет, а оно ныне дорогое.
Ничего себе пустяки! Сам бы повисел, козел!
Ну что ж, раз я оказался таким идиотом, что позволил себя заглотать, постараюсь хотя бы, чтобы меня не смогли переварить.
– Мне и подождать можно, не к спеху, – заметил я, рассчитывая поторговаться.
Ну не станет же он прямо вот так сразу приступать к пыткам. Вначале надо пригрозить, припугнуть…
И точно.
– Тебе можно ждать, а мне – недосуг. Сказываю же: худо у нас со временем, лапушка, – ласково пропел Семен Никитич, но, видя непреклонность, тут же сменил тон. – Ты бы не кобенился тут, а не то за твои изменные дела и кнута можно отведать.
– Полагается не только кнутом пугать, но и пряник показывать, – возразил я.
– А при хорошем кнуте и пряники не нужны, – радостно захихикал «аптекарь» и, чтоб я не питал иллюзий, сразу пояснил: – Это для начала, лапушка, для самого начала. Для затравочки, хе-хе-хе. А уж опосля на дыбу, хотя я так мыслю, что ты и опосля кнута посговорчивее станешь – эвон, мясца-то на костях наро́стить вовсе не успел, потому кнут вмиг до них дойдет, ежели умеючи, а у меня тут все сплошь умельцы.
Уступить?
Нет уж. Тут вопрос принципа. Он должен пойти мне на уступки первым, иначе потом изъясняться с ним будет куда тяжелее.
– Я сейчас как та собака, которую для смеха на задние лапки поставили. А собака, да будет тебе известно, по-человечьи говорить не может.
– Понятно, – вздохнул «аптекарь» и пожаловался иконе: – Вот и поступай опосля таковского по-доброму. – После чего потянулся к веревочке, свисающей по правую руку от него, и лениво дернул за нее. – Сам восхотел, никто тебя не неволил, – прокомментировал он предстоящую экзекуцию.
Вошедший через минуту в пыточную бугай полностью соответствовал своей должности. Тупой взгляд, гора сала, а в руках… здоровенный кнут, длиннющий хвост которого волочился за бугаем по земляному полу.
– Молчун у меня наипервейший в таковских делах, – похвалил «аптекарь» своего подручного и приказал: – Так чтоб побольнее, но кости не ломай… пока.
Мне сразу припомнился дядька и его пребывание у…
Погоди-погоди, да ведь Семен Никитич – это тот самый мальчонка, сынок Никиты Даниловича, который вроде бы страдал ночным энурезом. Это что же получается – смена поколений?!
Нет уж, не пойдет…
– А ведь мой отец знавал твоего батюшку, – задумчиво произнес я. – И на свадебке вместе с ним сиживал, когда Борис Федорович женился. Так неужто ты теперь сына старого знакомого своего отца пытать учнешь?
Семен Никитич прищурился и растерянно протянул:
– Это чей же ты сынок будешь?
– А княж-фрязина Константина Юрьевича, – пояснил я.
– То-то я зрю – лик знакомый, а где видал, не припомню. Ну вот и свиделись, – пропел он ликующе. – Помнится, твой батюшка был на язык чрез меру бойким. Эхма, как я сожалел, что не довелось мне потолковать с ним, вот яко с тобой ныне, ну да господь милостив, сынка взамен прислал. – И приказал Молчуну: – Да ты не робей, милок. Ежели у него и хрустнет чего, спрос с тебя чинить не стану.
Вот тебе и раз. Называется, хотел как лучше, а получилось как всегда. По всему выходит, что надо идти на попятную.
Ну уж черта с два!
Мы мирные люди, но если нас обозлить, то в гневе мы…
– Он егда бьет в полную силу, ажно мне страшно деется, – поделился своими мыслями Семен Никитич. – Так что, лапушка, будем сказывать али все ж таки кнутика тебе?
Я не ответил, прикидывая дистанцию, отделяющую меня от палача. Получалось многовато. Тут не то что ногами вокруг шеи, а и вовсе не достать.
– Понятно, – правильно оценил мое молчание «аптекарь» и скомандовал: – Давай, Молчун, отвесь ему пяток для начала. Но от души.
Тот распустил кнут, прищурился, прикидывая что-то, и пропищал смешным для его комплекции, почти женским голоском:
– Не ожечь бы тебя ненароком, боярин.
– А я отойду, – кивнул Годунов и, встав из-за стола, направился в дальний угол пыточной. – Тут-то не достанешь?
– Не-э, – пропищал Молчун и прицелился.
Я, не отрывая взгляда от здоровяка, попятился, насколько мне позволяла это сделать веревка. К сожалению, выиграть удалось немного – от силы полметра, не больше.
Боярин хихикнул, а Молчун, иронично усмехнувшись моей наивности, сделал два шага вперед.
Я изогнулся всем телом назад, изображая на лице испуг. Здоровяк снова терпеливо шагнул вперед.
– Ну-ка… – Рука с кнутом замахнулась. – Ха! – И резко пошла вперед.
Но его удар пришелся в пустоту, а я уже летел навстречу Молчуну с поджатыми ногами, повиснув на веревке, которая в одночасье стала моими качелями.
«Когда бьешь сдвоенно – как минимум один удар человек всегда пропустит. А то и оба, потому что теряется, не зная, какой отбивать, – учил нас прапорщик Твердый. – Ну-ка, Рокоссовский, еще разок. – И ободряюще: – Тяжело в учении – легко в бою».
Благодарствуйте, Николай Александрович, за науку.
А в истинности его последней фразы я убедился только что: в бою и впрямь куда легче, поскольку оба моих удара – в пах и под подбородок – Молчун отбить даже не пытался, не ожидая от меня эдакой прыти и наглости.
Хрюкнув по-свинячьи, он согнулся и через секунду рухнул подле моих ног.
Падение в нужную сторону произошло тоже не случайно – успел я отлететь назад и со второго подлета подкорректировал ногами его жирную согнутую спину, придав Молчуну правильное направление.
Ему все равно, в каком месте лежать, а мне позарез нужна удобная подставка, каковой я незамедлительно воспользовался, взгромоздившись ногами на его хребет.
Остолбеневший Семен Никитич пришел в себя лишь через несколько секунд и первым делом метнулся к веревочке, но не тут-то было.
Оттолкнувшись от неподвижного тела палача, я полетел на своих качелях в сторону стола, за которым минуту назад сидел «аптекарь», и встал на него, оказавшись таким образом в опасной близости от стены, вдоль которой свисала веревочка.
Стоять на столе было не совсем удобно – натянутая веревка хоть и не сильно, но тянула меня обратно, так что я пребывал в некоем изогнутом положении, словно собирался встать на мостик, но зато и до стены мне было ногой подать.
– Даже не вздумай, – сквозь зубы процедил я.
Но мое предупреждение было напрасным – он и без того шарахнулся обратно и вжался в дальний угол. Я прикинул возможность полета туда, но, увы, качели были коротковаты.
Семен Никитич тоже покосился на веревку и чуть приободрился – не иначе как пришел к аналогичному выводу.
Боярин мстительно осклабился и истошно завизжал:
– Кострик, Петрак, Бугай!
Но на его крик никто не прибежал, и пришла моя очередь улыбаться.
– Ништо, – зло пообещал мне «аптекарь». – Авось тебе эдак все одно долго не выстоять. – И мстительно прищурился, очевидно предвкушая грядущую расправу над строптивцем.
В это время сзади раздался глухой стон – здоровяк очухался и, опершись на руки, пытался подняться.
Пришлось запустить свои качели обратно и припечатать голову этого борова к земле, вновь встав на его жирную спину.
Семен Никитич сделал осторожный шажок в сторону веревочки, но второго я ему не позволил, продемонстрировав, что хорошо умею бить ногами влет.
Разумеется, удар пришелся по стене, но намек был очевиден.
Тут же отлетев назад, я вновь приземлился на Молчуна и на всякий случай предупредил палача:
– Еще раз попробуешь встать – хребет сломаю. Ферштейн?
Молчун явно понимал немецкий, поскольку утвердительно замычал.
Это хорошо. Осталось…
Я повернулся к «аптекарю» и оценил ситуацию, которая была патовой что для меня, что для него. Ему из угла не выйти, но и до веревочки не добраться – мне наоборот.
И что делать, особенно с учетом того, что время явно играет на боярина?
Прогноз грядущего выходил аховый.
Через часик-два, от силы три, сюда непременно кто-то заглянет и, увидев такую непотребную картину, мигом ринется на выручку.
Ну, положим, что Семен Никитич не успеет его предупредить об опасности, и я его тоже завалю.
Пускай.
Зато третий точно поосторожничает и сработает на расстоянии, тем же кнутом захлестнув мои ноги. Да, я буду извиваться, летать, выкручиваться, и это у него выйдет не сразу, но с пятой или десятой попытки он точно не промахнется.
Впрочем, меня и отлавливать не обязательно. Достаточно отхлестать как следует, стоя на безопасном удалении, и все – берите наглеца тепленьким.
Что будет дальше, прогнозировать не хотелось – перспективы вырисовывались слишком мрачные.
Судя по повеселевшему лицу боярина, он вроде бы пришел к тем же выводам. Значит, надо идти на мировую, и побыстрее, хотя и уступать не хотелось. Сдавать игру в то время, когда я ухитрился кое-чего добиться, глупо.
Ага, тогда мы поступим так…
Я легонько переступил с ноги на ногу и сообщил «аптекарю»:
– Ну что ж, стою я теперь на твердом, мне удобно, а слово, которое дал, привык держать, потому слушай, что за видение мне было перед тем, как я отъехал в Путивль.
Боярин открыл рот. Наверное, он ожидал услышать от меня что угодно, но только не это.
– А теперь у меня к тебе деловое предложение, – сказал я, завершив рассказ об «увиденной» мною смерти Бориса Федоровича. – Ты выпускаешь меня отсюда вместе с Васюком, а я обязуюсь тебе рассказывать о всех своих видениях, которые ко мне придут, и клянусь ничего не утаивать, а слово свое, как видишь, я держать умею.
– Нет уж! – злобно прошипел «аптекарь», и лицо его исказилось от ярости. – Я лучше сдохну тута в углу, чем уступлю. Ишь чего умыслил! Ты хитер, да и я не глуп. Чтоб ты сразу с ябедой[126]126
С доносом.
[Закрыть] на меня к царю побежал?!
– Не пойду, – пообещал я.
– Не верю! – отрезал Годунов, и, судя по его тону и твердому голосу, я понял, что он и впрямь готов стоять в углу до самой ночи, хотя, скорее всего, избавление придет куда раньше.
Но к нему.
Я не удивился его отказу. Каждый судит других по себе, и переубедить «аптекаря», что ради возможности освободиться я готов наплевать на сей инцидент, навряд ли получится. Нужно искать иной вариант.
– Тогда давай так, – великодушно предложил я. – Ты ставишь в моей темнице лавку с удобной постелью, поишь, кормишь, лечишь моего Васюка, который будет находиться рядом со мной, а я тебе рассказываю все свои видения. – И сразу предупредил: – Но учти, что это мое последнее слово.
– Нет, – ответил боярин.
Однако в голосе уже не было столько решимости, да и ответ прозвучал не сразу, а после некоторого раздумья. Значит, стоило поднажать.
– Ты хорошо подумал, старче? – уточнил я.
– А ты и так все поведаешь, – угрожающе пообещал Годунов. – Недолго уж осталось. Вот кто-нибудь зайдет и…
– Понятно, – кивнул я. – Спасибо, что предупредил. – И, глядя на свою веревку, тянущуюся к потолочной балке, а далее через нее поверху и спускающуюся вдоль стены к вороту, задумчиво протянул: – Та-ак. Думается, что и я поспешил предлагать тебе такое, потому как помощи тебе не дождаться. Сразу я, конечно, до тебя не достану – коротковата моя веревочка, но дотянуться ногами до ворота смогу. И вон тот клинышек, который его удерживает, выбить мне тоже по силам. А уж когда я его выбью и веревочка размотается…
«Аптекарь» оценивающе покосился на мою веревку, прикидывая ее длину, и перевел взгляд на ворот.
Я ждал.
На самом-то деле пугать не имело смысла – куда как лучше было бы осуществить все на практике, но я, хоть ни бельмеса не смыслю в высшей математике, основы геометрии в школе выучил хорошо.
Как там? «Сумма квадратов катетов равна…»
Короче, дергаться мне не стоило – даже по самым грубым прикидкам до клина, держащего ворот, я не доставал.
Никак.
Не хватало минимум полметра.
Вот только он этого не знал, а у страха глаза ох как велики.
– Ладно уж, дозволю я тебе эдакое проживание, – махнул он рукой, вновь превращаясь в сухонького безобидного старичка-пенсионера.
– Только помни: стоит тебе нарушить свое слово, и от меня ты ничего не услышишь, – предупредил я и на всякий случай пояснил причину: – И не из упрямства смолчу – дыба и не таким, как я, рты развязывала, а потому, что не смогу. Это мне точно известно – было как-то раз такое после большой драки, где мне досталось. Потом целый год ничего не видел. Ну а если и запою под твоим кнутом, все равно совру, чтоб только отстали.
Ироничная усмешка, появившаяся на его лице вначале, по мере того как я объяснял расклад, сползла.
– Так это что ж, даже для острастки нельзя? – растерялся Годунов. – А яко же тогда быти?
– Думай, – предложил я. – Только поскорее, а то этот клин, что ворот держит, такой соблазнительный. Боюсь, не совладаю я, грешник, с эдаким искушением, да и…
– Согласен, – быстро произнес «аптекарь», и на его лице вновь показалась коварная усмешка.
Не иначе как что-то задумал, вот только бы знать, что именно.
– Точно слово сдержишь? – уточнил я, оттягивая время.
– Мне без того нельзя, – пояснил он. – Одного обманешь, жизнь, к примеру, посулив, и другой, прознав о том, не поверит. Потому я свое словцо хошь и берегу, но вспять от него не бегу.
– Только сразу предупреждаю: бывают у меня видения не часто, примерно раз в два-три дня, а иной раз и вовсе одно за седмицу или две. Словом, как бог укажет. Правда, с последнего изрядно времени прошло, так что, думаю, следующее вот-вот нагрянет. А уж потом, извини, подождать придется.
– Погодим сколь надобно, – кивнул Семен Никитич и, с опаской поглядывая на меня, двинулся к заветной веревочке.
– Меня вначале развяжи, – потребовал я.
– Али не веришь мне, лапушка?! – Он изумленно всплеснул ручонками.
– А ты мне, боярин? – в тон ему ответил я, после чего мы, лукаво поглядывая друг на друга, весело рассмеялись…
Я добился своего. Вначале он вытащил клин, удерживающий ворот, после чего самолично принялся развязывать узлы на моих руках и только потом дернул за веревочку.
А спустя час я уже сидел пусть и в камере, но на мягком матрасе, застеленном толстым одеялом, и наблюдал, как лекарь заботливо смазывает раны Васюка каким-то пахучим снадобьем.
Теперь предстояло обмозговать содержание моих будущих видений.
С первым из них, которое я увижу этой же ночью, все было ясно – мятеж царского войска под Кромами. Заодно, когда придут первые беглецы оттуда, «аптекарь» убедится, насколько достоверны мои картины.
А вот касаемо дальнейших следовало крепко призадуматься, чтобы и напугать, и заставить освободить. Пока время в запасе у меня имелось, хотя с каждым днем его становилось все меньше и меньше.
Но завтрашний день – это старый плут, который всегда сумеет провести.
«Царево ухо» был тот еще кадр, а что означала его коварная усмешка, я понял на следующее утро.
Чего уж там он велел подлить мне вечером в сбитень, не знаю, но продрых я без задних ног, а проснувшись, обнаружил на своей ноге железный обруч и идущую от него цепь, второй конец которой был прикреплен к здоровенному крюку, вбитому в стену.
– Цельную ночь трудились, – похвастался Семен Никитич, заняв безопасную позицию возле самой двери, которую на всякий случай держал открытой, и язвительно поинтересовался: – Тебя, лапушка, часом, не разбудили? Я хоть и наказывал им потише, да какое там – грохот, поди, на всю темницу стоял.
«То-то мне всю ночь Малая Бронная слобода снилась, и что я у Николы Хромого какой-то меч себе кую», – припомнил я, но злость свою выказывать не стал, лишь осведомился с простодушным выражением на лице:
– А зачем?
– Уж больно ты летать ловок, – пожаловался он. – Боюсь, возьмешь да и в одночасье упорхнешь отсель. – И тут же торопливо заверил меня: – Все по уговору, кой я ничем пред тобой не нарушил. Еда, питье, постель и лекарь для твоего ратника – раз обещался, то не отступаюсь. Потому и ты, лапушка, сделай милость, сполни свое.
А ведь и правда, ничем не нарушил, так что придется исполнять. Да и цепь, собственно, мне не помеха – сам же откроет. Но наказать старого черта надо, чтоб впредь подобных фокусов не вытворял.
Сейчас я расскажу тебе такое, что мало не покажется.
– Слушай, – сказал я угрюмо. – Было мне видение… Только поначалу дверь закрой да присядь поближе, уж больно оно страшное.
– А ты не того?.. – Семен Никитич опасливо скосил глаза на мои ноги.
Боишься, зараза?! То-то.
– Сам повелишь снять, – пророчески заметил я. – Чую. А слову своему я хозяин – если уж дал, то сдержу, поэтому даже пальцем к тебе не притронусь. А чтобы тебе совсем спокойно было, гляди. – И лег на свою лавку, да еще демонстративно заложил руки за голову.
После некоторых колебаний боярин все-таки послушался и хоть и продолжал опасливо коситься на меня, но дверь прикрыл, аккуратно присев напротив, на самый край лавки, где лежал Васюк.
– А теперь слушай, – сказал я мрачно и приступил к своему повествованию…
Выходил он от меня потрясенный услышанным. Нет, если кратко, то суть моего рассказа была той же самой, но вот краски при описании подробностей я применил совсем иные.
В моем изложении Петрак Басманов не просто предавал из-за того, что князя Телятевского поставили на два ранга выше его.
Вначале я «видел», как он сокрушается ночью, а потом в бессильной злобе взывает к дьяволу, который тут же появляется перед ним и покупает его душу за возможность отомстить подлым обманщикам Годуновым.
Причем договор с сатаной Басманов подписывал не только своей кровью, но и лично умертвив двенадцать ни в чем не повинных ратников – строго по числу апостолов – учеников Христа. И только после этого сатана подсказал ему путь к отмщению, который заключался в том, чтобы стать первым после царя, но уже нового.
Да и сам мятеж в моем описании приобрел зловещие очертания какого-то бесовского шабаша.
Казаки в Кромах на самом деле были прислужниками все того же дьявола и не только обнимали тех, кто поддался на льстивые уговоры Басманова, но и запечатлевали на щеках ратников сатанинские поцелуи.
Сам Корела с нечеловеческим хохотом чуть ли не летал в это время над Кромами, игриво помахивая своим хвостом.
Самозванец же в это время творил в Путивле очередное черное страшное колдовство, с помощью которого ему уже удалось убить Бориса Федоровича, и, склонившись над «Некрономиконом»…
– Над чем? – пискнул перепуганный «аптекарь».
– Над «Некрономиконом». Так именуют оную книгу отъявленные колдуны и чернокнижники, что в переводе на русский язык означает «Книга мертвых», – завывающим голосом произнес я. – Именно за нею я и ринулся в Путивль, дабы попытаться уничтожить ее, ибо без оной книги самозванец – никто, но еле-еле унес оттуда ноги.
– Да правду ли ты мне сказываешь?! – плачущим голосом взмолился Семен Никитич и как-то иначе посмотрел на меня. – И… от бога ли у тебя такой дар? – произнес он тихо, словно сам опасался своих слов.
Ого! Кажется, я немного перестарался. Не иначе как костерком повеяло.
Дрова сухие, сосновые, целая поленница, горят жарко, вокруг черный дым, а в самой середине стоит некая хорошо знакомая мне фигура, крепко привязанная к столбу…
Нет, мне эта картина не нравится, тем более что-то похожее уже представлялось мне в Путивле, так что повторяться не стоит.
– Что до бога, – прозаично заметил я самым обыкновенным, даже чуточку усталым тоном – надоело объяснять всем и каждому, – то сам подумай, разве дьявол стал бы предупреждать меня о своих кознях? Да ему чем неожиданнее, тем страшнее, а значит, и лучше. Зато господу в своем милосердии не все равно, что случится с православным народом, вот он и…
– Так-то оно так… – неуверенно протянул Семен Никитич.
– А теперь касаемо правды, – невозмутимо продолжил я. – Клясться и божиться не стану, потому как ты мне все равно не поверишь, хотя до сей поры все видения сбывались. Но тебе и ни к чему верить мне на слово. В скором времени те, кто уцелел, вернутся оттуда, вот от них ты и услышишь подтверждение моих слов. – И подчеркнул: – Всех слов.
– Да как же таперича?! – плачуще взмолился «аптекарь». – У меня ж с Голицыным все сговорено было. Он и сватов по приезде обещался заслать…
– Ты хочешь выдать дочь за сына боярина, кой продал душу диаволу вместе с Басмановым? – осведомился я, стараясь сохранять хладнокровие, хотя в душе все кипело.
Кто о чем, а вшивый о бане. Тут дом державный трещит, вот-вот и крыша рухнет да кое-кого придавит, а этот все о дочерях печется!
– Да что ты?! – взвыл Семен Никитич и вскочил со своего места.
Торопливо осеняя себя крестом и бормоча на ходу: «Свят-свят…», боярин бегом припустил из моей камеры, да так шустро – впору молодому.
«Ты еще попомнишь мою цепочку», – глядя ему вслед, мстительно пообещал я и принялся вдохновенно размышлять, о чем и как подать ему мое следующее «видение».
Ближе к вечеру контуры вчерне были мною намечены, а к следующему полудню все готово окончательно. Нечто вроде нового сериала ужастиков «Сатану звали Дмитрий».
Разумеется, спасти от него могу только я, и никто больше.
Отсутствие Семена Никитича меня не смутило, тем более было чем заняться.
Здоровье Васюка на удивление быстро пошло на поправку – повреждения оказались не столь серьезными, как я опасался, – и у парня открылся зверский аппетит, а руками он не владел. Выбитые на дыбе суставы плохо слушались, потому кормить его с ложки приходилось мне.
Помнится, к вечеру я, балда, еще и порадовался отсутствию «аптекаря».
Пользуясь свободным временем, мне удалось критически переосмыслить сюжет и творчески его переработать, введя новую линию с «Некрономиконом» – чего добру пропадать, раз я про него уже упомянул.
Надежда, что уж теперь-то Семен Никитич должен меня выпустить, к ночи переросла в уверенность.
«А отомщу я ему за все потом, это от него никуда не уйдет», – пообещал я себе.
Счет, который я собирался ему предъявить впоследствии, после того как выслушал Васюка, вырос еще больше. По самым грубым прикидкам – вдвое.
Оказывается, мой гонец исхитрился попасть к царю только благодаря тому, что был сыном одного из стрельцов. Можно сказать, пролез в государевы палаты по отцовскому блату, и, если б не это обстоятельство, он так и не смог бы увидеть Годунова.
Отсюда и эта фраза про Думную келью, которая явно принадлежала Борису Федоровичу.
Вот только произнес ее царь совсем в другом контексте, сказав, что ждет меня в ней с нетерпением, а потому просит возвернуться и не совать свою голову в пекло, и велев завтра же поутру отправляться ко мне.
А вечером за Васюком пришли люди Семена Никитича…
Пытки были потом – поначалу «аптекарь» говорил с моим гонцом ласково и вкрадчиво, уверяя, что государь передумал и решил повелеть своему верному князю иное.
Однако Васюк, заподозрив неладное, заупрямился, яд брать отказался, заявив: над ним, как над ратником полка Стражи Верных, только четыре воеводы. Приказ одного из них он выполнил, а повеление другого слышал, потому пускай тот вначале сам отменит его, а уж тогда…
Слово за слово, и пряник быстренько был сменен на кнут, после чего понеслось…
Я слушал и диву давался, каким идиотом может быть человек. Еще одного такого советника близ царя, как Семен Никитич, и никаких врагов Руси не надо – сами все развалят, причем в наикратчайшие сроки.
Следующий день я ожидал с нетерпением.
Однако жизнь хитра. Когда у меня на руках появились козыри, она внезапно решила сыграть со мной в шахматы – не было «аптекаря», и все тут.
Молчуны-палачи, исправно поставлявшие нам еду и питье, словоохотливостью не страдали, отвечая на все вопросы односложно: «Не велено, княже, с тобою гово́рю вести», да и лекаря, который явился сегодня переменить повязки у Васюка, раскрутить не вышло.
Напуганный до полусмерти Семеном Никитичем костоправ наотрез отказался говорить, боязливо косясь на мрачного здоровяка, стоящего в дверях и выразительно скрестившего на груди могучие ручищи.
А когда я попытался действовать понастойчивее, то этот же здоровяк заметил:
– И с им, княже, гово́рю тебе вести не велено.
«Не иначе как «аптекарь» решает вопрос с новым кандидатом в женихи для своей дочери, – сделал я мрачный вывод. – Ну и ладно. Он мужик шустрый, так что выберет быстро. Авось завтра появится».
Но, как ни удивительно, за этим днем точно так же прошел следующий, потом еще и еще, а Годунов так ни разу и не появился, и какие меры можно предпринять, я не представлял, понятия не имея, что означает его долгое отсутствие.
Все мои попытки заявить приносящим еду, что у меня есть сведения, которые жаждет услышать боярин, и потому я очень хочу с ним увидеться, наталкивались на глухую стену.
Просвет наступил, когда лекарь объявил, что он пришел в «остатний раз». Именно в тот день палач, который, скорее всего, устал выслушивать из моих уст одно и то же требование, нехотя ответил:
– Болен боярин. А ты знай себе жди. А егда выздоровеет, не ведаю.
Буквально через пять минут его слова подтвердил и лекарь. Оглянувшись на ненадолго отвлекшегося здоровяка – кто-то из приятелей позвал его в коридор, – он сочувственно шепнул мне:
– И впрямь болен, ага. Слух есть, даже и с постели не встает. Сказывали, вовсе в беспамятство впал.
– И давно он захворал?
– А вот яко первые беглецы из-под Кром в Москву заявились, в тот же вечер и слег, ага.
– А ты к нему никак не попадешь? – спросил я.
– Ни-ни. – Он отчаянно замотал головой. – Его царевы лекари пользуют, ага. Нам… – И осекся при появлении здоровяка.
Вот это номер! Вот это я влип так влип!
Я метался по камере, злющий как собака, благо что длина цепи позволяла беспрепятственно рассекать из угла в угол.
Но больше всего злило, что я сам создал эту тупиковую ситуацию.
Собственными руками!
Тоже мне мститель выискался! Цепь ему, видите ли, не понравилась!
Наплел, блин, адских ужасов, Стивен Кинг недоделанный!
И нечего оправдываться, что был уверен в крепкой психике «аптекаря». Это ж Русь, а не Российская Федерация, и шестнадцатый, ну пусть начало семнадцатого века, что в сущности один хрен, а никак не двадцать первый, в котором в чертей верят только попы, да и то через одного.
Мало тебе было Дмитрия, который косился на твои руки?! Еще захотелось?!
Васюк, изрядно посвежевший, если не считать слабости в руках, испуганно смотрел на мое тигриное расхаживание, но помалкивал, боясь вымолвить хоть слово.
Он вообще после моих акробатических этюдов в пыточной – оказывается, парень очнулся и видел большую часть происходящего, вновь потеряв сознание лишь под самый конец, – стал смотреть на меня совершенно иначе.
Периодически в его глазах сквозило то слепое обожание, словно перед посланцем бога, с которым не больно-то поговоришь, то откровенный страх, особенно после того, как я рассказал «аптекарю» о своем последнем видении.
И, по-моему, в последнее время эти два чувства, по всей видимости, слились во что-то невообразимо целое, но донельзя запутанное.
Кем при этом он считал меня – бог весть.
– Из-за меня все, из-за меня! – периодически еле слышно бубнил он себе под нос.
Услышав это впервые, я подробно объяснил, что он тут вообще ни при чем, но он успокаивался только на время. Дважды подряд выложив подробный расклад его невиновности, на третий я сказал кратко:
– Уговоры не доходят? Тогда слушай приказ второго воеводы, ратник. Вину свою несуществующую из головы выкинуть и более о ней не помышлять.
– А ты, княже, рази после содеянного меня из ратников не того? – удивился Васюк.
– После содеянного – турнул бы, только не было ничего содеяно, потому и не того! – отрезал я.
– То славно, – заулыбался он, но тут же пригорюнился. – Какой из меня ныне ратник с такими дланями?
– Ложку ко рту подносишь?
– Так то ложку, а ратник должон саблю, – возразил он.
– Не все сразу, будет тебе и сабля, – успокоил я его. – И вообще, что за разговорчики?! Руки не работают, так бей ногами, бодай врага головой, рви глотку зубами. И запомни: это у стрельцов или немчуры всякой болезнь допустима, а ратника полка Стражи Верных от присяги освобождает только смерть.
– А… воеводу? – полюбопытствовал он.
– Для воеводы… – Я усмехнулся и отчеканил: – Даже смерть не оправдание. Можно и с небес на землю к царю на выручку спуститься, было бы желание. – И зло пнул стену сапогом – кажется, с небес смыться легче, чем отсюда.
Дантес у Дюма хотя бы имел годы, чтобы заниматься рытьем подземного хода, а у меня не было ни инструмента – даже ложки и те деревянные, ни хитроумного аббата Фариа, ни времени.
Какие уж там годы – тут каждый прошедший день как серпом по… шее.
Попытаться выдернуть из стены крюк? Но мало того, что его на совесть всадили в стену, так еще приносивший еду палач всякий раз проверял крюк на крепость.
Но разговор с Васюком пришелся кстати. После него началось дальнейшее, что помогало хоть как-то скоротать время и… подготовить план освобождения. Замысел заключался в том, что на ратника палачи не обращали внимания, поглядывая с опаской только на меня.
Оно и понятно – подручные Семена Никитича из опытных, потому прекрасно знали, что паренек сможет как следует владеть руками спустя полтора-два месяца, не раньше.
Да и вид у него был непредставительный. Я тоже не гора мускулатуры, но хоть рост плюс показанное на практике, а у него…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
