Текст книги "Царская невеста"

Повозиться пришлось изрядно. Если бы не Андрюхин миноискатель, думаю, промучился бы с поисками не одну неделю – расстояние оказалось совсем не то из-за капризов полноводной Волги, любящей намывать и подмывать берега, зато с остальным управился быстро. Вот только копать пришлось поглубже – вместо метра рыл чуть ли не два. Наверное, нанесло.

Зато клад оказался и впрямь бесценным. Полазив по каталогам, я установил, что некоторые из спрятанных мною монеток не просто раритеты, а чуть ли не единственные в мире, и цена их на международных аукционах зашкаливает за сотню тысяч, причем даже не долларов, а фунтов стерлингов. Кое-какие и вовсе уникальны – во всяком случае, в каталогах они вообще не значились.

Разумеется, сдавать находку государству я не стал. Еще чего! Это ведь не клад – я их сам припрятал, то есть они – моя личная собственность. И не нашел я их, а пришел и забрал. Ну а по времени… Кому какое дело, когда хозяин вернулся за своим добром? Да, не через год, и даже не через век, а через четыре с половиной столетия – так что? Словом, перебьется держава. Пусть вначале научится с умом тратить свои нефтяные деньги, а потом разевает рот на мой скромный каравай.

Получилось оригинально. На свадьбе не столько вручали подарки жениху с невестой, сколько сам жених оделял всех гостинцами. К сожалению, много подарить я не мог – из монет успели продать только пять штук, да и то прямо здесь, не выезжая за рубеж – время поджимало. Хорошо, что попался честный мужик из Андрюхиных знакомых. Тот уже давно с ним общается, потому и получили приличную цену, в смысле половинную.

Расставаться с монетами было жалко – все ж таки память. Может, потому они мне и запомнились. На первой с одной стороны был изображен король в доспехах, на корабле с большой розой на борту, а с другой – лилиевидный крест, на концах которого изображалось четыре льва, а посередине – солнце с розой[86]86
  Речь идет о роузнобле, или риале, – английской золотой монете, впервые выпущенной еще при Эдуарде IV, правившем в XV в.


[Закрыть]. Вторая, попроще – тоже с королем на корабле, правда, герб был какой-то загадочный, вроде английский, а вроде и не совсем[87]87
  Это нобль, отчеканенный Эдуардом III в 1344 г. Странность герба, изображенного на щите короля, в том, что он англо-французский – с геральдическими лилиями правящего дома Франции и леопардами – Англии. Обе упомянутые монеты являются очень редкими.


[Закрыть]. Третья была вообще из античных времен и выглядела изрядно затертой – угадывались лишь контуры явно восточного лица и какая-то еле видимая надпись по ободку, сделанная загадочными буквами. На четвертой красовался герб, явно украденный из Москвы[88]88
  Это «нобль с Георгием». Назван так потому, что на монете изображен святой Георгий, поражающий копьем змия. Чеканился при короле Генрихе VIII в XVI в. Является большой редкостью.


[Закрыть], а вот насчет пятой я даже удивился.

Андрюхин знакомый отвалил за нее лишь немногим меньше, чем за те четыре увесистых золотых кругляшка. Симпатичная? Безусловно, особенно еле угадываемая на обороте роза, красиво распустившая свои лепестки. Просто прелесть. Но с другой стороны, не золотая, а серебряная, причем низкопробная, если судить по изменениям, которые претерпела эта крохотуля, побыв четыре с лишним века в земле. Так за что такая цена? И вроде бы не столь редкая – это тут она у меня стала единственным экземпляром, а четыре века назад их в моем мешке было не меньше десятка. Не иначе как впарил хитрый Томас, хотя очень может статься, что и купец Ицхак – надуть компаньона по мелочи в те времена не считалось чем-то зазорным.

Только потом я узнал, что эта монета, получившая название «полпенни с розой», действительно была очень низкой пробы и ее вскоре вообще изъяли из обращения. Отсюда и столь высокая стоимость. Ох уж эти нумизматы – никогда не угадаешь, что у них на уме.

Словом, хватило и на пышную свадьбу, и на покупку машин с квартирой. Последняя предназначалась для Валерки – нечего ему на четвертом десятке скитаться по общагам. Раз государство бессовестное – будем исправлять его свинство сами. А его Алена получила ключи от новенькой BMW – «учительница жизни» ее заслужила с лихвой, в чем я убедился спустя короткое время нашей совместной жизни с Машей.

Маме с папой я разъяснил ситуацию согласно разработанной для княжны версии – не все мне одному жить по «легенде». Мол, детдомовская она, да и потом не повезло – попались на пути лихие люди, ограбили и избили, да так, что она потеряла память, но сейчас все в порядке, хотя из прошлой жизни она по-прежнему ничего не помнит, а потому вопросов о детстве и отрочестве лучше не задавать – иначе доктора стрессом грозятся.

Невестка пришлась родителям по душе, даже маме. Поначалу она еще посматривала на Машу с эдакой ревностью – в надежные ли руки перешел ее непутевый шалопай. Однако спустя месяц успокоилась – руки оказались крепкими, к тому же заботливыми и ласковыми.

Через год у нас родился первенец. Мальчик получил имя Иван. Родители возражали, но я был неумолим. Говорить им, что он так назван в честь царского печатника, думного дьяка и большой умницы Ивана Михайловича Висковатого, я не стал – сочтут за идиота. Назвал, и все тут.

Второй, которого княжна ждет сейчас, тоже имеет имя, хотя и не успел родиться. Его имя – Миша. В честь князя Михайлы Ивановича Воротынского. Я не забыл тебя, князь «Вперед!». Третьим будет Борис. Если же на свет появится дочка, то и тут проблем нет – Анна или Ирина. В честь кого, думается, разъяснять не стоит. Словом, детские имена у меня расписаны далеко вперед – и все с посвящениями.

Полгода назад я уволился из газеты, уступив настоятельным просьбам Валерки, и уселся писать «отчет о проделанной работе». Вначале думал, что уложусь в пять-шесть страничек, но вскоре понял, что к этой цифре надо добавить ноль, а потом, еще через месяц, стало припахивать и вторым нулем.

Пришлось укатить на купленную мною старенькую дачу поблизости от Новокузнецка и творить там. Кстати, я чуть ранее упомянул о сумме, уплаченной за нее, но если вы решили, что я оговорился, то вынужден повториться – приобретен домик действительно всего за один дукат. Точнее, за стоимость этого дуката, выкупленного у меня одним из коллекционеров, так что никакой ошибки или описки не допущено, а если ввел вас в заблуждение – извините.

Мой отчет хоть и получился толстым, но опубликовать его не удалось – в издательствах морщились и возвращали рукопись. Переработать таким образом, чтобы сделать из него кандидатскую, нечего было и думать. Не тот язык – полбеды. Его еще можно переделать под научный, сделав сухим и черствым, как заплесневелый сухарь, а вот что делать со ссылками? Очень уж мало их получалось, да и те… Боюсь, Российская академия наук не одобрит, прочитав кое-какие подробности о битве под Молодями и внизу сноску: «Сам видел». А далее, в скобках: «Примечание автора».

Такое могут одобрить в другом месте. Например, на Канатчиковой даче, воспетой Высоцким. Или в Институте Сербского. Вот там – да, но я в эти заведения не тороплюсь.

Нет, можно, конечно, ту же сноску написать понейтральнее: «Согласно трудов фряжского князя Константина Монтекки, жившего на Руси в период с апреля 1570 года по ноябрь 1573 года и лично участвовавшего в этом сражении». Во как!

Но если в РАН спросят, где я взял сам труд, придется вновь тыкать пальцем в диссертацию.

Нет, не буду я соваться к нашим академикам. Ни к чему это.

Книжка в серии «Фантастический боевик» или какой-нибудь похожей – это единственно возможный вариант. Терять-то нечего. Опять же надо предупредить народ, чтоб был поосторожнее со Старицкими пещерами. Не ровен час – залезут в эту Серую дыру, и поминай как звали. А уж там как повезет – мне вот удача улыбнулась, а вам, ребятки…

Единственное, чего я так и не понял, так это загадок истории. Между нами говоря, я, образно выражаясь, растоптал не только бабочку Брэдбери, причем не одну, а сотни. На моем счету немало гораздо более крупной дичи, а если заглянуть в труды отцов-историков – никаких новшеств. Ради приличия хоть бы буковку-другую после моего визита исправили, так ведь нет. Получается, я ничего не изменил? Или я читал до своей второй отправки уже измененное мною? Но как же так – я еще туда не попал, а оно произошло? А если бы я туда вообще не поехал?

Мой ученый друг Миша Макшанцев, которому я задал этот вопрос, как-то пытался рассуждать про загадочное кольцо времени, но под конец сам окончательно запутался и махнул рукой, заявив:

– Все, что касается перемещений в прошлое или будущее, а тем более возможных последствий такого рода путешествий – терра инкогнита. Гадать можно сколько угодно, а вот дать точный ответ – увы.

На этом все и закончилось, но временно. Несколько позднее, уже спустя полгода, попивая с Валеркой коньячок на лоджии его новой квартиры, я припомнил кое-какое несоответствие, о чем не преминул сообщить другу.

– Ты же слышал, что сказал Макшанцев, – пожал плечами тот. – Честно говоря, я из его объяснений про время понял не больше, чем ты, поэтому добавить мне нечего.

– Ну хорошо, – не унимался я. – Про кольцо у него звучало все логично. Но тогда как быть с приговором?

– С каким приговором? – не понял он.

– С приговором о сторожевой и станичной страже, то есть моим великим трудом по охране государственных границ Руси, – гордо подбоченился я. – Я же отлично помню, что закончил его осенью тысяча пятьсот семьдесят первого года, после чего Воротынский надиктовывал его подьячим, а уж потом понес к царю на утверждение.

– И что? – продолжал недоумевать Валерка.

– А то, что недавно мне совершенно случайно попались в Интернете эти тексты, – пояснил я, слегка приврав.

Разумеется, попались они мне далеко не случайно, просто захотелось освежить в памяти свой труд, пускай и изложенный корявым средневековым языком. Но об этом ни к чему, да оно и не имеет никакого значения. Главное, что текст в них был действительно князя Воротынского, но даты совершенно другие, не совпадающие более чем на полгода. Если судить по ним, то получалось, что уже во второй половине февраля все было решено и утверждено, хотя на самом деле там еще и конь не валялся. Вот обо всех этих несовпадениях я и рассказал другу, в качестве подтверждения подсунув распечатку всех этих боярских приговоров.

– А фамилии соответствуют? – поинтересовался Валерка.

– С ними все в порядке, – отмахнулся я. – И князей, и бояр, что тут упомянуты, я хорошо знаю. Даже дьяка Клобукова и то отлично помню – он не раз потом наведывался на подворье к Воротынскому якобы проверить, как трудятся его подчиненные, хотя на самом деле накатить чарку-другую медку – пьянь был страшенная. Ты с датами поясни. Смотри – вот восемнадцатое февраля, вот шестое марта. А ведь у меня к этому времени были готовы только черновые наброски, не больше.

– Значит, в Разрядном приказе ошиблись в датировке, вот и все. Или подклеили не туда. Ты же сам видел, какие там колеса из документов. Запросто могло так случиться.

– Могло, – кивнул я. – Но обсуждать эти положения с князем Иваном Дмитриевичем Бельским, как тут написано, Воротынский никак не мог. Того к осени тысяча пятьсот семьдесят первого года давно не было в живых.

Валерка озадаченно почесал в затылке и вдруг оживился.

– Наброски, говоришь, имелись? – улыбнулся он. – А почем тебе знать – вдруг после твоего отъезда в Псков царь как раз начал дергать Воротынского, и тогда он, вспомнив про твои черновики, использовал их и надиктовал подьячим этот текст? Ты уверен, что он надиктовал осенью именно его?

– Нет, конечно. Когда твое творение губят, превращая во что-то неудобоваримое, автору как-то не хочется присутствовать на этой экзекуции. Поэтому то, что получилось в результате его кропотливых усилий, я практически не помню. Суть – да, так она и осталась, но дословно… Хотя, помнится, за несколько дней до моего отъезда князь спрашивал меня, куда я сунул все, что уже написал, но…

– Тогда все ясно, – сделал вывод Валерка. – Он уже в феврале сработал по черновикам. А потом этот текст, обсудив с боярами, подшили в Разрядном приказе. По закону подлости беловик до приказа либо не дошел, либо затерялся где-то в их запасниках а потом, к примеру, сгорел. И вообще, – решительно подвел он черту под разговором, – главное, что ты живой и здоровый, а остальное все мелочи, включая эту путаницу с датами. Вот если бы ты прихватил в это путешествие что-нибудь эдакое, а потом оставил в том времени на горе историкам, было бы куда хуже. Представь, как они потом веками ломали бы головы – как оно там появилось…

– Пистолет исчез, камуфляж изодрался на лохмотья, таблетки использовал по назначению либо выкинул, а твою шпаргалку сжег, так что все чисто, – бодро доложил я и улыбнулся, кое-что вспомнив. – Хотя нет, одну вещицу все-таки оставил. Только историков она не касается, так что за их головы можешь быть спокойным. Виртуальная она.

– Ну да? – удивился он. – А что за виртуальная вещица?

– Рога царю-батюшке всея Руси Иоанну Васильевичу, – пояснил я. – Ветвистые такие, раскидистые.

– Ну-у, учитывая, что ты был у своей Машеньки первым, а тот хоть и женился на ней, но даже ни разу не тронул, это не совсем рога, – уточнил педантичный Валерка, умалив мои заслуги.

Я помялся, но желание быть оцененным по достоинству пересилило. Тем более во время возвращения в двадцать первый век изменения коснулись не только Машенькиной головы, но и моего тела. Кто-то всемогущий изрядно его «почистил», ликвидировав все рубцы и боевые шрамы, так что ими похвастаться перед Валеркой я не мог. Зато…

Заговорщически посмотрев, далеко ли наши красавицы-жены, я на всякий случай аккуратно прикрыл поплотнее дверь на лоджию, где мы сидели, и «раскололся»:

– Ладно. Пускай эти, которые с Машей, не в зачет. Но рога царю-батюшке я все же подвесил. Самые настоящие!

Поначалу я вообще хотел обойтись без имен. Конечно, она давно в могиле, но все равно непорядочно, если я начну трепать ее имя. Она этого не заслуживает. Но потом, вспомнив, что в книге мне придется ее упомянуть, пускай в достаточно целомудренной форме, то есть опустив все эротические подробности жарких ночей, не выдержал соблазна и, сделав многозначительную паузу, пояснил:

– Анна Колтовская. Это случилось за три дня до ее пострижения в монастырь, – уточнил я сразу, напомнив: – Только Маше моей тсс…

– За кого ты меня держишь, старина?! – даже возмутился Валерка. – Мог бы и не говорить. Могила! – И восторженно протянул: – Ну ты силен, парень!..

Мне в ответ оставалось только стыдливо потупиться, млея под его восхищенным взглядом.

В конце-то концов, могу я позволить себе вместо лавровых венков и триумфального шествия хоть что-то взамен – например, такую мелочь, как простодушно похвастаться перед другом?! Конечно, Россошанский не Казанова, но и мы кое-что могём. И не только могём, но и мóгем.

Не зря же я представился именно фряжским князем. Итальянцы – они все такие. А те, что с Урала, вообще – ух!

И это последний из рассказов о человеческом детеныше, волей судьбы попавшем в волчью стаю…

Глава 23
Реабилитация

Долги надо платить, причем все, пускай самые неприятные. К этому родители приучили меня с раннего детства. Потому я приступаю и… прошу прощения у всех тех, с кем поступил несправедливо, обвинив в незаслуженных грехах.

Начну с наших историков. Зря я упрекал их в незнании. Нашлось у них упоминание о княжне Марии. Не встретилось оно мне раньше не из-за моей невнимательности – такое бы я ни за что не забыл, а в связи с тем, что Валерка мне сунул издание Костомарова, которое поновей, посчитав, что репринтное, где придется мучиться с фитой и фертом, ятем и ером в окончаниях слов, ни к чему. Издательство же опубликовало его с сокращениями. В числе таковых оказалось и упоминание о моей Маше.

Жаль, что этот репринт попал мне в руки только сейчас. Слишком поздно. Хотя тут двояко. Может, что-то успел бы исправить, а может, наоборот – получилось бы еще хуже. Кто знает, как бы я поступал, если бы все время помнил об этих строках:

«…По известию одного старого сказания, в ноябре 1573 года Иван Васильевич женился на Марье Долгорукой, а на другой день, подозревая, что она до брака любила кого-то иного, приказал ее посадить в колымагу, запречь диких лошадей и пустить на пруд, в котором несчастная и погибла… В память события с Долгорукой царь велел провести черныя полосы на позолоченном куполе церкви в Александровской слободе…»[89]89
  Костомаров Н. И. «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей». Репринтное воспроизведение издания 1873–1888 гг., М.: Книга, 1990. Т. 1. Вып. 2.


[Закрыть]

Знаю только одно – я бы все равно не сдался. Тот, кто поднимает руки вверх, отдаваясь на милость победителя, теряет главное – право и возможность распоряжаться собой. Он расписывается в собственном бессилии, признавая врага сильней. И тогда судьба презрительно говорит: «Слабак» и вытирает об него ноги. Сам виноват. Надо всегда держать удар, как бы больно тебе ни было. Только тогда, восхищенная твоим отчаянным упрямством, она может уступить.

Не всегда.

Не во всем.

Но может.

Хотя бы из уважения.

И пусть меня простит волхв Световид – бескорыстный старец, явивший мне подлинное чудо и ничегошеньки не взявший взамен, за глупые скоропалительные слова, высказанные в его адрес той черной страшной ночью. Сейчас я бы попросту, ничуть не постеснявшись, упал перед ним на колени, благодаря за все то, что он для меня сделал.

Кстати, о судьбе, которую я так отчаянно и старательно проклинал. По прошествии времени я несколько изменил свою точку зрения на ее последний жест с Машиной амнезией. Не исключено, и даже скорее всего, что она пошла только во благо, причем нам обоим. Да-да. Звучит парадоксально, но факт.

Это только на первый взгляд выглядело ее последним ударом. А если не торопиться с выводами и подойти с другой стороны? Вдумайтесь, что сталось бы с Машей, явись она с прежней памятью в наш безумный сумасшедший мир. Гигантские терема до неба, огромные колымаги, несущиеся со страшной скоростью, причем без лошадей – не иначе как с помощью бесовской силы.

Про метро вообще молчу – лишь бы выбраться живой из сатанинского подземелья.

В церквях, прямо внутри, чуть ли не по соседству с алтарем, устроено нечестивое торжище. Это в божьем-то храме?!

Ну и в довершение, как блистательный венец на челе Люцифера, – загадочный ящик, в который невесть как забрались люди, и добро бы только они, а то вон – чудища, драконы, колдуны и ведьмы, зомби и ожившие мертвецы, упыри и прочая нечисть…

Господи, куда я попала?! В ад?!

Вот этот шок навряд ли вылечил бы самый выдающийся психиатр. Даже Сергей Николаевич Горшков, при всем моем к нему уважении, и тот, пожалуй, оказался бы бессилен. Во всяком случае, я что-то сомневаюсь, чтобы он смог повлиять на ее психологию, поскольку социальная адаптация – эвон каких слов нахватался, аж самого восторг берет, – вообще штука весьма сложная, особенно для вполне сформировавшейся человеческой личности на третьем десятке лет.

А сомневаюсь еще и потому, что непреодолимой помехой оказалась бы прежняя Машина память, те воспоминания детства и юности, где все было легко и просто, где по небу летали одни птицы, а в отцовском терему тихо пел колыбельную песню маленький сверчок. Словом, память обо всем том, милом и родном, что ушло безвозвратно и навсегда, о том, откуда ее выдернула чья-то неведомая и безжалостная рука, властно погрузив в пучину непрекращающегося кошмара.

И как вы думаете – справилась бы она со своей ностальгией по прошлому? Привыкла бы к новому, чужому и дикому для нее миру? Спорный вопрос. Но даже если дать на него положительный ответ, тут же возникает другой, еще более животрепещущий, по крайней мере лично для меня – как бы она стала относиться к этой безжалостной руке, а заодно и к человеку, которому рука принадлежит?

Поначалу бы да – цеплялась за нее, потому что она – переходный мостик, ниточка между тем временем и этим. Да и не за что ей больше уцепиться, особенно в первые дни, недели и месяцы. А потом?

Не стала бы она задавать один и тот же вопрос: «Ты куда меня завез?!» И никакие мои объяснения не помогли бы, потому что вступили бы в ход эмоции: «А я тебя просила?! Спасал?! Да лучше бы я утонула в том пруду! Зато сразу померла бы и сейчас не мучилась!»

И тяжелый ненавидящий взгляд!

Как стрела в спину.

Вот и думай после этого, что сделала напоследок судьба.

Нанесла удар? А может, она его принесла, а?

И не удар это вовсе. Сдается, что первую буковку надо убрать и обойтись без «у»? Только я этого поначалу не понял, решив, что попал в катастрофу. На самом же деле мне просто посоветовали начать отношения с Машей «с чистого листа».

И даже то, что судьба оставила малюсенькие крошки от прежней памяти Маши, изредка всплывавшие в первый год на поверхность, тоже, скорее всего, было не просто так, но с целью. Знала она, что я окажусь тупым и не оценю преподнесенный ею дар по достоинству. Вот и показывала ненароком, что было бы, если бы…

Нет, может, у нее имелся и еще какой-то тайный умысел – пойди пойми. Остается только гадать, но я этим не занимаюсь – не хочу.

То, что я теперь для Машеньки не только муж, но в каком-то смысле еще и отец, а также старший брат, иногда мешает, в смысле ночью, но в целом… Правда, осталось легкое, еле уловимое сожаление по неким чертам характера той, которая была и которой больше нет. Канули в бездну ее безграничная доверчивость, ее простодушная наивность и что-то еще, вовсе не объяснимое, присущее княжне Марии Долгорукой, но отсутствующее у Маши Россошанской. Однако едва это сожаление приходит мне на ум, как я тут же отгоняю его прочь – плюсов-то неизмеримо больше, так чего теперь? Да и вообще – идеалов на земле не бывает, и нужно только радоваться, что моя супруга максимально к нему приближена…

Проклятиям, написанным мною в самом начале в адрес Серой дыры, пожалуй, также не стоит верить. Это я написал сгоряча. На самом деле я от всей души ей благодарен. Хотя другим соваться туда я бы все равно не рекомендовал – оно и впрямь опасно. А если у кого-то разыгралась в душе бурная жажда приключений и он, будучи по натуре авантюристом, все же рискнет туда нырнуть, то пусть прежде вспомнит, что эта таинственная дверь, скрытая в ней, открывается лишь в одну сторону – возврата не будет.

Хотя пока я за них спокоен. Сейчас у любителей приключений все равно ничего не получится. Как пропала эта дыра после нашего с Машей возвращения, так и с концами. Ход на месте, ручеек бежит, не иссяк, и чаша индейца Джо тоже никуда не делась, а дыра исчезла, как и не было ее вовсе. Только сейчас уже не на время, как раньше, – надолго. Может так случиться, что навсегда. Во всяком случае, за эти три года, что мы тут с Машей, если верить Андрюхе, информирующему меня каждый месяц, она так и не появлялась. Ни разу.

Данные точные, поскольку ему это тоже интересно, хотя сам Андрюха считает, что делает это исключительно из-за моих ежедневных вопросов, которыми я его «достал». Врет, конечно. Ну, бывает, сбросишь письмецо по электронке, спросишь в конце про пещеру, вот и все. И уж точно не каждый день. Так, раза два-три в месяц, не чаще. Ну от силы четыре.

Разве это можно назвать «достал»?

О перстне с лалом я тоже стараюсь не думать. Ни о нем самом, ни о чуде, совершенном им с помощью некой загадочной силы. Разумеется, всему этому можно подыскать вполне реалистичное объяснение с научной точки зрения, но только в виде гипотезы, не больше. И что с того проку? Разве что пригасит яркие краски самого слова «чудо», вот и все.

Попытаться же проверить на практике – увы. Как ни старайся, а поздно. Ушел поезд. И увез он с собой не только Серую дыру, но и то тайное место посреди болота, ту заветную полянку с камнем и неведомой силой, где я встречался со Световидом.

Это тоже абсолютно точные данные, причем не от Андрюхи. Бывал я на Псковщине. Разумеется, изменилось все до неузнаваемости. Кое-какие надежды вселил в меня центр областного города с Кромом и Троицким собором, Довмонтовым городом, Старым и Новым Застеньем и так далее. Целые башни, стены и пробуждающий воспоминания Ивановский монастырь вдохновили меня на дальнейшие розыски, но потом пришлось худо, поскольку я знал только направление, да и то примерное – на юг с легким отклонением в восточную сторону.

Карта области тоже ничего не дала – не имелось на ней Бирючей.

Даже приблизительно похожих названий и то ни одного. Вообще.

Да и Чертовой Бучи тоже на карте не было. Вот озер сколько угодно. Странное дело – когда я проезжал в этих краях тогда, четыре века назад, то практически их не замечал. Может, потому, что ни разу не доводилось бывать летом, а ранней весной и глубокой осенью они уже покрывались льдом. Зато сейчас они попадались через каждый десяток километров.

Помнится, Маша во время моего последнего визита в Бирючи обещала показать мне, как она выразилась, красу неописуемую, но названия озер я забыл все до единого. Вот вкус угря, извлеченного из них и которым меня частенько угощали в поместье, запомнил на всю оставшуюся жизнь. Да и не только одного угря, с рыбой у князя Долгорукого было раздолье – и лещ, и судак, и ряпушка, а уж снеток вообще шел как семечки, и все оттуда, а вот названия озер…

Если б побывал, то конечно же запомнил бы, а так… Вроде бы Черное. А может, Белое? Долгое? Круглое? Кривое? Вроде бы какое-то из них, но какое именно…

Нет, не помню.

Да что там говорить про озера, если у меня в голове не отложилось даже название тихой извилистой речушки, протекавшей в сотне метров от терема Долгорукого.

Словом, единственное, что помогало мне хоть немного ориентироваться на местности, был спидометр машины. С трудом припомнив, что во время моего первого визита в Бирючи князь Долгорукий как-то упомянул про Невель, до которого от Бирючей, как он сказал, полста верст, я на всех парах рванул туда, благо что трасса, ведущая к нему аж из Санкт-Петербурга, позволяла приличную скорость.

Но вот закавыка – в то время использовали две версты[90]90
  Царская верста состояла из 500 «казенных» саженей (2,16 м) и равнялась 1,08 км, вторая, иногда ее именовали мерной, или межевой, включала в себя 1000 «казенных» саженей и составляла 2,16 км. С XVIII в. останется только царская.


[Закрыть], и какую из них имел в виду Андрей Тимофеевич – пойди пойми. Если бы они отличались ненамного – одно, но, насколько я помню, разница между ними была двойная, то есть получается то ли и впрямь пятьдесят километров, то ли вся сотня, да еще с гаком. И как тут быть?

Правда, в начале пути одна привязка у меня имелась – бывшая крепость, а ныне райцентр под чудным названием Остров, который, как я помню, мы проезжали и тогда, следуя во Псков. Зато дальше…

Судя по расстоянию до Невеля, на роль бывших Бирючей годились два населенных пункта – Опочка и Пустошка. От Пустошки до Невеля было примерно полсотни царских верст, от Опочки – тоже полсотни, но мерных. Однако последний город отпадал по той причине, что хоть и существовал в шестнадцатом веке, но именно под этим названием, хотя я не помню, чтобы проезжал его в те времена – очевидно, мы следовали по какой-то другой дороге. Оставалась Пустошка.

Полазив по пыльным, унылым улочкам этого райцентра и сделав вывод, что ничего толком не пойму – бывшие Бирючи передо мной или нет, – я начал опрос местных жителей, который, как и следовало ожидать, увенчался оглушительным фиаско. Кататься по близлежащим деревням в поисках невесть чего желания не было.

Имелся еще один вариант – добраться до Порхова и рвануть от него примерно на юго-запад, причем не на машине, а на коне. Но даже для меня, мало обращающего внимание на то, что подумают окружающие, это показалось чересчур экстравагантным. К тому же шансов, что верно выберу направление, кот наплакал.

И тогда я вернулся в Псков и подался в краеведческий музей, кляня себя за то, что не поступил таким простым образом сразу. Но и там меня поджидала неудача – о Бирючах, равно как и о пребывании в этих краях князей Долгоруких, не сохранилось ничегошеньки. Хотя нет, о последних глухо упоминалось, что вот, дескать, служили их предки в этих краях, даже указывалось несколько должностей, но опять-таки ни слова о поместьях.

С озерами получилось еще веселее. Оказывается, на Псковщине насчитывается более трех десятков Черных озер, около двух десятков Белых и свыше десятка Долгих. Круглых и Кривых тоже было в достатке. Словом, народ в фантазиях не изгалялся и мозги над изысканными названиями понапрасну не напрягал – иных забот хватало, так что искать нужное среди этого изобилия то же самое, что залезть в стог с сеном, разыскивая иголку.

Фотографии ряда озер из числа наиболее красивых у них в музее имелись, но они тоже не могли мне помочь – я ведь его ни разу не видел.

А вот о Чертовой Буче мне удалось кое-что откопать. Помогла одна пожилая сотрудница музея. Разговорившись, она поведала мне, что в свое время ее отец готовил к печати сборник преданий о Псковской земле. Его так и не опубликовали, а потом он и вовсе сгорел во время приключившегося на даче пожара. Однако она читала труд отца в рукописи и некоторые места хорошо помнит до сих пор.

В нем-то и было упоминание о Чертовой Буче. Дескать, собирались там на тайной поляне, расположенной посреди болота, сатанисты-христоотступники. Но потом господь на них разгневался и как-то раз во время их бесовских плясок плюнул с неба, угодив точнехонько в черный камень сатаны, стоящий у них посреди поляны подобно алтарю, отчего и он, и все это место, где они предавались непотребному веселью, погрузились в самую середку болота.

Она даже указала, где его примерно искать. Оказывается, я ехал правильно, только надо было на пять – десять километров дальше и гораздо левее, если смотреть со стороны Пскова. Но места там глухие, населенных пунктов поблизости нет, а потому катить туда снова смысла не имело.

Вот так-то.

Пришлось несолоно хлебавши возвращаться на Урал.

С тех пор я зарекся об этом даже думать, чтоб дурные мысли не могли подтолкнуть на очередные «подвиги». Ни к чему мне все это. Вообще вычеркнул Псковщину из головы, позволяя себе воспоминания, только когда наведывался в гости к Валерке, да и то в основном делал это ради него. Это ж он любитель истории, а я ею накормлен будь здоров.

Что же касается моих перемещений туда и обратно, а также перстня – тут я позволил себе проявить любопытство всего дважды. Первый раз, когда любопытство обуяло меня с особенной силой, я поинтересовался у своего ученого друга Миши Макшанцева: возможно ли случившееся со мной в принципе?

В ответ на мой вопрос он неожиданно заявил, что если разобраться, то, как ни странно это будет звучать, мое путешествие по реке времени отнюдь не противоречит ни одному из известных физических законов. Вот только механизм науке пока неизвестен, но объяснить произошедшее пара пустяков.

Правда, из его дальнейших пояснений я понял только то, что мой лал обладает уникальной способностью заряжаться некой энергией, чей выброс происходил в том месте, что на Псковщине, концентрировать ее в себе, а затем вступать в контакт с биоэнергией, излучаемой моим мозгом, и, повинуясь ей, высвобождать накопленное.

Только импульс, под воздействием которого может сработать весь механизм, должен быть очень сильный. Образно говоря, «кнопка» слишком тугая, и, чтобы ее включить, надо весьма и весьма постараться, давя на нее что есть мочи.

– А что за выход и что за энергия? – не отставал я. – Откуда она берется и куда уходит? И вообще.