Текст книги "39-й роковой"

– Господин премьер-министр огласит это заявление в палате общин сегодня в два часа дня. Надеюсь, его содержание не вызывает с вашей стороны возражений, поскольку ваши руководители на съезде вашей партии также обещали поддержку Советского Союза всякой стране, которая станет жертвой агрессии и будет сопротивляться агрессору. Могу ли я ему передать, что наша гарантия Польше находит одобрение со стороны Советского Союза?

Мало того, что таким тоном разговаривают только с державой второстепенной или зависимой. Галифакс, а вместе с ним Чемберлен явным образом провоцируют советского представителя. Они не предлагают сделать совместное заявление о совместных гарантиях. Нет, они уверены, в своем английском высокомерии, что Германия на запад не повернёт, а если и повернёт, так ведь Англии, после единственного инцидента с Вильгельмом Завоевателем, не опасен никакой внешний враг, так что она может давать кому угодно какие угодно гарантии, не страшась агрессии ни с чьей стороны, а вот пусть даст односторонние, никем не поддержанные гарантии Советский Союз, тогда нападение Германии ему обеспечено.

Майский, опытный дипломат патриот, возмущённый в душе, отвечает спокойно и с тем достоинством, которое пристало представителю великой державы:

– Ваша просьба мне непонятна. Без предварительной консультации с моим правительством, совершенно самостоятельно британское правительство решает дать гарантии Польше. Об этом решении я узнаю в последний момент, за два часа до его оглашения. Я лишён физической возможности за столь короткий срок снестись с моим правительством и узнать его мнение о вашем решении. Как же я могу дать вам разрешение заявить, что правительство Советского Союза одобряет его? Нет, каково бы ни было содержание вашей декларации, я не могу вам дать такого разрешения под мою ответственность.

Галифакс выражает своё сожаление. Два часа спустя, как и было ими разыграно, Чемберлен предлагает нижней палате принять официальное заявление от имени правительства его величества.

Гринвуд, один из лидеров лейбористов, прожжённый политикан, беспокоит совесть господина премьера целым букетом очень неприятных вопросов:

– Следует ли рассматривать зачитанное вами заявление как первый шаг в политике противодействия или ограничения агрессии? Если это так предпримет ли правительство немедленные, активные и энергичные шаги для привлечения к такой политике другие страны?

Ничуть не смутясь Чемберлен делает вид, будто им уже создана широкая коалиция:

– Могу прибавить к вышесказанному, что правительство Франции уполномочило меня разъяснить, что оно в этом вопросе занимает такую же позицию, как и наше правительство. Доминионы были полностью проинформированы.

Оппозиционный Гринвуд не отстаёт:

– Не обдумает ли правительство отдельно вопрос о ценности России и других государств, больших и малых?

Чемберлен самым беззастенчивым образом лжёт:

– У меня нет сомнения в том, что принципы, на основании которых мы действуем, находят понимание и сочувствие у правительства СССР.

Гарантию Польше с энтузиазмом поддерживают лидеры всех парламентских партий. Даже Черчилль, самый бессовестный карьерист среди английских политиков и потому непримиримый противник политики Чемберлена, находит нужным воскликнуть, по своему обыкновению произнося имя Господа всуе:

– С помощью Господа мы сможем сделать это как никто другой!

Никакие сомнения не принимаются. Английский парламент сияет от счастья.

Только поздним вечером этого дня в уютной гостиной встречаются Чемберлен и Ллойд Джордж, действующий премьер-министр и премьер-министр отставной. Оба ненавидят друг друга, оба улыбаются холодной улыбкой, Ллойд Джордж спрашивает прямо и резко:

– Намерены ли вы привлечь Россию к гарантиям безопасности в Европе?

Чемберлен по своему обыкновению изворачивается и лжёт, однако лжёт так, что его трудно разоблачить:

– Лично я к этому уже готов, тем не менее, вы понимаете, возникают большие трудности, их создают Румыния и Польша.

– Однако, если вопрос о привлечении России по-прежнему висит в воздухе, как вы могли рискнуть дать Польше одностороннюю гарантию Великобритании?

– Моё правительство имеет надёжную информацию о том, что Гитлер ни в коем случае не станет рисковать войной на два фронта.

– Где же ваш второй фронт?

– Польша.

– Польша? Страна, внутренне слабая экономически, раздираемая национальной враждой, не имеющая ни авиации, ни сколько-нибудь прилично вооружённой армии – это ваш второй фронт? Какая чепуха! Без России не может быть второго фронта! Без России односторонняя гарантия Польше есть азартная, безответственная игра, которая может кончиться очень плохо для нашей страны!

Немудрено, что первое апреля становится днём черного юмора. В этот день правительство его величества, уже официально, клятвенно обещает во имя всеобщего мира в Европе защитить Польшу от германской угрозы. Не успев выслушать сделанный Канарисом перевод этого явно провокационного заявления, фюрер вскакивает и кричит воздев кулаки:

– Ну, я заварю им такое сатанинское зелье, что у них полезут на лоб глаза!

Как на грех в тот же день в Вильгельмсхафене торжественно спускают на воду линкор «Тирпиц», краса и гордость нацистской Германии, и фюрер произносит, как водится, громкую речь. Он предупреждает Англию: пора оставить политику окружения. Он угрожает её сателлитам, которым подлая Англия отводит роль орудия против Германии. Он бросает Англии вызов:

– В своё время я заключил с Англией соглашение, морское соглашение. Оно основывается на имеющемся у всех нас горячем желании не воевать с Англией. Но это желание может быть только обоюдным. Если у Англии такого желания больше нет, то таким образом практические предпосылки этого соглашения исчезли. Германия воспринимает это абсолютно спокойно! Мы уверены в себе, потому что мы сильны, потому что мы сплочены!

И заканчивает угрозой уже всему миру:

– Тот, кто не имеет мощи, лишается права на жизнь!

В тот же день с поразительной быстротой Соединённые Штаты Америки признают правительство фашиста и мятежника Франко и снимают запрет на поставки оружия фашисту и мятежнику Франко, миллион двести тысяч погибших испанцев прощены и забыты господином президентом Соединённых Штатов Америки, ему до них дела нет, как нет дела до Чехии или Клайпеды (Мемеля) или какой-то Литвы. Иное дело – Россия, Советский Союз, Советский Союз Соединённые Штаты не признавали в течение шестнадцати лет, правду сказать, и через шестнадцать лет не признали бы ни за что, кабы за горло нужда не взяла: советский рынок хотя бы отчасти спасает от углубления, разрастания великой депрессии.

Почему он делает так легко, с такой быстротой признаёт правительство фашиста и мятежника Франко? Заведующему европейским отделом госдепартамента господин президент доверительно признаётся, что частично он это делает потому, что правительство фашиста и мятежника Франко на данный момент не признали только Соединённые Штаты и Советский Союз, такое совпадение крайне для нас неудобно. Именно только частично. В действительности за этим признанием таится более глубокие, магистральные цели. Во-первых, он спешит создать условия наибольшего благоприятствования для американского финансового и промышленного капитала, чтобы Морган успел взять, опередив англичан, в свои руки всю финансовую систему истощённой Испании, а Рокфеллер успел, опять-таки опередив англичан, захватить всю её горнорудную, горнодобывающую и горноперерабатывающую промышленность, в таком случае и Морган, который и так на его стороне, и Рокфеллер, который пока что не на его стороне, поддержат его своими сотнями миллиардов долларов, и его положение станет устойчивым. Во-вторых, он торопится упрочить своей поддержкой ещё одно фашистское государство в Европе, которое неизбежно вступит в союз с двумя другими фашистскими государствами и хотя бы одну дивизию да пошлёт на восток.

Как тут не вспомнить Уильяма Буллита, разведчика, первого в Советском Союзе посла Соединённых Штатов Америки, только что не пророка. Однажды товарищ Молотов доказывал Буллиту, что мы давно отказались от идей мировой революции и революционной войны, что нам нужен мир, что мы боремся и будем бороться за всеобщий и прочный мир, не только ради безопасности всего мира, но прежде всего ради своей собственной безопасности. Беседа была доверительной. Буллит был откровенен. Буллит сказал:

– Да, разумеется, мир для вас – самое главное. Будь у вас пятнадцать лет мира – и вы будете весь мир держать в своих руках.

Это была трезвая, но зловещая мысль. Все они знают, и господин президент Соединённых Штатов Америки, и английский и французский премьеры, и фюрер, и дуче, а теперь и каудильо, что в условиях мира социализм победит не только в нашей стране, социализм победит во всём мире, победит не силой оружия, нет, но неопровержимой, для всех очевидной силой примера. И все они мира нам не дадут. Сами европейские и американские демократы с нами воевать не хотят, страх их берёт, двадцать лет назад навоевались с нами по горло, помнят, как мы, истекая кровью, но полные мужества, вышвырнули их из Архангельска, из Мурманска, из Одессы, из Баку, из Сибири, хороший, славный, долговечный урок. Так им на счастье, нам на беду в Германии объявился национальный барбос, готовый лаять и кусаться за них. Они нам враги естественные, утробные, непримиримые, на все времена, как же им не науськивать на нас фюрера, дуче, микадо, хоть чёрта с рогами, какими бы ни были они зловещими, неприятными, опасными для них же самих. Они рассуждают: пусть эти изгои нашего общества, изгои демократии, изгои свободного мира сделают грязную работу за нас, а там поглядим. А где нынче этот Уильям Буллит, антисоветчик, разведчик и дипломат? Волей господина президента этот антисоветчик, разведчик и дипломат в качестве посла проводит во Франции политику Соединённых Штатов Америки.

Что ж, всё в тот же день первого апреля советское правительство ставит в известность правительство его величества, что, коль скоро вопрос о совместной декларации отпал сам собой, «мы считаем себя свободными от всяких обязательств», что же касается заданного нам вопроса о том, намерены ли мы помогать жертвам агрессии, то в тех или иных случаях мы помогать, может быть, будем, однако считаем себя ничем не связанными и станем поступать сообразно своим интересам, что означает, что воевать за ваши интересы не станем, и это нежелание воевать за английские интересы правительству его величества очень, очень не нравится.

А какие действия предпринимает правительство его величества, чтобы предотвратить военный конфликт? Никаких действий оно не предпринимает и не намерено предпринимать, лишь бы барбос зашелся в лае за них.

Зато правительство Соединённых Штатов Америки спешит вооружить другого барбоса, отменив второго апреля запрет на продажу американского оружия испанским фашистам. Правда, и на всём протяжении гражданской войны испанские фашисты воевали американским оружием, однако попадало оно в их руки слишком медленно, в обход, через посторонние руки, которые наживались на нём, воруя таким образом барыши у американских промышленников. Как только господин президент узнал, что Лига наций запретила поставлять оружие и законной власти республиканцев и мятежнику Франку, он раскинул мозгами: как быть, как и мятежнику Франко помочь и с Лигой наций не ссорится. Мозги у него изворотливые, и выход нашелся, предательский, подлый, но верный. Он запросил Италию и Германию, воевавших на стороне Франко, находятся ли они в состоянии войны с Испанией. Естественно, что Италия и Германия, изобразив честность и преданность, без колебаний ответили, что они не находятся с Испанией в состоянии войны, то есть что ни им Испания, ни они Испании войны не объявляли. Что это значило? Это значило, что Соединённые Штаты могут продавать оружие невоюющим странам, любого вида и в любом количестве, и господин президент дал разрешение продавать оружие Италии и Германии, а уж если Италия и Германия стали продавать это его оружие мятежнику Франко, это его не касалось. В русском народе комбинаторы этого рода именуются проходимцами. Товарищ Сталин согласен с русским народом, но как после этого с этими проходимцами дело иметь?

И вполне предательское, вполне подлое бездействие правительства его величества правильно, и вполне предательские, вполне подлые действия правительства США отлично и с налету понимают те, кого готовят заходиться в лае за них, то есть готовятся развязать давно от них ожидаемый военный конфликт. Много ли пролетает времени с того дня, когда фюрер имел доверительную беседу с генерал-полковником Браухичем, а генерал Кейтель, начальник генерального штаба верховного главнокомандования, уже представляет на рассмотрение главнокомандующим сухопутными войсками, военно-воздушными и военно-морскими силами в целом готовый проект «Директивы о единой подготовке вооружённых сил к войне на 1939–1940 гг.» и предлагает им к первому мая изложить свои соображения относительно использования войск в войне против Польши, организации их взаимодействия и календарного плана мероприятий по подготовке разработанной операции, причём подготовку к войне, как и указано фюрером, следует завершить к первому сентября. Только ли относительно использования войск в войне против Польши? Далеко нет! Товарищ Сталин как в воду глядел: в приложении имеется пункт и о том, как использовать войска против ближайших соседей СССР. Приложение утверждает:

«Позиция лимитрофных государств будет определяться исключительно военными потребностями Германии. С развитием событий может возникнуть необходимость оккупировать лимитрофные государства до границы старой Курляндии и включить эти территории в состав империи…»

Как это приложение понимать? Понимать это приложение следует так, что и господину Кейтелю, и самому фюреру глубоко плевать на заявление советского правительства о том, что оно не останется сторонним наблюдателем по отношению к любым попыткам захватить соседствующие с Россией-СССР государства и создать угрозу его границам на западе. Понимать это приложение следует так, что и господин Кейтель и сам фюрер жаждут войны и начнут войну в тот день и час, когда она будет соответствовать военным потребностям Германии, то есть когда захотят. В сущности они уже объявляют войну.

Кейтель этим не ограничивается. Его интересует, как поведёт себя в ближайшее время Италия. В Инсбруке он встречается с Париани, начальником генерального штаба итальянских вооружённых сил, и вопрошает, как поведёт себя итальянская армия, если завтра грянет война, в соответствии с военными потребностями Германии. Оказывается, у итальянского генерального штаба тоже имеются далеко идущие планы захватов. Генерал Париани самым серьёзным образом разглагольствует о возможности итало-французской войны, на этот раз в соответствии с военными потребностями Италии. Что итальянцы желают взять у французов? Итальянцы желают взять Египет и французские колонии в Северной Африке, стало быть, прежде всего нефтеносный Алжир. Кейтель не то напоминает, не то пытается предостеречь, заключив, что в таком случае разразится европейская, большая война, в таком случае итальянской армии придётся вырвать инициативу из рук врага. Париани считает, что в таком случае итальянцам и немцам следует нанести по французам совместный удар, Кейтель с ним соглашается, однако находит нужным предостеречь мечтательных итальянцев, что о совместном ударе можно будет говорить только через несколько лет, поскольку, оставляет он про себя, совместный удар не соответствует военным потребностям Германии.

Само собой разумеется, что польской разведке не удаётся добраться до этого плана и что польское правительство ничего об этом плане не знает. Тем не менее проницательный политик обязан о планах этого рода если не знать, то догадываться, хотя бы в самых общих чертах. Товарищ Сталин кое-что знает, больше догадывается, Эти знания, эти догадки только усиливают тревогу за будущее вверенной ему партией и народом страны. Чаши весов, возможно, колеблются, и все-таки нельзя исключить, что война уже на носу. Недаром Европа лезет из кожи вон, чтобы как можно скорей столкнуть Германию с Советским Союзом. Правительство демократической Франции без зазрения совести распространяет лживые слухи, будто Советский Союз уже взял на себя обязательство в случае войны снабжать Польшу военными материалами, а для Германии закрыть свой рынок сырья. Купленные правительством газеты и радио тотчас подхватывают эту наглую, абсолютную ложь. Товарищ Сталин советуется с наркомом по иностранным делам, после чего Литвинов публикует в «Известиях» Сообщение ТАСС, в котором опровергаются злостные инсинуации продажной французской печати, а дипломатической почтой инструктирует полномочного представителя СССР в Берлине о том, как должно действовать в этих чрезвычайно накалившихся обстоятельствах. Чтобы действовать правильно, полномочному представителю следует помнить, что приостановить или задержать агрессию в Европе без нас невозможно, а это значит, что к нам могут обратиться за помощью, но чем позднее к нам обратятся за ней, тем дороже придётся за это платить.

Поразительно, но польское правительство ничего не знает, ни о чем не догадывается. Бек, польский министр иностранных дел, принимает, в восторге от такого щедрого подарка европейской цивилизации, суемудрые гарантии англичан за уже состоявшуюся совместную победу над Третьим рейхом, с правительством которого он только что вёл переговоры о военном союзе против России-СССР. Он сам уверяет направо и налево со смехом, что принял эти гарантии, не успев стряхнуть пепел с конца сигареты, громко грезит о кавалерийском рейде прямиком на Берлин и устремляется в Лондон, видимо, для того, чтобы обсудить детали совместного похода и, главное, договориться о разделе шкуры ещё не убитого медведя, как только что пытался договориться с Риббентропом о такой же шкуре тоже пока что живого медведя. В Англии встречают патентованного глупца благосклонно. Односторонняя гарантия превращается в двухстороннюю. Отныне, если какая-нибудь в случае прямой или косвенной угрозы независимости одной из сторон громадная, на три четверти мира Британская империя придёт на помощь маленькой Польше, а маленькая Польша придёт на помощь громадной, на три четверти мира Британской империи всеми своими вооружёнными силами, которые умудрённый опытом Ллойд Джордж полагает почти что не существующими. Кто станет определять, уже наступила такая угроза или ещё только сбирается наступить? И как определить и кто станет определять, что такое «косвенная угроза»? В дополнение к этой вполне фантастической договорённости стороны решают начать переговоры о заключении полномасштабного пакта о взаимной помощи, причём правительство его величества явным образом не собирается с такими переговорами торопиться, поскольку никакого срока даже для начала переговоров умышленно не назначается, благо самовлюблённый поляк расставленной ловушки не замечает. Его так и распирает от самого безоглядного оптимизма. Его наглость не имеет границ. В конце переговоров он заявляет самым решительным образом, что гордая, в высшей степени независимая Польша ни под каким видом не станет участвовать в любом соглашении или блоке с варварской, дикой, подлой Россией, прежде всего потому, что она не допустит присутствия Красной Армии на своей территории, больше того, если громадной, на три четверти мира Британской империи взбредёт в голову хотя бы начать переговоры о более тесных отношениях с этой ненавистной каждому поляку страной, маленькая, но гордая, в высшей степени независимая Польша вынуждена будет заявить, что не имеет к этим переговорам ни малейшего отношения. И переполненный британским чванством Галифакс остаётся вполне удовлетворённым переговорами со своим весьма любезным польским коллегой. Его беспокоит всего лишь один, по-прежнему провокационный вопрос: не могла бы Россия, в случае надобности, взять на себя снабжение маленькой, но гордой, в высшей степени независимой Польши оружием и снаряжением, естественно, в тех количествах. В каких гордая, в высшей степени независимая Польша, не желающая видеть на своей территории Красную Армии, пожелает, конечно, потребовать, а не просить.

Вдохновленный столь могущественным и столь внезапно обретённым союзником, польский посол в Москве просит официальной аудиенции и объявляет Литвинову, что Германия потребовала от Польши Данцига, строительства автострады по территории известного коридора и присоединения к антикоминтерновскому пакту:

– Каковые требования Польшей отклонены.

Литвинову это стало известно не менее недели назад, Литвинов с недоумением вопрошает, видимо, не сразу сообразив, как эту дурь оценить:

– Что ответило ваше правительство на требования Германии?

– Мы отказались даже обсуждать эти требования. Ответом была наша мобилизация.

Литвинов пожимает плечами:

– Несмотря на это Польша не желает примкнуть к каким-либо комбинациям, в которых участвует Советский Союз?

Гжибовский парирует с непередаваемым гонором:

– Когда будет нужно, мы обратимся за помощью и к СССР.

Литвинов уже не сдерживает себя. Он замечает, что для Советского правительства неприемлемо положение общего автоматического резерва и что может случиться так, что Польша обратится тогда, когда будет поздно.

И, проводив гостя, задаётся безответным вопросом, ради чего, собственно, тот его посетил.

Товарища Сталина поведение безответственной, капризной, однако задиристой, по-детски задиристой, Польши не занимает, для него оно слишком понятно. Иное дело заявление Англии. Заявление Англии кого угодно, кроме поляков, может поставить в тупик. В самом деле, каким способом она намерена сдержать свое обещание? У Англии слишком слаба авиация, чтобы нанести сокрушительный воздушный удар по Германии, тем более с высоты десяти тысяч метров, с которой невозможно прицельное бомбометание, ещё меньше танков и не более четырёх подготовленных пехотных дивизий, чтобы действовать эффективно на суше. Остаётся ввести мощный английский флот в Балтийское море и блокировать немецкие порты. Однако что это даст даже в том случае, если флот не будет потоплен подводными лодками? Германия может лишиться подвоза продовольствия и сырья, зато с оккупацией Польши получит зерно и возможность добывать на её территории до шестидесяти миллионов тонн каменного угля, до миллиона тонн нефти, выплавлять до одного миллиона тонн чугуна и более полутора миллионов тонн стали. С такой материальной базой германские вооружённые силы усилятся так, что в ближайшее время смогут броситься либо на Францию, либо на Советский Союз. С такой материальной базой германские вооруженные силы могут рассчитывать на успех в молниеносной, быстротекущей войне, ведь Франция в одиночку слишком слаба, а Красная Армия при самых благоприятных условиях может быть готова к войне не ранее лета 1942 года.

Что же в таком случае означает высокопарное и безответственное заявление Англии? Только ли то, что Чемберлен слишком слабый, слишком недальновидный политик? Разумеется, можно согласиться и с тем, что субъективно господин первый министр его величества этим шагом предполагает испугать фюрера и остановить его на пороге новой агрессии. Однако наши субъективные побуждения далеко не всегда совпадают с объективными последствиями наших решений. Во-первых, Англия странным образом ставит себя в зависимость от тех выкрутасов, на которые пустится легковесное, непостоянное, ослеплённое самомнением правительство Польши, известное своей жаждой захватов, что на Англию никак не похоже. Во-вторых, любому серьёзному политику, как и Ллойд Джорджу, известно, что любые гарантии со стороны Англии относительно Польши или любого другого государства Восточной Европы не исполнимы без таких же гарантий со стороны России-СССР, однако Англия до сих пор не поинтересовалась, готова ли Россия-СССР дать такие гарантии Польше, связывая или не связывая их с гарантиями, данными Англией, тогда как Англии только что откровенно и твёрдо было заявлено, что Польша ни под каким видом не примет гарантий с её стороны. Больше того, гарантии со стороны Англии в сложившихся обстоятельствах не могут не стать верным способом ускорить начало всеевропейской войны, поскольку таят в себе ещё одну провокацию, они, сознательно или бессознательно, подстрекают фюрера доказать, что английские гарантии не стоят выеденного яйца и не могут остановить его достаточно хорошо продуманных замыслов. Хуже того, английские гарантии прямо-таки принуждают и без того погрязшее в беспочвенном самомнении правительство Польши отказаться от любых компромиссов, а правительство Третьего рейха ставят в то безысходное положение, когда достоинство государства не позволяет ему отступать. Таким образом, лично Чемберлен, закоренелый миротворец не в силу своих убеждений, а единственно во имя спасения ослабленной, теряющей своё влияние Англии и уже затрещавшей по швам Британской империи, едва ли предполагает приблизить войну Германии с Польшей, но он не только приближает её, но делает её неизбежной. И тут выясняется, что, дав гарантии на словах, Чемберлен на деле ничего не собирается предпринимать, не делает к этому даже первого, хотя бы робкого шага. Наш полпред Майский во время беседы с Галифаксом задает очевидный вопрос:

– Будет ли гарантия правительства его величества подкреплена переговорами между генеральными штабами обеих стран?

Галифакс поднимает брови и заминается:

– Переговоры между штабами, натурально, не исключаются. Возможно, правительство его величества найдет их удобными. Но пока ничего определенного в этом направлении не решено.

Майский удивлённо таращит глаза:

– В таком случае, что может означать заявление господина премьер-министра во время переговоров с министром иностранных дел Польши, что каждая из сторон придёт на помощь другой в случае прямой или косвенной угрозы её независимости?

Галифакс пожимает плечами:

– Да, это, несомненно, вопрос, по которому должна быть создана ясность. Мы ещё будем вести на этот счет переговоры с польским правительством.

Стало быть, заявление Чемберлена всего лишь обман общественного мнения, обман Германии, обман Польши, обман Советского Союза, в лучшем случае только самообман. Удивительно, что наказание следует без промедления. Его заявление служит Италии чем-то вроде громового сигнала. Седьмого апреля итальянские войска вступают в Албанию. Дуче гремит речами о том, что Средиземное море должно стать итальянским озером и с алчным оскалом поглядывает на Грецию.

Вот когда начинается паника в Лондоне и некоторое, правда, слабое волнение в Вашингтоне. Пока немцы занимали Австрию, Судеты, Чехию, Клайпеду (Мемель) и высказывали намерение вернуть себе Данциг, пока итальянцы далеко не мирными средствами утверждали своё владычество в Абиссинии, эти грубые нарушения Версальской системы и норм международного права никак не задевали английских, тем более американских экономических и политических интересов. Напротив, эти грубые нарушения Версальской системы и международного права явно позволяли английскому и американскому капиталу надеяться, что чем дальше итальянцы и немцы уйдут на восток, тем скорее они покончат с социализмом, с советской властью, с Россией-СССР. С нападением на Албанию обстановка резко меняется. Сама по себе крохотная Албания, горная, нищая, без сколько-нибудь ценных природных запасов, даже без сколько-нибудь выгодных пашен, не представляет экономического интереса ни для Англии, ни для Италии, ни для кого бы то ни было. Напротив, в стратегическом отношении это ключ к Балканам и Греции, а Балканы, особенно Греция давно считаются сферой интересов английского, по сути своей колониального капитала. К тому же разносятся слухи, что Италия в ближайшее время захватит Корфу, а это уже не только и не столько дубовые леса и оливковые рощи, виноградники и плантации лимонов и апельсинов, это не только и не столько удобные бухты и прекрасные якорные стоянки, сколько добыча нефти и газа и господство над всей Адриатикой. Может ли с таким безобразием смириться английский капитал, считающий своей вотчиной и Балканы и Адриатику и всё Средиземное море? Может ли с этим безобразием смириться господин президент Соединённых Штатов Америки, только что объявивший Средиземное море сферой своих интересов? Разумеется, они смириться не могут. Чемберлен, после своего безрассудного заявления о гарантиях, мирно ловивший рыбку в шхерах Шотландии, как ошпаренный возвращается в свою резиденцию и собирает экстренное заседание кабинета министров с участием лидеров оппозиции. Затем происходит особое совещание совета обороны. В Гибралтаре и на Мальте концентрируются военно-морские силы Британской империи. Между Лондоном и Парижем происходит обмен мнениями, поспешный и бестолковый. Галифакс заявляет итальянскому поверенному в делах протест против захвата Албании. Но, боже мой, чем он пугает обнаглевшего дуче? Он пугает его теми сильными чувствами, которые вдруг овладели благородным, абсолютно бескорыстным английским народом! Более определённо действуют правительства на континенте. Во Франции, Бельгии и Голландии призывают резервистов, минируют устья Мааса и Шельды. В ответ Италия доводит свою армию до миллиона двухсот тысяч солдат. Моргентау, министр финансов, близкий друг Франклина Делано Рузвельта, кипятится: нужно по меньшей мере заморозить активы Италии, размещенные в банках Соединённых Штатов Америки, а главное, главное, сэр, тотчас необходимо создавать лигу неагрессивных держав, первой задачей которых станет ограничить – всего лишь ограничить! – экспорт стратегических материалов в страны фашисткой «оси». Господин президент Соединённых Штатов отвечает заученной американской улыбкой: боже мой, Генри, в таком случае нам придётся сотрудничать с большевиками, а это противоречит фундаментальным основам всей американской политики. Нет, нет, с нашей стороны не может быть никаких действий, которые могут создать впечатление единой позиции Соединённых Штатов Америки и России-СССР. Друг и министр продолжает настаивать: всё-таки надо хоть как-нибудь выразить своё отношение к новой агрессии, ведь мы объявили Средиземное море сферой своих интересов, ведь мы обязаны теперь её защищать! Вероятно, старый друг усмехается про себя: пусть англичане там защищают свои интересы, пусть они себе там шею сломают, всё равно всё потом будет наше. А вслух говорит, что он действительно находит нужным обнародовать заявление, но о чём?! Только о том, что действия агрессоров разрушают доверие с его стороны и что эти действия Италии на Балканах являются угрозой для безопасности США. Каким образом? Он погружается в размышления и хранит на этот счет гробовое молчание, как всегда, когда от него требуют что-то сказать.