Текст книги "39-й роковой"

И вот парадокс: как бы он ни считал невозможным Англии доверять, он всё-таки готов подписать такой документ, разумеется, несколько изменив, усилив его, хотя бы на время, хотя бы на ближайшие год или два оттянув начало европейской войны. Дело остается за Англией. Её положение он находит, несмотря на безответственную болтовню Чемберлена, не то круглого дурака, не то круглого подлеца, таким же критическим, как и положение СССР. В самом деле, Англия ещё может как-нибудь отсидеться на своих островах, однако Британская империя уязвима и на Ближнем Востоке, и в Африке, и в Австралии, и в Индокитае, особенно, разумеется, в Индии, куда при удаче не откажутся прорваться японцы. А что могут противопоставить на всех фронтах англичане объединённым усилиям японцев, итальянцев и немцев? Почти ничего. Как во все времена, единственная надежда англичан на союзников, которые, обманутые лживыми обещаниями, прольют свою кровь за их интересы. Одним из них может и, при разумном, то есть подлом, подходе со стороны англичан, должен стать Советский Союз, которому, как и Англии, угрожает нападение и с запада – немцев и с востока – японцев.

Шестнадцатого апреля Литвинов, нарком иностранных дел, обращается к английскому послу в Москве с предложением начать переговоры о гарантиях европейского мира. Английский посол соглашается, предварительно запросив Галифакса, и без промедления, на другой уже день, Литвинов передает ему те условия, при соблюдении которых, по мнению СССР, европейская война стала бы невозможной, хотя бы только на ближайшее время. Во-первых, СССР, Англия и Франция заключают соглашение на срок от пяти до десяти лет о взаимном обязательстве оказать немедленную помощь во всех видах, включая военную, в случае агрессии в Европе против одной из трёх договаривающихся сторон. Во-вторых, СССР, Англия и Франция берут на себя обязательство оказывать любую, в том числе и военную помощь малым странам Восточной Европы, соседям СССР, расположенным между морями Балтийским и Чёрным, в случае агрессии против них. В-третьих, СССР. Англия и Франция в кратчайшие сроки приступают к обсуждению форм и размеров военной помощи, которую станет оказывать каждое из этих государств, и по итогам этих обсуждений заключают военную конвенцию в качестве реального наполнения этого соглашения. В-четвёртых, британское правительство разъясняет, что гарантии, данные Польше, имеют в виду исключительно агрессию против неё со стороны Германии. В-пятых, польско-румынский договор о взаимной помощи либо совсем отменяется, либо объявляется действующим при всякой агрессии против Румынии и Польши. В-шестых, СССР, Англия и Франция берут на себя обязательство, после начала военных действий, не вступать ни в какие сепаратные переговоры и не заключать сепаратного мира с агрессором. В-седьмых, общее соглашение между СССР, Англией и Францией подписывается одновременно с военной конвенцией, предусмотренной в параграфе третьем. В-восьмых, СССР, Англия и Франция вступают в переговоры с Турцией об особом соглашении о взаимной помощи.

Условия очевидные, ясные для любого политика, однако ответ дается не только уклончивый, но и странный: английский посол дает согласие ознакомить с ними правительство его величество, хотя согласия посла на это не требуется, знакомить с такого рода документами своё правительство входит в его прямые обязанности. На всякий случай Майский знакомит с этими условиями Галифакса, подчеркивает недвусмысленно, твёрдо, как подобает представителю великой державы:

– Если Англия и Франция действительно хотят всерьёз бороться против агрессии и агрессоров и предотвратить вторую мировую войну, они должны принять предложения СССР. В противном случае…

Полпред останавливается на полуслове. Полпред делает жест, который означает, что в таком случае станет не о чем с Англией говорить. Галифакс прекрасно понимает его и спешит уверить, что намерения англичан и французов в высшей степени, ну чрезвычайно, чрезвычайно серьёзны, то есть с лукавством, обычным в английской политике, не говорит ни здравствуйте, ни до свидания.

У товарища Сталина с каждым днём укрепляется впечатление, что, с одной стороны, Англия и Франция не хотят воевать, а с другой, продолжают по-прежнему толкать Германию на Советский Союз, как в 1920 году вооружили Польшу и толкнули её на войну с Советской Россией. Это испытанный, старый приём, империалисты сотни раз использовали такие приёмы, используют они его и теперь. По каким-то причинам Англию и Францию не покидает уверенность, что фюрер оставит Запад в покое и непременно повернет на восток. Возможно, переговоры между ними велись, могли быть подписаны и тайные соглашения. Очень могли, тайные сговоры коренятся в самой сути внешней политики империалистических государств. Как по-другому объяснить выкрутасы всех этих чемберленов и галифаксов? По-другому – нельзя. Если же тайного соглашения на этот момент не случилось, значит они ослеплены своим превосходством, своим непререкаемым господством над миром, они не сомневаются в том, что, с одной стороны, их все боятся, а с другой – обведут вокруг пальца без исключения всех, и потому играют с огнём, то есть поступают именно так, как поступают безумцы. В том и в другом случае рассчитывать на Англию и Францию было бы тоже безумием.

Не один товарищ Сталин видит если не безумие, то явную двусмысленность английской политики. Восемнадцатого апреля послание Хэллу и Рузвельту направляет американский посол в Бельгии, прежде американский посол в СССР, Джозеф Дэвис. Он уже предупреждал их несколько раз, что переговоры англичан и французов с русским медведем заходят в тупик. Причина простая:

«Англия и Франция после того как они не допустили Россию к участию в конференции в Мюнхене (хотя и находились с ней в союзнических отношениях) могут сейчас попытаться приблизить её к себе вновь. Однако не исключено, что они столкнутся с нежеланием „медведя“ снова усесться на раскалённую докрасна плиту после всего случившегося. Этот „медведь“ намерен получить достаточно определённые гарантии со стороны Англии и Франции до того, как окажется в опасности…

Отсюда всё выглядит очень мрачно. Английские и французские представители находятся сейчас в Москве, где ведут переговоры с тамошним руководством. Они пытаются убедить Россию согласиться с предложенной ими „общей декларацией“. Но Москва настаивает на том, чтобы она была подкреплена реальным военным сотрудничеством большой тройки. Цель – не дать никому из них воевать один на один с Гитлером. Чемберлен продемонстрировал гениальные способности выжидать, пока вся процессия не пройдет мимо. В этих переговорах он почти пропустил свой вагон, что не сулит ничего хорошего, если только им не удастся убедить Россию, что она не останется в одиночестве. Если бы то, что они делают сейчас, ими было сделано два года назад, Чехословакия не исчезла бы с политической карты Европы…»

К сожалению, Джозеф Дэвис превратно понимает законы общественного развития. Опытный разведчик, опытный дипломат, он полагает, что общественное развитие определяют личности, другими словами определяют герои, вожди. Теперь, значительно преувеличив значение своей собственной, впрочем, действительно значительной личности, он просит освободить его от обязанностей посла и в качестве частного лица, наделённого особыми полномочиями, направить в Москву, чтобы там, на месте, используя доверие к нему со стороны советского руководства, стать, от имени администрации президента, посредником в ходе проходящих в атмосфере взаимной подозрительности переговоров, причем предупреждает администрацию и самого президента, что англичане и французы «потеряют Советы, если не будут вести себя осторожно». Госсекретарь читает послание и знакомит с ним президента. Господин президент не желает отвечать на эту, с его точки зрения, галиматью, и предлагает Хэллу принять свои меры в отношении дипломата, который занимается не своими делами. Хэлл в вежливой форме делает Дэвису выговор за чрезмерное беспокойство и несвоевременную инициативу, что означает, что господин президент Соединённых Штатов Америки вовсе не желает, чтобы соглашение трёх великих держав состоялось. Недаром его послы в Лондоне и Париже в один голос уверяют Чемберлена и Даладье, что такое соглашение противоречит интересам как самих европейских демократий, так и Соединённых Штатов Америки.

Что остается товарищу Сталину, когда на его предложения этой кичащейся собой европейской демократии ему либо отвечают двусмысленно, либо вовсе не хотят отвечать? Ему остаётся одно: осторожно ответить на те хитроумные жесты, которые с начала января демонстративно делает в его сторону фюрер. Для ответа имеется подходящий предлог: контракты на поставки оружия заводами Шкода. В марте Чехословакия перестала существовать. Заводы Шкода стали принадлежать протекторату Богемии и Моравии, то есть стали собственностью немецких машиностроительных и сталелитейных концернов, Шахта и Круппа прежде всего.

И вот в тот же день весеннего месяца апреля советский полпред посещает Вайцзеккера, статс-секретаря германского министерства иностранных дел, в первый раз с того дня, как вручил верительные грамоты пятого июня 1938 года. Тем же вечером товарищ Сталин получает краткий отчёт телеграммой. Сутки спустя перед ним лежит подробная запись беседы, подписанная отчего-то Астаховым, а не полпредом. Полпред задает, Астахов переводит и записывает вопрос о выполнении заводами Шкода контрактов на поставку военных материалов. Полпред уточняет: сами по себе эти военные материалы не представляют особенной ценности, советская сторона рассматривает выполнение обязательств в качестве проверки того, в самом ли деле немецкая сторона готова действовать в соответствии с не так давно сделанным заявлением поощрять и расширять экономические отношения с Россией-СССР. Полпред получает довольно туманный ответ: мол, вопрос о военных поставках слишком важен, чтобы его мог решить статс-секретарь, так что он будет рассмотрен другими инстанциями. Вопрос о заводах Шкода повисает в воздухе знаком вопроса. Тем не менее полпред и статс-секретарь обмениваются мнениями по более широкому кругу вопросов. Полпред интересуется, каково отношение Германии к Польше и Франции и что означает мобилизация, объявленная Германией, против кого? Статс-секретарь вопрошает, чувствует ли Советский Союз в этой предварительной мере угрозу своим интересам. Беседа плавно переходит на германо-советские отношения. Полпред интересуется, в каком направлении могут они развиваться. Статс-секретарь отвечает неожиданно прямо:

– Между нами имеются противоречия идеологического порядка. Между тем мы искренне хотели бы развивать с вами торговые отношения, одинаково выгодные для обеих сторон.

Полпред заходит несколько дальше, чем ему положено заходить в соответствии с его положением:

– Советский Союз никогда не использовал против вас тех трений, которые существуют между вами и западными державами и не намерен использовать. С точки зрения Советского Союза нет причин, которые могли бы помешать нормальным отношениям с вами.

Товарищу Сталину давали понять, что Германия опасается пакта о взаимопомощи между Англией, Францией и Советским Союзом, что она готова обсуждать по крайней мере экономические проблемы, однако только в том случае, если такой пакт подписан не будет. Видимо, так, а может быть, и не так, и он срочно вызывает в Москву наших полпредов в Берлине и в Лондоне, а на двадцать первое апреля назначает заседание Политбюро, с обязательным присутствием Литвинова и Потёмкина.

Пока полпреды добираются до Москвы, причём Майский выбирает кружной путь через Амстердам и Стокгольм, в Берлине празднуют день рождения фюрера. Вождя немецкого народа приветствует батальон знаменосцев. На зрителей бравое шествие производит сильное впечатление. Серьёзные наблюдатели к нему равнодушны. Серьёзных наблюдателей потрясает военный парад. Впервые по площади перед трибуной проходят колонны тяжёлых орудий новейшего образца, зенитные батареи, прожекторные части люфтваффе и только что спущенные с конвейера средние танки, вооружённые пушками, чего пока что нет ни у англичан, ни у французов, ни тем более у американских, весьма ограниченных, вооружённых сил, а над площадью по оси Бранденбургских ворот пролетают только что освоенные истребители и пикировщики, тоже вооружённые пушками, чего тоже пока что нет ни в одной авиации мира. И вся эта мощь готова обрушиться на кичливых, недальновидных поляков, вооружения которых давно устарели. Можно ли рассчитывать, что эта мощь не сметет польскую армию как карточный домик? Можно ли рассчитывать, что польская армия продержится до того времени, когда Англия и Франция, согласно своим легковесным, бессодержательным обязательствам, подадут ей руку помощи, начав наступление на Западном фронте, которое не собираются начинать? Можно ли рассчитывать, что Англия, а вместе с ней Франция исполнят свои обязательства и подадут руку помощи, а не предадут Польшу в последний момент, как предали Австрию, как только что предали Чехию и Словакию, как только что отдали Мемель? Можно ли надеяться, что наши конструкторы успеют завершить свои разработки вооружённых пушками танков и вооружённых пушками самолётов, а наши заводы успеют выпустить эти танки и самолёты в нужном количестве, пока немецкая мощь не встанет у наших границ?

Парад потрясает и устрашает. Приёмы, банкеты, здравицы, растроганные речи ветеранов движения, толпы дипломатов, обилие иностранных гостей призваны показать, что фюрера обожает весь мир. Фюрер подходит то к одному, то к другому представителю великой державы, улыбается, говорит несколько приветливых слов, пожимает руки, фотографы делают снимки на память. Подходит к японскому послу в Италии Сиратори, пожимает руку, позирует в такой позе на память потомству и для газет.

Подходит, видимо, не случайно. Ночью, как только заканчивается приём, происходит тайная встреча в представительском номере лучшего берлинского отеля «Адлон». В номере встречаются японский посол в Риме, японский посол в Берлине и Риббентроп. Риббентроп выражает недоумение, отчего из Токио до сих пор не получено вразумительного ответа на предложение присоединиться к военно-политическому союзу Берлина и Рима. Послы не могут дать прямого ответа. Оба они настроены яро антисоветски и готовы хоть сейчас, не сходя с места, подписать договор о военном союзе, направленном против России-СССР, однако правительство не только их не поддерживает, правительство шлёт им один за другим нагоняи за несвоевременную инициативу. Они не хотят, не считают нужным растолковать Риббентропу, что в Японии сцепились в почти разрушительной схватке две равновеликие силы: армия и флот. Армия способна проявить себя только в сухопутной войне. Она воюет в Китае. Она там завязла. Чтобы себя оправдать, обелить, ей необходима другая война. Другую войну она хотела бы вести против России-СССР. Поэтому армия целиком и полностью стоит за военное соглашение с Италией и Германией, направленное именно против соседа на западе. Армию всемерно поддерживают английские дипломаты и агенты английской разведки, причём действуют настойчивей и активней германских дипломатов и агентов германских спецслужб. Англия, разумеется, двумя руками за любую войну против Советской России, но это всего лишь половина причин активности её представителей. Англию страшит, что победит политика флота. В чём состоит политика флота? Политика флота состоит в том, что удар, силами армии, надлежит нанести не на север и запад, а направить его, силами флота и нескольких десантных дивизий, на юг, к неисчерпаемым запасам топлива и сырья, поскольку армия в конце концов может обойтись и без топлива, одной рисовой водкой, тогда как флотилиям авианосцев, линкоров и крейсеров необходимы флотилии танкеров, доверху закаченных нефтью, а нефть на Борнео, в Восточной Сибири о нефти пока ничего не слыхать. И что станется с английскими колониями в Восточной Азии, если японский флот устремится на юг? Английские колонии в Восточной Азии станут японскими, англичанам нечем их защитить, мало сказать, что английский флот в Восточной Азии малочислен, он давно и морально и технически устарел, тамошним кораблям достаточно пары бомб или пары торпед, чтобы навсегда упокоиться на морском дне. Японское правительство мечется между флотом и армией. Японское правительство принимает невразумительные решения. Япония станет оказывать военную помощь своим западным союзникам в войне против Англии и Франции, однако сделает это только в том случае, если найдёт обстоятельства благоприятными, кроме того она требует включить в договор также Маньчжоу-Го, кроме того она желает довести до сведения правительств Англии, Франции и США, что этот военный союз направлен только против Москвы. Все эти восточные хитрости не нравятся фюреру. Риббентроп раздражён. Он угрожает японским послам: если согласие Токио не будет получено в ближайшие дни, Германии, разумеется, исключительно ради собственной безопасности, придётся в спешном порядке нормализовать отношения с Россией-СССР, поскольку Англия и Франция намерены создать общий фронт против Германии, от Иокогамы до Гибралтара. Риббентроп удаляется. Осима предлагает:

– Давай выпьем.

Сиратори задумчиво отвечает:

– Сейчас не время.

В его номере собираются работники японского посольства в Берлине. Он им говорит:

– Предупреждение Риббентропа о возможности сближения Германии с Советским Союзом соответствует моим давним предположениям. Это несомненная правда. Необходимо немедленно дать телеграмму домой.

Осима смеется. По его мнению, это очередной блеф. Сиратори хмурится, медленно говорит:

– Ты – сын министра, тебе этого не понять. Я – сын крестьянина из Тиба.

По его настоянию, военные атташе в Берлине и Риме срочно готовят совместный доклад, включив в него мнения обоих послов. Арита, министр иностранных дел в правительстве Хиранумы, не стал разбираться, кто из послов ближе к истине. Его не переубеждает и английский посол, поспешивший уверить его, что в Берлине ведут двойную игру. Он предпочитает выжидать и темнит и тем предрешает падение правительства Хиранумы. Риббентроп требует от германского посла Отта, чтобы тот наконец выяснил положение дел:

«Прошу тщательно следить за положением дел на месте и систематически телеграфировать об этом».

Отт посещает заместителя министра иностранных дел и передает просьбу Риббентропа определиться. Он замешкался, он опоздал. Министр уже дал депешу в Берлин, что со стороны Японии уступок больше не будет, после чего на совещании пяти ведущих министров принимается решение не отказываться от дальнейших переговоров с Берлином и Римом. Между тем послы продолжают вести в Берлине и Риме свою собственную политику, которая противоречит инструкциям, приходящим из Токио. Японский посол в Риме позволяет себе, вопреки только что полученному предписанию совета пяти ведущих министров, объявить Риббентропу, что Япония рано или поздно присоединиться к соглашению между Берлином и Римом, правда, перед тем министру иностранных дел и морскому министру придётся выйти в отставку. Трудно понять, как от этой сумятицы Риббентроп не сходит с ума. Всё-таки очевидно, что его терпение подходит к концу. Он требует от послов, чтобы окончательное решение японской стороны стало известно до двадцать восьмого апреля, когда фюрер выступит перед рейхстагом. Какое двадцать восьмое апреля? Двадцать восьмое апреля уже на носу! После этого спрашивается, чего нам-то ждать от Японии?

Полпредов вызывают поодиночке. Первым выслушивают Майского. Его мнение о позиции Англии неутешительно. Полпред полагает, что гарантии, данные правительством его величества, Польше, Греции и Румынии, прежде всего призваны утихомирить возмущение оппозиции и сохранить власть в руках Чемберлена и его группы, лишь во вторую очередь произвести психологическое воздействие на фюрера и дуче, в надежде выиграть время, а там в мире может что-нибудь измениться, тогда Чемберлен вернётся к своей политике умиротворения агрессивных держав. Характерно, добавляет полпред, что влиятельные круги промышленников и финансистов не прочь пойти Германии на уступки, вернуть ей кое-какие колонии, отобранные у неё по версальскому миру, и тем самым склонить её к дружбе, возможно, к взаимной помощи на случай войны. Называет источники: Галифакс, Сэмуэл Хор, лорд Астор и салон его жены Нэнси Астор. Галифакс терпеть не может Россию, ненавидит Советский Союз и близок к нацизму по своим убеждениям. Не далее как неделю назад он уверял польского посла в Лондоне, что советское предложение довольно серьёзно, однако идёт дальше того, на что готово пойти правительство его величества, а в кругах, близких к нему, уверены в том, что ответ правительства его величества на предложение России-СССР будет равнозначно отказу, правда, он будет облечён в форму замечаний и контрпредложений. Сэмуэл Хор не только опытный дипломат, но прожжённый разведчик, причастен к убийству Распутина, один из организаторов предательского заговора русских военных, убравших с престола Николая Второго. В руках лорда Астора «Таймс», стало быть, именно этот лорд, консерватор из консерваторов, руководит так называемым общественным мнением Англии. В салоне леди Астор собираются политики, промышленники и финансисты, готовые поддержать Германию в её войне с Советским Союзом. Источники убеждают: мнение Майского достойно внимания. Кроме того, оно подтверждается другими источниками.

После Майского дают слово советнику полпредства в Париже. Около пяти часов вечера приходит черёд Мерекалова. Товарищ Сталин не собирается ему прощать то, что в беседе со статс-секретарем германского МИДа тот превысил свои полномочия, отклонившись, пусть ненамного, от политики, проводимой советским правительством, и задаёт всего один, но главный вопрос:

– Пойдут или не пойдут немцы на нас?

Слушает внимательно, не перебивает, вопросов не задаёт, обсуждения не устраивает, отпускает полпреда сразу после доклада, который сводится к одному: пойдут непременно, однако не раньше, чем года через два или три. Доверия не вызывает: не уверен в себе, широких знакомств не завёл, языком всё ещё владеет с трудом, знает лишь то, что немецкие дипломаты считают нужным ему сообщить, грешит своим мнением там, где своего мнения иметь не положено.

Майский возвращается в Лондон, получив задание: при малейшей возможности договориться с Англией и Францией как можно скорей, учесть, что в сложившихся обстоятельствах Англия и Франция не меньше, возможно, и больше, заинтересованы в союзе с нами, чем мы в союзе с ними. Мерекалов остается в Москве. В Берлине его полномочия исполняет Астахов, поверенный в делах, из дворянской семьи, пролеткультовец, журналист, человек Литвинова, бывший пресс-атташе в Токио и Анкаре, бывший первый советский полпред в Йемене, в Берлине успел завести широкие связи в среде политиков и журналистов, надо проверить, насколько устойчив и твёрд в неукоснительном проведении политики партии и государства. На Политбюро складывается общее мнение: Литвинов заблуждается, будто англичане и французы готовы вступить с нами в военный союз, следовательно, Литвинова всё-таки надо менять. Взять хотя бы переговоры министра иностранных дел Румынии в Берлине и Лондоне, на которые Литвинов не обращает внимания, для него этот Гафенку слишком малая, не имеющая значения величина. А между тем этого Гафенку принимает сам фюрер, не только не пугает и не грозит, но рассыпается в любезностях и успокаивает, что Румыния может жить спокойно, поскольку Германия остро нуждается в её продовольствии и сырье, причем наивному румыну не достает проницательности догадаться, что именно нужда в продовольствии и сырье рано или поздно должна привести к захвату Румынии. Фюрер, как видно, и сам не замечает своей непоследовательности и разносит в пух и прах английский эгоистический капитализм и обвиняет его, уже более по привычке, в том, что этот проклятый английский капитализм ведёт против него политику «окружения», Гафенку до того размяк от такого приёма, что вообразил себя равным партнером в европейской политике и осмеливается предъявить свои возражения:

– Никакого «окружения» Германии нет, это сама Германия своими действия создает вокруг себя «психологическое окружение».

Его замечание фюрер пропускает мимо ушей и продолжает высмеивать Англию:

Эта старая мошенница дала вам гарантии. Каждому должно быть понятно, что она не захочет, а если захочет, то не сможет эти гарантии осуществить!

Гафенку решается ещё раз возразить:

– История показывает, что Англия плохо начинает свои войны, однако хорошо их заканчивает.

Фюрер вскакивает, топает ногами, кричит:

– В случае войны мой воздушный флот в сорок восемь часов превратит в развалины её города!

Останавливается, проводит рукой по лицу, задаёт вопрос сам себе:

– Кому будет от этого польза?

И вдруг истерически взвизгивает:

– Только Москве!

Всё это, конечно, риторика, хотя доля истины в этой риторике очень большая. Зато в Лондоне ведутся совсем другие беседы. Очень скоро румынский министр убеждается в том, что его собеседники избегают сколько-нибудь тесных отношений с Россией и на их вопросы отвечает в тон им. Станет ли Румыния участвовать в соглашении Англии, Франции и России о взаимной помощи и гарантиях малым странам Восточной Европы в случае германской агрессии против них? Нет, ни под каким видом не станет. Примет ли Румыния в случае реальной опасности её независимости русскую помощь? Это возможно, однако Румыния начнет переговоры о русской помощи только тогда, когда реальная опасность её независимости будет уже налицо. Вместо того, чтобы одернуть несчастного фантазера и разъяснить, что фантазии этого рода прямо обрекают Румынию на утрату её независимости, англичане принимают эту позицию без сожаления. У самого румынского министра не хватает ума догадаться, что когда реальная опасность независимости будет уже налицо, любые переговоры о помощи опоздают и потому утратят свой смысл. После этого возникает вопрос, собираются ли сами англичане заключать соглашение с Россией-СССР?

В этот тяжелейший, грозящий непоправимыми последствиями момент на столе товарища Сталина появляется документ, пришедший из ведомства Берии. Документ сопровождает коротенькая записка:

«При этом направляю Вам протокол допроса Ежова от 26 апреля 1939 года. Допрос продолжается».

Далее дается коротенькая справка, кто такой этот Ежов. Затем следуют вопросы следователей Кобулова, Шварцмана и Сергиенко и ответы Ежова на них.

«На предыдущем допросе вы показали, что в течение десяти лет вы вели шпионскую работу в пользу Польши. Однако вы скрыли ряд своих шпионских связей. Следствие требует от вас правдивых и исчерпывающих показаний по этому вопросу.

Должен признать, что, дав правдивые показания о своей шпионской работе в пользу Польши, я действительно скрыл от следствия свою шпионскую связь с немцами… Мне не хотелось показывать на следствии о своей прямой шпионской связи с немцами, тем более что моё сотрудничество с немецкой разведкой не ограничивается лишь шпионской работой по заданию германской разведки, я организовал антисоветский заговор и готовил государственный переворот путём террористических актов против руководителей партии и правительства… В качестве агента немецкой разведки я был завербован в 1934 году при следующих обстоятельствах: летом 1934 года был послан на лечение за границу в Вену к профессору НОРДЕНУ… НОРДЕН по национальности немец, по неизвестным мне причинам переехавший из Франкфурта в Вену, крупнейший специалист в медицинской науке, является владельцем многих санаториев не только в Австрии, но и в некоторых других странах Европы. В Вену к НОРДЕНУ направлялись больные из разных стран мира, в том числе многие руководящие работники из СССР… Насколько я знаю, у НОРДЕНА лечились ЧУБАРЬ, ГАМАРНИК, ЯКИР, ВЕЙНБЕРГ (Профсоюзник? Спросить: 1. Вейнберг = сволочь. 2. Металиков = негодяй. 3. Где врач Тайц?), МЕТАЛИКОВ… Завербован я был для сотрудничества с немецкой разведкой доктором ЕНГЛЕРОМ, который является старшим ассистентом НОРДЕНА… По приезде в Вену в конце июля 1934 г. я был помещен в наиболее комфортабельный коттедж – санаторий. На третьей неделе своего пребывания в санатории я вступил в интимную связь с медицинской сестрой, имени которой не помню. В первую ночь всё обошлось благополучно, но в следующее её дежурство в комнату неожиданно вошёл доктор ЭНГЛЕР, который застал меня в непристойном виде с медсестрой и поднял скандал. Он немедленно вызвал сестру, та с криком выбежала из комнаты, а ЭНГЛЕР стал на ломаном русском языке объясняться со мной. Он заявил: „Такого скандального случая у нас в санатории ещё не было, это вам не дом терпимости, вы портите доброе имя нашего санатория. Здесь имеются учёные всего мира, а вы такие дела делаете. Придётся вам выписаться из санатория, а мы доведём до сведения наших властей об этом безобразном факте. Я не ручаюсь, что эта скандальная история не появится в печати“. Я стал умолять ЭНГЛЕРА не делать этого и предложил ему деньги. ЭНГЛЕР ещё более вспылил и демонстративно ушел. На второй день я сам подкатился к ЭНГЛЕРУ извиняться за грубость, за деньги, которые я предложил ему, заявив, что хочу всё дело уладить миром. В тоне, не допускающем возражений, ЭНГЛЕР предложил мне: „Либо вы будете впредь сотрудничать с немцами, либо мы вас дискредитируем в печати. Выбирайте“. Тут же ЭНГЛЕР сказал мне, что прекрасно знает, кто я такой, что делаю в СССР и какое положение занимаю в партии (я тогда работал зав. Промышленным отделом ЦК ВКП (б) и зам. председателя Комиссии партийного контроля). Я был озадачен и понял, что медицинская сестра по заранее обдуманному плану была подставлена ко мне, и попросил у ЭНГЛЕРА разрешения подумать. Он согласился. Так как с решением этого вопроса я не торопился, на второй или третий день ЭНГЛЕР сам пришел ко мне и спросил: „Ну как, вы надумали, что решаете делать?“ Я опять пытался его упросить уладить добром, без всяких скандальных историй. Он наотрез отказался. ЭНГЛЕР прямо заявил, что сегодня же доложит об этой истории президенту полиции, а завтра о моем безобразном поведении появится сообщение в австрийской печати. „Учтите, – продолжал ЭНГЛЕР, – что помимо разврата в санатории вы ещё занимались подкупом наших служащих“. Я решил согласиться на предложение ЭНГЛЕРА… К этому времени я только был выдвинут на большую политическую работу, огласка же этого инцидента дискредитировала бы меня в СССР и, возможно, привела бы к разоблачению моего бытового разложения. Кроме того, до этого, как известно следствию, я уже был связан с польской разведкой, так что терять мне было нечего…. ЭНГЛЕР потребовал от меня краткого письменного обязательства о сотрудничестве с немецкой разведкой, что я и сделал… После оформления вербовки я попросил ЭНГЛЕРА осведомить меня, с кем и как я буду связан. ЭНГЛЕР ответил, что он сам является сотрудником военной разведки в Германии. Связь со мной, с его слов, он будет поддерживать лично… Дело в том, что ЭНГЛЕР предполагал переехать на работу в Москву, воспользовавшись тем, что Лечсануправление Кремля ещё в 1932–1933 гг. поставило вопрос об организации в СССР специального санатория по типу Норденского. В качестве главного врача этого санатория предполагалось пригласить кого-либо из ассистентов НОРДЕНА. ЭНГЛЕР мне сообщил, что с ним переговоры велись, и он дал своё согласие на переезд в МОСКВУ. Однако дело затягивалось потому, что Москва не принимала поставленных ЭНГЛЕРОМ условий… ЭНГЛЕР мне говорил, что эти переговоры он вёл с МЕТАЛИКОВЫМ, быв. нач. Лечсануправления Кремля, который приезжал специально по этому поводу в Вену… Прежде всего, ЭНГЛЕР дал мне задание оказать всяческое содействие быстрейшему разрешению вопроса о его приглашении в Москву. Я обещал ЭНГЛЕРУ принять зависящие от меня меры к ускорению этого вопроса… По приезде в Москву я сразу же поговорил с МЕТАЛИКОВЫМ и рекомендовал ему поставить этот вопрос для разрешения в СНК СССР. Через некоторое время МЕТАЛИКОВ сообщил мне, что СНК это предложение отклонил. Тогда я посоветовал МЕТАЛИКОВУ поставить вопрос в ЦК ВКП (б). Политбюро ЦК ВКП (б) решило ЭНГЛЕРА в СССР не приглашать, а вместо этого командировать к НОРДЕНУ на практику группу советских врачей, чтобы затем из них выбрать специалистов на должность главного врача вновь создаваемого по норденовскому типу санатория „Барвиха“. Таким образом, приезд ЭНГЛЕРА в Москву не состоялся… За время моей непосредственной связи с ЭНГЛЕРОМ в Вене, а затем в Бадгаштайне (курорт радиоактивных вод в Австрии), куда он дважды приезжал связываться со мной, я информировал ЭНГЛЕРА только об общем положении Советского Союза и Красной Армии, которой он интересовался особенно… В пределах того, что я знал по памяти, я рассказал ЭНГЛЕРУ всё о состоянии вооружения и боеспособности Красной Армии, особенно подчеркнув наиболее узкие места в боеспособности РККА. Я рассказал ЭНГЛЕРУ о том, что Красная Армия очень отстаёт по артиллерии, как по качеству артиллерийского вооружения, так и по количеству, и значительно уступает артиллерийским вооружениям передовых капиталистических стран. Касаясь общего экономического положения СССР, я рассказал ЭНГЛЕРУ о трудностях колхозного строительства и больших неполадках в индустриализации страны, особо остановившись на медленном освоении вновь построенных предприятий. Это я иллюстрировал на примере Сталинградского тракторного завода, где к моменту освоения производства уже была выведена из строя значительная часть ценного оборудования. Следовательно, заявил я ЭНГЛЕРУ, успехи в области индустриализации СССР являются сомнительными. Далее я информировал ЭНГЛЕРА об огромной диспропорции в росте отдельных отраслей промышленности, сильно сказывающейся на общем экономическом положении страны. Особо подчеркнул я отставание группы цветных металлов и специальных сплавов, тормозящих развитие боеспособности Красной Армии…. Я уже показывал, что состоялось решение о посылке группы советских врачей на практику к НОРДЕНУ. По возвращении их из Вены один из практиковавших у НОРДЕНА врачей, по фамилии ТАЙЦ (Где он? В Барвихе), установил со мной по поручению ЭНГЛЕРА шпионскую связь… Это было примерно в начале 1935 года. Врач ТАЙЦ всегда присутствовал при консультациях больных ответственных работников, так что я его хорошо знал и до этого. Первый разговор, при котором он установил со мной шпионскую связь от имени ЭНГЛЕРА, происходил у меня на квартире, куда он явился под предлогом очередного осмотра. После обычных справок о моём здоровье он начал мне рассказывать о своей поездке в Вену. Рассказав о пребывании в санатории НОРДЕНА, он сообщил мне, что близко познакомился с доктором ЭНГЛЕРОМ, который просил передать мне привет как его хорошему знакомому. В разговоре об ЭНГЛЕРЕ ТАЙЦ осторожно рассказал об инциденте, происшедшем у меня с медицинской сестрой в Вене. В шуточном тоне я сослался на свое легкомыслие и спросил у него, знает ли кто-либо об этом инциденте из других практиковавшихся у НОРДЕНА врачей. Он меня успокоил, заявив, что кроме его и ЭНГЛЕРА, никто об этом инциденте не знает, добавив, что ему известно об установившихся между мной и ЭНГЛЕРОМ „добрых“ отношениях. Мне стало ясно, что он всё знает, и я прямо поставил перед ним вопрос, какое поручение просил передать мне доктор ЭНГЛЕР. ТАЙЦ мне заявил, что ЭНГЛЕР поручил ему связаться со мной по шпионской работе, поддерживать эту связь до тех пор, пока в этом не отпадёт необходимость, и передавать все интересующие ЭНГЛЕРА сведения через него.