Текст книги "Ума палата"

Таким образом, все три ключевых задачи, решение которых поможет Америке адаптироваться к процессу эрозии своей гегемонии, катастрофически провалены. Что дальше? Прогноз Бжезинского: такой исход только «ускорит ослабление Запада и приведет к усилению нестабильности на Востоке».

Амитаи Этциони

От империи к сообществу: новый подход к международным отношениям

М.: Ладомир, 2004

Крупный американский социолог, лидер целого идейно-политического течения – «коммунитаризма», – Амитаи Этциони в своей книге, опубликованной в разгар американского вторжения в Ирак, рассматривает вопросы глобального управления. Отталкиваясь от утверждения, что «силами одних только национальных государств и международных организаций не удается справиться с нарастающими глобальными проблемами», он высказывает мнение о необходимости создания «дополнительного уровня управления», иначе – глобальной власти, или мирового правительства. Ведь «в долгосрочной перспективе ни национальные государства, ни межправительственные организации не смогут справиться с обострением глобальных проблем, в частности – с распространением болезней, компьютерных вирусов, деятельности транснациональной мафии и наркобаронов».

Признаки формирования такой власти он уже видит, она «зарождается в крови – крови жертв террора, самих террористов, а также тех, кого обычно относят к „косвенным потерям“». В результате создается «империя, то есть форма управления, при которой группа наиболее мощных держав навязывает свою волю всем остальным». Во главе ее стоят США. И это «действительно форма мирового правительства – но вряд ли такая, какую согласно видеть большинство народов». Нужна другая форма, и предположение Этциони состоит в том, что она со временем родится, как прежде скрепленные силой государства – Германия, Британия, США и др. – «сформировали демократические режимы и стали внутренне едиными».

Автор проводит параллель между процессом становления национальных государств и глобального управления. «В обоих случаях главная цель – безопасность. Действительно, главным проявлением складывающейся новой системы управления выступает своего рода глобальный полицейский департамент, который пока ограничивается в основном борьбой с терроризмом». Этот «сверхдепартамент» также озадачен проблемой распространения оружия массового поражения. «Прочие же элементы этой системы, связанные с противодействием пандемии (таким как атипичная пневмония) и проведением гуманитарных интервенций для предотвращения геноцида, пока развиты гораздо слабее». Еще меньше внимания уделяется проблемам защиты окружающей среды и перераспределения глобального богатства.

Напрашивается расширение функционала мирового складывающегося правительства, ведь прогресс планеты невозможен «без какой-то формы глобального управления». Но его создание невозможно без решения вопроса, на какой ценностной базе – западной, восточной или комбинированной – она будет функционировать. И как «прийти к ограниченному, но убедительному набору норм, на основе которых произошло бы объединение народов планеты, а не „столкновение цивилизаций»?

Большую роль в этом процессе автор отводит глобальному общественному мнению, которое уже демонстрирует признаки влияния на политику даже самых могущественных стран. Так, «единодушное осуждение во всем мире американского вторжения в Ирак в 2003 г. сильно ограничило военное и финансовое участие других стран в этой войне». Осознав нереалистичность своей иракской политики, администрация США пытается вовлечь в нее ООН и правительства других стран, отказываясь от одностороннего подхода в пользу многостороннего. Растет поддержка мер по защите окружающей среды на платформе Киотского протокола.

«Налицо тенденция к расширению круга людей, получивших образование и доступ к средствам массовой информации, интересующихся государственными делами и имеющих право голоса при их решении». Формируется глобальный диалог по темам, волнующим человечество. Все это может со временем привести к созданию «действительно глобальной, а не двух– или полутораполюсной архитектуры мира».

Этциони считает, что уже происходит медленный, но неуклонный синтез «стержневых ценностей Востока и Запада», и это открывает путь к построению глобального «хорошего общества». Расширяется поле консенсуса, включающего наиболее важные ценности, зарождается глобальная политическая культура. «Каждая страна сама находит свое соотношение между автономией и порядком», и в целом мир становится более сбалансированным, уходя от крайностей индивидуалистической и авторитарной моделей.

В перспективе просматриваются транснациональный нравственный консенсус и создание органов глобальной власти, пусть и с ограниченными полномочиями. Система национальных государств движется к «всемирному сообществу сообществ», которому должна уступить место нынешняя «империя». Прообразом такого сообщества Этциони видит не ООН – это лишь форум, площадка, на которой встречаются лидеры государств. На роль прообраза больше подходит Европейский союз – модель регионального объединения нравственно близких и способных принять общие цели стран-участниц. Такая наднациональная форма обладает легитимным контролем над силовыми структурами, перераспределяет ресурсы между государствами-членами и политически правосубъектна поверх и помимо этих государств. Именно на такой основе интересы наднационального сообщества могут со временем получить приоритет над интересами отдельных стран.

Ученый отвергает попытки силового навязывания некоего заранее определенного набора ценностей и правил одной страной (или группой стран) другим, какими бы привлекательными и прогрессивными они ни казались. Новая мораль и культура возникнут не через подавление одних ценностей другими, а через синтез, заимствование наиболее ценных элементов из различных культур: «нужно найти такие нравственные ценности, которые разделялись бы многими людьми, но не приводили бы к легитимации насилия и репрессий».

Этциони также выступает за отказ от демократического принципа подчинения меньшинства большинству в пользу осознания интересов, общих для всех граждан. Вместо утверждения демократии во всем мире нужно постепенно приобщать к ценностям диалога и всемирного объединения все новые страны. Это долгий и сложный путь, но единственно плодотворный, ведь простые рецепты решения сложных проблем не могут быть эффективными. Так, идея всеобщей демократизации как способа избежать войны обладает ложной привлекательностью, ибо ни к какому миру и порядку не ведет и привести не может. Внешняя сила сама по себе и неспособна демократизировать другие нации, как и защитить права человека.

Запад должен оставить попытки диктовать миру, куда идти, с позиций единственного лидера под флагом глобального прогресса! Увы, эти попытки продолжаются, с каждым разом все более циничные и разрушительные. Мир, кажется, все дальше уходит от дороги к сообществу, предложенной Амитаи Этциони.

Геополитика

Сергей Переслегин

Самоучитель игры на мировой шахматной доске

М.: АСТ, 2005

Как ни странно, эта книга на самом деле является тем, чем хочет казаться, – изложением в доступной форме основных принципов геополитики с обширными примерами исторического либо проектно-аналитического содержания. Ведущий российский футуролог Сергей Переслегин обобщил в ней опыт работы нескольких сообществ русских исследователей геополитики 1990-х – начала 2000-х годов, а название дал, явно имея в виду широко известную тогда книгу Збигнева Бжезинского «Великая шахматная доска».

Под геополитикой Переслегин понимает «триединство науки, технологии, порожденной этой наукой, и трансценденции, обусловливающей эту науку… Практически же геополитика – это теория позиционной игры на мировой шахматной доске». В отличие от геополитиков XIX века, современные изучают не только географические, но и «любые иные пространственные отношения», включая околоземные и виртуальные. Но доминируют по-прежнему географические реалии. Скажем, 71 % территории Земли занимает океан – для геополитика отсюда следует, что «при прочих равных стратегия, оперирующая морем, будет эффективнее сухопутной в 2,4 раза». В то же время море – это преимущественно пространство коммуникации, перераспределения, тогда как производство сосредоточено на материках. Стратегический характер имеют прежде всего те водные пространства, которые разделяют сухопутные территории, где производство наиболее развито и сконцентрировано (в античности – Средиземное море, в Новое время – Атлантика, в XXI веке – Тихий океан). Сами материки также неоднородны, их принято делить на «субконтиненты» – Индийский, Русский и т. д.

Климат в геополитике тоже важен, но только в тех случаях, когда он «смещает границы субконтинентов и тем провоцирует экспансию в форме торговли или войны». Наибольшее влияние такого рода оказывают два феномена, не поддающиеся человеческому контролю, – Гольфстрим и режим центральноазиатского циклона. Глобальное изменение погоды также ведет к изменению геополитического равновесия и в этом смысле являет собой важный рискогенный фактор. «Этносы, рассматриваемые как источник демографического ресурса», – следующий важный элемент геополитики. Их существование структурируется национальными государствами. Однако большинство из них лишены геополитической субъектности. Более того, по мере глобализации «на смену политэкономии стран приходит интегральная политэкономия макрорегионов». Эти регионы структурируются государствами высшего уровня (империями). Чтобы стать империей, государство должно «сформировать собственную уникальную цивилизационную миссию», помимо этого, должен выполняться ряд других условий. На момент выхода книги этот статус автор был готов безусловно признать только за тремя (США, Японией и КНР) и с определенными оговорками – еще двумя (ЕС и Россией) государствами.

Распад империй тесно связан с «транспортной теоремой», определяющей экономически эффективный размер государства. При его превышении империя становится метастабильной, то есть любое достаточно сильное потрясение способно спровоцировать ее распад. Этот распад обязательно сопровождается «релаксационными войнами» всех масштабов – от межгосударственных до межмафиозных. Задачей геополитической стратегии в таком случае становится анализ геополитических позиций и определение методов их преобразования в желательную сторону (под позициями понимаются системы взаимодействия региональных экономик вместе со средствами их инфраструктурного обеспечения). Методов достижения этой цели много, и у каждого есть особенности. Так, «военную стратегию можно рассматривать как предельное упрощение геополитического дискурса: вместо всех возможных путей к цели – единственный военный путь. Трехмерный мир вырождается в плоскую карту». У нее свои законы и принципы, и о них автор рассказывает весьма подробно – уверен, это будет интересно всем наблюдающим за тем, что сейчас происходит в зоне СВО. Предложен и ряд интересных выводов, напрямую касающихся будущего России. Например, по оценке Переслегина, проблема Калининградской области не имеет позитивного решения в геополитических терминах: в случае большой войны ее невозможно удержать, в случае надежного мира она неизбежно тяготеет к интеграции с Западом – и тем самым перенапрягает российскую экономику и управленческую систему, способствуя дестабилизации нашего государства.

Что делать в таких ситуациях? Использовать, кроме геополитического, и другие стратегические рамки: геоэкономическую и геокультурную. «Современное стратегирование предполагает самоопределение в пространстве, образованном тремя взаимообусловленными векторами». Предметом геоэкономики являются «новые системы управления экономическими процессами, новые субъекты принятия решений, новые формы организации целостностей». Геоэкономический подход делает возможным создание стратегий развития регионов и государств, понимая их как национальные (региональные) корпорации. «Основным тактическим приемом геоэкономики является расширение пространства решений за пределы известного опыта: выигрывает тот, кто впервые сконструирует новое экономическое пространство». Это возможно как «преадаптация»: создаются формы деятельности для таких реалий, которых пока нет, но которые появятся в ближайшем будущем. Конкретный пример: в 1970-х годах в США стали смотреть на финансы и право как способ управления новой глобализованной экономикой (которая возникла только через четверть века). «Это привело впоследствии к сбросу промышленности в развивающиеся страны и построению в США постиндустриальной штабной экономики, продуктом которой являются международные правила игры». По мере развития глобализации государства все больше превращаются в «региональные филиалы» некой всемирной корпорации, от которых требуется «лишь выполнять свою роль в общекорпоративном разделении труда, то есть иметь геоэкономическую миссию».

На примере России в 2022 г. легко понять, насколько болезненным бывает отключение «филиала», пусть даже очень большого, от системы связей внутри корпорации… Но на помощь может прийти геокультура! Она «изучает неизмеримые в денежном эквиваленте, иррациональные проявления человеческого и социального капитала», широко использует понятие идентичности и выявляет «уникальности, лежащие в основе этносов, культурно-исторических типов, этнокультурных плит». Современная торговля брендами в этом контексте есть форма «продажи» национальной или групповой уникальности. Содержанием геокультурной стратегии видится осмысление уникальности и «использования ее для восстановления и трансляции идентичности». Метастратегии строятся при комплексном изучении и применении всех трех базисных векторов: геополитического, геоэкономического и геокультурного. Они работают с базовым понятием «социосистема» (по аналогии с «экосистемой»), интегрирующим процессы познания, обучения и управления. Социосистемы проходят через различные стадии развития. Доминирующая сейчас фаза – индустриальная, но ей на смену постепенно приходит следующая – когнитивная. Структура современного мира рассматривается Переслегиным как «результат ожесточенной борьбы нескольких постиндустриальных проектов, часть из которых имеет когнитивную направленность». Такой проект, по его мнению, обязан появиться и у России, мыслящей себя как одного из игроков планетарного масштаба.

Самюэль Хантингтон

Столкновение цивилизаций

М.: АСТ, 2021

Предпоследняя и в высшей степени популярная, но и критикуемая работа одного из крупнейших политологов XX века была написана в 1993 г. Мир тогда погрузился в пучину конфликтов, разразившихся в результате окончания холодной войны, распада советского блока и исчезновения коммунизма как значимой идеологической силы. Глобальная политика стала выстраиваться против новых линий. После холодной войны, утверждает Хантингтон, решающее значение получает культура, для большинства людей культурная самоидентификация становится самой важной. Вот почему такое значение приобретают национальные гимны, флаги и другие символы. Это приводит к войнам с новыми (но зачастую старыми, поскольку культуры появились на свет отнюдь не вчера) врагами. Для людей, которые ищут свои корни, важны враги!

И наиболее опасная вражда – таков следующий важнейший тезис автора, – всегда возникает вдоль линий разлома между главными мировыми цивилизациями. Цивилизация идентифицируется через культуру, культура же определяет модель сплоченности, дезинтеграции и конфликта. После краха идеологий это выдвигает на первый план культурные и, шире, цивилизационные различия. Альянсы в новом мире строятся преимущественно между странами, имеющими культурное сходство. Попытки переместить страну из одной цивилизации в другую обычно не имеют успеха. Страны группируются вокруг ведущих или стержневых стран своих цивилизаций. Для глобальной политики это означает наступление эры одновременно многополярности и полицивилизационности.

Третий ключевой тренд – то, что модернизация по мере достижения успехов в незападном мире все больше отказывается от вестернизации (распространение западных норм и идеалов). Поэтому всемирной цивилизации не возникает. Незападные общества становятся современными – но не становятся западными! Изначально модернизация и вестернизация тесно связаны, и незападные общества, впитывая значительные элементы западной культуры, достигают прогресса на пути к модернизации. Однако с увеличением темпов модернизации удельный вес вестернизации снижается и возрождаются местные культуры, так как на индивидуальном уровне модернизация порождает ощущение отчужденности и распада из-за разрыва традиционных связей и социальных отношений, что ведет к кризису идентичности. Поэтому дальнейшая модернизация усиливает приверженность местной культуре – ведь она увеличивает экономическую, военную и политическую мощь общества в целом и заставляет людей этого общества поверить в свою культуру и утверждаться в культурном плане.

Распределение культур в мире отражает распределение власти. Культура всегда следует за властью. Усиление могущества незападных обществ, вызванное модернизацией, приводит к возрождению незападных культур во всем мире. Культуры становятся привлекательными, когда в них видят корень материального успеха и влияния. «Мягкая сила» становится властью, только когда в ее основании лежит «жесткая сила». Усиление жесткой экономической и военной силы приводит к росту самоуверенности, высокомерия и веры в превосходство своей культуры или могущество по отношению к другим народам и привлекает к этой власти иные общества… По мере того как незападные общества наращивают свой экономический, военный и политический капитал, они все больше расхваливают достоинства своих ценностей, институтов и культуры.

Подъем незападных цивилизаций, предупреждает Хантингтон, ведет к снижению мощи Запада. Две главные тенденции – усиление Восточной Азии и дестабилизация мусульманского мира. Принятие незападными обществами западных демократических институтов поощряет и дает дорогу к власти национальным и антизападным политическим движениям. Демократизация по сути своей является процессом, ведущим к защите местнических интересов, а не к космополитизации. Политики в незападных обществах больше не выигрывают на выборах, демонстрируя, насколько они прозападные! Предвыборная гонка, напротив, заставляет их апеллировать к тем вещам, которые они считают наиболее популярными, а эти темы обычно связаны с этническими, национальными и религиозными вопросами. Результатом является объединение народа против элит, получивших образование на Западе и ориентированных на Запад. В такой ситуации универсалистские претензии Запада все чаще ведут к конфликтам с другими цивилизациями, прежде всего с Китаем и исламом. Выживание Запада зависит от того, откажется ли он от универсалистских претензий – и осознает ли свою цивилизацию как уникальную.

Збигнев Бжезинский

Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы

М.: Международные отношения, 2010

В свое время эта книга Збигнева Бжезинского наделала много шуму. Прежде всего потому, что четко и откровенно трактовала происходящее на международной сцене с позиций старой доброй геополитики. Розовые мечты и сопли о всеобщем мире, равенстве и процветании, которые якобы несут глобализация и завершение холодной войны, были идейным мейнстримом 1990-х годов. И в такой милой атмосфере (1997) «старина Збиг» вдруг включает «холодный душ»! Всем имеющим уши становится понятно: никакой любви и благотворительности от США остальному миру ждать не надо, Америка преследует свои эгоистичные цели и готова ради их достижения пожертвовать чем и кем угодно. То, что мы принимали за воссоединение прежде расколотого мира – на самом деле всего лишь «момент однополярности», наступивший после распада СССР. Этот распад и сделал США мировым гегемоном (в терминологии Бжезинского – «единственной и действительно подлинной глобальной державой»). Конечно, по Бжезинскому, это «гегемония нового типа… она плюралистична, проницаема и гибка» (интересно, кто из гегемонов не считал себя самым прогрессивным, свободомыслящим и ловким?). И, разумеется, «альтернативой американскому лидерству в обозримом будущем может быть только анархия в международном масштабе» (неужели кто-то из гегемонов не был уверен, что с его падением катастрофа постигнет весь мир?).

Не прошло и двух лет, как США продемонстрировали, что шутить не собираются, и принесли войну прямо в центр Европы – организовали и возглавили агрессию НАТО против Югославии (1999). Бжезинский оказался прав! Тем больше поводов прислушаться к его размышлениям, отражающим то, что действующие западные политики часто стесняются говорить (в последнее время, правда, стеснительности все меньше). Впервые в истории, подчеркивает он, роль гегемона исполняется неевразийской державой, и ее цель – и дальше «осуществлять свое мировое господство». Чтобы это сделать, необходимо «предотвратить появление на международной арене доминирующей или антагонистичной евразийской державы». За пределами Евразии такой страны не может появиться по определению. Вот поэтому Евразия и оказывается «великой шахматной доской», на которой Америка разыгрывает свою партию, победа в которой означает сохранение контроля над всем миром. Задача США (как в свое время другого мирового гегемона, Великобритании) – «создать стабильное равновесие на континенте, где Соединенные Штаты выступают в качестве политического арбитра». То есть не дать никакой из «активных» держав чрезмерно усилиться, чтобы создать угрозу гегемонии США. К числу «активных» автор относит пять держав, имеющих собственную геостратегию: Францию, Германию, Россию, Китай и Индию (напомним, книга вышла четверть века назад, с тех пор список явно поменялся: пришедшую к геополитическому ничтожеству Францию, к примеру, точно должна заменить становящаяся все более субъектной Турция).

«Жизненно важно, чтобы на политической арене не возник соперник, способный господствовать в Евразии» и бросить вызов Америке, пишет Бжезинский. Влияние США на происходящее здесь исторически ограниченно, и со временем – лет через 30, по прикидке автора, – оно существенно сократится. Что же делать? Нужно контролировать процесс «усиления других региональных держав», канализируя его в направлении, не угрожающем гегемонии США. Делать это непросто, поэтому образ шахматиста удачно отображает требуемый для американского лидерства стиль планирования и мышления. Первейшая задача – поощрять раздробленность евразийских держав, стравливать их между собой, множить конфликты между державами и малыми странами. Все это называется сохранением «геополитического плюрализма». В игре Америке помогают сателлиты, такие как Британия и Япония, в прошлом также игравшие активную роль, но ныне утратившие субъектность и полностью подчинившиеся политике Вашингтона. Им нельзя давать много воли или преувеличивать их значение, но следует крепко держать в узде американского контроля. На втором этапе Бжезинский предлагает тесно привязать к США – через обязывающие партнерства наподобие НАТО, где Америка играет неоспоримо решающую роль, – все основные активные державы, начиная с Германии и Франции. Евросоюз и НАТО должны быть укреплены и расширены, чтобы связать активность этих двух субъектов и одновременно побудить Россию принять американское предложение о подчиненном партнерстве. Аналогичные соглашения, полагает автор, могут быть заключены с Китаем и Индией. Затем все эти альянсы могли бы лечь в основу «трансъевразийской системы безопасности» (под эгидой США, само собой). И все это в долгосрочной перспективе способно привести к глубокой интеграции всех ключевых держав в единый «мировой центр» (точнее сказать, мировое сверхгосударство).

Спустя четверть века после выхода книги утопичность многих геополитических построений Бжезинского становится очевидной. Усилия по интеграции Китая в американскую систему привели к такому его укреплению, что в середине 2010-х годов сами американцы перешли к сворачиванию глобализации, главным бенефициаром которой стала КНР. Партнерство США – Индия постепенно формируется, но и здесь до подчинения Дели американским стратегам еще очень далеко – да и вряд ли вообще дойдет. Самый катастрофический провал потерпела американская стратегия в отношении России (можно позубоскалить, что самым простым способом подорвать ее было бы поручить ее разработку поляку). Скажем, расширение НАТО на восток должно было, по утверждению автора, толкнуть Россию в объятия Америки. Провал же такого расширения якобы способствовал бы возрождению российского имперского реваншизма (!). Бжезинский также предполагал, что быстрое экономическое развитие Китая побудит Москву к интеграции с ЕС; что для нашей страны «задачей первостепенной важности является модернизация собственного общества, а не тщетные попытки вернуть былой статус мировой державы»; что такой модернизации поможет конфедерализация РФ, снижение степени ее единства и централизации вплоть до образования «Сибирской Республики» и «Дальневосточной Республики» (!). Наконец, автор был уверен, что Россия выберет «европейский путь», если США поддержат «тенденции геополитического плюрализма» на пространстве бывшего СССР, то есть будут всячески помогать антироссийским силам в этих странах…

Все вышеизложенное, в той или иной мере реализованное США на практике, привело к результатам, диаметрально противоположным ожиданиям автора. Но и его роль в определении американской внешней политики не стоит преувеличивать. Считать, что президенты и госсекретари пляшут под его дудку, все равно что верить в легендарный «план Даллеса по развалу СССР». Выпуская одну за другой свои книги, Бжезинский пытался влиять на американскую политику, но ему это толком не удавалось ни при демократах, ни при республиканцах. Его геополитические построения нельзя рассматривать как программу действий американского истеблишмента – ее определяют совсем другие люди и обстоятельства.

Тем не менее откровенность Бжезинского – и одновременно утопизм, абсолютная нереалистичность прописанных им рецептов – помогает лучше понять и воззрения правящей элиты США на роль этой страны в мире, и причины провала ее геостратегии. «Момент однополярности» давно закончился, но никого, кроме западноевропейских сателлитов, интегрировать в «трансъевразийскую систему безопасности» не удалось. КНР из региональной державы превратилась в мировую, и Америке пока ничего не удается с этим поделать. Россия преодолела глубокий упадок и борется за доминирование на пространстве бывшего СССР. Американская гегемония испытывает жесточайший кризис. И стоит ли о ней жалеть, если ее глубоко эгоистичная и имперская суть были нам так ясно и беззастенчиво показаны еще 25 лет назад?

Грэм Аллисон, Филип Зеликов

Квинтэссенция решения. На примере Карибского кризиса 1962 года

М.: Едиториал УРСС, 2018

Два американца – гарвардский профессор и карьерный дипломат – в 1990-х годах написали книгу о том, как принимаются решения в сфере международной политики. И книга эта очень быстро стала классикой политического анализа. Ее тема – Карибский кризис, ставший высшей точкой и переломным моментом холодной войны. Благодаря ему «обе страны глянули вниз с края ядерной пропасти и стали двигаться назад, к разрядке. Никогда после этого риск войны между ними не был столь огромен». Именно поэтому, заключают авторы, «понимание этого кризиса существенно важно для любого, кто серьезно изучает международные отношения». Они ставят по поводу кризиса три вопроса, которые считают ключевыми: «почему Советский Союз попытался разместить наступательные ракеты на Кубе? Почему Соединенные Штаты выбрали вариант ответить… блокадой Кубы? Почему Советский Союз решил вывести ракеты?»

Главная особенность книги в том, что эти вопросы и ответы на них рассматриваются не в одной, а сразу в трех логиках, каждая из которых имеет право на существование и глубоко укоренена в политологическом анализе. Это логики «рационального игрока», «организационного поведения» и «правительственной политики (или политического торга)». В первом случае США и СССР рассматриваются как монолитные договаривающиеся/конфронтирующие субъекты. Условно говоря, Кеннеди представляет всю Америку, «играет» за нее, двигая белые фигуры на шахматной доске. Ему противостоит Хрущев, играющий за СССР. Понять, как они видят национальные интересы и приоритеты своих стран, – значит разгадать игру! Такая модель анализа наиболее распространена, потому что наиболее проста – но, увы, она же и наименее эвристична. Она игнорирует сложную внутриполитическую и бюрократическую реальность, носит больше литературно-метафорический, чем аналитический характер и в силу этого скорее затрудняет понимание происходящего, чем облегчает его. Однако из-за своей простоты и интуитивности она используется почти повсеместно – не только журналистами, но и аналитиками и историками. Авторы предметно указывают на провалы и ограничения модели «рационального игрока», используемой для понимания внешнеполитических решений, на примере Карибского кризиса.

Во второй модели анализа каждая из сторон представляется не монолитом, а скорее супермашиной, состоящей из различных компонентов (вооруженные силы, разведка, МИД и др.) и руководствующейся правилами и закономерностями организационного поведения. Доводы рациональности в этом случае отступают перед логикой действия большого и инерционного организационного механизма. Организационное поведение – интереснейший раздел социологии, который многое объясняет человеку, впервые столкнувшемуся со странными и внешне нелогичными действиями организаций. Логика в них есть, но это «логика уместности», а не логика результата. Иными словами, что бы там ни решали высшие руководители, «в поле» реально действуют многочисленные крупные организации, военные и гражданские, каждая со своей миссией, традицией, профессиональной этикой, своим набором шаблонов поведения и системой вознаграждения/наказания за (не)соответствующее им поведение своих сотрудников. Эти организации обладают широкой автономией даже в самой жесткой административной системе (СССР, нацистской Германии), поэтому ход кризиса невозможно объяснить без постоянного и весьма своеобразного участия в нем целого ряда организаций с обеих сторон. Лихорадочные и малоэффективные попытки скоординировать их действия предпринимали на всем протяжении кризиса и Кеннеди, и Хрущев.