Текст книги "Ума палата"

Иногда кажется, что Урри перебарщивает, пугая нас ужасами офшоров. Но целый ряд чисел, которые он приводит, заставляет всерьез задуматься о роли офшоров в современном мире. Например, 90 % мировых товаропотоков – это контейнерные перевозки. Где зарегистрированы эти контейнеровозы? В основном в офшорах. Кто защищает права миллионов моряков на этих кораблях? Формально – судебные системы стран, где зарегистрированы корабли. Но в основном это офшоры типа Либерии, Панамы и др. Право там – понятие относительное, а значит, эти люди бесправны.

В общем, желающим разобраться в устройстве современного глобального мира точно стоит обратить внимание на офшоры! А желающим изменить такое положение – познакомиться с предлагаемой Урри программой «Вернуть все домой!», программой, на пути реализации которой сегодня непоколебимо стоят сырьевой и финансовый капиталы, угнездившиеся в офшорах…

Майк Дэвис

Птичий грипп. Глобальная угроза новой пандемии

М.: Добрая книга, 2006

Из-за пандемии коронавируса у многих будто отшибло память о предыдущих волнах страшных эпидемических заболеваний: птичьем гриппе, свином гриппе, атипичной пневмонии… А между тем все это очень близкие и связанные явления: место происхождения вируса – одно и то же (Южный Китай и Индокитай), механизм распространения вируса – одинаковый, как аналогичны и социальные обстоятельства, способствующие этому распространению и мешающие быстрой и эффективной борьбе с ним…

Американский профессор социологии Майк Дэвис в своей книге 2005 г. исследует не столько биологическую структуру и механизм развития вируса (хотя даже мне, никогда не любившему биологию со школьных времен, эта часть книги показалась очень интересной), сколько ряд других обстоятельств, делающих высоковероятными все новые и новые волны эпидемий, – одна из которых, возможно, станет смертельной для мира в том виде, как мы его знаем.

Начнем с причин возникновения опасных эпидемий гриппа и связанных с ним вирусов: «опасность заключается в том, что вирус птичьего гриппа, существующий сегодня в некоторых искусственно созданных человеком экологических нишах, активно пытается перестроить свой геном таким образом, что может свободно передаваться от человека к человеку… Для окружающей среды образ жизни современного человека, без преувеличения, является шоком. Активный международный туризм, бурный рост животноводства, осушение болотистых территорий, масштабная урбанизация в странах третьего мира, сопровождающаяся появлением огромного количества трущоб – все эти факторы могут послужить мощнейшим толчком к мутации гриппа – главной движущей силе изменения всех живых организмов на планете».

Эндемичный вирус гриппа, живущий в организмах водоплавающих птиц, переходит к людям через свиней, чему способствует близкое соседство этих трех живых видов на гигантских птицеводческих хозяйствах Южного Китая и Юго-Восточной Азии. А дальше – молниеносно распространяется благодаря повышенной мобильности современного человека. Так он добирается до густонаселенных урбанизированных территорий в разных странах мира – как правило, лишенных надежной эпидемиологической, да что там – просто эффективной и доступной медицинской защиты, и даже нормальной канализации и водопровода.

Распространению болезни сопутствуют «царящие во многих городах бедность, отсутствие вакцинации из-за того, что фармацевтические компании считают производство вакцин „экономически невыгодным делом“, а также неэффективность, а иногда и полный коллапс системы здравоохранения». Причем речь автор ведет не только об отсталых и бедных странах Азии и Африки, но и о таких высокоразвитых, как США и Япония. Там, как оказывается, системы здравоохранения совершенно не готовы к действительно серьезной эпидемии по модели «испанки» 1918 г., унесшей около 100 млн жизней во всем мире. Все это – плоды долгосрочного тренда на коммерциализацию системы здравоохранения, запущенного неолиберальными реформаторами еще в 1980-х годах.

С тех пор общественных больниц и врачей в них стало меньше, они хуже оборудованы, а стоимость лечения в частных резко выросла. Дешевизна вакцин и сезонный характер их потребления делают этот бизнес маловыгодным на фоне ураганных прибылей от продажи виагры и лекарств от малораспространенных болезней. Из-за монополизации фармацевтического рынка Америка становится совершенно беззащитной перед реальной эпидемией: вакцины во всей стране производят всего две компании, причем у одной из них вакцины периодически оказываются «грязными» по причине устаревшего оборудования и неэффективного контроля на фабричном производстве. Хуже того – резко сократилось финансирование работы вирусологов, создающих защиту от гриппа! Деньги и кадры были перераспределены в пользу столь экзотических угроз, как сибирская язва, и прочих работ – в рамках широко разрекламированного, но потрясающе несвоевременного и безрезультатного проекта администрации Джорджа Буша-младшего «Биологический щит».

Дэвис констатирует катастрофическую неэффективность реакции социальных и политических институтов отдельных стран и всего мира на периодически возникающие угрозы глобальной пандемии. Главный вывод: с глобальной угрозой должна бороться глобальная организация, а ее нет. Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) слаба, бедна и связана по рукам и ногам лоббистами фармацевтических гигантов. Правительства стран, где начинаются эпидемии, – Вьетнама, Таиланда, Китая – обычно пытаются скрыть масштабы их распространения из экономических соображений и в результате только способствуют усилению эпидемии.

Производители вакцин физически не способны произвести их достаточно для всех нуждающихся, а правительства богатых стран, за исключением Канады, не желают раскошеливаться на массовые закупки вакцин на случай действительно массовых эпидемий. То же самое касается лекарств, необходимых для лечения ослабленных гриппом людей от других болезней – их запасов тоже нет! Каждая вспышка эпидемий используется для передела мирового продовольственного рынка (освободившиеся ниши занимают производители курятины и свинины из незатронутых эпидемией стран – так зачем им помогать пострадавшим странам?!). Внутри самих стран могущественные магнаты защищают принадлежащие им фермы, перенаправляя уничтожающую мощь правительственных сил на владения мелких фермеров и вынуждая их свернуть свой бизнес, укрепив тем самым монополистическую власть королей птицеводства.

В общем, мир напоминает «Титаник» перед роковой встречей с айсбергом. Рецепты спасения известны, но политической воли, способной нейтрализовать угрозу глобальной пандемии, в современном мире нет, констатирует Дэвис. А значит, рано или поздно она нас накроет. Что и произошло в 2020-м, спустя всего 15 лет после выхода книги. А сколько пандемий еще впереди?

Жан Бодрийяр

Дух терроризма

М.: Рипол-Классик, 2016

11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке рухнули башни-близнецы. Мир вступил в новую эру. Что для Запада означало падение башен? Что этим хотели сказать Западу террористы? Каков может быть эффективный ответ им? Эти вопросы ставит французский социальный философ Жан Бодрийяр, получивший широкую известность благодаря своей предыдущей работе «Войны в Заливе не было». Если войне в Заливе (1991–1992 гг.) Бодрийяр отказывал не просто в важности, а даже в реальности, называя ее симуляцией, то теракты 11 сентября он считает абсолютно реальными – и даже поворотными в современной истории. Он называет их «первым глобальным символическим событием», то есть не просто растиражированным на весь мир, но и способным нанести тяжелый удар по всей глобальной системе, построенной Западом.

Если 1990-е годы были бессобытийными (событий было много, но серьезного значения они не имели), то 2001 г. вернул событийность в нашу жизнь. Отклик на теракты носил не только всеобщий, но и сложный характер. «Священный союз против терроризма, моральное осуждение соразмерны необычайному ликованию, заключенному в созерцании разрешения этого глобального всемогущества». Того самого – западного – всемогущества, которое само инспирировало насилие, захлестнувшее мир.

Поэтому, утверждает философ, «весь мир, без исключения, грезил» восстанием – ведь «нельзя не мечтать об уничтожении всякого могущества, ставшего до такой степени гегемонистским». А значит, «они это сделали, но мы этого хотели» («они» – террористы, «мы» – люди Запада). В этом и скрывается секрет глобальности событий 9/11: «без нашей глубокой сопричастности это событие никогда бы не вызвало такого воздействия, и символическая стратегия террористов, несомненно, была рассчитана на это».

Бодрийяр развивает тему сопричастности Запада выступлению террористов, указывая, что «окаянное желание поселилось даже в сердцах тех, кто участвует в разделе мирового пирога. Аллергия на всякий окончательный и безапелляционный порядок, на всякую безапелляционную власть, по счастью, универсальна». Поэтому всемогущество – «соучастник собственного уничтожения», и башни-близнецы «в ответ на самоубийство самолетов-смертников… сами совершили самоубийство». Война террористов против Запада – это и самоубийственная война Запада против самого себя. Как минимум в том смысле, что «в ситуации столь чудовищной концентрации всех функций в технократической машинерии при полном единомыслии и полном отсутствии инакомыслия» единственный путь, который способен изменить положение вещей, – это путь терроризма. «Сама система создала объективные условия для столь жестокого возмездия».

Бодрийяр напоминает, что глобальная система – это «система обобщенного обмена», где все меняется на все и уже не осталось сакральных, то есть неподвластных этому обмену ценностей. Единственная ценность теперь – это сам обмен. «За установление глобального оборота всего и вся, управляемого единственной властью», заплатили смертью «все сингулярности (племена, отдельные личности, культуры)». Терроризм – это месть погибших, «акт восстановления непокорной единичности в самом сердце системы». И если цель системы – в том, чтобы реализовать себя повсеместно с помощью силы, то цель терроризма – радикализировать мир ценой большого жертвоприношения. Терроризм метит не только в разрыв между Западом и эксплуатируемыми им слаборазвитыми странами. Его цель – усилить существующий глубокий внутренний разлом в самой системе господства.

Итак, 9/11 надо понимать не как «столкновение цивилизаций» в духе Хантингтона и не как проявление сугубо исламского экстремизма. Напротив, «если бы ислам господствовал в мире, терроризм был бы направлен против ислама». Происходит «столкновение торжествующей глобализации с самой собой», и ставка в этой «четвертой мировой войне» – сама глобализация.

Единый мировой порядок «сталкивается с антагонистическими силами, которые рассеяны внутри самого глобализма и которые проявляются во всех современных общественных потрясениях». Налицо гигантская асимметрия между всемогуществом и слабостью его оппонентов. Поэтому до сих пор системе «удавалось поглощать и переваривать любой кризис».

9/11 все изменило, так как «террористы прекратили лишать себя жизни впустую». Вместо этого они «пустили в ход собственную смерть так агрессивно и эффективно», что им удалось создать «абсолютное оружие против системы, которая существует за счет исключения смерти». Террористы возвращают в игру смерть – более чем реальную, символическую и жертвенную. Они показывают, что им есть ради чего умирать. Люди Запада такого знания лишены, они хотят жить вечно и делают вид, что смерти нет. Подорвать и разрушить глобальную систему обобщенного обмена путем возвращения реальных, безотносительных ценностей, включая смерть, – «это и есть дух терроризма».

Будущее

Джон Урри

Как выглядит будущее?

М.: Дело, 2018

Британский социолог Джон Урри одну из своих последних книг посвятил будущему и социологическому взгляду на его поиски и предсказания. Он замечает, что «от будущего уже не скрыться», оно – наступило! Но что же оно собой представляет, остается одной из величайших загадок, которая приковывает к себе лучшие умы, ведь «размышления о будущем и умение его предвидеть являются залогом успеха почти всех организаций и обществ». Будущее по определению труднопредсказуемо, особенно в важных деталях, но это не освобождает нас, людей активных и деятельных, от необходимости его предвосхищения; как результат, многие предсказания будущего носят перформативный характер, то есть непосредственно влияют на него (пример: «умные» города).

И этот тренд будет нарастать, ведь за будущим охотятся все, и не столько чтобы разгадать его, сколько чтобы выбрать правильную стратегию: как в нем выжить, а еще лучше – преуспеть? В общем, будущее влияет на нас уже сегодня, и не абстрактно, а весьма конкретно – через всеобщий интерес к нему, через попытки влиятельных лиц и институтов его предсказать и управлять им. В каком-то смысле будущего, неведомого и загадочного, уже не осталось, а есть лишь «продленное настоящее».

Однако, обращает внимание Урри, до недавнего времени большинство исследований будущего не имело отношения к общественным наукам: футурология превратилась в отдельную дисциплину, и большая часть ее идей была связана с мощными программами военного и корпоративного развития. Мощный толчок размышлениям о будущем дало экологическое движение, обеспокоенное выживанием нашей планеты. Урри предлагает социальным наукам, раз будущее определяет жизни людей уже сегодня, сделать его своим важным предметом исследования. Последствия концепций будущего, взятых на вооружение политиками, бизнесменами или инженерами, настолько важны, что нельзя отдавать их им на откуп, обществоведам следует играть центральную роль в их изучении, обсуждении и практической реализации. И привносить в эти обсуждения собственный опыт и знания общественных институтов и жизненных практик, без которого они будут лишены важнейшего элемента (ведь это все-таки будущее человечества, а не техноструктуры!).

Ключевой момент для социальных наук в связи с будущим для Урри звучит так: кому или чему принадлежит будущее? Предположим, будущее будет подчинено корпорациям (к тому, возможно, все идет) – в таком будущем продаваться будет все, и цифровой утопизм, лелеемый Кремниевой долиной, сделает всех нас цифровыми рабами. Напротив, размышления о будущем в рамках современного «дезорганизованного капитализма» – один из главных способов «пробудить государство и гражданское общество из спячки».

Будущее должно быть не корпоративным или технологическим, а социальным, – постулирует ученый. «Социальное будущее» проблематизирует как автономные рынки, так и победное шествие технологий. Чтобы будущее было социализировано и демократизировано, нам необходим новый – не советский, но и не капиталистическо-корпоративный – тип планирования. Он должен проводить различение между тремя видами будущего: вероятным, возможным и предпочтительным (предпочтительное может оказаться наименее вероятным!). Если один из ключевых элементов власти – способность определять будущее, выбирая из множества возможных вариантов, то эта власть, во-первых, должна быть умной, а во-вторых, демократической. А для этого «вероятные варианты будущего должны найти отражение в многочисленных социальных институтах, нормах и движениях».

Урри выделяет три основных подхода социальных наук к прогнозированию моделей социального будущего: индивидуалистический (предполагает, что воздействовать на будущее следует через коррекцию поведения каждого индивида, изменяя «корзину поощрений и наказаний» за определенные действия), структурный (делает упор на эволюции фундаментальных социальных институтов – таких как семья, государство и др.) и «теорию сложных систем». Последняя, с точки зрения автора, предпочтительна, так как преодолевает ограничения обоих полярных подходов, рассматривая социальные системы/структуры как открытые, динамичные, адаптивные и изменчивые. Именно так, по мнению Урри, и следует прогнозировать будущее, и в книге даются развернутые примеры такого прогнозирования через различные сценарии. Эти примеры убеждают, что будущее «неразрывным образом связано со способностью социальных акторов формировать свое будущее или даже „иметь“ будущее. Люди, местности и организации, у которых нет будущего, выталкиваются на обочину». И так как будущее «является целью самых разных сил», неизбежен конфликт между ними.

Сегодня, констатирует социолог, «частные интересы в буквальном смысле „владеют“ общественно значимыми вариантами будущего вместо того, чтобы сделать их достоянием всех членов общества». Никакого «пустого будущего», которое только жаждет быть заполненным, не существует, но есть множественное будущее, то есть его конкурирующие сценарии, продвигаемые различными силами. Возможности формирования будущего сильно зависят от тяжелого бремени истории и сложившихся властных отношений.

И, конечно, наличие власти позволяет оказывать гораздо большее влияние на формирование будущего. При ее помощи экономическим и технологическим моделям будущего можно противопоставить социальные модели, которые должны быть созданы социальной наукой во взаимодействии с прогрессивными общественными движениями. Рынки сами по себе «способны самым ужасным образом „провалить“ будущее». Поэтому индивиды, местные сообщества, корпорации, правительства и международные организации должны координировать свою работу над будущим.

И координатором этой работы, заключает Урри, должно быть государство, однако его следует «разбудить от спячки», и прогнозирование выступает отличным будильником. Будущее никогда не бывает полностью открытым, но случаются моменты большей, чем обычно, открытости, «когда кости еще не брошены». Возможно, сейчас именно такой момент!

Мартин Ван Кревельд

Прозревая будущее. Краткая история предсказаний

М.: Новое литературное обозрение, 2022

Обзор самых разных популярных методов прогнозирования человеческого будущего – с древнейших времен и до наших дней – стал темой очередной книги знаменитого американо-израильского историка и политолога Мартина ван Кревельда. Не говоря уже о прагматических интересах военных, политиков и биржевых маклеров, связанных с предсказанием будущего, он отмечает, что размышления о завтрашнем дне – «одна из определяющих характеристик нашего вида, наряду с моралью или способностью отличать добро от зла».

Поэтому методик прогнозирования за свою историю мы перепробовали множество, и за каждой из них стоят определенные принципы и убеждения. Кревельд фокусирует внимание на тех из них, которые отличаются от общепринятых и признанных сегодня. Первую группу таких методик он называет «мистическим путешествием» и включает сюда шаманизм, пророчества, оракулов и волшебные сны, а также разговоры с мертвецами. Все они предполагают измененное состояние сознания и получение прогнозов благодаря перемещению в такой мир, к какому обычные люди в обычных обстоятельствах доступа не имеют.

В отличие от мистицизма, множество видов предсказаний строится на сугубо рационалистической основе, но научными их сегодня вряд ли кто решится назвать. Это астрология, изучение природных явлений как предзнаменований, гадание разного рода (по полету птиц, по печени жертвенных животных и др.), нумерология и исследование скрытых смыслов божественных книг от Библии до Корана. С наступлением Современности пришла эпоха научных прогнозов, которые начались с открытия в истории разнообразных циклов большой и малой длительности. Затем возникло представление об истории как линейном процессе и его изощренная версия – историческая диалектика.

В XIX веке люди начали обращаться к «гласу народа – гласу божьему», то есть прогнозировать на базе опросов общественного мнения, научных и не очень. Эта методика быстро распространилась благодаря подъему массового общества, распространению демократии и современных средств связи. Как результат, «в США и в других странах, прибегающих к опросам, они быстро превратились в навязчивую идею; действительно, они стали почти синонимом общественного мнения, и им придается столько значения, что иногда кажется, что цель выборов в том, чтобы выяснить, правы ли социологи».

Со временем массовые опросы были дополнены экспертным прогнозированием на основе формальных процедур, самым известным из которых стал «метод Дельфи». Так, президент США Барак Обама якобы применил экспертное прогнозирование к 699 инициативам в шести областях, потратив на это почти 4,5 млрд долл.

В XX веке «писком моды» стало создание моделей больших явлений и процессов, позволяющих предсказывать развитие событий на объективной основе. Всякая модель включает список важных факторов (переменных) и связи между ними. Модели носят вероятностный характер, количество изучаемых факторов в них непрерывно растет. Увы, обстоятельства все время меняются, так что модели тоже приходится переделывать; самая полная модель означала бы полное воссоздание мира целиком (что невозможно по определению); наконец, модели ничего не могут сказать о будущем конкретных людей. Появление компьютеров придало моделированию новый импульс, и сегодня «любой, кто отказывается использовать компьютеры для построения моделей… скорее всего, вызовет недоумение».

Параллельно распространился игровой подход, который первыми использовали прусские военные. Идея проводить учения с участием условных противников, чтобы предугадать войны будущего, оформилась уже в XIX веке. Вскоре стало понятно, что существенно удобнее проводить их на столе или в компьютере, чем на реальной местности. Варгеймы имеют сходство с моделями, отличие же состоит в том, что «их поведение определяется в значительной степени не внутренними качествами, а подготовкой игроков, их отношениями и т. п.» После Второй мировой войны «игры как способ прогнозировать будущее стали обыденной частью жизни бизнес-организаций», возникла целая специализированная индустрия. Как в армии, так и в промышленности игровые подразделения – «одни из самых секретных и о самих играх известно мало».

Эффективность варгеймов бывает поразительной, но в реальной жизни полководцы и тем более политики чаще всего игнорируют их предсказания. Так, поражение русской армии в Восточной Пруссии в 1914 г. было сверхъестественно точно спрогнозировано немцами по результатам штабной игры еще в 1894 г. Штабные игры перед русской кампанией вермахта 1941 г. проводились многократно, и во всех случаях было понятно, что немцы смогут достичь Москвы лишь с очень большим трудом, после чего не будет возможности их снабжать, а потери достигнут огромной величины. Это не помешало Гитлеру ввести в действие план «Барбаросса». ВМС США в предвоенный период постоянно проводили игры для имитации боевых действий против Японии и точно предсказали все сценарии, за исключением атак камикадзе. Аналогичные игры проводил и японский флот, сумевший предсказать собственное поражение в битве за Мидуэй – переломную точку войны на Тихом океане. Увы, адмиралы микадо решили проигнорировать этот прогноз.

В 1964 г., прогнозируя исход войны во Вьетнаме, Пентагон выявил, что ему не удастся сохранить в секрете массированные бомбардировки Северного Вьетнама, принудить противника благодаря им признать поражение, а также предотвратить массовые протесты внутри и за пределами США. Такие прогнозы «не оправдали ожиданий тех, кто приказал их провести, и их просто не стали принимать в расчет». В 1999 г. игры проводились в связи с перспективой американского вторжения в Ирак. Они показали, что свержение Саддама Хуссейна не принесет стране политической стабильности, сменивший его режим не сможет объединить страну и союзники в регионе в итоге отшатнутся от США. И что? «Как и прежде, результаты игры выкинули в мусорное ведро».

Еще одну проблему военных игр Кревельд видит в том, что почти невозможно верно оценить количественно влияние «мягкой силы», убеждения, переговоров, шантажа, честности и лукавства. На его взгляд, совершенно неслучайно ни в одной из классических книг о политике ни игры, ни алгоритмы, на которых они основаны, не упоминаются вовсе. Тем не менее попытки прогнозирования продолжаются – «это важная часть человеческой природы, то, что отличает нас от животных… и роботов». Не было и нет обществ, которые не пытались бы разработать максимально точные способы предвидеть будущее, и эти способы многое способны рассказать о своих создателях. Они «несут следы той культуры, в которой созданы. Культура – это модель поведения и образа мысли, которая прививается человеку с момента рождения», и избежать ее влияния почти невозможно.

Это объясняет, «почему в разных странах и в разные эпохи подавляющее большинство людей, включая самых умных и образованных, верили в такие вещи, которые носителю современной западной культуры кажутся дремучей глупостью», что в полной мере касается и способов предвидения будущего. «Сегодня престижным считается предсказание будущего на основе математических моделей, которые могут быть воплощены в шестеренках и компьютерных чипах». Интересно, насколько абсурдными такие методы покажутся нашим далеким потомкам?

Элвин Тоффлер

Футурошок

М.: Лань, 1997

Гуру футурологии XX века, американец Элвин Тоффлер получил известность благодаря своей дебютной книге 1970 г. «Футурошок». Одним из первых он обратил внимание на ускорение потока перемен, которые захватывают самые разные стороны нашей жизни и подвергают испытанию и нашу психику, и наши способы принятия решений, и наши социальные структуры. Этот поток настолько силен, что «из-за него подрываются устои общества, меняются ценности, забываются корни». Благодаря этим переменам «будущее вторгается в нашу жизнь». Причем значение имеет не столько направление перемен, сколько их скорость.

Цель Тоффлера – систематизировать результаты этого вторжения, чтобы «научиться контролировать темпы перемен». В ином случае, опасался он, большинство людей утратит способность к приспособлению. Они станут жертвами «футурошока» – стресса и дезориентации, возникающих у тех, кто оказался подвержен слишком большому количеству перемен за слишком короткий срок. Такой шок приводит к появлению «боязни будущего», боязни перемен – болезни, которой страдает все большее число людей.

Чтобы ее вылечить, нужно научиться адаптироваться к переменам на всех уровнях – личностном, групповом, национальном и мировом. Необходимо помочь людям адаптироваться, и для этого автор предлагает оригинальный ход: вместо того чтобы изучать прошлое, дабы пролить свет на настоящее, – заняться изучением будущего, чтобы из него взглянуть на сегодняшний день. Таким образом, людям предлагается «пересмотреть свое отношение к будущему и к его роли в настоящем». При должных усилиях, надеется ученый, появится шанс «перевести кризис в возможность помочь людям не только выжить, но и достичь вершин… получить новое мастерство и новую власть над своими собственными судьбами».

Наблюдая за развитием технологий и экономики в период, непосредственно предшествовавший взрыву информационных технологий, Тоффлер называет формирующуюся глобальную систему «супериндустриализмом» (позднее ее переименуют в «постиндустриализм») и предсказывает целую серию «встрясок» в течение ближайших 30–40 лет. Дело в том, что никакого плана нового мира не существует, он формируется стихийно, а значит, различные его элементы не соответствуют друг другу, и понадобится время и усилия на их взаимную «притирку». Более того, у нас нет и образца, который можно было бы использовать с целью адаптации к переменам.

Однако противостоять переменам на основании этого не следует: «любая попытка подавления будет не только провалена, требуя все больше усилий, но вызовет более кровавые, более неуправляемые изменения, может наступить и моральное помешательство». Реакцией на футурошок должен стать не отказ от изменений, а особый подход к изменениям. Тоффлер предлагает «создать персонал и новые социальные регуляторы изменений», которые смогут рассмотреть, проанализировать и рекомендовать стратегии для развития или, напротив, замедления тех или иных изменений. Меняющееся общество нуждается «в новых учреждениях и организационных формах, в новых амортизаторах и сбалансированных колесах». Это позволит не просто наблюдать за переменами со стороны, а взять их под контроль, «использовать ускоряющий толчок, направлять его и задавать ему темп».

Одна из идей в этом направлении – создание «анклавов прошлого» и «анклавов будущего», где могли бы собираться те, кому нужна передышка или, напротив, те, кто готов к быстрым и широким переменам. «Мы выживем, только если перейдем от личной тактики к социальной стратегии… строя очаги постоянства и буферы на пути изменений», – считает футуролог. В анклавах будущего могли бы собираться те, «кто хотят испытать свое будущее заранее». Адаптируя их к будущему примерно тем же способом, каким мы готовим будущих космонавтов или спецназовцев, «мы снижаем их тревогу и готовим к тому, чтобы они смогли справиться с проблемами» завтрашнего дня. Для этого должны быть созданы настоящие «музеи будущего».

И наоборот, нужны «субобщества, члены которых решают держаться в стороне от последних событий». Для них скорость изменений может быть искусственно занижена, а кругооборот новшеств и выбора сознательно ограничен. В таких анклавах жертвы футурошока в течение определенного времени смогут избегать «перестимуляции», будучи упрятанными в капсулу, специально отрезанную от окружающего мира. Перемены предполагают ошибки, в том числе катастрофические, и «анклавы прошлого» дают нам шанс на то, что «кто-нибудь сможет собрать обломки в случае массового бедствия».

Одну из ключевых ролей в преодолении футурошока должна сыграть система образования. Но для этого ее саму нужно изменить радикальным образом! Существующая система настроена на подготовку человека индустриальной эры. Массовое образование стало гениальным механизмом, позволившим индустриализму готовить тех людей, которые ему требовались. Однако теперь требования изменились! При супериндустриализме машины исполняют рутинные задачи, а люди – интеллектуальные и творческие. Машины будут синхронизированы, а люди – разбросаны территориально и десинхронизированы. «Технология завтрашнего дня требует не миллионов поверхностно начитанных людей, готовых работать в унисон на бесконечно монотонных работах… но людей, которые могут принимать критические решения, которые могут находить свой путь в новом окружении».

Целью образования должно стать повышение способности человека справляться и приспосабливаться к изменениям. Теперь уже не так важно понимать прошлое или даже настоящее, сколько предвидеть направление и масштаб изменений. А это означает, что нам нужно представить, какие профессии потребуются через 20 или 50 лет. Мы должны создать «Совет Будущего» в каждой школе и колледже, пишет Тоффлер, и в него должны войти люди, занятые проблемами будущего в интересах настоящего. И они должны быть демократичными, то есть включать студентов, а не только преподавателей.