Текст книги "Господь и покойник"

4

– Двенадцать. Двенадцать купюр достоинством в одну тысячу рублей каждая, – подвел итог товарищ из милиции, разложив на столе денежный пасьянс. – Каждая купюра, – продолжил он, – помечена проявляющейся в ультрафиолетовом свете надписью «взятка», а также специальной краской, следы которой присутствуют на ладонях задержанного Майорова Василия Петровича. Прошу понятых убедиться в этом и подписать протокол.

Понятыми были мужчина и женщина, этакие люди из народа, пришедшие в мир из какого-нибудь рекламного ролика. Обоим было между сорока и пятьюдесятью. Пока товарищ из милиции, словно иллюзионист в цирке, показывал свой номер перед видеокамерой, снимала бесформенная особа со страдальческим выражением на некрасивом лице, тоже товарищ из милиции, понятая рассказывала своему собрату по понятизму очередную историю из жизни районной больницы – настоящего рассадника экстремальной медицины.

Даже не взглянув на мои руки и не читая протокол, понятые поставили свои подписи аккурат возле галочек, которые позаботился поставить товарищ из милиции. Этим было все равно, что подписывать.

– Прочитайте и распишитесь, – сказал мне товарищ из милиции.

Я послушно подписал, тоже не читая. Для меня происходящее было дурацким кошмарным сном.

«Это же надо, – думал я, – залететь на каких-то двенадцати штуках деревянными. Позор на всю округу…»

Обидней всего было то, что эти деньги я даже не брал. Нет, я, конечно, брал по мере возможности, а иначе зачем бы я пошел работать в городскую администрацию, но не в этот раз. Мне с самого начала не понравился этот тип, и я легко бы его отшил, но он приперся по звонку от Павла Федоровича, а отказывать Павлу Федоровичу было нельзя ни при каких обстоятельствах. Дело как таковое оказалось пустячным, и когда этот тип начал настойчиво предлагать деньги, я даже не понял, за что. Тем более что рекомендация Павла Федоровича автоматически освобождала просителя от какой-либо вещественной благодарности. Но, несмотря на то, что я так и не взял эти чертовы деньги, они были обнаружены у меня в столе, а на руках чудесным образом, словно стигматы, появились следы краски… Скорее всего, ею были помечены не только деньги, но и бумаги, которые принес на подпись тот тип…

– Следуйте за мной, – сказал мне товарищ из милиции, надев предварительно на мои руки браслеты – такова неотъемлемая часть ментовского ритуала: вывести человека в наручниках, чтобы ни у кого не оставалось сомнений по поводу его роли в этом спектакле.

Но стоило мне подняться на ноги, как в кабинет вошел невысокий мужчина бесцветной наружности. Он не сказал ни слова, но все как по команде вышли из кабинета. Все кроме меня. Я автоматически сел на свое место.

– За то время, что мы за вами наблюдаем, – начал свою речь вошедший, сев напротив меня на стул для гостей, – а наблюдаем мы за вами достаточно долго, чтобы понять, что вы за человек, мы пришли к весьма интересному выводу. С одной стороны, вы – редкая сволочь и беспринципный, циничный сукин сын, готовый продать кого угодно и что угодно. Такие понятия как мораль, нравственность, честь и достоинство для вас просто не существуют. При этом у вас достаточно умения лицемерить, чтобы слыть среди соседей и друзей, вернее тех, кто по незнанию вашей природы считает вас другом, приятным, добрым, отзывчивым человеком, готовым прийти на помощь, и так далее. Это, а также то, что вы холост, бездетен, ранее не судим, с родителями почти не контактируете, заставило нас обратить на вас внимание. Проще говоря, я здесь для того, чтобы дать вам шанс, заметьте, незаслуженный вами шанс. Как вы, надеюсь, уже поняли, у вас только два выхода: либо принять наше предложение, либо пойти под суд. Во втором случае, могу вас заверить, будет громкий процесс, на котором в вашем лице будет осуждена вся наша российская коррупция. Третьего, как, собственно, и времени на размышление, вам не дано.

– Вы предлагаете мне роль Никиты? – спросил я.

– Ну что вы, – улыбнулся гость, выглядевший не только как хозяин положения, но и как хозяин кабинета, – все намного проще и прозаичнее. Большего я сказать не могу.

– А можно мне сначала спокойно покурить? – выпалил вдруг я, осознав, что у меня давно уже опухли уши от никотинного воздержания.

– Покурить можно, – милостиво разрешил гость, – я даже оставлю вас наедине с собой на несколько минут.

Гость вернулся, едва я затушил окурок, словно наблюдал за кабинетом при помощи скрытой камеры.

– Ну как, вы уже приняли решение? – спросил он, улыбаясь так, словно бы говоря, что он давно уже знает, каков будет ответ.

– Я принимаю ваше предложение, – ответил я.

На самом деле я ни минуты не колебался с ответом. Дураком я не был, так что прекрасно понимал, что откупиться или отмазаться можно лишь тогда, когда попадаешься на реально совершенном преступлении. Когда же происходит такого рода подстава, наилучший способ выйти с наименьшими потерями – по возможности согласиться с тем, что хотят тебе предложить.

– Вот и отлично, – лицо гостя приобрело отеческое выражение. – Можете звать меня Николаем Николаевичем, – представился он, но руки мне не подал. – Пока живите, как живете, а через месяцок я вам позвоню.

Когда он вышел, в кабинет вернулась массовка на этот раз с тем типом, который всучил мне взятку. Как по мановению волшебной палочки купюры на столе сменили какие-то документы и удостоверения. Наручники перекочевали на руки взяткодателя. Понятые, все та же сладкая парочка, так же не глядя, подписали другой протокол.

– Уважаемый Василий Петрович, позвольте от лица правоохранительной системы нашей Родины поблагодарить вас за активное участие в поимке опасного преступника, – совершенно серьезно произнес товарищ из милиции, после чего труппа (а как еще назовешь этих комедиантов) покинула мой кабинет.

На несколько дней после того как из кабинета вопреки ожиданиям сотрудников администрации вывели в наручниках не меня, я стал человеком номер один. Не зная как врать, я решил ничего не объяснять сослуживцам, сославшись на подписку о неразглашении в интересах следствия. Вскоре, как и ожидалось, повышенный интерес ко мне пошел на убыль, а потом и вовсе пропал. Жизнь вернулась в свое русло, а через месяц позвонил Николай Николаевич. Это было воскресным утром.

– Я на улице возле подъезда. Выходи, – сказал он, услышав мой заспанный голос.

– Что-нибудь брать из вещей? – на всякий случай спросил я.

Мой вопрос заставил Николая Николаевича рассмеяться.

– Ничего не надо, – ответил он сквозь смех.

Возле подъезда меня ждала немного битая, немного ржавая, немного перекошенная на один бок жуткого цвета «Волга» 24-й модели без какого-либо намека на мигалки, спецсигнал или иную крутизну. За рулем этого тарантаса сидел Николай Николаевич, облаченный в костюм чмо – по-другому его затрапезную кофту, надетую поверх рубашки времен татарского ига назвать попросту невозможно. На какое-то мгновение я усомнился в правильности своего выбора.

– Доброе утро, – поздоровался я, садясь в машину.

– Готов к труду и обороне? – спросил Николай Николаевич, протягивая мне руку для рукопожатия.

– Всегда готов! – отрапортовал я, пожимая руку.

– Тогда по коням.

– Пристегнись, – настойчиво попросил он, видя, что я даже и не думаю опоясываться этой удавкой.

– Боитесь метов? – удивился я. В то время у нас пристегивались разве что боящиеся всего и вся пенсионеры.

В качестве ответа Николай Николаевич одарил меня настолько красноречивым взглядом, что я немедленно нацепил намордник, как я называю эту процедуру. Когда я пристегнулся, Николай Николаевич тронулся в путь.

– Далеко едем? – спросил я.

Николай Николаевич не ответил. За всю дорогу он не проронил ни слова. Это позволило мне досмотреть утренний сон. Так что когда примерно через час с лишним или около того «Волга» остановилась у огромных воротищ, покрашенных, как принято, в зеленый цвет, я чувствовал себя достаточно выспавшимся для начала нового дня. Оправой для ворот служил подстать им высоченный и тоже зеленый забор.

– Приехали, – сообщил Николай Николаевич.

Подойдя к кажущейся миниатюрной рядом с гордостью отечественного воротостроения калитке, Николай Николаевич легко толкнул ее от себя. Калитка отреагировала так, словно была оборудована чем-то вроде гидроусилителя.

Слева от калитки располагалась будка охранника, возле которой на скамейке скучал, уткнувшись носом в эротический журнал, бесцветный мужичок. На нас он не обратил внимания.

За воротами начиналась бетонная дорога, которая метров через десять зачем-то поворачивала направо. По обе стороны от нее росли огромные клены. Их ветки густо переплетались между собой, образуя сплошной зеленый свод. Между деревьев росли высокие, но аккуратно подстриженные, как в английских парках, кусты. Что находилось за этой зеленью, увидеть было невозможно.

Через сто метров после поворота дорога, прямо как в русских сказках разделилась на три части. Развилка была выполнена в виде кольца, в центре которого на грубом постаменте в человеческий рост стоял памятник, очередной шедевр советской культуры, такой же громоздкий и безвкусный, как и сам социализм. Таблички на постаменте не было, зато черной краской было написано «Памятник неизвестному вождю».

Николай Николаевич повернул налево. «Не жалко ему коня», – решил я. Дорога привела нас к двухэтажному сооружению, расположенному, если мне не изменила способность ориентироваться в пространстве, в двух шагах от Ворот. Это был коттедж из дешевого красного кирпича, спроектированный на базе барака. Больше всего он походил на помещение для прислуги и персонала. Внутри строение напоминало придорожный мотель из американских фильмов. Сразу за входной дверью было небольшое фойе с парой кресел, диваном, старым телевизором и «конторкой администратора». Кондиционированный прохладный воздух приятно пах кофе.

Строгая на вид, как Клара Цеткин пожилая женщина, дежурившая за конторкой, не ответив на его приветствие, выдала Николаю Николаевичу Ключ с биркой «6».

– Держи, – сказал он, передавая мне ключ, – твоя комната на втором этаже. Жди. Скоро за тобой зайдут.

Интерьер второго этажа был выполнен в стиле «Советская Общага». Те же суицидально-зеленые стены, тот же затертый до дыр линолеум, те же круглые плафоны, в половине которых не горели лампочки. Дверь с номером 6 была самой первой и, пожалуй, единственной дверью с номером. Замка в двери не оказалось, так что ключ был скорее символом, нежели практически полезным предметом. За годы работы в администрации я настолько привык к различного рода проявлениям идиотизма, что перестал его замечать.

Внутри комната была такой же общажной, правда, с одной железной кроватью с продавленной до пола сеткой. Застелена она была аккуратно и чисто. Делать было нечего, и я улегся на этот гибрид кушетки и гамака.

Я уже начал засыпать, когда в комнату без малейшего намека на стук ввалился алкоголического вида джентльмен в потерявшем цвет лабораторном халате.

– Ты что ли Майоров? – спросил он.

– Похоже на то, – ответил я.

– Тогда пойдем.

Он привел меня в соседнюю комнату, похожую на стоматологический кабинет. По крайней мере, кресло было точь-в-точь таким, только без зубодробильного оборудования. Человек, похожий на лаборанта (так я мысленно окрестил алкоголического вида личность), усадил меня в кресло, нахлобучил на мою голову шлем с кучей проводов и, поглядывая на экран ноутбука, принялся задавать мне глупые вопросы, типа: «Что я предпочитаю, гольф или теннис?»; «В какой руке я держал бы вилку, если бы был марсианином?»; «Сколько у меня галстуков, и какого цвета я предпочитаю носки?».

– Можешь быть свободен, – сказал лаборант, снимая с моей головы шлем.

– Совсем? – спросил я.

– Совсем. Не забудь вернуть на вахте ключ, – предупредил он.

Клары Цеткин на вахте не было, но я ждать не стал. Выйдя за территорию, я вдруг осознал, что не имею ни малейшего представления о том, где нахожусь. Раньше я в этих краях ни разу не был, а большую часть пути попросту проспал. Обратно меня везти, разумеется, никто не собирался.

– Сейчас, молодой человек, поверните направо и идите до конца территории. Там будет тропинка, она выведет вас на остановку. Отсюда все идет через цент, так что не ошибетесь, – разъяснил обстановку охранник.

– Спасибо большое, – поблагодарил я и двинулся в путь.

Николай Николаевич объявился субботним вечером вечности через две. Я уже собирался ложиться спать, когда ожил телефон.

– Жду у подъезда. Выходи, – сказал он и прежде, чем я успел что-либо ответить, положил трубку.

Обложив его как следует матом, я наспех оделся и вышел из дома. А выйдя, замер на месте, открыв рот. У подъезда стояла раритетная штуковина годов пятидесятых. «Роллс-ройс» или что-то вроде того. За рулем сидел какой-то тип в черном костюме и водительской фуражке на голове. Николай Николаевич стоял у открытой задней двери и курил сигару. На нем был черный смокинг, а на руках белоснежнейшие перчатки.

– Ну и хрен ты вылупился? – накинулся он на меня, – садись давай.

Эта совершенно не вяжущаяся с его внешним видом фраза немного привела меня в чувства.

– Выпьешь? – спросил Николай Николаевич, доставая из бара хрустальный графин с темно– коричневой жидкостью.

– Пожалуй, мне лучше воздержаться, – решил я.

На меня алкоголь оказывает неправильное действие. Вместо того чтобы успокаивать или поднимать настроение, он усиливает уже существующее. Так что пить я могу только тогда, когда мне и так хорошо, а если уже хорошо, зачем пить? Поэтому я почти не пью. Конечно, мне хотелось попробовать шикарное пойло из графина, но мало ли что ждало меня впереди.

– Ну а я выпью, – решил Николай Николаевич.

Он достал из бара бокал и налил в него грамм сто, судя по запаху, просто фантастического коньяка. Немного повертев в руках бокал и вдохнув раза три аромат напитка, он залпом выпил содержимое бокала.

– Сегодня у тебя особенный день, – сообщил он, убрав графин и бокал в бар, – и от того, как ты себя поведешь, будет зависеть твоя судьба, так что постарайся быть на высоте.

– Хорошо, что я должен буду делать?

– Оставайся собой и делай, что говорят. И не бойся. Мы все проверили, так что никаких сюрпризов быть не должно.

Сказав это, он вытащил из кармана коммуникатор и уткнулся в экран, давая тем самым понять, что разговор окончен.

Остановив машину у безумно дорогого магазина одежды, водитель вышел и открыл дверь пассажирской части салона.

Несмотря на уже достаточно позднее время и вполне уместную табличку «Закрыто» на двери, нас приняли с распростертыми объятиями. Не прошло и часа, а я был подстрижен, выбрит и одет в дорогущий фрак. Признаюсь, это преображение повергло меня в состояние шока. Глядя на себя в зеркало, я с ужасом думал о том, что попросту не смогу соответствовать своему внешнему виду, что я не знаю, как ходить, как есть, где и когда смеяться, и так далее, далее, далее. Моей естественной шкурой были дешевые костюмы, китайские галстуки и сорочки с прилавков «Центрального рынка». В этом же одеянии я чувствовал себя так, словно отправляюсь без подготовки в тыл врага.

Зато Николаю Николаевичу мой внешний вид явно понравился. Окинув меня взглядом с ног до головы, он довольно произнес:

– Вот теперь тебя можно представить богине.

Признаюсь, тогда мне было не до разгадывания его слов.

– Приехали, – сказал Николай Николаевич, когда машина остановилась во дворе построенного в готическом стиле дома где-то на краю города. Надо отдать должное организатору этого мероприятия, стук дверного молотка совпал с ударами часов – была полночь.

Вместе с двенадцатым ударом двери дома распахнулись, и перед нами появился настоящий гигант в ливрее. Его лицо было скрыто за золотой маской. В руке он держал горящий факел.

– Что угодно господам в столь поздний час? – спросил он красивым баритоном.

– Нам назначено, – ответил Николай Николаевич.

– Вам обоим? – удивился человек в маске.

– Ну что вы. Аудиенция назначена только ему. Я лишь сопровождающее лицо.

– В таком случае ваша работа завершена. Вот держите.

Сказав это, человек в маске вложил в ладонь Николаю Николаевичу старинную серебряную монету.

– О, вы более чем щедры! – воскликнул Николай Николаевич.

– Благодарите ту, что не носит масок. Это ее щедрость не знает границ.

– Да пусть она славится во все времена! – ответил на это Николай Николаевич.

– Да пусть она славится во все времена, – повторил человек в маске.

После этих слов Николай Николаевич вернулся в машину, и только когда она выехала за ворота, человек в маске (у меня рука не поворачивается написать «слуга» или «лакей») почтительно произнес.

– Прошу вас следовать за мной.

Мы прошли по освещенной люстрой с настоящими свечами гостиной, по освещенному факелами коридору и остановились у старинных дверей.

– Ваш гость, госпожа, – сказал человек в маске, открыв двери. За ними была густая тьма.

Когда двери за мной закрылись, мне показалось, что я нахожусь в центре бесконечной тьмы. После достаточно длинной, чтобы окончательно растеряться паузы из тьмы появился небольшой столик с серебряной, инкрустированной красными драгоценными камнями чашей. Не знаю, как им удалось добиться этого эффекта, но я не увидел никакой подсветки. Стол и чаша появились из тьмы так, словно кто-то их изобразил в их естественных цветах в трехмерном черном пространстве-фоне. Лучше, пожалуй, я все равно не скажу.

– Пей, – услышал я мужской властный голос, – она уже ждет.

Решив, будь, что будет, я залпом выпил содержимое чаши. Это был довольно приятный на вкус травяной чай. Когда я поставил чашу, она вместе со столом буквально растворилась в темноте. Зато из тьмы появилось кресло.

– Садись, – приказал все тот же голос.

Я сел. Кресло оказалось настолько удобным, словно его проектировали специально для меня. Едва я сел, заиграла музыка. Передо мной появилось некое подобие сцены. На сцене была женщина в старинном одеянии. Все тот же голос принялся декламировать историю нисхождения Иштар в Чертоги вечности. У первых врат ей пришлось снять сандалии; у вторых – ножные браслеты; у третьих она сняла одеяние; у четвертых – золотые чаши с груди; у пятых – ожерелье; у шестых —серьги; а у последних, седьмых она сняла тысячелепестковую корону. После этого, совершенно нагая, она смогла войти в Чертоги вечности.

Пока голос рассказывал в подробностях эту историю, женщина на сцене снимала с себя описанные предметы. Это было волнующе, эротично, великолепно, но не более. Когда она сняла с себя все, я увидел в ней богиню, вселенское женское начало или еще какую хрень в этом роде. Потеряв голову, я ползал на четвереньках у ног богини, целуя в экстазе пол, по которому ступали ее божественные ноги.

На сцене тем временем появился достойный богини трон, на который она и уселась, прекрасная в своей наготе. В знак своей милости она изящным движением приподняла ножку, позволяя мне коснуться ее губами. Заливаясь слезами благодарности, я принялся целовать ее красивую ступню.

– Довольно, – сказала мне богиня, – на сегодня достаточно. Исполни, что мной возложено на тебя, и тогда ты сможешь обладать мною.

«Ты сможешь обладать мною!» Я не верил своим ушам.

Я проснулся от шквала любви и нежности. Эмма. Она набросилась на меня, даже не сняв куртку.

– Похоже, соня, у тебя была бурная ночь, – сказала она, когда я окончательно проснулся.

Она сидела на мне верхом, и ее скорее милое, чем красивое лицо излучало ту дьявольскую страсть, которая сводила меня с ума буквально с первых дней нашего знакомства.

– Мне приснилась богиня, – сказал я.

– У меня что, появилась конкурентка?

– Ну что ты, солнышко, разве кто-нибудь может сравниться с тобой? Ты мое единственное божество.

– Тогда сделай со мной то, что должно делать с богиней, – приказала Эмма, входя в роль.

– Исполнять твои желания, богиня, моя приятнейшая и почетнейшая обязанность, – ответил я.

Эммина куртка, затем кофточка и, наконец, лифчик полетели на пол. Когда верхняя часть ее тела была обнажена и исцелована до последней родинки, я положил Эмму на спину и перебрался к ее ногам.

– И что ты сделал там с той самозванкой? – спросила Эмма.

– Истекал как дурак слезами благоговения и ползал у ее ног.

– И ты имеешь наглость мне об этом говорить?

– Но это же сон.

– Ладно, будем считать, что это тебя извиняет.

Сказав это, Эмма в знак прощения провела своей ножкой в изящном замшевом ботинке (я не успел ее разуть) по моему лицу.

Поцеловав ботинки, я разул Эмму, затем снял с нее джинсы и носочки.

– Иди ко мне, – сказала она, когда я начал целовать ее маленькие совершенной формы ступни.

Когда я лег рядом, она повернулась ко мне спиной и прижалась к моему животу приятно холодненькой после улицы попкой. Я обнял Эмму и принялся целовать ее плечи, шею, голову, а рукой ласкать ее грудь, живот, промежность…

Потом она повернулась ко мне, и мы слились с ней в единое целое.

– Ты не передумал еще менять работу? – спросила она, когда, вернувшись из мира грез, мы закурили по сигарете.

– А что?

– Да есть для тебя одно местечко…

Едва я закрыл за Эммой дверь, позвонил Николай Николаевич. Похоже, он не собирался скрывать то, что подсматривает за мной в электронный аналог замочной скважины.

– Загляни в почтовый ящик, – сказал он.

В почтовом ящике лежал пухлый конверт из плотной оберточной бумаги, в котором я обнаружил мобильный телефон. Он зазвонил, когда я вернулся в квартиру. Прямо как в «Матрице».

– Ты должен получить эту работу, – сообщил телефон голосом Николая Николаевича.

– Я постараюсь.

– Ты уж постарайся. Без этой работы ты нам не нужен.

Эти слова были не столько угрозой, сколько испугавшей меня констатацией факта.

– А сейчас спрячь телефон, – продолжил он, дав мне почувствовать всю глубину охватившего меня страха, – позвонишь, когда устроишься на работу.

Я позвонил.

– Работа моя, – сообщил я, – что дальше?

– Работай. Делай все, что скажут. Когда будет надо, я тебя найду.

Я позвонил ему раньше, чем он собирался меня искать.

– Надо поговорить, – заикаясь, сказал я.

– Я же сказал, что сам тебя найду, – раздраженно ответил Николай Николаевич.

– Я не могу ждать! – я был в миллиметре от паники.

– Что там у тебя? – спросил он уже более миролюбиво.

– Я… Это… Не по телефону…

– Ладно, выходи из дома и жди такси. Да, и не забудь телефон.

Машина подъехала минут через пять. За это время я успел выкурить три сигареты и сильно обжечь палец. Меня привезли на ту самую базу, где я проходил медосмотр. Всю дорогу водитель вел себя так, словно меня вообще не было в салоне. Мне, честно говоря, тоже было не до него.

Николай Николаевич ждал меня в комнате 6. Когда я вошел, он лежал на кровати.

– Так что там стряслось? – спросил он, даже не предложив мне сесть.

А стряслось вот что:

Я собирался пойти куда-нибудь пообедать, когда мой мобильный заверезжал в кармане штанов.

– Да, Глеб Валентинович, – ответил я, прочитав на экране имя звонящего.

– Ты фотографировать умеешь? – спросил он.

– Баловался когда-то, – ответил я, – но очень давно.

– А видеокамера у тебя есть?

– Нет и не было, а что?

– Да тут снять нужно сейчас кое-что. Ладно, научишься. Ты где?

– У себя. Собираюсь пойти поесть.

– После поешь. Давай быстренько ко мне домой.

В магазин бытовой техники мы ворвались точно бандиты в банк.

– Эй! Нам нужна видеокамера и курс молодого бойца для моего друга! – завопил с порога Глеб Валентинович.

К нам подбежала какая-то девица и принялась что-то вещать на заданную тему, но Глеб Валентинович ее оборвал.

– Давай ту, где меньше кнопок, – распорядился он, – и такую, чтобы он ничего не смог запороть. Есть такие?

Получив задание, барышня испарилась, затем появилась с действительно простой в управлении камерой. Хотя мне трудно судить, так как эта камера у меня была первой и пока что единственной. На мое обучение, включая установку батареек или аккумуляторов, я так в этом и не разобрался, ушло минут пять. Расплатившись, мы вернулись в машину и покатили по направлению к промзоне на Левом берегу Дона.

– Ты пока снимай, – распорядился Глеб Валентинович.

– Что снимать?

– Все. Учись. Не дай бог тебе запороть запись.

На складе нас ждали двое работающих бандитами мускулистых кавказцев и подвешенный на кран-балке бедолага с заклеенным скотчем ртом.

– Снимай, – приказал мне Глеб Валентинович.

Когда я включил камеру, кавказцы принялись за работу. Признаюсь, я люблю кино с подобными сценами, но наблюдать живьем… Когда кавказцы закончили свое дело, клиент был минут пять как мертв, а я чувствовал себя чуть живым.

– Да… Эйзенштейном тебе не стать, – сказал Миронов, отсмотрев получившийся материал. – Жаль, что нельзя снять второй дубль.

Мне было не до разговоров.

– Ладно, поехали. Накатишь водки, и все пройдет.

– Сегодня мне лучше не пить, – заикаясь и стуча зубами, сообщил я.

– Ну не хочешь, как хочешь. Неволить тебя не буду.

Три дня я провалялся в постели якобы с гриппом, а на самом деле умирая от страха, пока не решился позвонить Николаю Николаевичу. С одной стороны, я боялся возмездия в виде тюрьмы, где я бы не выжил; с другой, я представил себя на месте этого парня, а шанс оказаться на его мете у меня был высок. Но все же, раз я позвонил, значит, Николая Николаевича боялся сильнее.

– Ну и что ты от меня хочешь? – спросил он, когда я закончил свой рассказ.

– Не знаю, – ответил я.

Я действительно не знал, зачем я ему позвонил – страх лишил меня способности думать. Наверно хотел, чтобы он, как в детстве отец, решил бы разом все мои проблемы, а потом купил бы мне игрушку или мороженое. Не знаю…

– Наверно, чтобы вы были в курсе, – пробормотал я.

– Спасибо, но я уже в курсе. Я еще я в курсе того, что прежде чем показать тебе нечто заслуживающее нашего внимания, Миронов заставит тебя участвовать в торговле наркотиками, терроризме, шпионаже, торговле оружием, заказных убийствах, государственных переворотах и государственной же измене. Так что постарайся быть пай-мальчиком и покажи себя с лучшей стороны во всех этих нелегких делах. Когда ты узнаешь нечто действительно важное, я тебя найду сам. И знаешь что, пока ты не спалился и нас всех не попалил, давай сюда мой телефон. А теперь проваливай, – закончил он разговор, забрав у меня мобильник.

Когда Эмма ушла, рассказав мне о Клубе и о младенце-Сатане, я не стал ни звонить, ни терзаться сомнениями. Вместо этого я отправился спать.

Проснулся я от голода. Жрать хотелось так, что болел живот. Усугубляли это чувство аппетитные запахи, доносившиеся из кухни. Эмма хоть и не баловала меня частыми обедами, но если готовила, то делала это великолепно. Вскочив с кровати, я отправился на кухню, где вместо Эммы у плиты возился Николай Николаевич.

– Привет, – сказал он. – Кулинар из меня никакой, но сносно поджарить картошку и сварить кофе я могу. Так что садись…

Понятно, что для таких людей, как он неприкосновенность чужого жилища не более чем миф или пустой предрассудок. И, тем не менее, увидев его на кухне, я остолбенел и удивленно уставился на него.

– Я же сказал, что найду тебя. Садись, – отреагировал он.

Я послушно сел за стол, а Николай Николаевич принялся суетиться, словно это я был у него в гостях. Действовал он, надо сказать, ловко. Вскоре на столе кроме вкусной картошки появилась квашеная капуста, соленые огурцы и несколько корейских блюд. На десерт были запеченные в микроволновке бананы с коньяком и мороженым и кофе. Ели мы основательно и молча, и только когда грязная посуда перекочевала в мойку, Николай Николаевич перешел к делу.

– Пришло время звонить, – сказал он.

– Куда? – не понял я.

– Приятелям твоего Андроши.

Мне понадобилось несколько минут, чтобы вспомнить наш разговор с Леной. Тогда я принял его за пьяный бред и, найдя через пару дней ее визитку в кармане брюк, не задумываясь, отправил ее в мусорное ведро.

– Я потерял номер, – сказал я.

– Держи, – Николай Николаевич положил на стол вырванный из блокнота лист бумаги с номером телефона.

– И что мне им сказать? – спросил его я.

– Они сами тебе все расскажут.

– И что теперь? – спросил я после разговора с Лопатиным.

– Ничего. Просто делай, что тебе говорят, и со всем соглашайся. И не дергайся, – добавил он, видя мое состояние, – все будет хорошо. Меня не ищи, я сам тебя найду.

На этом наш разговор закончился.

Настойчивый стук в дверь заставил меня подскочить в постели. Эммы рядом не было. «Наверно, ушла, – подумал я, – забыла ключи и не может войти, а я дрыхну и не слышу звонка».

Вскочив, словно солдат по команде «подъем», я бросился к двери. Но вместо Эммы за ней стояла дамочка лет сорока в обрамлении пары крепких ментов. В дамочке я безошибочно узнал одно из тех сумасшедших созданий, которые в силу врожденного короткого замыкания в мозгах вместо влечения чувствуют ненависть ко всем представителям мужского пола.

Окинув меня презрительно-враждебным взглядом, она представилась:

– Роза Цеткен. Служба судебных приставов, – затем, сунув мне в лицо удостоверение, бесцеремонно меня оттолкнула и вошла в квартиру.

– Чем могу? – удивленно спросил я.

– Алименты надо платить. Или вы думаете, что можно заделать ребенка, а потом бросить его на попечение матери и умыть руки? – язвительно ответила она, окидывая взглядом ростовщика обстановку в квартире.

– О каких, черт возьми, алиментах вы говорите? – взбесился я.

– О таких, которые вы так и не удосужились заплатить, – довольная вызванной реакцией ответила она.

– Но это хрен знает что! Какие могут быть алименты, если у меня никогда не было детей?

– Только не говорите после этого, что вы уже все уплатили, но потеряли квитанцию. Мы этим сыты по горло. Приступайте, – последнее слово было адресовано ментам.

– К чему приступайте? – опешил я.

– К описи имущества, которое будет у вас конфисковано в счет погашения задолженности по алиментам.

– Это уже ни в какие рамки не лезет… Сейчас я позвоню в милицию, позвоню адвокату…

– Никуда ты не позвонишь, говнюк, – оборвала меня Роза Цеткен, профессионально двинув ногой в пах.

Проснувшись, я свалился с кровати и больно ударился коленкой и локтем.

– Похоже, тебе лучше пристегиваться по ночам, – услышал я голос Николая Николаевича.

Я лежал на полу номера 6. Рядом в кресле (его раньше здесь не было) сидел Николай Николаевич, а рядом стоял мужчина в белом халате.

– Вы помните свое имя? – спросил он меня.

– Что? – не понял я.

– Назовите свое имя.

Не знаю почему, но этот тип в белом халате бесил меня настолько, что хотелось двинуть ему промеж глаз.

– Ты имя свое помнишь? – пришел ему на помощь Николай Николаевич.

– Какого хрена…

– Отвечай, когда спрашивают! – рявкнул он, подавив мой бунт в зародыше.

– Василий.

– Фамилия?

– Нам пришлось поработать с твоими мозгами, – сообщил, наконец, Николай Николаевич, – и теперь мы хотим удостовериться, что все прошло хорошо.