Текст книги "Ограбление по-русски, или Удар « божественного молотка»"

– А какой такой «Зенит»?

– Как – какой? – удивился мужчина. – В Петербурге только один «Зенит», который играет в высшей лиге, и вчера мы принимали московский «Спартак», а они сейчас не в форме, и мы должны были выиграть, а ты что, не местный, что ли?

Я пожал плечами и ответил:

– Да нет, я местный, но хоккей меня не интересует.

Глаза мужчины стали вдвое больше, он хлопнул меня по колену и гаркнул:

– Да какой на хрен хоккей?! В хоккее у нас СКА играет, а «Зенит» – это большой футбол, впервые встречаю местного мужика, который не знает «Зенита», ты случайно не голубой? Говорят, они спортом не интересуются.

Я успокоил мужчину:

– Я не голубой, я люблю женщин, к тому же, вы тоже не знаете, как сыграл «Зенит», значит, с вами тоже не все в порядке.

Мужчина снова хлопнул меня по колену и сказал:

– Я сбежал вчера из психиатрической больницы, чтобы посмотреть игру «Зенита» со «Спартаком», там нам не дают смотреть футбол, чтобы мы не слишком волновались, а я болельщик с пяти лет и не могу без футбола, вот раз в год и сбегаю. А на следующий день за мной приезжают, заворачивают в смирительную рубашку, бьют дубинками по жопе и увозят обратно в больницу. А вчера я не доехал до дома, где живет мой отец и есть телевизор, подрался с одним негром, который проверял в автобусе билеты. Ты видел когда-нибудь в петербургском транспорте негров-контролеров?

– Нет, – ответил я.

– Вот и я никогда не видел, поэтому вчера не поверил своим глазам и набил ему морду, ну, нас в ментовку и забрали, проверили этого негра, и он оказался черным Остапом Бендером. Мне пожали руку за бдительность и отпустили, а негра оставили там для разборок. И только я вышел из отделения, дошел до остановки автобуса, смотрю, а там стоит негр в милицейской форме, но это еще более оскорбительно для моих глаз. Ты видел когда-нибудь в Петербурге негров-милиционеров?

– Нет, – ответил я.

Мужчина заулыбался и сказал:

– И я никогда не видел, поэтому опять не поверил своим глазам и набил ему морду. Потом нас забрали в ментовку, где и выяснилось, что негр – не простой мент, а полковник и начальник соседнего отделения, ну, меня забрали в отделение этого негра и всю ночь били дубинками по жопе, но к этому я привык в психбольнице, где специалисты покруче ментовских, за двадцать лет тренировок на жопе вырос щит из шрамов и мозолей, поэтому в ментовке я лежал под градом ударов и улыбался. А утром пришел тот негр и, увидев мою презрительную улыбку, сказал: «Да он почти как Спартак: его распинают, а он улыбается». С его слов я понял, что «Спартак» вчера проиграл «Зениту», и спросил: «Сэр, а как вчера сыграл „Зенит“?» Негр-полковник взглянул в мои глаза и строго спросил: «Ты что, сумасшедший, что ли?» – «Да, – честно ответил я, – но ведь в этом нет ничего противозаконного». Негр-полковник согласился с моими доводами и отпустил меня.

Мужчина перестал улыбаться и громко на все маршрутное такси спросил:

– Мужики, а как же вчера сыграл «Зенит»?

В машине кроме нас ехало еще семь женщин, мужчиной с виду был только водитель. Он тряхнул своей кудрявой головой и ответил:

– К сожалению, мы вчера проиграли 1:2.

Мой сосед обхватил свою голову и рыдающим голосом сказал:

– О, Господи, беда пришла в наш город, «Зенитушко» просрал, и ночь опустилась на мою душу.

Водитель тряхнул своей кудрявой головой и сказал:

– Вы ошиблись, товарищ, это «Спартакушко» просрал, и в знак траура я надел черную одежду.

Мужчина, сидевший рядом со мной, перестал сжимать свою голову, распрямился и недоверчиво спросил:

– А ты что, за «Спартак» болеешь, что ли? В Петербурге я с такими еще не встречался.

Маршрутка повернула направо, и водитель ответил:

– Нас, спартачей, около шести человек, и мы вчера весь вечер с горя пили по-черному.

Мой сосед счастливо заулыбался, вскинул руки к потолку и заорал изо всех сил:

– «Зенит» – чемпион! «Зенит» – чемпион!

Водитель резко затормозил, подъехал к тротуару и приказал:

– Забирай свои деньги, крикун, и вылезай на хрен, с тобой я дальше не поеду.

Счастливо улыбающийся мужчина перелез через меня, забрал деньги, вышел из машины, показал водителю оттопыренный средний палец и проорал:

– «Зенит» – чемпион!

Водитель резко газанул, влился в поток машин и после этого убежденно проговорил:

– Сразу видно, что этот придурок из дурдома. Ну разве будет нормальный человек болеть за «Зенит»? Нет, нормальные болеют за «Спартак».

Через пять минут мы подъехали к метро «Гражданский проспект», я вылез из маршрутки и пошел к маминому дому. На самом деле я тоже болею за «Зенит», но иногда мне хочется подурачится, и я дурачусь, как сейчас в маршрутке, с мужчиной, сбежавшим из сумасшедшего дома только для того, чтобы «поболеть» за любимый «Зенит». Я бы на его месте не побежал, потому что испугался бы ударов резиновой дубинки по заднице, хотя я собираюсь грабить банк, а там, если поймают, то будут бить намного серьезнее, и не один год.

В эту минуту шедшая мне навстречу некрасивая женщина вдруг радостно улыбнулась, преградила мне путь, схватила за рукав пиджака и сказала:

– Здравствуй, Игорек.

Не узнавая ее, я спросил:

– Здрасьте, а вы кто?

Женщина заулыбалась шире, обнажив редкие некрасивые зубы, и ответила:

– Игорек, перестань придуриваться, я же Ирка Бубнякова, помнишь, как здорово мы повеселились в пятницу?

Я взглянул на нее повнимательнее и узнал. Ну ни фига себе пельмешка! Каким же пьяным я был в пятницу, если трахался с ней прямо в автобусе, и она казалась мне красоткой. Да, Игорек, тебе пора завязывать с алкоголем.

Я улыбнулся, показав свои такие же некрасивые крупные зубы, и сказал:

– Привет, Ирина, конечно же, я тебя узнал, и в пятницу мы здорово повеселились, но до конца я не помню, потому что вырубился из памяти после общения с твоим мужем, у него сильная рука, ухо у меня и сейчас еще побаливает.

Женщина взяла меня под руку – мы медленно пошли в сторону Муринского ручья – и сказала:

– А мой синяк под глазом почти прошел, я намазала его спортивной мазью, а после удара Борьки я тоже вырубилась и ничего не помню, очнулась уже дома в ванной, мой муженек посадил меня туда прямо в одежде и включил холодную воду, представляешь, я мгновенно очухалась. Игорек, пойдем ко мне, муж на работе, и мы можем неплохо оторваться, купим коньяк и оторвемся по-настоящему, как в пятницу.

Я вздрогнул при упоминании о пятнице и сказал:

– Извини, Ирина, но я сейчас спешу к маме, она меня уже ждет, а к тебе я зайду в следующий раз.

Ирина неожиданно больно ткнула меня пальцем в район печени и спросила:

– Я что же, уже тебе разонравилась, что ли?

– Да нет, – промямлил я, – ты мне нравишься, но сейчас у меня деловое свидание.

Женщина опять больно ткнула меня пальцем в район печени и сказала:

– Но ты только что сказал, что идешь к маме.

Я кивнул и подтвердил:

– Все правильно, я иду к маме на деловое свидание.

Ирина успокоено спросила:

– А у вас общий бизнес, что ли?

– Да, мы начнем дело через две недели, а сегодня необходимо уточнить детали, мама уже меня ждет. А потом мне срочно нужно идти к жене Александре – у нас семейное торжество.

«Отмазку» я придумал удачно, Ирина почмокала губами и вздохнула:

– Очень печально, Игорек, что ты не можешь сегодня меня поласкать, потому что я увидела тебя и сразу же захотела сорвать с тебя брюки и поиметь прямо на асфальте, о, я очень темпераментная женщина, а вот, кстати, и мой дом. Я живу на первом этаже в квартире номер один. Кстати, у меня очень тугой замок у входной двери, и я промучаюсь полчаса, пока его открою. Игорь, ты же сильный мужчина, помоги мне открыть дверь и иди к своей маме.

Отказать в такой просьбе я, конечно же, не мог, поэтому мы вошли в парадный подъезд и поднялись на первый этаж. Улыбающаяся Ирина выпустила мою руку, вытащила ключи, отдала их мне и сказала:

– Ах, Игорек, я не могу забыть пятницу, она была такой романтичной и запоминающейся, что просто преступно ее не повторить.

Я снова содрогнулся при упоминании о пятнице, молча взял ключи и начал открывать квартиру. Замок открылся почти без усилий с моей стороны, я удивленно посмотрел на Ирину и хотел спросить, зачем она меня дурачит, но не успел, потому что женщина вдруг легко распахнула дверь и резко втолкнула меня в квартиру. От неожиданности я потерял равновесие, запнулся о порог и упал спиной на пол прихожей. Ирина влетела вслед за мной, захлопнула дверь, щелкнула замком и набросилась на меня, как голодная львица на поверженного ягненка. За несколько мгновений она сорвала с меня ботинки, брюки и трусы, встала передо мной на колени, ухватилась двумя руками за мой «божественный молоток» и начала активно его массировать губами. Если бы не падение на пол, которое меня немного ошарашило, я бы этого ей не позволил, но все произошло так быстро, что отступать было поздновато, потому что член мой уже встал на полную мощь. Ирина выпустила его изо рта и восхищенно призналась:

– Не пойму, Игорек, и как это я жила раньше без этого безобразного пня, он же лучший из пней.

Ирина снова занялась моим славным членом, а я собрался ей возразить, что он вовсе не похож на пень, тем более – безобразный, но не успел, потому что щелкнул замок, открылась входная дверь, и в квартиру вошел Борис, муж Ирины – крупный мужчина с могучими руками. Увидев его, я кивнул и сказал:

– Здравствуйте.

Ирина оторвалась от моего члена, на коленях повернулась к мужу, ахнула и выдавила писклявым голоском:

– Боренька, но ты же сейчас едешь в Пушкин на совещание…

Борис вошел в квартиру, закрыл за собой дверь и прорычал:

– Совещание перенесли на завтра, а вы, уроды хреновы, за извращения в моем доме будете платить по полному счету.

И Борис ударил Ирину в здоровый глаз так сильно, что она вылетела в комнату, откуда закричала что-то неразборчивое. Затем он шагнул ко мне, помышляя, наверное, ударить в здоровое ухо, но в этот раз я успел вскочить на ноги, причем мой возбужденный член как назло не хотел опадать. Борис взглянул на него, глаза его увеличились вдвое, он внимательно, не меньше минуты его разглядывал, затем кулаки его разжались, и он произнес почти спокойным голосом:

– Ни хера себе, кувалда, да им можно костыли в шпалы забивать! Слушай, мужик, а ты им деньги зарабатывать не хочешь?

Сообразив, что в ухо, скорее всего, уже не получу, я ответил:

– Лишние деньги никому не помешают, но что для этого надо делать?

Борис прошел мимо меня в кухню и откликнулся оттуда:

– Оденься, урод, и проходи на кухню, там и поговорим.

Я быстро оделся, с трудом затолкав в трусы не желающий падать «божественный молоток», и прошел на кухню. Борис сидел за столом и пил воду из горлышка двухлитрового графина. Допив до дна, он поставил пустой графин на стол и пояснил:

– Когда я нервничаю, тогда всегда пью много воды, в отличие от жены, она пьет коньяк, а что пьешь ты?

Я сел на табурет и ответил:

– Хорошо бы чая с молоком.

Борис громко крикнул:

– Ирка, сделай своему Квазимодо чаю с молоком!

Через минуту на кухню вошла тихонько плачущая Ирина со свежим синяком под правым глазом и начала готовить чай. А Борис сказал:

– Так вот, урод, у меня к тебе деловое предложение. Ты – мой должник, потому что трахал мою жену прямо на моих глазах два раза, но ее я не виню, потому что против такого хрена ни одна баба не устоит, а тебя бы стоило еще пару раз по уху врезать, но я тебя прощаю, потому как дело выше эмоций.

Ирина поставила передо мной бокал чая с молоком и, хлюпая носом, вышла из кухни, а Борис продолжил:

– Короче, дело такое: я нахожу женщин, которые очень хорошо заплатят за твою кувалду, а ты их дрючишь; тебе буду платить десять процентов, и поверь мне, урод, это неплохие бабки. Ты кем работаешь?

Я отпил из бокала чай и ответил:

– Токарем на заводе.

– И сколько же сейчас получают токаря на заводе?

– Шесть тысяч.

Борис заулыбался и сказал:

– А у меня, уррод, ты будешь получать вдвое больше только за то, что отдрючишь как следует двух женщин за неделю. Ты можешь даже не работать на своем сраном заводе, впрочем, это уже твое дело, если ты не можешь без завода, то оставайся там, потому что моя работа только в выходные дни, а за свое здоровье можешь не беспокоиться, потому что больных женщин я не подпущу к моему источнику доходов, врубился?

– Врубился, – ответил я и подумал, что таких предложений я еще не получал, двенадцать тысяч за восемь оттраханных мной женщин в течение месяца – очень даже неплохие деньги. И дети мои получат втрое больше, значит, смогут жить почти по-человечески, на уровне безработных в Америке. Хотя Полина этого не поймет, мама тоже, впрочем, мама, может быть, и поймет, но ведь мы с ней грабим банк через две недели. Значит, этого ублюдка можно послать в жопу. Я допил чай и сказал:

– Мне нужно обдумать такое необычное для меня предложение.

Борис громко рыгнул и предупредил:

– Но только думай не больше двух недель.

– Хорошо, – согласился я, встал и направился в прихожую. Борис открыл мне дверь и, выпуская меня, предупредил:

– Знаешь, уррод, если ты еще хотя бы один раз дотронешься до моей Ирки, пристрелю обоих, и меня оправдают, понял?

– Понял, шеф, это не входит в мои планы, – ответил я, улыбаясь, и вышел из квартиры.

На улице ярко светило солнце, людей было мало, потому что утром в понедельник, кто не работает – тот спит, вдоль Гражданского проспекта дул довольно прохладный ветер, свитер под пиджаком не помешал бы, но его там не было. Я поднял воротник пиджака и торопливо пошел к маминому дому. Хорошо, что она жила недалеко от Иркиного дома. Через пять минут я нажал кнопку ее дверного звонка и почти сразу же услышал из-за дверей:

– Кто там?

– Мам, это я, Игорь, – громко и четко ответил я, словно мама плохо слышала, хотя слух у нее был такой, что я мог бы запросто ответить шепотом и она бы разобрала. Щелкнул дверной замок, дверь распахнулась, и улыбающаяся мама приказала:

– Залетай быстренько, у меня открыты все окна, и сквозняк может навести в квартире беспорядок, а беспорядок в квартире ведет к беспорядку в мозгах.

Я торопливо заскочил в квартиру, мама закрыла дверь, чмокнула меня в щеку и, улыбаясь, сказала:

– Мойте, скорее руки, Игорь Константинович, и проходите на кухню, я хочу вас угостить блинами с красной икрой и настоящим индийским чаем, его мне прислал из Индии мой бывший приятель Потехин. Ну ты его должен помнить: два года назад вы играли с ним у меня в шахматы, пили мой фирменный кофе и что-то рассказывали друг другу об Алехине.

Я ответно поцеловал маму в щеку, зашел в ванную, тщательно вымыл руки (в детстве за плохо вымытые руки я всегда получал от мамы сильный подзатыльник) и прошел в кухню.

Судя по всему, у мамы было отличное настроение, она улыбалась, что-то напевала себе под нос и жарила блины. На столе уже красовалась в большой тарелке стопка вкусно пахнущих готовых блинов, рядом стояла большая, примерно двухлитровая ваза с красной икрой, у края стола парила большая чашка с крепким чаем. Я сел перед этой чашкой, вдохнул аромат, отпил пару маленьких глоточков и сообщил:

– О, какой великолепный чай, он пахнет, как весенний цветущий сад, а на вкус он похож на поцелуй красивой здоровой девушки. Я пью его, а мне кажется, что я целую красивую юную девушку в весеннем саду. Мам, если ты не отсыплешь мне хотя бы одну грамульку этого индийского чуда, я не доживу до пенсии.

Улыбающаяся мама перестала напевать себе под нос и сказала:

– Игорь Константинович, в вас погибает поэт, а этот чудо-чай я отдам тебе полностью, потому что он мне не особо понравился, я же любительница кофе, как и Полина.

Я немного посомневался и спросил:

– Мам, а почему «Константинович», ведь на самом деле я – Дмитриевич?

Мама покраснела, минуты две молча дожаривала блин, потом ловко бросила его на тарелку с остальными блинами, села на табурет напротив меня, налила себе в маленькую чашечку кофе и сказала:

– До чего же длинный у Полины язык, ведь разболтала все для чего-то, зараза старая.

Я не согласился:

– И вовсе она не старая, мам, она моложе меня по всем своим показателям.

Мама внимательно на меня посмотрела, потом усмехнулась и сделала довольно правильный вывод:

– Тю, малыш, да ты, кажется, влюбился в Полинку. Смотри не зайди слишком далеко, потом об этом пожалеешь, но будет поздно, она не простая женщина, хотя двенадцать дней можешь еще ее любить, а потом возьмем банк, и тебе будет не до нее, потому что мы все уедем жить за границу.

Я удивился и спросил:

– Кто это – мы все?

Мама уточнила:

– Я, ты, обе твоих Александры и пятеро твоих детей. Мы уедем во Францию или в Италию и поживем, как люди, будем любоваться превосходными произведениями итальянских или французских художников, скульпторов, архитекторов, не будем работать физически, потому что для образованного человека ежедневный тяжелый физический труд – это полный абсурд, твои дети будут учиться у нормальных педагогов, в России пока еще не вырастили нормальных, потому что у нас было слишком много сумасшедших лет, они, в общем-то, еще продолжаются, и я от них устала. Мы купим собственный большой дом и будем жить одной большой и дружной семьей, твоих Александр я уже познакомила друг с другом, сперва они не очень были этому рады, но я угостила их специально приготовленным для этого случая кофе с особыми травками, и они быстро нашли общий язык и даже обнялись, зря мы не сделали этого раньше, обе порядочные и симпатичные женщины, попробуй, кстати, блин с икрой – это очень вкусно, блины, вроде бы, остыли.

«Мои Александры встретились, а меня это почему-то не волнует», – удивился я.

Мама в это время вытащила один блин снизу, намазала его густо икрой, потом свернула трубочкой и протянула мне. Я взял, откусил почти треть, прожевал, проглотил и сказал:

– Очень вкусно, мам, я бы присудил тебе Нобелевскую премию как лучшему повару Петербурга.

Мама снова заулыбалась:

– А ты льстец, Игорь, но все равно приятно, кстати, а почему ты не на работе, я ждала тебя во второй половине дня.

Я торопливо доел вкуснейший блин и ответил:

– Я взял внеплановый отпуск по семейным обстоятельствам.

Улыбающаяся мама отпила немного кофе и погрозила мне пальцем:

– Полинка тебя и вправду околдовала, впрочем, я ее отлично понимаю: два года жила без мужчин, при ее темпераменте это наверняка очень непросто. Непонятно одно: почему она выбрала именно тебя, ведь с твоей внешностью, как говорит твоя жена Александра, можно играть в мультфильмах крокодила Гену… на правду нельзя обижаться, сын.

Я пожал плечами:

– А я и не обижаюсь. Полина действительно выдающаяся женщина, греческая богиня, а я всего лишь скромный средний мужчина из толпы, со скромными способностями. И ты права, я, кажется, влюбился по-настоящему, и такие острые ощущения у меня впервые. С Александрами все по-другому, я их тоже люблю и уважаю, но в сто раз слабее, точнее будет сказать, в тысячу раз, мам. Полина – это женщина-мечта, о которой грезишь, но она, как правило, не приходит, а ко мне пришла, и я до конца еще не верю в это чудо.

– Это пройдет, – сказала мама. – И вообще запомни, сын: для женщины даже самый хороший любовник – это всего лишь конь, которого в любой момент можно сменить.

В эту минуту в кухню вошел молодой мужчина лет двадцати пяти в спортивном костюме, поздоровался со мной и обратился к маме:

– Мария Ивановна, два сейфа я открыл, а третий, марки СТ-78, не сумел, вы не могли бы показать еще один раз правильную последовательность его вскрытия.

Мама улыбнулась, и они с молодым человеком ушли из кухни, а я намазал еще один блин, свернул в трубочку и только успел доесть, как вернулась раскрасневшаяся мама, села на табурет, допила кофе и сообщила:

– Знаешь, я открыла курсы по скоростному вскрытию сейфов, на мое объявление откликнулось пять человек, и уже две недели я им преподаю.

Я удивился:

– Мам, а откуда у тебя-то эти знания?

Мама налила себе еще чашечку кофе и махнула рукой:

– Мой бывший муж Клюквин научил меня этому, ему было скучно, и он развлекался таким образом. Я поначалу очень сильно этому сопротивлялась, но он чрезвычайно настойчивый мужчина, и добился своего, а когда у меня созрел план ограбления его банка, я вначале очень веселилась: Клюквин своими руками вырастил грабителя своего банка, но мы возьмем так мало, по сравнению с общей суммой, что он, скорее всего, даже и не заметит пропажи. Сынок, скушай еще один блин.

Мама снова щедро намазала блин икрой, свернула его и подала мне. Я взял его и спросил:

– А свои объявления ты развешивала на заборах?

– На заборах не эффективно, я, конечно же, послала их в газету «Реклама-шанс». Игорь, я знаю, как будет звучать твой следующий вопрос, и поэтому сразу же отвечаю – текст, который я послала в газету звучит так: «В клубе любителей природы открыты курсы для начинающих „медвежатников“ по скоростному вскрытию „берлог“, цена договорная; начинающим „волчатникам“ и „лисятникам“ не звонить».

Мама часто угадывала мои мысли и желания, и сейчас она действительно угадала мой вопрос. Я начал есть блин и подумал, что близкие люди, как правило, очень часто угадывают мысли и желания друг друга. А ближе мамы у меня не было никого, с моими детьми у меня такой близости не получилось, наверное, потому что в их воспитании более значительную роль играли Александры, но это и нормально, мать и ребенок всегда ближе, чем отец и ребенок, есть, конечно же, исключения, но они встречаются нечасто. А чувство юмора у моей мамы очень даже неплохое, не хуже моего, она придумала прикольное объявление, если бы я такое придумал, то очень бы собой гордился. Я доел блин, допил чай и рассказал маме то, что не собирался рассказывать:

– Знаешь, мам, а мне сегодня один человек предложил работу за двенадцать тысяч в месяц, причем работать надо только по субботам и воскресеньям.

Мама налила в мою чашку еще чая и сказала:

– Ну что же, двенадцать тысяч – это неплохие деньги, я, к примеру, за две недели моего преподавания получила с пяти учеников по две с половиной тысячи. А что ты должен делать за те деньги?

Я покраснел и ответил:

– Удовлетворять по одной женщине за каждый выходной.

Мама удивилась и спросила:

– А что, сын, тебе мало двух Александр и Полины?

– Если честно, – ответил я, – то мне достаточно одной Полины, Александры уже лишние. Я знаю, о чем ты сейчас меня спросишь, поэтому отвечаю заранее – я не согласился, потому что для меня такое предложение кажется оскорбительным.

Мама погрозила мне пальцем:

– А ты, как всегда, не угадал, о чем я хотела спросить, это я угадываю твои желания и твои вопросы, а у тебя этого не вышло ни разу, но так и должно быть, потому что мужчины более грубые создания, чем женщины. Разгадать женщину не дано даже мужчинам-писателям и мужчинам-психологам, они нагло врут и фантазируют, размышляя о женщинах, разгадать женщину не может даже она сама, потому что непредсказуема, как петербургская погода… На самом же деле я хотела сказать, что твоему отцу Спирину тоже было мало секса, и поэтому он жил вначале с одной, потом с двумя, потом с тремя, и в итоге его нормой оказалось пять женщин, он был очень сильным мужчиной во всех планах.

– А почему был, он что, уже умер, что ли? – спросил я.

Мама пожала плечами и ответила:

– Да нет, не умер, но сейчас о его похождениях я не знаю, а сорок лет назад он был выдающимся мужиком; рядом с вечно плачущим Константином Арбатовым, которого я все равно любила до самой его смерти, он казался Ильей Муромцем, а Спирина я никогда не любила, он взял меня силой и не отпускал от себя, пока я не забеременела. А потом отпустил к Костику, а тот, страстно меня любивший, узнав, что я беременна не от него, запил по-черному и умер, дурачок, а у нас могла бы получится прекрасная семья, ему нужно было только полюбить тебя, как я, и все бы упростилось в наших отношениях, но он оказался слабым, как и большинство мужиков.

Мама родилась в 1942 году в Ленинграде во время войны, город уже был окружен немцами, и выжить было чрезвычайно трудно даже взрослым, но мама выжила, потому что ее отец (мой дед) Иван Трофимович Зверев служил судьей в военном трибунале, у него было капитанское звание и хороший паек по сравнению с обычными ленинградцами, который и позволил его жене – моей бабушке Ирине – и маме выжить в то страшное время. Дед, кстати, подписал более двух тысяч смертных приговоров и в основном – советским бойцам, уличенным в трусости. С его подачи более двух тысяч человек расстреляли, а деда за этот подвиг наградили орденом Красной Звезды, которым он очень гордился. Впрочем, во время войн людей всегда награждали именно за массовые убийства: чем больше убил, тем выше награда. И когда я вижу ветерана войны, увешанного орденами и медалями, я пугаюсь и обхожу его осторожно стороной. Своего деда я тоже боялся, но избежать встречи с ним не всегда получалось, потому что он приезжал в нашу с мамой однокомнатную квартиру каждое воскресенье и учил маму правильной жизни. Бабушка Ирина к нам не приезжала, она обиделась на маму за смерть Константина, которого очень любила, а меня считала и называла ошибкой природы. Дед тоже так считал, поэтому меня, как правило, не замечал. Дед и бабушка умерли в восемьдесят втором году в один день, выпили девятого мая за победу бутылку коньяка и умерли. Доктора сказали, что они скончались от передозировки алкоголя. Мне было девять лет, и их похороны были первыми в моей жизни. Мама очень сильно переживала и плакала, когда их гробы закапывали в одной могиле, а я не плакал, все происходящее казалось мне чем-то нереальным и фантастическим, я еще верил в собственное бессмертие, в девятилетнем возрасте в это многие верят. В том же году мы переехали в их двухкомнатную квартиру, где мама живет и сейчас, славная добрая мама, угадывающая мои мысли и желания. Вместе с мамой в этой квартире я прожил до двадцати шести лет, пока не встретился с Александрой и не переехал к ней. И никогда мы не были богатыми, как и все наши родственники, друзья и знакомые, все мы жили от получки до получки на маленькие деньги, какие платило заботливое государство за довольно тяжелый труд; от голода мы, конечно, не умирали, но и не шиковали. А о богатых людях мы только слышали или видели их по телевизору.

Конечно же, очень даже неплохо иметь много денег – не работать и путешествовать по миру в поисках приключений и новых ощущений вместе с детьми и любимыми женщинами. И мамина идея о собственном доме во Франции или в Италии тоже хороша. И через двенадцать дней все это может оказаться реальным, если мама не ошиблась в расчетах, а мама никогда не ошибалась, даже когда рожала на свет меня, не обращая внимания на советы деда и бабушки, которые всегда считали меня уродливой ошибкой природы. Но уродами, в моральном смысле, конечно, были они – красивые внешне моральные уроды.

Дай бог нам удачи через двенадцать дней!

Мама дотронулась до моей руки и сказала:

– Дай бог нам удачи через двенадцать дней, сын. А сейчас, Игорек, тебе пора уходить, у меня начинается роман с моим учеником Ильей, – мама вдруг покраснела (никогда раньше такого не видел) и договорила: – Ему двадцать восемь, а тебя я представила как моего младшего брата. Илья уверен, что я старше тебя на пять лет, понял?

Я улыбнулся и ответил:

– Понял, мам, ты и Полина на удивление хорошо сохранились, вы случайно не ведьмы?

Мама лукаво улыбнулась мне в ответ:

– Ты почти угадал, сын, наш кофе – удивительный напиток, в состав которого входят редкие травы, и именно он дарует нам с Полинкой энергию молодости, а теперь уходи, твое время закончилось.

Мама сказала это таким властным тоном, что я мгновенно вскочил с табурета, прошел в прихожую, надел ботинки и услышал громкий мамин шепот:

– Знаешь, сын, Илья очень похож на Костика, мою первую и самую сильную любовь, а Полинка меня просто удивляет: ну что она нашла в сорокалетнем крокодиле Гене, прошу не обижайся, ведь при ее внешности могла бы выбрать себе двадцатилетнего красавца, любой бы согласился.

Я вышел на лестничную площадку и подумал, что мама как всегда права. Действительно, что Полина нашла во мне?

Двенадцать дней с Полиной пролетели, как один миг. Мы любили друг друга на пределе возможностей, словно нам обоим было по двадцать лет. Господи, мы были неразделимыми частями одного целого и улетали в удивительный мир, где останавливается время и исчезают мысли. Мы планировали прогулки по городу, походы в Эрмитаж, Павловск, Русский музей, театры, но никуда не ходили, кроме продуктового магазина, который располагался в соседнем доме, потому что любили друг друга и не могли насытиться. За двенадцать дней я успел кончить около сотни раз и не чувствовал себя опустошенным, Полина тоже выглядела свежей, довольной и помолодевшей, я не дал бы ей уже больше тридцати пяти. Господи, я никогда не чувствовал себя таким сильным и красивым, и все это благодаря Полине, которая и словами, и своим поведением доказывала великую истину о том, что нет на свете некрасивых людей, есть некрасивые мнения о них – и все. И, несомненно, Полина права, потому что она меня любит так же сильно, как я ее, а когда любишь человека, он кажется красивым, уродов любят только извращенцы, а о Полине этого не скажешь. Господи, спасибо тебе за то, что ты подарил мне две недели истинного счастья. С другими женщинами у меня не было таких ощущений, другие давали мне понять, что я ничтожество, до которого они снизошли; а я принимал это снисхождение за любовь, потому что не знал истины. Полина же увидела во мне равного себе, для этого нужно смотреть на человека внутренним духовным взором, чего не умели или не хотели мои Александры. Мама тоже относилась ко мне с излишней строгостью, но для мамы это простительно, потому что она – мама, а вот к Александрам я возвращаться пока не хочу. После двух недель с Полиной, рядом с которой я был богом-кузнецом Гермесом, я не могу снова упасть до уровня крокодила Гены или Демьяна Бедного. Я прекрасно понимаю, что Александры видели меня именно таким, но это уже их заботы, потому что впервые в жизни я принял самостоятельное решение, а оно сводится к тому, что я хочу остаться с Полиной навсегда. А Полине этого я еще не говорил.

…Я перевернулся на живот, поцеловал лежавшую рядом обнаженную Полину в грудь и сказал:

– Милая моя девочка, я вдруг отчетливо понял, что люблю тебя так сильно, как никого никогда не любил, и поэтому я очень-очень хочу продолжения наших отношений.

Полина перестала улыбаться, внимательно на меня смотрела с минуту и предложила:

– Давай-ка, Игорек, одеваться, скоро приедет твоя мама, и вы пойдете вниз, банк уже закрылся три часа назад.

Полина спорхнула с кровати и начала быстро одеваться, продолжая говорить: