Текст книги "Ограбление по-русски, или Удар « божественного молотка»"

ЧАСТЬ II. УЛЫБКА ФОРТУНЫ

 
«Вот и лето прошло, словно и не бывало…»
 

Вообще-то еще не совсем прошло, сегодня только двадцать пятое июля, но погода стоит осенняя: идет дождь, температура понизилась до пятнадцати градусов. Обычные для Питера холода вернулись, а я еще не успел как следует прогреться на солнышке летнем, потому что его как всегда было мало. И так повторяется каждый год. Может быть, все бросить и уехать куда-нибудь поближе к Черному морю, где круглый год тепло и где я еще ни разу не был? До сорока лет дожил и кроме Петербурга почти нигде не был. Конечно, Петербург один из самых красивых городов мира, но хорошей погоды и тепла здесь маловато, также как и богатых людей. Подавляющее большинство – это люди бедные, получающие скромные зарплаты за свой нелегкий труд.

Я стою в очереди на маршрутку, чтобы ехать на завод. В этом году я даже отпуск не брал. После того, как зимой мы лишились алмазов, я забрал свое заявление об отпуске. Зачем он нужен, если нет денег и никуда не съездишь?

Получается, что треть жизни я вкалываю за кусок хлеба, треть жизни сплю, и последняя треть распределяется между женой, любовницей, детьми и телевизором. И это все?

Как говорит моя мама, бедность не порок, а вредная привычка.

Дождь усилился. Черт возьми! Опять приеду на работу мокрым, утром послушал по радио прогноз погоды и оставил зонтик дома, потому что обещали сутки без осадков. Но через десять минут после этого сообщения, когда я уже вышел, начался дождь, и он, похоже, не собирается останавливаться.

Вчера получил по почте заказное письмо от мамы. Хотя она живет на соседней улице и могла бы зайти и спокойно поговорить, но она пишет письмо. На шести страницах очень занудно описывает, как она осушала болота Ленинградской области. А в конце письма просит зайти к ней в ближайшее время и в обычном для себя стиле заканчивает: «Эйнштейн опирался на Ньютона и поэтому создал свою теорию, а ты, головастик, можешь опереться на меня и воплотить теорию в практику». Не понимаю, что она имела в виду.

На заводе все по-старому, только в нашей бригаде прибавилось народу: часть болевших вышли на работу, потому что дома жены не давали им пить спирт. Седой коротышка Власов бродит по цеху и ругает тех, кто производит много металлической стружки и пыли и не сметает их тут же со станка. Неделю назад он вывесил на стене список тех, кого расстреляли бы в сталинские времена за несоблюдение чистоты и порядка на рабочем месте. Я в этом списке числюсь вторым после Славы Ершова, так что меня расстреляли бы в числе первых. Прикольщик Ильич приписал в конце списка начальника цеха Каца, директора завода Удавченко и самого Власова – автора списка (а себя вычеркнул).

Весь день я простоял у станка, как робот, а перед самым окончанием смены сел на стул, вытащил из тумбочки книгу Чарльза Буковски (он один из моих любимых авторов), расслабил уставшие ноги, и тут же из-за станка вынырнула кладовщица Белова, некрасивая блондинка неопределенного возраста (иногда ей можно дать всего тридцать, а иногда все шестьдесят). В нашем цехе, кроме меня, ее все трахали – кто по собственному согласию, а кто и по принуждению, потому что иначе кладовщица могла выдать несколько раз подряд хреновый резец, а это, как понимает любой токарь, удар по зарплате. А меня Белова обычно обходит стороной, потому что я – самый некрасивый мужчина нашего цеха (с ее точки зрения, конечно, моим женщинам я все же нравлюсь). А сегодня Белова, судя по всему, решила заполнить и этот пробел. Неприятно обнажая в улыбке свои кривые зубы, она подошла ко мне, похлопала по плечу и сказала:

– Игорек, пойдем со мной, в кладовой надо переставить пару ящиков.

Эти же слова она говорила всем нашим мужчинам, а потом трахала их на ящиках в своей кладовке. Я положил книгу на тумбочку, встал и пошел вслед за Беловой, разглядывая ее фигуру, затянутую в белый халат. А что, задница у нее очень даже ничего, симпатичная задница, и если женщина встанет на колени, наклонится вперед, а я пристроюсь сзади, то будет очень даже возбудительно. Я шел за ней и постепенно возбуждался.

Своим Александрам я никогда еще не изменял, и, скорее всего, зря.

Итак, я шел сзади за кладовщицей, смотрел на ее виляющую из стороны в сторону задницу и предчувствовал, со сладким томлением ниже пояса, что это сейчас произойдет (и я не буду сопротивляться). Мы зашли в кладовую, Белова подвела меня к штабелю, в котором стояло не менее пятидесяти ящиков, и сказала:

– Вот эти пятьдесят шесть ящиков устаревшей продукции сегодня надо перевести на первый этаж, через час придет машина. Это распоряжение начальника цеха Каца, бери себе в помощь Славика Ершова и шустрите, ну, а от меня вам литр спирта.

Улыбающаяся Белова поставила на стол пузатую бутылку с прозрачной жидкостью и посоветовала:

– Только вначале сделайте работу, а потом пейте, впрочем, за вами проследит Иосиф Ромуальдович, он же всегда уходит из цеха последним.

После такого пролета с Беловой-любовницей мое настроение упало почти до нуля, уставшие после смены ноги яростно запротестовали, я схватил улыбающуюся кладовщицу за рукав халата и спросил:

– Ольга, а почему ты из всего нашего цеха не спала только со мной?

Некрасивая женщина перестала улыбаться, внимательно поглядела в мои глаза и ответила:

– Но для этого мне пришлось бы выпить алкоголя, а я не пью.

Белова вышла из кладовой, а я подумал, что изменять своим Александрам не буду. Возможно, это произойдет когда-нибудь в другой раз с более красивой женщиной…

Двери открылись, и в кладовую вошли начальник цеха Кац и токарь Славик Ершов, тридцатилетний крепыш. Кац подошел к столу, взял бутылку со спиртом, открыл, понюхал и сказал:

– Балует вас Ольга.

Потом он глотнул, сощурил глаза, почмокал полными губами и выдал заключение:

– Девяносто два градуса, чуть меньше нормы. А вы, ребятки, начинайте работать, машина внизу уже стоит.

Мы укладывали на тележку по десять ящиков, отвозили тележку к лифту, спускались на первый этаж и там погружали их на машину. Потом мы поднимались наверх, и процедура повторялась. Ящики были тяжеленными, килограммов под семьдесят, и громоздкими. Через пять минут работы наши спины уже взмокли от пота. А Иосиф Ромуальдович Кац сидел в это время на стуле, забросив ноги в красивых блестящих ботинках на стол, делал маленькие глотки из бутылки и при нашем появлении рассказывал:

– Друзья мои, самый лучший спирт я пил в госпитале, когда работал там хирургом, ведь я закончил Первый медицинский, так вот, хирург из меня получился отличный, но многие хирурги много пьют, и после этого у них, естественно, дрожат руки, а чтобы руки не дрожали, необходимо пить спирт. Я, к примеру, перед каждой операцией выпивал двести граммов, и потом блестяще работал, сам Амосов мне завидовал и приезжал посмотреть на мои операции. Так вот, в тот раз я превысил норму спирта в полтора раза…

Что случилось дальше, мы со Славиком уже не слышали, потому что выехали из кладовой. А когда через пятнадцать минут вернулись обратно с пустой тележкой, начальник цеха, успевший отпить из бутылки примерно треть, снова обратился к нам:

– Ответьте мне, мои юные друзья, каким образом за полчаса освободить переполненный народом южный пляж в разгар летнего сезона?

Мы пожали плечами, а улыбающийся Иосиф Ромуальдович глотнул из бутылки и сообщил:

– Да это же элементарно, Ватсон: нужно три килограмма дрожжей забросить в туалет, в центр дерьма. Мы с моим другом поступили так по совету его деда, и через полчаса из окон и дверей туалета поперло дерьмо в неимоверном количестве, как в сказке манная каша из горшочка, и через полчаса на этом пляже уже никто не загорал, можно было ложиться на любое место.

Славик спросил:

– И вы с другом сразу же заняли по три места?

Кац мотнул головой:

– Да нет, позагорать в тот день нам не удалось: крымские менты загнали нас в подвал строящегося дома, и пятнадцать суток мы бетонировали там полы. А когда нас выпустили, отпуск уже кончился, и пришлось ехать домой в бледном виде. Жена мне не поверила, что я был на юге, решила, что зависал у любовницы под Ленинградом…

Мы выехали с груженой телегой из кладовой, и Славик заметил:

– Игорек, с такими скоростями начальничек может все выпить в одиночку.

Я пил немного, поэтому это известие меня не огорчило. Славику же требовалось гораздо больше, поэтому он стал работать быстрее. Предпоследнюю тележку мы разгрузили за пять минут, влетели в кладовую и яростно принялись грузить последние ящики. Иосиф Ромуальдович допил уже до половины бутылки. Покуривая папиросу, он сидел расслабленно на стуле, закинув ноги на стол, и рассказывал очередную байку:

– …И вот, друзья мои, на Маринку я залез утром первого июня, а слез вечером второго августа, потому что мой «Суворов» никогда не падал в таких ситуациях – раз попал на хорошую бабенку, значит, не остановится до последней капельки спермы, а во мне тогда спермы было на два Балтийских моря. Ну, конечно, после этого Маринка согласилась стать моей женой, хотя я уже был женат на Раисе. И два года мы жили втроем душа в душу, пока я не влюбился в рыжую Галю, которая оказалась очень ревнивой и разрушила наше райское гнездышко. Она написала заявление в суд, и меня осудили за двоеженство и посадили на два года, а когда я вышел, все три мои любимые уже были замужем за разными мужиками. И с тех пор я женщинам не доверяю, с тех пор я люблю только мужчин.

В этот момент мы догрузили на телегу последнюю партию ящиков и выкатились из кладовой. Славик усмехнулся:

– У начальничка, кажется, потекла крыша, у него всегда она течет после пол-литра. Ты общался с ним в такие моменты?

– Нет, – признался я, – пьющего Каца я вижу впервые. А что он начнет вытворять?

Славик ухмыльнулся, забросил на машину последний ящик и сказал:

– Пойдем, старик, сейчас все увидишь сам.

Мы оставили телегу на первом этаже, поднялись на второй, вошли в кладовую и… увидели полностью обнаженного начальника цеха. Он стоял на столе, демонстрируя нам свое тощее, поросшее рыжими волосами тело. Левой рукой он взбадривал своего маленького «Суворова», а правой, словно дирижер, размахивал перед нашими лицами недопитой бутылкой. Славик испуганно подбежал к нему, грубо вырвал из рук драгоценную емкость и сказал:

– Слава богу, успели, обычно он разбивает недопитую бутылку об пол и начинает говорить о вреде пьянства.

Славик нашел где-то два пустых стакана, графин с водой, налил стаканы до половины, разбавил водой, один протянул мне, мотнул головой в сторону шефа и хихикнул:

– А членик-то у начальничка совсем не богатырский, не зря он его «Суворовым» зовет, давай глотнем за удачный день.

Мы выпили до дна за удачный день, закусили солеными огурцами, а голый Кац, продолжавший мастурбировать на столе, провозгласил:

– Мужчина – это звучит не только красиво, но и гордо, так вот, мужчины, среди вас я самый старый, значит, я Сократ, а Игорь – это Платон, ну а Ершов будет Фидием. Согласны?

– Согласны, – ответил за нас двоих Славик Ершов, налил в два стакана спирта, мы выпили, закусили огурцами, а Кац, находящийся от нас в трех метрах, продолжил:

– Будем считать, что пир у нас уже прошел, потому что я уже не пью, а вы уже почти что все допили, значит, пир у нас закончен. А что делают мудрецы после пира?

– Что? – спросил Славик.

Я и после ста граммов обычно уже хмелею, потому что не умею пить, а сегодня мы выпили со Славиком уже по четыреста, и поэтому я ощущал себя собакой, которая не откажет своим друзьям ни в одной просьбе. Виляя невидимым хвостом, я спросил вслед за Славиком:

– Что?

Голый Кац воскликнул:

– Друзья мои, уже тридцать лет никто не делал мне минет, в моем возрасте я могу умереть в любой из ближайших дней, так неужели же никто из вас не сжалится над стариком и не доставит мне это маленькое безобидное удовольствие? Друзья, протяните руку помощи моему неудовлетворенному малышу.

Слезы умиления брызнули из моих глаз. Ощутив себя Платоном, я подошел к столу, на котором стоял несчастный Сократ, и готов был уже припасть к его бедному «Суворову». Но в этот момент совершенно трезвый Славик яростно оттолкнул меня от Каца и резко ударил того кулаком в незащищенный живот, после чего схватил вяло протестующего начальника на руки и унес его в соседнее помещение, где стоял кожаный диван. Через несколько мгновений бледный Ершов выскочил оттуда со словами:

– Утром старый хрен проснется и ничего не вспомнит, зато я этого не забуду.

Он побледнел еще больше и произнес дрожащим голосом:

– Ведь я тебя люблю, Игорек!.. Я! При чем здесь этот хренов Кац?! У него и так любовников хватает… меняет их каждую неделю, сукин кот…

Лицо Славика задергалось, словно он собирался заплакать, он развернулся и выскочил вон. А я, немного протрезвевший, вдруг подумал, что моим Александрам я сегодня второй раз едва не изменил. Если я им расскажу об этом эпизоде, то они, скорее всего, описаются от смеха.

На улице продолжал идти дождь, я понял это через минуту после выхода из здания, потому что моя легкая летняя куртка сразу же промокла насквозь. Дождь был довольно холодным, что не удивительно для Петербурга. Но я шагал прямо по лужам и улыбался, потому что в моих мозгах сидело четыреста граммов разбавленного спирта. Вообще-то я не часто пью алкоголь, какие-то двести граммов превращают меня в животное – то в обезьянку, то в ослика, то в собачку, и эти животные не всегда себя прилично ведут. А мужу двух женщин и отцу пятерых детей это не к лицу. И поэтому я не пью без особой причины. А сегодня никаких причин не было абсолютно, но черт попутал, и я выпил и чуть было не приласкал этого отвратительного старика Каца. Ну и ну! Я стал на время «голубым» под действием алкоголя. А этот странный Ершов признался мне в любви, впрочем, почему же странный, он очень даже симпатичный молодой мужчина… такого опыта у меня еще не было. А Ершов меня заревновал к этому старому педику Кацу. Я даже и не предполагал, что он педик. А с виду нормальный мужик, все время рассказывает о своих женах и детях…

Я дошлепал до остановки автобуса и встал в конце очереди. Прохладный дождь уже успел немного меня отрезвить, и случай с Кацем и Ершовым казался теперь немного нереальным. Подошел автобус, я пробрался в хвост салона, потому что мне выходить на конечной, сел рядом с какой-то брюнеткой неопределенного возраста и услышал голос водителя:

– Господа, все пассажиры, кроме билета за проезд, обязаны купить по одному фильтру для воды «Аква», у нас он стоит в два раза дешевле, чем в магазинах. Кто не будет покупать фильтр, пусть выматывается из моего автобуса и ждет следующего, но там без покупки воздухоочистителя вас тоже никто не повезет. Господа, эта акция направлена на улучшение вашего здоровья и одобрена администрацией города.

Пассажиры возмущенно загалдели, трое покинули автобус, но остальные остались сидеть, потому что за окнами шел прохладный, почти осенний дождь. По салону прошел кондуктор, продав каждому пассажиру по билету и по коробочке с фильтром. Я был доволен, что в карманах набралось достаточно денег.

Брюнетка неопределенного возраста, сидевшая рядом со мной, сказала:

– И правильно делают, а то ведь из наших кранов течет сплошное дерьмо, чай не обязательно заваривать, ой, а вас случайно не Игорем зовут?

– Да, Игорем, – подтвердил я.

Брюнетка заулыбалась.

– А фамилия Арбатов?

– Да, – кивнул я. – А вы откуда знаете?

Брюнетка показала свои красивые зубы и проворковала:

– Игорек, так мы же с тобой учились в одной школе, ты был старше меня на один класс.

Я улыбнулся и заметил:

– Скорее всего, я и остался старше на один класс, но вас все равно не помню.

Брюнетка сморщила свое симпатичное лицо, показала опять белые зубы и стала напоминать:

– Игорек, я же Ирка Бубнякова из девятого «Б». Ты учился в десятом «А», и я попадалась на твои глаза каждый день, потому что была в тебя влюблена. Ну, вспомни смугленького чернявого сухарика, который строил тебе глазки на каждой перемене.

Я внимательно взглянул на довольно полненькую женщину с привлекательными полненькими ножками, торчащими из-под короткой юбки, на довольно крупные груди, обтянутые светлой кофточкой и произнес:

– Кареглазого сухарика не помню, потому что это трудно совместить с тем, что я вижу, а вижу я очень приятные округлости. У моей старшей Александры почти такие же. Хотя нет, она немного похудее…

Соседка расплылась в улыбке.

– Старшая Александра – это твоя дочь, да?

– Нет, это моя жена.

– А кто же тогда младшая Александра?

– Моя любовница.

Бубнякова похлопала меня по колену и сказала:

– Надо же, а в школе все думали, что ты останешься холостым, потому что с твоей внешностью крокодила Гены трудно жениться, поэтому я за тобой и бегала, я очень хотела тебя пожалеть, но ты этого не замечал. А у меня муж Борис и больше никого: ни детей, ни любовников, а у тебя дети есть?

– Да, у одной Александры два мальчика, а у второй три девочки.

Бубнякова снова разулыбалась:

– О, какой ты богатый мужчина.

Автобус наконец завелся, и мы поехали. Ирка положила свою красивую ручку мне на колено и проворковала:

– Игорек, ты извини, что от меня пахнет спиртным, у нас на работе был день рождения начальника, и отказаться было невозможно, впрочем, я и не хотела отказываться, потому что с Борисом у нас плохие отношения, а алкоголь на несколько мгновений заставляет поверить, что в мире есть гармония. Помнишь, как у Довлатова в его «Заповеднике»: главный герой признается, что только после полного стакана водки ощущаешь гармонию мира?

Я успокоил Ирину:

– Я тоже сегодня выпил на работе спирта и поэтому твоего запаха не чувствую.

Ирина сморщила свой греческий носик:

– Спирт я не пью, а вот армянский коньяк у меня есть, давай скорее выпьем за нашу встречу, тем более что этого никто не заметит, потому что судьба удачно нас с тобой посадила на задние сиденья.

Если честно, то пить алкоголь я больше не хотел, но женщина этим даже не поинтересовалась, она достала из сумки наполовину опорожненную бутылку коньяка, два пластиковых стаканчика, всучила их мне и наполнила почти на две трети, потом закрыла бутылку, поставила ее на пол и, пристально взглянув мне в глаза своими карими глазищами, сказала:

– Игорек, один раз живем, поэтому все надо успеть, пьем до дна за нашу счастливую встречу.

Мы чокнулись и выпили до дна. Через минуту коньяк ударил по моим орошенным спиртом мозгам, и я ощутил гармонию мира. Я взглянул на Ирину и признался:

– Знаешь, я впервые встречаю такую красивую женщину…

Довольная Ирина ответила:

– А вот мой Борька совсем другого мнения. Слушай, Игорек, а еще одной любовницы тебе не надо?

Хотел бы я посмотреть на пьяненького мужчину, который бы отказался от такого заманчивого предложения.

Как говорит моя мама, мужчина – это половая тряпка, а женщина – швабра, на которую эта тряпка наматывается…

Я кивнул головой и вдруг ляпнул:

– А я сегодня чуть было не сделал минет начальнику цеха Кацу…

Тут же я пожалел о сказанном, думая, что это признание оттолкнет женщину, но ошибся. Она грустно вздохнула:

– А вот я еще ни разу в жизни этого не делала, представляешь, Игорек, мой Борис считает это извращением. Игоречек, солнышко! – воскликнула она. – Мне тридцать девять лет, а я ни разу этого не делала, сама судьба послала мне тебя, нас все равно никто не видит!

С этими словами женщина расстегнула мою ширинку на брюках, вытащила на воздух моего «бурового мастера», как назвал его однажды один «голубой». Тот почти сразу же и подскочил, а Ирина стала так жадно его ублажать, что я испугался за сохранность моего, как его называет младшая Александра, «боровичка» (старшая называет его «кашалотом пузатым», но мне больше нравится «боровичок»).

У площади Мужества я кончил первый раз, а у станции метро Гражданский проспект – второй. У Ирины оказался такой вместительный рот, что мой «пузатый кашалот» ощущал себя в нем маленьким снетком. Женщина была на «седьмом небе», я – на восьмом, потому что в ротик моей любовницы Шурочки он не влезал и на треть.

У Гражданского проспекта мы вышли из автобуса, и я пошел проводить Ирину до ее дома. От выпитого алкоголя меня сильно шатало, поэтому женщина не выпускала мою руку. Хотя, возможно, это ее шатало, и она держалась за меня. Но скорее всего, мы шатались оба и, ухватившись друг за друга, были уже не двумя двуногими, а одним четвероногим. Мы шли в сторону Иркиного дома, радовались жизни, и никто к нам не приставал, даже менты, один из которых отдал нам честь и сказал:

– Муж и жена – одна сатана.

И он как в воду глядел: минут через пять, когда у какого-то гаража мы допили коньяк и начали активно трахаться в позе «раком», из гаража вышел огромный мужчина, который оказался Иркиным мужем Борисом. Увидев нас, он завизжал, словно я наступил ему на яйца, и писклявым бабским голоском прокричал:

– Страшила опять нашла очередного Квазимодо!

После этого мужчина ударил Ирину под глаз, а меня в ухо.

Я потерял сознание и очнулся уже утром, спящим на коврике перед дверью собственной квартиры.

В таком состоянии ни одна из моих Александр в квартиру меня не впускает и правильно делает. И хотя я выпиваю не чаще, чем несколько раз в год, но даже один раз в год дети не должны видеть своего отца в животном состоянии. А вчера я был хорош: три раза изменил моим Александрам с Иркой Бубняковой и дважды едва не изменил – с Беловой и с начальником цеха Кацем. Тьфу! Каким же я был ублюдком, если готов был взять в рот замусленный леденец начальника цеха, да еще и на глазах Славика Ершова. Я, добропорядочный отец пятерых детей от двух любимых женщин, спокойный и не самый глупый мужчина с высшим образованием, вдруг воспылал любовью к старому еврею. Тьфу! Если Александры об этом узнают, они обе со мной разойдутся, так что это должно остаться тайной. А потом еще Славик Ершов начал намекать о своей любви ко мне. Черт, этого мне только не хватало!

Я сел на коврике, прижался спиной к двери, потрогал заполненную пульсирующей болью голову, дотронулся до огромного болезненного уха и вспомнил продолжение вчерашнего дня. И откуда на мою бедную голову свалилась эта бывшая одноклассница? Нет, не одноклассница, а как? Одношкольница?… Совсем башка не варит… В общем – Ирка Бубнякова. Ну да, мы случайно сели рядом на задние места в автобусе. Сели и коньячка еще выпили, мудаки, ведь и так уже хватало обоим, выпили, и Ирина показалась мне самой красивой женщиной на свете, хотя на самом деле она считалась самой страшной девочкой школы. Меня, кстати, считали самым страшным мальчиком, и называли Квазимодо, но мне это даже нравилось, потому что Квазимодо был красив внутренне, а в жизни это главное, наверное. Когда живешь рядом с человеком больше двух месяцев, внешность теряет значение.

О, господи, как же мне хреново: и в голове, и в животе. Голову словно стянул железный обруч, а в желудке как будто бьет крыльями и скребет когтями безумная птица. Хорошо еще, что сегодня суббота и не надо идти на работу, впрочем, в будний день я бы вызвал врача, потому что в таком состоянии мне до работы было бы просто не дойти. Я взглянул на часы и, увидев, что еще только семь утра, понял, что звонить в свою квартиру рановато: Александра и мальчики проспят до девяти, младшая Александра и девочки дотянут до одиннадцати – значит, оставалась только мама (тем более что она просила меня зайти). А мама всегда встает в шесть утра, бежит свои три километра, потом принимает контрастный душ и варит кофе. Сейчас семь, значит, мама должна варить кофе. При мысли о кофе меня затошнило. Я встал с коврика, взглянул на свои мятые и грязные брюки, на рваную и еще более грязную куртку, в кармане которой болталась коробка с фильтром «Аква», зажмурил глаза, потому что в голове в это время как будто что-то взорвалось, и начал спускаться вниз.

Дождь на улице уже прекратился, я пошел в направлении маминого дома, обходя многочисленные лужи. Вчера я смело шлепал прямо по ним, хорошо, что этого не видели мои дети. А пить даже в маленьких количествах мне пора завязывать – в сорок лет пора и за ум браться.

Вспомнив слова Бориса о Страшиле и Квазимодо, я заулыбался. Иркин муж прав: из нас действительно получилась достойная пара. А минет Ирка делает классно, Борис просто дурак, что не позволяет ей это вытворять. Наверное, стоит с ней еще раз встретиться и потрахаться в трезвом виде, потому что своих вчерашних пьяных ощущений я, к сожалению, не помню. Правда, ее муж больно дерется, но в трезвом виде мы же не будем заниматься сексом рядом с его гаражом.

Я добрел наконец до маминого дома, с трудом поднялся на пятый этаж и позвонил в дверь. Мама открыла почти сразу. Увидев меня в таком жалком виде и уловив запах алкоголя, она впустила меня в квартиру, захлопнула дверь и строго заговорила:

– Здравствуй, Игорек, ты опять наступил на те же грабли, одиннадцать месяцев назад тебя еле откачали доктора, вначале вымойся в душе, а то от тебя пахнет дерьмом.

Я поцеловал маму в щеку и прошел в душ. После ночи, проведенной на коврике перед дверью, это было очень приятно. Струйки теплой воды смывали с меня вчерашнюю грязь, а я думал, что с работы мне придется, скорее всего, увольняться, потому что встречаться с Кацем и Славиком не хотелось совсем. Каждый раз, когда это будет происходить, мне будет стыдно до самого кончика хвоста. Лучше уволюсь и устроюсь на другой завод, токарей сейчас везде берут.

Я вспомнил о сексе у гаража и захихикал, потому что мы с Ириной вчера так сильно увлеклись друг другом, что не обращали внимания даже на дождь, не говоря уже о прохожих, а с ее мужем Борисом я даже успел поздороваться, как хорошо воспитанный человек.

Я вылез из ванной, вытерся, надел чистое белье, которое мне принесла мама, и прошел на кухню. На столе стояла чашка кофе. Взглянув на меня, мама сказала:

– Сынок, выпей кофе, может, немного полегчает.

От ее предложения меня затошнило, я сел на табурет, отодвинул чашку с кофе и заныл:

– Мам, меня сейчас вырвет от любого напитка, я и выпил-то вчера совсем немного, а мне так плохо, словно я выпил целое ведро, может быть, снова вызвать врача?

Мама оценила мое состояние и не согласилась:

– Сегодня ты не настолько плох, чтобы вызывать врачей, тем более, на врачей потребуются деньги, не менее тысячи, у меня их нет, а у тебя, судя по твоему виду, тоже. Значит, будем выходить из положения собственными силами, головастик.

Признаться, у меня непропорционально большая голова, и мама всегда об этом напоминает, когда я плохо себя веду. Я на это не обижаюсь, потому что она не бывает не правой. Странно все-таки: у красивой мамы и красивого, судя по фотографиям, папы родился совершенно некрасивый сын. А может, они взяли меня из детского дома?

– Ты как всегда права, мам, денег у меня нет, – признался я.

Мама пожала плечами:

– И никогда не будет, если тебе не помочь хорошим советом. Тогда со своим алмазным дипломатом ты действовал без моих советов, и что из этого получилось?

Мама вышла из кухни, через минуту вернулась, поставила на стол почти полную бутылку коньяка, при виде которой меня затошнило еще сильнее, и сказала:

– Поправляйся, головастик, а потом у нас с тобой будет серьезный разговор. Ты получил мое письмо?

Мама достала из шкафчика маленькую хрустальную рюмку, налила туда граммов тридцать, поставила ее передо мной и приказала:

– Не распускай слюни, головастик, выпей одним глотком и запей кофе. Исполняй!

На протяжении нашей совместной жизни мама часто мне приказывала, и я ни разу не мог ослушаться. То же самое произошло и сейчас. Совершенно не желая пить алкоголь, я взял рюмку, одним глотком осушил ее и принялся запивать кофе. Я был уверен, что меня сейчас вырвет, но этого не произошло, ком в горле немного размяк, а сумасшедшая птица, бившаяся в желудке, слегка угомонилась. Болевой обруч, сжимавший голову, тоже немного ослаб.

Впервые в жизни я похмелялся. Мама насмешливо на меня посмотрела, налила еще почти полную рюмку и жестко сказала:

– Пей, алкаш, все алкоголики помогают себе утром именно так, и твой отец поступал точно так же, и умер, когда тебе не было еще и двух лет.

Я удивился:

– Мам, а я даже и не знал, что мой отец сильно пил. Неужели он был алкоголиком?

Мама села на пустой табурет, поправила красивую прическу и уточнила:

– Последние два года своей жизни, сразу после того как я забеременела тобой, он пил каждый день. Пей, головастик, твой организм должен успокоиться, а то ты трясешься, как испорченный холодильник. А потом у нас будет серьезный разговор.

Я пожал плечами, послушно взял рюмку, выпил до дна, опять запил кофе, и через минуту мотор, работавший внутри меня, выключился, голова перестала взрываться, а желудок вдруг захотел поесть. О, со мной произошло чудо! Раньше я никогда не похмелялся и мучился сутками, прежде чем войти в нормальное состояние, а сейчас не прошло и трех минут, а я стал почти здоровым человеком.

Я несмело улыбнулся и сказал:

– Мам, а ты была права, мне действительно стало лучше, каких-то пятьдесят граммов коньяка сделали меня почти человеком.

Мама налила себе кофе с молоком в большую чашку, достала из холодильника сыр, ветчину, поставила их на стол, отпила из своей чашки и сказала:

– Вот именно, что «почти». Из жалкого трясущегося состояния больного ты перешел в стадию иллюзорного ощущения нормы. Поешь скорее, а то сейчас опять опьянеешь.

Мама поставила передо мной тарелку с борщом, и я начал осторожно есть. Господи, и как же тяжело приходится алкоголикам, если они каждый день испытывают то же самое, что я сегодня. А мой отец Константин, которого я не помню, пил последние два года своей жизни каждый день… Что же его заставляло? Я оторвался от супа, вкуса которого почти не ощущал, и спросил:

– Мам, а почему все-таки мой отец пил каждый день, ведь ты была беременна мной и, по идее, он должен был радоваться.

Мама оторвалась от своего кофе с молоком и ответила:

– Головастик, твой отец был дураком, потому что считал, что я залетела не от него, а от его друга Спирина, но Спирин был уродом, типа тебя, а твой отец красавцем, которого я обожала. Ах, Константин был моей первой любовью, и я отдавалась тогда только ему.

Меня заинтересовало мое сходство со Спириным, и я спросил:

– Мам, а почему же тогда я получился похожим на Спирина, на всех фотографиях моим отцом кажется он, а не мой отец Константин?

Мама отпила кофе и недовольно покачала головой:

– Головастик, ты задаешь вопросы, на которые мне трудно ответить. На самом деле это простое совпадение, в моем роду тоже были некрасивые мужчины, вон прадедушку Власа боялись все дети и молодые женщины, когда он выходил на улицу. Скорее всего, ты пошел в него, а Спирин здесь ни при чем, с такими уродами я не лягу в постель и под дулом автомата. А тебе, головастик, просто повезло, что две симпатичных женщины согласились с тобой жить, да еще и обе нарожали симпатичных детей. Володечка и Петенька у Александры, конечно, не ангелы, но и на чертей тоже не похожи, а вот все три девочки: Леночка, Галочка и Липочка у Шуры – просто чудо. Я вчера вечером заходила к ним в гости, заносила клубничное варенье, которое обещала, и мы читали «Дети капитана Гранта». Дети у тебя славные, но живут очень уж бедно, ты, жеребец, когда их делал, неужели не думал, что их придется кормить и одевать?