Текст книги "Ограбление по-русски, или Удар « божественного молотка»"

– А с тобой, Арбатов-Спирин, хочет поговорить сам господин депутат Палкин. Сегодня он здесь по случаю окончания строительства. Сейчас ты пойдешь к нему, и он задаст тебе свои вопросы, начальник охраны тебя проводит.

Начальник охраны Небаба крепко взял меня за руку и потащил за собой, словно я был маленьким мальчиком, впрочем, рядом с ним я и был маленьким мальчиком. Мы спустились в подвал нового дома, подошли к массивной металлической двери, которую охраняли три вооруженных пистолетами детины. Они тщательно меня обыскали, после чего Небаба провел меня в просторный зал с высоким потолком. В дальнем конце зала виднелся небольшой двадцатиметровый бассейн, в прозрачной воде которого плавал рыжеголовый мужчина. Увидев нас, он вылез из бассейна (это был жирный мужик примерно пятидесятилетнего возраста), подождал, пока мы подойдем поближе и, глядя мне в глаза своими колючими маленькими глазками, сказал:

– Ну, здравствуй, генерал Спирин, здравствуй…

При слове «генерал» Небаба посмотрел на меня с удивлением и как будто даже с испугом. А депутат продолжал:

– Так ты, Дмитрий Игнатьевич, оказывается, уже два месяца у меня на стройке пашешь, а я об этом и не знал, а жаль, я бы уже два месяца назад устроил торжественную встречу для дорогого гостя, ведь я твой должник, твою услугу мне не забыть до смерти, но я порядочный человек, а порядочные люди на добро отвечают добром, ха-ха-ха!

Депутат Палкин неприятно засмеялся и вдруг резко саданул меня кулаком в живот. От неожиданности и боли я согнулся пополам и упал на пол. Последнее, что я увидел – была босая нога депутата, занесенная для удара… и в следующий миг мое сознание выключилось.

…Очнулся я уже в другом помещении, совершенно голым, стоящим перед огромной кроватью на коленях, причем мои грудь, голова и руки лежали на кровати, а мою задницу кто-то смазывал маслом или вазелином. И это было так приятно, что мой «молоток» гудел от возбуждения. Затем я услышал противный голос депутата:

– А сейчас, генерал, твоя задница познакомится с моим крепышом. Говорят, ты очень это любишь.

Затем минуту-другую длилось молчание, и наконец раздался удивленный возглас:

– Ну ни хрена себе, какая здоровенная пальма выросла у тебя между ног! Таких гигантов я еще не встречал, встань-ка, дружище, я должен его осмотреть.

Я с трудом поднялся с пола, развернулся к депутату, а он с улыбкой умиления опустился на колени, чтобы лучше рассмотреть диковину. И чем дольше он ее рассматривал, тем сильнее гудел мой пробужденный «молоток». Наконец напряжение внутри меня достигло такой силы, что я не выдержал и шибанул этим «божественным молотком» по рыжей башке депутата. Тот повалился на пол, а я бурно кончил прямо на его мерзкую рожу с закрытыми глазами. Кроме нас, в комнате никого больше не было. Моя голова кружилась, я сел на край кровати, взял со стоящего рядом столика бутылку коньяка и начал пить прямо из горлышка. Твою мать! Меня, судя по всему, перепутали с моим отцом, который сыграл в свое время с депутатом Палкиным какую-то злую шутку, и депутат за «добро» решил ответить «добром». И меня сегодня впервые чуть было не трахнули… Хотя почему это впервые? Все мои женщины, кроме Полины, трахали меня в прямом и переносном смысле. Особенно эта розовая Рита из Большого дома…

А депутат что-то уж долго не шевелится…

Я подошел к лежащему, присел, взял его левую руку и стал нащупывать пульс, но ничего не нащупал. Тогда я приложил ухо к его жирной волосатой груди и не услышал ни звука. Господи помилуй, только этого мне не хватало! Я же всего лишь ударил этого урода по голове стоящим членом и все, а от такого удара невозможно умереть… но депутат был мертв – его сердце не билось и он не дышал. Возможно, его перегруженное депутатскими заботами сердце просто устало и остановилось. А может быть, он умер от перевозбуждения, а мой удар лишь послужил для этого толчком… Твою мать! Ведь я нахожусь в доме депутата, который охраняют вооруженные до зубов охранники, и живым отсюда меня не выпустят, если узнают о смерти хозяина. Значит, необходимо сделать так, чтобы они узнали об этом как можно позднее.

С огромным трудом я затащил жирное, поросшее рыжими волосами тело депутата на кровать, уложил головой на подушку, прикрыл до подбородка одеялом. Потом я снова отпил из бутылки граммов двести коньяка, надел на себя мой рабочий костюм, который валялся на полу, и выглянул из-за двери.

В маленькой соседней комнате на стуле сидел гигант Небаба в кожаной куртке и смотрел телевизор. Я на цыпочках решил тихонько проскользнуть за его спиной, но ничего не вышло – начальник охраны боковым зрением уловил мое движение, резко вскочил и вытянулся по стойке смирно:

– Товарищ генерал, вы меня не узнаете?

– Нет, – честно ответил я, принимая подобающую генералу позу, – до приезда сюда я с вами не встречался.

Небаба расстроился:

– Ну как же так, два года назад мой брат Анатолий, который служит у вас адъютантом, представил меня вам. Я же бывший подполковник УГРо, Небаба, помните?

Я решил, что будет лучше, если я его вспомню:

– Ах, подполковник Небаба, конечно, помню!

Начальник охраны радостно заулыбался:

– Ну и хорошо, что вспомнили, ведь вы обещали брату подумать о моем назначении в ваш отряд специального назначения. Ну и как, подумали?

Сообразив, что судьба опять протягивает мне счастливый билет, я улыбнулся и ответил:

– Все прекрасно, полковник, с сегодняшнего дня можешь считать себя моим человеком в окружении Палкина, мне нужна исчерпывающая информация о его прошлом, настоящем и будущем в письменном виде через три дня.

Небаба щелкнул каблуками:

– Есть! – и спросил: – А автобус взрывать или нет?

– Какой автобус? – удивился я.

Начальник охраны пояснил:

– Строители сегодня закончили строить дом депутата Палкина, получили расчет, и депутат приказал взорвать автобус, на котором их повезут через полчаса домой. Если все остается в силе, то я думаю взорвать коробочку прямо на мосту через речку Сестра, будет красивый фейерверк – и никаких концов для ментов, ха-ха-ха! – Небаба засмеялся и воскликнул: – Каламбур! Было двадцать концов, а потом – пых! – и ни одного!

Я грозно взглянул на гиганта и приказал:

– Слушай мою команду, полковник Небаба! Взрыв отменяется, всех строителей довезти до города в целости и сохранности, и пусть они бегут и жалуются в милицию на Палкина. Это в наших интересах, ясно?

Небаба опять щелкнул каблуками и отчеканил:

– Так точно, мой генерал!

Затем мой новый работник Небаба проводил меня до большого черного «мерседеса» последней модели с тонированными стеклами, открыл передо мной заднюю дверцу, отдал мне честь и сказал водителю:

– Василий, отвезешь генерала до Большого дома – и сразу обратно, у шефа сегодня встреча с избирателями, все ясно?

Водитель кивнул, сел на свое место, завел машину, и мы подъехали к воротам, которые тут же открылись. И только после того, как мы выехали с территории Палкина, я сообразил, что золотая осень уже миновала: большинство деревьев стояло без листьев. Лучшая часть осени почти прошла, а я этого даже и не заметил, пока бегал с кирпичами вначале с первого этажа на второй, потом – на третий, на четвертый, на пятый, помогая делать большой хороший дом с толстыми стенами для депутата Палкина, забывая по вечерам от усталости даже о Полине.

Ах, Полина, радость моя, сейчас я приеду к маме и тут же позвоню тебе, чтобы договориться о встрече хотя бы на завтра. Я поехал бы к тебе прямо сейчас, но не хочу нарываться на твоего мужа, о котором ничего не знаю, да это и к лучшему – не знать его, потому что мне будет очень неприятен человек, трахающий мою любимую женщину.

Машина проехала мимо указателя с надписью «Лисий нос», и я сообразил, где находится дача Палкина, он выбрал не самое плохое место в Ленинградской области. Кстати, очень даже странно: Палкин мертв, и я немного даже помог ему уйти из этого прекрасного мира, но каких-то угрызений совести абсолютно не испытываю. Как любит хохмить моя мама, если у человека нету совести, то грызть можно только его тело. Ну, совесть-то у меня вроде бы есть, но Палкина я не воспринял как человека, его я воспринял как дикого зверя, встреча с которым грозит смертью, и если бы он не умер, то наша бригада живой бы от него не ушла, значит, удар моего славного «божественного молотка» был соизмерим с ударом Георгия Победоносца по змею. И Георгий после своего удара не комплексовал, он радовался победе – и все.

Интересно, а где мама хранит три миллиона баксов? Такая сумма – не шутка! Все же мама почти гениальный человек. А мы теперь богатые люди, и нам не нужно будет бегать на нелюбимую работу, и мы с Полиной сможем уехать вдвоем куда-нибудь на Багамы (другого моря, кроме Балтийского, я вживую не видел, а Балтийское море – не самое теплое). И мои обе Александры и дети тоже ничего не видели, а теперь, благодаря маме, все изменится. Кстати, я, наверное, не самый хороший отец: за два месяца, проведенных у Палкина, почти ни разу не вспомнил о своих детях – двух мальчиках и трех девочках, которых я очень люблю, когда вижу.

А мой Петербург тоже очень красив, невзирая на мусор на улицах. Когда городу исполнилось триста лет, этот мусор кто-то тщательно убирал, но прошло всего полгода, и этот кто-то убирать перестал. Говорят, в Париже почти так же грязно, поэтому для начала съезжу в Париж, и хорошо бы с Полиной, а потом уже в другие, более чистые города Европы: чистота и порядок ведь тоже могут в первый раз напугать непривычного к этому человека. О, а ведь теперь я смогу не работать и путешествовать по миру, и все это благодаря маме, самому умному человеку на земле (для меня, во всяком случае). Жаль, что у меня в карманах моей рабочей одежды нет денег: свою зарплату за два месяца работы я так и не успел получить, а зря – купил бы маме цветы, она очень любит розы, хотя какие розы за десять рублей двадцать восемь копеек! Даже самую захудалую гвоздичку не купить.

Машина остановилась напротив Большого дома, я вылез из нее, попрощался с водителем, и он сразу же уехал.

Два милиционера, скучающие у входа, увидев мою грязную фуфайку, оживились и направились ко мне. Общаться с ними абсолютно не хотелось, ведь в моих карманах не было ни денег (даже тех жалких десяти рублей двадцати восьми копеек), ни документов, а это означало, что менты меня почти наверняка задержат и начнут выяснять, кто я такой, где живу и чем занимаюсь, а это может затянуться на несколько часов, в зависимости от настроения стражей порядка. Поэтому я двинулся быстрым шагом в сторону Литейного моста. Менты сзади что-то закричали, и я тут же перешел на бег. Конечно, я не мастер спорта по бегу, но перворазрядника однажды обогнал. А сейчас, после двух месяцев ежеутренних занятий в «спортивной секции» Небабы я был в отличной форме. Вдобавок четыреста граммов коньяка, которые я засадил у Палкина, делали меня молодым, сильным и неуступчивым.

Сзади раздался выстрел, пуля свистнула слева от меня, и страх смерти мгновенно утроил мои силы. По Литейному мосту мчался уже олимпийский чемпион по бегу. Второго выстрела, которого я ждал и боялся, почему-то не последовало, в конце моста я оглянулся и никого сзади не увидел. Менты, очевидно, потеряли ко мне интерес. И правильно сделали: навара от меня они бы не получили.

Справа проявилась улица, ведущая к Финляндскому вокзалу и метро, я притормозил, но вспомнил, что в карманах у меня пусто, и побежал дальше. Конечно же, я мог бы у кого-нибудь стрельнуть жетон, но рядом со станцией метро наверняка пасутся менты, а от них ничего хорошего ждать не приходится, лучше уж я спокойно добегу до проспекта Просвещения, ведь двадцать километров – это не такое уж большое расстояние для сильного мужчины сорока лет, кем я пока еще являюсь.

Недалеко от Сампсониевского собора за мной увязался крупный кобель неизвестной породы темно-коричневого цвета, но он не преследовал меня как дичь, а, казалось, хотел составить мне компанию, чтобы мне было не так скучно бежать.

– Знаешь, дружище, сейчас я ничем не могу тебя угостить… – пояснял я ему на бегу, – но когда мы доберемся до дома моей мамы… тогда я устрою для тебя настоящий пир, – (пес припустил быстрее и даже обогнал меня). – Я бы с удовольствием пригласил тебя в гости… – оправдывался я, – но моя дорогая мама не любит собак, так же как и кошек и других животных… потому что у нее начинается аллергия от пыли в ваших шубах…

Кобель убавил скорость и два раза сердито пролаял, показывая, что он не одобряет мою маму.

– Ты не совсем прав, Лео… – снова обратился я к нему, – если ты не возражаешь, я буду называть тебя Лео… моя мама очень добрый человек, но у каждого доброго человека есть свои недостатки… кстати, мою маму зовут Мария, а мою любимую женщину – Полина… а я сегодня убил человека, ну если уж быть точным, то это был не человек, а оборотень в образе человека… а я лишь слегка ударил его кое-чем по голове, но ведь этим нельзя убить…

Лео пролаял три раза, и я понял, что он со мной не совсем согласен, я погрозил ему пальцем и сказал:

– Подумай, Лео… ведь и Лука Мудищев не убивал своей елдой ту женщину, он лишь отправил ее в нокаут, а уж потом она умерла от сердечной недостаточности, как и мой Палкин… А он, говнюк, еще и пытался меня изнасиловать.

Пес гневно зарычал, показав клыки.

– Знаешь, Лео, а тебе очень повезло!.. В Петербурге почти пять миллионов нищих… а ты увязался за настоящим миллионером… два месяца назад мы с мамой добыли почти три миллиона долларов… такие деньги ты и не нюхал. А я уже держал их в руках, правда, особой радости я тогда не испытал… но, может быть, это потому, что я сорок лет сам был нищим и привык к этому, и не чувствовал дискомфорта… потому что я оптимист, а оптимисты радуются жизни всегда… если, конечно, они здоровы… И если в твоей голове хватает мозгов, ты от меня не отстанешь.

Пес и так не отставал, видимо, мозгов в его голове хватало.

– Хотя если мамы дома нет, – продолжил я, – пир придется перенести на другое время…

Пес резко тормознул и сел на хвост.

– Не расстраивайся, – крикнул я обернувшись, – в таком случае мы побежим к моей Полине, и она уж не оставит нас голодными.

Лео радостно залаял и быстро догнал меня.

Когда мы пробегали мимо станции метро «Лесная», за нами увязались еще две собаки – грязная лохматая болонка и старый, с отвислыми щеками боксер, но Лео грозно рыкнул на них, и они отвалили.

Дальше до самого маминого дома мы бежали молча, потому что понимали друг друга и без слов и потому что я уже начал уставать. Возле самого подъезда я остановился, минут пять глубоко дышал, а Лео сидел рядом и смотрел на меня, потом я погладил собаку по голове и сказал:

– Лео, подожди меня на улице, я возьму у мамы чего-нибудь съестного (у нее в холодильнике всегда есть что-нибудь вкусненькое) и принесу тебе, а потом мы подумаем, где ты будешь жить. Александры тебя не примут, потому что относятся к собакам так же, как мама, а как относится к животным Полина, я не знаю, и это надо выяснить.

Лео негромко тявкнул, давая понять, что он подождет столько, сколько нужно, но неплохо бы все-таки не затягивать это дело, а я закрыл перед его носом дверь и побежал наверх.

Добежав до цели, я сходу нажал на мамин звонок и минуты две безрезультатно звонил, потом увидел бумажку, засунутую в щель между дверью и коробкой, вытащил ее, развернул и прочитал записку: «Сын, ключи у соседей». Я позвонил к соседям, и через минуту соседка Валентина Петровна вручила мне ключ со словами:

– А Мария к морю уехала.

Ничего не понимая, я вошел в мамину квартиру, закрыл за собой дверь, снял с себя грязную фуфайку, бросил ее на пол, прошел на кухню, взял с плиты чайник с холодной кипяченой водой и стал пить, не отрываясь (так же жадно пил один из героев фильма «Белое солнце пустыни» Саид, когда Сухов нашел его закопанным по горло в песок). Затем я вымыл руки и лицо, вытерся белоснежным кухонным полотенцем (мама бы, увидев это, тут же бы и заругалась, потому что, с ее точки зрения, умываться нужно в ванной комнате, а не на кухне), потом подошел к холодильнику и увидел почтовый конверт, на котором было написано: «Моему сыну». Улыбаясь, я вскрыл его, достал сложенный вдвое лист, развернул и прочитал письмо, написанное маминым почерком:

«Здравствуй, головастик. Когда ты будешь читать это послание, мы с Полинкой уже будем купаться в Тихом океане, потому что мы с ней заслужили это нашей нерушимой любовью – любовью, которую мы пронесли сквозь годы. Да, сын, да, мы любим друг друга уже сорок три года, и наша любовь всегда оказывалась выше маленьких и больших приключений с мужиками – приматами, стоящими на более низкой ступени развития. Вы нас никогда не поймете, а мы вас поймем всегда, потому что очень легко понять сексуально озабоченных орангутангов, и если у мужчин отнять их постоянную секс-озабоченность, то смысл их жизни исчезает, и они превращаются в ноль, не прими это как оскорбление.

Мою квартиру я оставляю за собой, потому что лет через пять-семь обязательно загляну в Петербург на недельку-другую, а вот Полина свою квартиру оставляет тебе, потому что среди ее самцов ты оказался самым лучшим. Все документы, заверенные нотариусом, лежат в секретере, а мужа у Полинки никакого нет и не было, эту легенду мы придумали для тебя. А всю комбинацию с ограблением банка придумала Полинка, у нее гениальные мозги, я была всего лишь исполнителем. Полинка, солнышко, оставила для тебя в буфете кофе со специальными добавками, которое поможет тебе сохранить оптимизм, обязательно завари и выпей его сразу как прочтешь письмо. Полина хотела оставить для тебя и немного денежек, но я воспротивилась, потому что у тебя, сын, две прекрасные женщины, которые тебя по-своему любят, и пятеро детей, которых ты обязан кормить, а для этого необходима абсолютная самостоятельность, которую я тебе и дарую. Сорок лет – это уже солидный возраст, и ты должен понять, что твои дела никто за тебя не сделает, и если бы я не любила тебя истинной материнской любовью, то наверняка бы оставила денег (ты ведь знаешь, я никогда для тебя не скупилась), но я этого не сделала, потому что люблю. Запомни, головастик, самостоятельный человек должен сам ограбить свой банк, как говорил поэт Евгений Баратынский».

Как моя мама сама говорит, понять женщину – это объять необъятное.

Я перечитал письмо тридцать три раза, прежде чем до меня дошло его содержание. Господи, да меня, кажется, опять кинули!.. В горле вдруг образовался сухой неприятный колючий ком, а сердце бешено заколотилось, потом остановилось, несколько секунд не работало и снова бешено забилось, из глаз потекли слезы, и я громко-громко заплакал (точно так же я плакал в далеком детстве, когда меня кто-нибудь сильно обижал). Через несколько минут я немного успокоился, но не стал возиться с кофе, а открыл холодильник, достал оттуда слегка початую бутылку коньяка, отвинтил пробку и выпил половину точно противное лекарство, затем вытер слезы с лица, допил до дна, бросил бутылку на пол, достал вторую, нераспечатанную, открыл ее, сел на табурет и снова стал пить едкую, пахнущую клопами жидкость. Я пил быстрыми глотками, словно в бутылке был не коньяк, а какая-то дрянь. Допив до дна, я бросил пустую бутылку на пол, забрался ногами на табурет, открыл окно, встал на подоконник и решительно шагнул вниз…

Не могу сказать, что было дальше. Очнулся я внутри белого облака. Своего тела я не ощущал, рядом находился белый ангел с женским лицом.

Я протер глаза: ангел с белыми крыльями преобразился в симпатичную женщину в белом халате. Она сидела на краю кровати, на которой под белой простыней лежал я, держала меня за левую руку и, похоже, считала мой пульс. Рядом стояла капельница, и какое-то лекарство затекало мне в вену. Судя по всему, это был не потусторонний мир.

Увидев, что я открыл глаза, женщина смущенно улыбнулась и сказала:

– Доброе утро, каскадер. Считайте, что вы родились в рубашке.

Я удивился и спросил:

– А почему каскадер?

Доктор объяснила:

– Вчера, Игорь Арбатов, вы выпрыгнули с пятого этажа и попали прямо на кучу песка, который привезли строители. Но вас бы, наверное, не скоро обнаружили, если бы не пес, который поднял вой под окнами дома. Можете считать его своим спасителем. Вообще-то, с алкоголем, Арбатов, шутки плохи, в следующую пьянку такой кучи может и не оказаться. Ответьте, Игорь Арбатов, зачем вы выпрыгнули из окна?

Я стал вспоминать:

– Видите ли, вчера я очень сильно обиделся на мою маму и любимую женщину, выпил немного коньяка и… все получилось само собой.

Врач перестала считать мой пульс, оставила в покое мою руку и погрозила мне пальцем:

– Арбатов, но ведь вы уже большой мальчик сорока лет, а большие мальчики вначале думают, а потом делают. Ладно, не буду читать вам мораль, вы у нас полежите две-три недели, потому что у вас сотрясение мозга и ушибы, а потом я бы посоветовала вам обдумать хорошенько случившееся и сделать выводы.

Симпатичная врач ушла из палаты, а я закрыл глаза и стал обдумать случившееся: «Господи, и почему же я такой дурак? Чуть не покончил с собой, а ведь мне всего сорок лет, и это даже не половина, это ближе к одной трети, если учесть, что у меня много родственников-долгожителей…» Но потом я вспомнил, что любимые женщины меня предали, и подумал: может быть, зря я остался жив. Если все женщины такие и им нельзя верить, то зачем жить?

Больше обдумывать было нечего, я приподнялся на локте, огляделся и увидел, что в маленькой палате кроме меня лежат еще восемь человек, и кровати стоят в два ряда.

Сосед справа, представившийся Виталием, повернулся ко мне и сказал:

– Тебе, друг, страшно повезло. Ты попал, как и все мы, в самую старую и самую грязную больницу Петербурга, значит, ты быстро поправишься, чтобы скорее ее покинуть. Если только не помрешь.

Сосед слева, накаченный парень с марлевой повязкой на носу, назвавшийся Юрой, добавил:

– Старик, скажи спасибо, что тебя не бросили сразу в морг, потому что от трупа тебя было трудно отличить. К тому же вчера, когда тебя привезли, весь медперсонал больницы отмечал День медицинского работника, и если бы не врач Наталья Ивановна, которая всю ночь просидела возле тебя, ты если не вчера, то сегодня наверняка перекочевал бы в палату для жмуриков. Но Наталья как увидела твоего Буцефала между ног, так и не отходила от тебя до самого утра. – И он захохотал.

Я приподнял простыню, увидел себя обнаженным и спросил:

– А что, в больнице нет пижам?

– И простыней, между прочим, тоже, – разъяснил первый сосед Виталий, – здесь все со своими простынями, а с тобой Юра поделился, а то у нас мог развиться комплекс неполноценности из-за твоего «жеребчика». А вообще, здесь нет даже лекарств. Но это объяснимо: главврач больницы господин Джовадзе заключил договор с директором ближайшего кладбища господином Мамашвили, там два квадратных метра равняются по цене однокомнатной квартире, поэтому лечить нас невыгодно. Медсестер здесь тоже нет, на всю больницу одна медсестра, никто сюда не хочет идти работать из-за маленькой зарплаты и ужасных условий, вот Наталье Ивановне и приходится вкалывать и за медсестру, и за всех врачей, потому что остальные до сих пор не пришли в себя после вчерашнего. Впрочем, хирурги здесь и в другие дни пьют спирт, чтобы руки во время операций не дрожали.

«Точно как токари на нашем заводе», – подумал я.

Часа через два в палату вошла та самая симпатичная женщина в белом халате, которую я увидел в образе ангела, когда очнулся. Это и была Наталья Ивановна, она села на мою кровать, посчитала мой пульс и сказала:

– Ну вот, ваше сердечко уже работает почти нормально, но вам, Арбатов, пить алкоголь не рекомендуется, потому что вы реагируйте на него неадекватно, больше ста граммов за раз не пейте.

Виталий возразил за меня:

– Но русские мужики пьют литрами и по-другому не умеют, потому что их отцы и деды пили ведрами.

Врач строго на него посмотрела:

– Душков, это выдумки советских идеологов, они сами наживались на водке и спаивали страну, потому что деньги для них были важнее здоровья нации. На самом деле русские мужики при царе пили очень мало, так как много работали и были зажиточными людьми, и вы как писатель должны это знать.

– Я пишу романы о современной жизни, о нас с вами, – сказал Душков, улыбаясь.

Врач потянулась, чтобы поправить капельницу, и из разреза в ее халате выглянула стройная восхитительная ножка, при виде которой мой пульс снова нарушился. Женщина перехватила мой взгляд, покраснела, поправила халат, поднялась с моей кровати и сказала:

– Душков, когда жидкость в бутылке дойдет вот до этой полоски, позовете меня, медсестры Гали сегодня нет, мне за всех сегодня приходится отдуваться.

Наталья Ивановна вышла из палаты, а Юра воскликнул:

– Заметили? Наталья Ивановна покраснела, как девушка восемнадцати лет, кто-то из нас ей явно нравится. Я со сломанным носом – вряд ли.

Виталий усмехнулся:

– До появления Арбатова она не краснела, значит, он-то ее и заинтересовал, вернее, не он, а его могучий «Илья Муромец», ведь женщины вначале влюбляются в наши члены, а уже потом в наши поступки. Надо мне позаимствовать у Игоря его выдающийся инструмент для моего героя Бессмертного.

– Как это – позаимствовать? – не понял я.

– Не в прямом смысле, конечно, – усмехнулся писатель. – Кастрировать тебя я не собираюсь.

Юра поинтересовался:

– Игорь, а жена у тебя есть?

– Есть, – ответил я.

– Ну, значит, ты изменишь ей с симпатичной докторшей, потому что ты ее должник, она из-за тебя всю ночь не спала, а долг платежом красен

– Но я не хочу никому изменять, – возразил я.

Юра удивился:

– Ты что, больной что ли? С таким прибором можно половину Питера перепробовать.

Виталий подтвердил:

– Нормальный мужчина должен иногда изменять своей половине, чтобы взбодрить себя новыми ощущениями, иначе можно охладеть к своей жене и семья разрушится. Вот мой герой Бессмертный после каждой новой любовницы возвращается к своей подруге Елене и любит ее в тысячу раз сильнее, и она это ценит и не мешает ему.

Лысый и немощный с виду старик, лежащей у самой двери, проскрипел:

– Ты не прав, Душков, я вот моей Татьяне никогда не изменял и горжусь этим, а наш брак продержался почти пятьдесят лет, пока она, голубушка, не умерла, царство ей небесное.

Виталий заметил:

– Пахомыч, но ведь ты нам всем рассказывал, что ты девственник и ни разу в жизни в женщину не входил.

Старичок гордо подтвердил:

– Да, я девственник и горжусь этим, и моя жена тоже была девственницей, и сейчас она в раю, а вы все, похотливые животные, будете в аду кипеть в котлах со смолой, а я буду иногда спускаться к вам из рая и подбрасывать в огонь дров, чтобы вы не скучали, исчадия ада, тьфу!

Старичок плюнул на пол, поднялся, кряхтя, с постели и поковылял прочь из палаты.

– Если Пахомыч будет подбрасывать дрова в огонь, значит он черт! – заключил Юрий, и они с Виталием громко заржали.

Душков, перестав смеяться, посочувствовал:

– Вообще-то жалко старика, пятьдесят лет прожил с женой и ни разу не вошел в ее необитаемую пещерку, вся жизнь насмарку. А жить ему осталось, врачи говорят, не больше месяца…

Тут он увидел, что лекарство в моей бутылочке подходит к нужной отметке, и поспешил за доктором.

Через минуту появилась симпатичная Наталья Ивановна, вытащила иглу из моей вены, свернула капельницу и, взглянув в мои глаза, опять покраснела и молча покинула палату. А я подумал, что в другой раз был бы очень доволен тем, что мной, не самым красивым мужчиной, заинтересовалась такая видная женщина, но после того как меня предали две мои самые близкие женщины, мне надо перестать быть таким доверчивым.

Потом я задремал и очнулся уже вечером – оттого, что сильно захотел по малой нужде. Я открыл глаза и обалдел: рядом сидела старшая Александра и выкладывала из сумки в тумбочку бананы и яблоки. Увидев, что я проснулся, она сказала:

– Ну, Игорь ты нас и перепугал: сначала где-то пропадал два месяца (нам звонили, что ты в срочной командировке, но на заводе ничего об этом не знают), а вчера звонит соседка твоей мамы и говорит, что тебя увезла «скорая». Доктор сказала, что ничего страшного нет, и через пару недель тебя выпишут, а что случилось на самом деле?

Я улыбнулся:

– Поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся – гипс, закрытый перелом.

Глаза Александры испуганно распахнулись:

– Какой перелом? Ты что меня пугаешь?

Я погладил ее худощавое колено:

– Александра, не переживай так сильно, это же фраза из фильма «Бриллиантовая рука», помнишь?

Александра успокоилась:

– Ну слава богу, если ты шутишь, значит, жить будешь… А почему в палате так много людей, здесь же, как в конюшне, нечем дышать?

Виталий ответил за меня:

– Главврач заинтересован в большой смертности, у него договор с директором ближайшего кладбища, там сейчас место для могилы стоит, как однокомнатная квартира, это очень выгодный бизнес.

Глаза Александры снова стали увеличиваться, но ее поспешил успокоить Юра:

– Вы не слушайте этого болтуна, он вечно напридумывает кучу всяких небылиц и ищет потом наивных слушателей, потому что он писатель, а они любят наврать!

Виталий не согласился:

– Вообще-то, молодой человек, я не вру, а фантазирую, а это абсолютно разные вещи.

Александра нахмурилась, встала с кровати, поцеловала меня в щеку и, сообщив, что мальчики здоровы, а она придет ко мне завтра и принесет постельное белье, вышла из палаты.

А Юра заметил:

– Рядом с тобой, Арбатов, она почти красавица.

Я собрался все-таки пойти пописать, но в эту минуту в палату влетала младшая Александра с сумкой в руках. Увидев меня, она погрозила мне пальцем, заулыбалась, стремительно подошла к кровати, села на край, поцеловала меня в щеку и сказала:

– Игоречек, солнышко, ты переполошил нас до потери пульса, позвонила твоя жена… Ой, ты знаешь, твоя мама нас познакомила, у тебя такая милая жена, мы теперь иногда общаемся… И вот вчера твоя жена позвонила и сказала, что ты попал в больницу. Игоречек, что случилось?

Я повторил свою версию:

– Поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся – гипс, закрытый перелом.

Глаза Шурочки лукаво заблестели, она положила руку на мой прикрытый простынею детородной орган и прошептала:

– Надеюсь, не в этом месте.

Юра захихикал (он находился ближе всех и услышал эту реплику).

Шура раскрыла тумбочку и стала перекладывать в нее из сумки яблоки и бананы. Потом она села, тесно прижавшись ко мне своей толстенькой попкой, сморщила носик и сказала:

– Фи, как противно у вас тут пахнет, бедненькие мужчинки, вы бы хотя бы форточку открыли.

Виталий фыркнул:

– А в этих окнах форточек нет, столяры были пьяные и забыли про форточки, а если мы раскроем окно, то нас продует, потому что за окном октябрь. Впрочем, главврач на это и рассчитывает: у него договор с администрацией ближайшего кладбища, там два квадратных метра для могилы равняются по цене однокомнатной квартире, и чем больше трупов, тем больше прибыли.