Текст книги "Ограбление по-русски, или Удар « божественного молотка»"

Я поставил коробку на стол и снял маску, а майор, успевший вытащить из коробки четыре пачки, взглянул на меня и остолбенел, его рот приоткрылся, он вскочил со стула, вытянулся, отдал мне честь и пробормотал:

– Товарищ генерал, а я и не заметил, что вы выходили, а лишние деньги я взял не для себя, это для нашего подшефного детдома.

В эту минуту зазвонил телефон, майор поднял трубку, послушал и сказал:

– Так точно, товарищ генерал, посылка уже здесь, – потом он взглянул на меня, указал пальцем на дверь и сказал:

– Вы приказали, чтобы я вас впустил к вам в кабинет.

Я взял коробку, вошел в кабинет генерала и тоже остолбенел, потому что за столом сидел мой двойник. Те же маленькие зеленые глаза под нависшими кустистыми бровями, тот же большой шишковатый лоб, те же темные, ежиком волосы, тот же огромный картофелеобразный нос, те же толстые чувственные губы, те же впалые щеки аскета, та же могучая борцовская шея. Впрочем, так мне показалось с расстояния в десять метров, когда же я подошел поближе по толстому красному ковру, у меня возникло впечатление, что мужчина старше меня лет на десять, он вполне мог бы быть моим старшим братом.

Генерал что-то писал в большой толстой тетради и не замечал меня или делал вид, что не замечает. Его большой прямоугольный стол был завален книгами и пачками бумаг, с краю стола стояла большая печатная машинка. Точно такой же интерьер вполне подошел бы какому-нибудь писателю. Я приблизился к столу и негромко кашлянул, чтобы привлечь внимание генерала, он поднял голову и, увидев меня, сказал:

– Поставьте посылку на пол и уходите, – тут он прищурился, всмотрелся в меня и проговорил: – Ага, Игорь Дмитриевич собственной персоной к нам пожаловали, ну, здравствуй, сын.

Я ответил:

– Здравствуйте, – внимательнее всмотрелся в мужчину и узнал Дмитрия Спирина (на фотографиях сорокалетней давности он выглядел почти так же). Странно, судьба все же столкнула меня с моим отцом, сорок лет я его не видел и не знал вживую – и вот теперь вижу, но не испытываю при этом абсолютно никакой радости. Интересно, что бы сейчас сказала мама?

Отец внимательно на меня посмотрел, погрозил пальцем и выдал:

– Вид у тебя не ахти. Пьешь, наверное. А я вот не пью алкоголя и не курю и поэтому чувствую себя так же хорошо, как сорок лет назад, и все мои дети ведут здоровый образ жизни, а ты, сын, похоже, исключение.

Я покраснел и промямлил:

– Да я вообще-то тоже почти не пью… точнее, напиваюсь не больше двух раз в год…

Отец кивнул:

– Это и видно по твоей старой пропитой физиономии, тебе ведь сорок один, если я не ошибаюсь, а выглядишь на пятьдесят пять.

Я покраснел еще сильнее:

– Мне сорок лет, и только две недели назад я узнал, что мой отец не Константин Арбатов, а Дмитрий Спирин.

Отец поднял указательный палец к потолку и назидательно произнес:

– И этим ты можешь гордиться, потому что генерала Дмитрия Спирина знают не только в России, но и за рубежом, а Костик Арбатов был серой тенью, которая исчезла из жизни, так ничего и не создав. Он не оставил после себя даже одного ребенка, а у меня двести сорок восемь детей, кстати, твой номер седьмой, ты вошел в первую десятку. И всех вас я помню по именам и фамилиям, потому что у меня феноменальная память, вот тебя, к примеру, я не видел тридцать восемь лет и почти сразу узнал.

Я заулыбался:

– Ну, в этом нет ничего удивительного, мы же с вами очень похожи внешне, мама называла такую внешность симпатичным уродством.

Отец сморщил лоб и признался:

– Вот за это я и выгнал Марию из моего дома, с ее самомнением трудно смириться, вернее, даже не самомнением, а самодурством. Ставлю сто против одного, что она тебя лупила в детстве, как сидорову козу. Я прав?

Я, не переставая улыбаться, кивнул:

– Вы выиграли, генерал, мама и сейчас иногда дерется, но я ей это прощаю, потому что она мама. Простите, а с другими своими детьми вы встречаетесь или нет?

– И не собираюсь это делать, – ответил отец. – Возня с детьми – это для среднеразвитого человека, а я стою на высшей ступени развития, у меня есть дело моей жизни, а это главнее отцовских инстинктов.

Я предположил:

– И в этом деле вы уже генерал.

Отец махнул рукой:

– А вот и не угадал, генерал – это для зарабатывания денег, ведь рядовой, как много бы он не работал, никогда не заработает даже на жизнь среднего уровня, а я человек высшего уровня во всех проявлениях.

Я нахально спросил:

– И поэтому вы грабите банки?

Отец нахмурился и проворчал:

– Вообще-то, если быть точным, то банк ограбила ваша банда, а я не стал вам мешать за некоторое вознаграждение, потому что на генеральскую зарплату нормально не проживешь, на нее можно только два раза в месяц купить валютную проститутку, а мне требуется каждый день по два раза, ведь я еще молодой мужчина шестидесяти восьми лет, вот поэтому я и держу под контролем господина Клюквина и его банду. Кстати, а как ты вышел на Клюквина, он же со стороны никого не берет?

Я подумал и сказал:

– Мама какое-то время была его женой.

Отец осуждающе покачал головой:

– Мария всегда была авантюристкой, а мне это тоже не нравилось, ведь я скромный и порядочный человек.

Взгляд отца опустился на уровень моего «божественного молотка». С минуту он молча его рассматривал, потом взглянул мне в глаза и сказал:

– Сын, природа-мать подарила тебе то, что она по праву должна была подарить мне, это же не член, это настоящий Моби Дик, ты читал «Моби Дика»?

– Читал, – ответил я, – и это название мне нравится не меньше «божественного молотка».

Отец заинтересовался:

– Что еще за «божественный молоток»?

Я покраснел и проговорил:

– Так его называет моя любимая женщина.

Отец огорченно признался:

– А мои любимые женщины, увидев моего малыша, часто после этого сбегают.

Отец выдвинул ящик стола, достал оттуда фотоаппарат и попросил меня:

– Сын, встань, пожалуйста, на стул, я должен его сфотографировать на память, ведь с тобой мы, скорее всего, больше уже не увидимся.

Я удивился:

– А почему же мы больше не увидимся?

Отец искренне ответил:

– Я не терплю людей, хоть в чем-то меня превосходящих. В психологическом смысле ты, конечно же, моральный урод, Клюквин с другими не работает, но в физическом плане ты великан, а я карлик, и это ощущение может вызвать у меня дискомфорт, а дискомфорт помешает моему делу жизни.

Я полюбопытствовал:

– И чем же вы занимаетесь? Если это не секрет, конечно.

Отец ответил:

– Мне нечего стесняться, я пишу детективы о блистательном сыщике Шерлоке Холмсе и его друге доверчивом докторе Ватсоне, под псевдонимом Конан Дойль, и мои книги очень хорошо покупают во всем мире. Гордись, сын, твой отец – знаменитый писатель, вот только сегодня дописал очередной рассказ с таинственным названием «Пляшущие человечки», мне кажется, что это очень ново и чертовски увлекательно. А ты, сын, читал мои вещи?

Взгляд отца был таким серьезным и сосредоточенным, что я не стал иронизировать и честно признался:

– Ну конечно, читал, еще в пятом классе я встретился с твоими героями, и до сих пор они производят на меня яркое впечатление.

Отец кивнул шишковатой головой:

– Теперь ты наверняка уже догадался, что я не имею права останавливаться. Сын, бог дал мне талант, и я должен его раскрыть на полную катушку, что я и делаю – любую свободную минутку я посвящаю священному труду писателя, а это невозможно совместить с воспитанием детей, поэтому я никого из своих двухсот сорока восьми детей не подпускал к себе близко, ведь это может помешать моему подвигу. Сын, встань, пожалуйста, на стул, я должен его сфотографировать.

Я не мог ослушаться великого писателя, поэтому залез на стул, повернулся к отцу передом и постоял минуты три, пока он щелкал фотоаппаратом со вспышкой.

В кабинете было четыре двери – одна черная, через которую я вошел, и три белых. Одна из белых дверей отворилась, и вошла чрезмерно длинная такса, она посмотрела на меня, завиляла хвостом и улыбнулась, показав красивые белые человеческие зубы. Потом она неторопливо дотащилась до отца, схватилась зубами за его халат и начала мотать головой, и только сейчас я сообразил, что отец был одет в белый махровый халат, который не очень подходил этому официальному кабинету и генеральскому чину отца, впрочем, возможно, в Большом доме и котировалась такая форма, ведь я никогда здесь прежде не был.

Отец перестал фотографировать, погладил собаку и сказал:

– Здравствуй, Гинденбург, здравствуй, ты опять проголодался, сейчас я позову Толика, и он все устроит.

Отец снял телефонную трубку и властно приказал:

– Майор, захватите меню, Гинденбург проснулся и хочет кушать.

Через минуту черная дверь распахнулась, в кабинет стремительно вошел уже знакомый мне огромный и лысый майор с большой белой папкой в руках. Печатая, как на параде, шаг, он подошел к столу и положил папку перед генералом. Тот раскрыл ее, достал с десяток листов, внимательно их прочитал и спросил:

– А почему здесь нет печени месячных ягнят под винным соусом? Гинденбург не уснет, если не отведает этого блюда. Вы что, опять хотите десять ударов по заднице?

Майор побледнел и ответил:

– Никак нет, товарищ генерал, штрафных ударов я не желаю, сегодня провинился шеф-повар Хренов, он уронил продукт на пол, и его тут же съел его кот Мясной.

Лицо генерала стало злым, он ударил кулаком по столу и жестко сказал:

– Но ведь кошкам запрещено жить в моей резиденции! Майор, слушайте мою команду: шеф-повара Хренова повесить… стоп, отменяется; шеф-повара Хренова наказать двадцатью ударами по пяткам, кота Мясного повесить, а вам, батенька, пятнадцать ударов по заднице, и пусть потом палач Кащук доложит о выполнении, ясно?

Бледный майор щелкнул каблуками своих блестящих сапог и рявкнул:

– Так точно, товарищ генерал, – развернулся и, тяжело печатая шаг, вышел из кабинета.

Такса неторопливо приблизилась к стулу, на котором стоял я, встала на него передними лапами, понюхала мои босые ноги, чихнула, замотала головой, вернулась обратно на пол и заулыбалась. Оценив ее зубы с близкого расстояния, я сказал:

– Точно такая же улыбка у голливудского актера Де Ниро.

Отец подтвердил:

– Ты угадал, мы ездили в Америку и вставляли зубы у зубного врача Де Ниро, а от твоих ног очень противно пахнет, потому перейди на два стула подальше, а то меня вырвет, я не переношу запаха пота, и ты бы в моей команде не задержался. От твоей матери, кстати, тоже невкусно пахло, и поэтому я ее и выгнал: запах плебеев мешает моему полету.

Я послушно слез, пересел на два стула подальше от отца, и услышал:

– А сейчас, сын, я почитаю тебе мое новое произведение, гордись этим, ведь ты первый слушатель моего нового чуда.

Отец раскрыл тетрадь на первой странице и начал читать рассказ Конана Дойля «Пляшущие человечки», который я помнил почти наизусть, потому что читал его раз десять. Он монотонно читал, а я с любопытством разглядывал несколько десятков картин на стенах кабинета. Две явно принадлежали кисти Ван Гога, две – Моне, три – Дега, и четырнадцать – художникам эпохи итальянского Возрождения, не зря моя мама была искусствоведом, она сумела вбить в мою тупую голову некоторые полезные познания, да еще и старшая Александра постоянно таскала меня по музеям.

Кстати, сейчас я вдруг понял, почему мама оставила меня внизу: она очень хотела сделать из меня настоящего самостоятельного мужика, кем я никогда не был, и поэтому бросила не умеющего плавать в воду, предоставляя мне возможность либо выжить, либо умереть, другого варианта не было, потому что мне уже сорок лет, а в этом возрасте необходимо быть самостоятельным. А то, что я не был знаком с отцом сорок лет, меня даже радует, потому что рядом с таким уродом можно очень быстро сойти с ума. Любопытно, как среагирует Полина, когда я похвастаюсь, что я сын писателя Конана Дойля? Она, конечно же, посмеется, показав восхитительные ямочки на щеках. О, как же она красива, спасибо судьбе, что она послала мне такую шикарную женщину! Я не видел ее два часа и скучаю по ней уже так сильно, что хочется вскочить со стула и убежать от этого властного мужчины, читающего мне о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне. Лучше бы он прочитал меню своей собачки с голливудской улыбкой. Между прочим, мне папаша не предложил даже чая, хотя я принес ему целый ящик американских баксов. Стаканчик чая с молоком не помешал бы. Маме в банке я передал целую сумку с деньгами, а папаше принес почти целую коробку, а что же достанется мне? Ну, в маме-то я не сомневаюсь, она никуда не сбежит от меня, своего сына, и моих пятерых детей, своих внуков, а вот папаша, скорее всего, не нальет мне даже чая, но, может быть, это даже и к лучшему, ведь в чай можно насыпать яда, чтобы убрать неугодного свидетеля. Хотя зачем яд, отец может приказать своему адъютанту Толику или палачу Кащуку, и те повесят меня, как кота Мясного.

Отец закончил читать рассказ и сказал:

– Когда я создаю значительные вещи, всегда потом чувствую себя опустошенным. Теперь я понимаю старика Льва, который, написав свой текст «Война и мир», похудел на тридцать восемь килограммов. Я тоже, написав «Собаку Баскервилей», похудел на восемьсот граммов.

Как говорит моя мама, все великие люди отчасти сумасшедшие, но, к сожалению, не все сумасшедшие – великие люди.

Такс подошел ко мне, задрал лапу и пустил желтую струю на мои босые ноги. Я не успел даже среагировать, а отец укоризненно проворчал:

– Гинденбург, ты опять испортил новый персидский ковер, я не выношу пятен на ковре, хорошо, что Толик купил четыре штуки про запас, в моем доме должно быть чисто и красиво.

Я удивился и спросил:

– Генерал, а вы здесь живете, что ли?

Отец кивнул:

– Да, как только мне присвоили генерала, так я сюда и переселился, здесь безопаснее и поэтому спокойнее, а душевное спокойствие мне необходимо, чтобы писать бессмертную гениальную прозу, ведь автор Шерлока Холмса достоин удобной жизни, а жизнь генерала из Большого дома очень удобна. Сын, а у тебя дети есть?

– Да, – ответил я, – у меня два мальчика и три девочки от двух Александр.

Отец расплылся в улыбке:

– Значит, я уже дедушка пятьсот двадцать пять раз. О твоих детях у меня не было никаких данных, возьми из коробки четыре, нет, пять пачек и купи им по «мерседесу», все мои внуки ездят на «мерсах».

Я послушно встал, подошел к коробке, вытащил оттуда пять пачек денег, погладил по голове подбежавшего ко мне кобеля и сказал:

– Мои дети еще маленькие – двое ходят в начальные классы школы, а трое в садик, мама собирается увезти их в Италию.

Потом я вернулся на свой стул и подумал, что мой отец не такой уж и плохой человек, каким кажется с первого взгляда: подарил моим детям двести пятьдесят тысяч долларов, словно у него сотни «лимонов» в швейцарских банках. Вероятно, он действительно обладатель огромного состояния, для которого двести пятьдесят тысяч баксов – как для меня двадцать пять рублей, ведь если я после получки в три тысячи рублей подарю кому-нибудь двадцать пять рублей, то для меня это будет маленьким пустячком, о котором я тут же и забуду. Ну почему я не генерал из Большого дома? Впрочем, на самом деле я даже доволен, что я не генерал, у них столько всяких забот, что я наверняка сошел бы с ума от перегрузки и начал бы ощущать себя Генри Миллером или Федором Достоевским. На самом деле меня вполне устраивает уровень моей жизни, потому что я к нему привык за сорок лет, а человека, довольного своим уровнем, можно назвать счастливым. Этот уровень не устраивал мою маму и обеих Александр, и только поэтому я согласился грабить банк Клюквина.

Белая дверь между тем снова отворилась, и в кабинет вошла еще одна – маленькая, не больше тридцати сантиметров длиной – такса, она остановилась в метре от стола. Заулыбавшийся, завилявший хвостом Гинденбург стремительно к ней подбежал и начал облизывать, а генерал проворковал:

– Изольда, солнышко, проснулась… Через десять минут Толик принесет ваш ужин, а вы пока поиграйте друг с другом. Сын, Изольда у нас королевских кровей, а Гинденбург из простых дворян, но у них такая страстная любовь, что я не стал препятствовать их семейному счастью. Детей у них, правда, пока еще нет, но они наверняка будут, потому что истинная любовь всегда оставляет после себя плоды, а у них истинная любовь, смотри, как красиво: когда влюбленные начинают заниматься сексом, тогда сам бог Аполлон спускается на землю и защищает их неприкосновенность.

Собаки в этот момент и вправду начали трахаться. Гинденбург обхватил своими крепкими лапами маленькое тельце Изольды и стал производить активные толчки. Сучка, закрыв глаза, лишь повизгивала. Генерал встал, перекрестился, как православный, а затем перекрестил издали собачек.

Тут снова одна из белых дверей распахнулась, и в кабинет въехала на роликовых коньках маленькая страшненькая старушка лет восьмидесяти-ста двадцати, одетая в ярко-желтый спортивный костюм. С ее маленькой головы свешивалась жиденькая седая косичка. Лихо объехав трахающихся собак, она остановилась в полуметре от меня, прищурила свои маленькие добрые глаза, потом довольно сильно ударила меня по щеке и хриплым низким голосом проворчала:

– Димка, негодник, опять разгуливаешь по дому голым, ты никогда не поумнеешь, как и твой покойный папа Игнат Карлович. Иди срочно что-нибудь надень, а то возьму ремень и проучу тебя как следует.

Отец, успевший сесть в свое генеральское кресло, вмешался:

– Мамуля, ты ошиблась, я сижу на своем месте, а перед тобой твой внук Игорь, сын Марии Арбатовой.

Бабуля снова сощурила свои добрые глаза, с минуту внимательно меня разглядывала, потом так же сильно ударила меня по другой щеке и выдала:

– А я всех моих внуков в гробу видела, понятно? Ты, паршивец, их строгаешь, сам с ними и разбирайся, я бы на твоем месте черкнула бы этому уродцу бритвой по горлу и скормила бы рядовому составу, у них давно свежего мяса не было.

Бабуля ловко отъехала от меня, приблизилась к отцу, влепила ему пару сильнейших пощечин, от которых он, так же как и я, не защищался, и уехала обратно к себе.

Отец виновато улыбнулся и проговорил:

– Вот видишь, сын, моя мама тоже весьма строгий человек, а тебе лучше что-нибудь на себя надеть, потому что она может снова нагрянуть с проверкой, и тогда уже будет бить по-настоящему.

Я потрогал свои горящие щеки и признался:

– Да, у бабули крепкая рука.

Отец открыл один из ящиков стола и достал оттуда ярко-красный халат:

– Кроме маминого халата, у меня под рукой ничего нет, надень хотя бы его.

Я напялил халат и заухмылялся, потому что он оказался таким коротким, что не смог полностью скрыть мой «божественный молоток» – примерно сантиметрик торчал снизу.

Собаки перестали трахаться и тоже покинули кабинет.

Ого, а у меня, оказывается, еще жива бабуля, судя по всему, весьма властная особа, и я бесконечно рад, что до сих пор не сталкивался с ней, мне просто повезло, а я об этом и не догадывался. Моя мама рядом с ней покажется ангелом.

Белая дверь снова бесшумно распахнулась, и в комнату опять въехала бабуля с черной пластиковой дубинкой в руках. Подъехав ко мне, она остановилась, как и в первый раз, сощурила свои добрые глазки и минуты две внимательно меня разглядывала, потом шлепнула дубинкой по своей ладони и прорычала, как разгневанная львица:

– Димка, паразит, я же предупреждала, чтобы ты не трогал моих шмоток! Этот халатик мне подарил когда-то сам Владимир Ильич Ленин. В то время меня звали Надеждой Константиновной или Кларой Цеткин, я точно не помню, но это не важно, важно то, что все в Большом доме знают, что я наказываю за этот проступок одним ударом по пустой башке.

Бабуля размахнулась и резко ударила меня по голове дубинкой. Я потерял сознание.

Очнулся я уже в комнате блондинок, сидящим на стуле. Одна из хозяек комнаты, устроившись на моих коленях, активно трахала меня, вторая расположилась на столе, курила сигарету и говорила:

– А мне секс с мужчиной не приносит удовлетворения, даже с таким ракетоносцем, как этот урод, похожий на нашего генерала. Кстати, когда меня трахает генерал, я вообще ничего не чувствую.

Блондинка, оседлавшая меня, засмеялась и согласилась со своей сестрой:

– А чего там чувствовать? У генерала самый маленький членик в Большом доме, и я это знаю наверняка, в отличие от тебя, сестренка, ты же брезгуешь рядовым составом, и зря, зря, там есть, с кем порезвиться. Чугунов, к примеру, любому офицеру даст сто очков вперед и выиграет, попробуй его сама и оцени.

Блондинка не согласилась:

– С Чугуновым я не буду, от него же пахнет конским навозом и тройным одеколоном.

Я осторожно потрогал ноющую после удара голову, взглянул на окаменевший «божественный молоток», методично исчезающий в бритой пещерке блондинки, сморщился и подумал, что покинул бабулю и отца очень даже вовремя, наше знакомство начинало затягиваться, и подсознательно я чувствовал опасность, исходящую от этих родственников. Они оба опасны, как хищные звери, которые в любую минуту могут убить для того, чтобы поужинать или просто потому, что привыкли это делать, и, скорее всего, я не ошибаюсь, потому что нормальный человек никогда не пробьется в генералы Большого дома.

Блондинка тем временем ускорила темп, и я почувствовал, что сейчас кончу. О, сказочный миг наслаждения! О, райские кущи, примите своего изгнанного сына в сладостные объятия! О-о-о!

Я закрыл глаза и кончил в яростно двигающуюся женщину, она же громко застонала, вцепилась своими длинными ярко-красными ногтями в мои, защищенные только бабушкиным халатом, плечи и тоже начала кончать. Блондинка на столе заметила:

– Ритка, я тебе даже немного завидую: оргазмируешь так бурно на простом мужике, а мне, чтобы так же кончить, нужно лечь под жеребца… кстати, мы с тобой что-то давно не заходили в конюшню, давай сегодня сходим.

Блондинка Рита слезла с меня, одернула свою короткую юбку и согласилась:

– Давай сходим, – потом она указала пальцем на меня и потребовала: – Мужчина, одевайтесь быстрее, уже девять часов утра, и нам пора домой, рабочий день закончился.

Я встал со стула, снял со спинки другого свои вещи, стал одеваться и спросил:

– Как – девять утра, но ведь моя бабуля вырубила меня около двух ночи?

Блондинка, сидевшая на столе, согласилась:

– Все правильно, Толик и привел тебя в пятнадцать минут третьего.

Натянув на себя пятнистый костюм, я ощупал лежащий на полу халат, и, не обнаружив в его карманах денег, подаренных отцом, спросил:

– Скажите, а куда делись мои деньги? У меня была вчера кругленькая сумма.

Блондинка, сидевшая на столе, презрительно сообщила:

– Все верно, мужчина, ночью вы заплатили Рите немного денежек за хороший секс и получили его сполна: она только сейчас с вас слезла, сестренка работала почти шесть часов без перерыва за жалкие гроши.

Я едва не заржал на весь Большой дом: ну ни фига себе, жалкие гроши!.. отец подарил мне двести пятьдесят тысяч долларов, а я отдал их какой-то шлюхе! К тому же я абсолютно не помню этих шести часов крутого секса, спасибо тебе, бабуля, за твой воспитательный удар по пустой башке. Что бы сейчас сказала Полина? Хорошо, что она ничего не знает о моих лихих похождениях.

Уже перед уходом я обратился к сестрам:

– А вы не могли бы дать мне десяточку на автобус, идти пешком до своего дома не хочется, я живу в районе Гражданского проспекта.

Сестры поискали в своих карманах, но не нашли купюры мельче пятидесяти долларов, немного поломались, после чего Рита подошла ко мне и вручила с очаровательной улыбкой банкноту:

– Держи, ракетоносец, ты неплохой самец, и я это знаю наверняка, можешь этим гордиться. Если появится желание увидеть меня, позвони в Большой дом и позови к телефону розовую Риту.

Я кивнул:

– Хорошо, – и вышел в открытую второй блондинкой дверь на волю.

Спустившись по мраморной лестнице на первый этаж, я прошел через вертушку на проходной (охранника опять не было) и оказался на улице.

Начинался новый день, солнце уже взошло над домами, а люди бежали по своим делам по Литейному проспекту.

Итак, свершилось! Мамин план оказался гениальным: мы взяли ночью в банке Клюквина почти три миллиона баксов, теперь я не буду больше работать на заводе, куплю себе дом во Франции и буду ходить с детьми по музеям и выставкам Парижа… Тьфу, нет, что это я начал плести, я же люблю Полину, а она за границу не хочет, значит, туда мы отправим маму и обеих Александр с детьми, а я останусь здесь вместе с Полиной. О, мы купим красивый дом под Петербургом и проведем там медовый месяц, ах, Полина, сладкая женщина, насколько же ты круче этой розовой Риты из Большого дома. Мы проведем в своем доме остаток нашей жизни, потому что я очень хочу прожить этот остаток рядом с богиней любви.

Я дошел до остановки автобуса, занял очередь, и через десять минут уже сидел на тринадцатом месте. Я не суеверный человек, поэтому сел на свое место с улыбкой и подумал, что мне сегодня должно повезти не меньше, чем ночью, а ночью мне действительно повезло: бандиты Клюквина приняли меня за своего и не убили, и из Большого дома после встречи с родственниками я тоже вышел живым и невредимым, не выиграв и не проиграв, а это уже неплохо.

Как говорит моя мама, если ты сел играть с судьбой в азартные игры, будь внимателен: перед тобой опытный шулер.

Вспомнив о бабуле, называвшей себя Надеждой Константиновной Крупской и уверенной в том, что Владимир Ленин подарил ей когда-то красный халатик, я рассмеялся. Дремлющий сосед слева открыл глаза, опасливо на меня покосился и спросил:

– Что, в автобусе кончился бензин?

Я его успокоил:

– Нет, дорогой, с автобусом все нормально, просто я сегодня разговаривал с самой Надеждой Константиновной Крупской, бывшей женой Ленина, и она оказалась моей родной бабушкой. Я дожил до сорока лет и не знал, что моя бабуля жива. Представляете, как мне было радостно с ней общаться?

Мужчина испуганно на меня посмотрел и кивнул:

– Представляю.

Потом он перелез через меня и удалился в заднюю часть автобуса, где еще были свободные места.

Недалеко от станции метро «Академическая» в автобус вошли три здоровенных и высоченных мужика в кожаных куртках, застегнутых до подбородков, и в кожаных кепках. Один из них вдруг вытащил из-под куртки пистолет, выстрелил вверх и заорал:

– Слушай команду! Всем старикам, женщинам и детям срочно покинуть автобус. Остаются только здоровые мужчины от двадцати лет до пятидесяти.

Он повторно выстрелил вверх, и из автобуса быстренько выскочили женщины, старики и дети. Я тоже попытался выйти вместе с ними, поскольку в душе считал себя ребенком, но один из налетчиков ткнул меня пистолетом в живот, заставив сесть на свободное место, и приказал:

– А ты, спецназовец, сядь на жопу. И сними с головы свой хренов колпак.

Оказывается, в комнате блондинок я чисто машинально натянул на себя всю свою одежду, в том числе и шлем-маску. Удивительно, что на улице никто от меня не шарахался, наверное, думали, что так и надо.

Я возразил:

– Да я вообще-то не спецназовец, я обычный токарь с завода «Серп и молот», и за свою жизнь не трогал пальцем даже животных.

Громила больно ткнул меня пистолетом в нос и приказал:

– Молчи лучше, урод, а то в твоей уродской башке будет на одну дырочку больше, ясно?

Я кивнул и замолчал, а «кожаный пиджак» с пистолетом заставил водителя пересесть в салон. Потом один из троицы сел за руль, а второй двинулся вдоль ряда кресел и стал заклеивать скотчем глаза всем оставшимся пассажирам. Через минуту и я потерял способность видеть. Автобус тронулся с места, и мы куда-то поехали.

Вначале, кажется, мы повернули налево, потом вроде бы направо, потом снова налево, и я пришел к заключению, что мы движемся в противоположную от моего дома сторону. Судя по всему, нас взяли в заложники. Твою мать! Я же только час назад сумел выскользнуть живым и невредимым из самого Большого дома, а до этого мне удалось вырваться из бандитских лап, и вот теперь я опять попадаю в переделку. Судьба явно проверяет меня на прочность, но для каких целей? Впрочем, о своих целях она мне не расскажет.

Ехали мы не меньше часа, в течение которого чьи-то руки четыре раза проверили надежность моей наклейки на глазах: захватчики, очевидно, очень не хотели, чтобы мы видели, куда нас везут, – но я, как и остальные мужчины, сидел спокойно. Против пистолета нет средства, кроме другого пистолета (или автомата), а у меня их не было, как и у девяносто девяти процентов обычных россиян.

Автобус вдруг притормозил, повернул направо, остановился и забибикал. И сразу же где-то рядом залаяли собаки, лязгнул металл о металл, мы снова тронулись с места, немного проехали, снова остановились, после чего двигатель заглушили, и мужской голос приказал:

– Граждане мужики, можете снять страховочные наклейки с глаз.

Я торопливо оторвал полоску скотча с глаз, поморщился от боли, открыл глаза и увидел, что автобус стоит рядом с недостроенным зданием в два этажа, за которым торчало трехэтажное достроенное. Участок, размером примерно триста на триста метров был опоясан высоченным (не меньше шести метров) забором, по верху которого змеилась густая спираль колючей проволоки, а в углах торчали смотровые вышки с прожекторами, кое-где росли маленькие голубые ели, самая высокая была меньше метра.

Один из захватчиков в салоне снова выстрелил в потолок и сообщил:

– Граждане мужики, вам чрезвычайно повезло – вы будете достраивать дом самому депутату Палкину, а он за хорошую работу платит хорошие деньги. Тем, кто не умеет строить, придется научиться, потому что отсюда вы уйдете только после окончания всех работ. Тех, кто будет сопротивляться, мы пристрелим на месте, потому что мы серьезные люди, бунтовщиков и раздолбаев мы предупреждаем только один раз, во второй раз мы стреляем на поражение. Спецодежду и инструмент вам выдаст ваш прораб Пересветов. Жить будете в хороших условиях в трехместных номерах. У нас отличная кормежка три раза в сутки без ограничений в количестве, баня, бассейн, кинозал в вечернее время, раз в неделю к вам будут приезжать женщины для удовлетворения ваших самцовских инстинктов, но повторяю: отсюда вы сможете выйти только после окончания строительства. Чем лучше и быстрее вы построите, тем раньше отсюда уйдете. Повторяю для тупых: при попытке вырваться отсюда раньше срока охрана открывает огонь на поражение без предупредительного выстрела.

Несколько мужчин начали объяснять, что они никогда не работали на стройке и толку от них не будет никакого. Распорядитель гаркнул:

– Повторяю для идиотов: тех, кто не умеет строить, прораб научит или поставит в подсобники. И учиться вам придется очень быстро. Болтунам и бунтарям у нас не выжить, поэтому советую подчиниться силе и…