Текст книги "Ограбление по-русски, или Удар « божественного молотка»"

Шура заулыбалась:

– Игоречек, но тебя это не должно пугать, потому что тебя мы в таком случае кремируем, а твой пепел я использую на даче твоей мамы, в прошлом году там очень плохо росли помидоры. Ну, все, я побежала, а то девочки сидят там одни, приду завтра и принесу простыни. А вы бы хоть дверь не закрывали, а то не доживете до выписки в такой атмосфере.

Александра чмокнула меня в щеку и выскочила из палаты, эффектно виляя своей попкой.

Юра спросил:

– Если первая женщина была жена, то кто же эта красотка?

– Тоже жена, – ответил я, – вернее, первая – это официальная жена, а вторая – любовница, но, по сути, она тоже мне жена, потому что у нас три дочери. А от первой Александры два сына, так что я не девственник, как ваш Пахомыч, но мне на это наплевать и я бы согласился стать девственником.

Виталий расхохотался:

– Ну, голубчик, это уже непоправимо. Вот у Пахомыча еще есть выбор, и он мог бы расстаться со своей девственностью.

Я пожал плечами и собрался идти в туалет, но тут дверь в палату снова приотворилась, и на пороге нарисовался (вот уже никак не ожидал!..) Слава Ершов. В одной руке он держал букет гвоздик, а в другой полиэтиленовый пакет с бананами и яблоками. Странное дело: я обрадовался ему больше, чем своим женщинам. Может быть, мне следовало родиться «голубым» и любить мужчин, а не этих непостоянных женщин? Но, как говорит Душков, это непоправимо.

Славик молча сел на край моей кровати, положил пакет и цветы на тумбочку и вытащил из кармана рабочей куртки закупоренную бумажной пробкой бутылку:

– А это тебе от нашей бригады.

Я предложил выпить всем находящимся в палате. Юра с Виталием охотно согласились и подсели ближе со своими кружками. Пахомыч (он уже вернулся на свое место) отказался, потому что он, по его словам, за всю жизнь не принял ни капли алкоголя и не хочет уподобляться свинье на старости лет. А несколько человек в дальнем углу палаты вообще никак не отреагировали на мое предложение.

Пахомыч снова громко плюнул и вышел, а Славик разлил на четверых сразу всю бутылку, мы чокнулись, сказали друг другу: «Пусть земля нам будет пухом», – выпили, и тотчас все с вопросительными лицами повернулись к Славику. У Славы лицо вытянулось и тоже стало вопросительным. Он сунул нос в стакан, понюхал и выругался:

– Знаю я, чьи это проделки, твою мать! Завтра я Ильичу задам: вместо спирта налил, гад, воды.

– Это забавно, – усмехнулся Душков, – я обязательно использую это в каком-нибудь своем новом романе.

– А я подвешу Ильича за яйца, – скромно пообещал Славик. – Кстати, чем у вас тут так воняет?! Хуже, чем у нас в цеху, где мы никогда не проветриваем.

Виталий охотно рассказал ему о договоре главврача с администрацией кладбища.

Когда Славик ушел, Душков поинтересовался:

– Игорь, а это кто был? Он смотрел на тебя еще более ласково, чем твои жены.

Я не стал ничего объяснять, потому что мне не терпелось скорее рвануть в туалет, я уже спустил ноги с кровати, но тут дверь в палату с треском распахнулась и вошла полная немолодая уборщица со шваброй и ведром воды.

– Не вставать, пока не помою! – гаркнула она, после чего поводила носом, оценила аромат нашей палаты и заорала визгливым голосом:

– Кто насрал в палате?! Завтра же нажалуюсь главврачу, и вас всех отсюда выкинут! До туалета что ли не дойти, уроды гнойные!

Женщина минут пять мыла пол и все это время громко ругалась, а потом, уже уходя, проворчала:

– Говна на полу я не нашла, и слава богу, значит, кто-то из вас насрал прямо в кровать, а это уже не входит в мою компетенцию, с постелями утром разберется сестра Галя.

Уборщица вышла, а мужчина у стены, до сих пор молча читавший журнал «Не скучай!», проговорил:

– Неужели здесь так хреново пахнет, я, к примеру, ничего не чувствую.

Виталий объяснил:

– Мы все здесь успели притерпеться к запаху, поэтому и не ощущаем его, хотя, возможно, у нас и вправду не очень свежий воздух, но это естественно, потому что больные люди всегда плохо пахнут.

В палату в эту минуту вошел Пахомыч, который где-то проветривался, и Юра спросил:

– Пахомыч, тебя не было полчаса, значит, ты успел от нашего запаха отвыкнуть, чем здесь пахнет?

Старик доковылял до своей кровати, долго прицеливался, наконец сел на нее, почесал свою лысую голову и ответил:

– Женщиной, конечно, только у них такой божественный запах. Моя Татьяна, царство ей небесное, когда была жива, тоже так пахла, не запах, а веселие для моего мужского носа.

Виталий восхитился:

– Вот что значит девственник – сразу учуял запах женщины! Действительно тут были две очаровательные дамы.

Пахомыч добавил:

– Правда, кроме запаха женщины, тут много других ароматов… не таких приятных.

Юра не вытерпел:

– Пахомыч, а мне эти ароматы напоминает о твоем ночном «пулеметном огне».

Пахомыч засмеялся, показав единственный зуб, и сообщил:

– Дак вчера же в обед давали гороховый суп, а у меня после гороха немного крутит живот, моя Татьяна, царство ей небесное, всегда после гороха сбегала к своей сестре и жила пару дней у нее, а потом возвращалась.

Тут я вспомнил, что меня давно подпирает желание помочиться (я не делал этого со вчерашнего дня!). Вскочив с кровати и намотав на бедра простыню, я вылетел в коридор и засеменил босыми ступнями по холодному изодранному линолеуму в нужную сторону, лавируя между кроватями лежащих в коридоре больных. Юра мне перед тем подробно объяснил, что в начале нужно свернуть направо, потом налево, потом еще раз налево, подняться на второй этаж, потому что наш туалет на ремонте, и, открыв дверь с табличкой «Посторонним не входить», преодолеть подсобное помещение, в котором стоят каталки, и попасть наконец к желанному унитазу, единственному на все хирургическое отделение.

Я бежал и чувствовал, что еще несколько секунд – и моча фонтаном вырвется из меня на свободу, твою мать! Я свернул направо, перепрыгнул через стоящего на четвереньках и блюющего черноволосого мужчину в белом халате (вероятно, это был доктор, немного перебравший вчера за праздничным столом), потом я свернул налево, оббежал двух целующихся девушек, снова свернул налево, пробежал по стоявшей на полу доске с шахматными фигурками, сидевшие на корточках игроки что-то закричали мне вслед, но выяснять, что им надо, уже не было возможности. Я взлетел на второй этаж, нашел нужную дверь с нужной табличкой – о, скорее, скорее! – заскочил в подсобное помещение, где стояли каталки, и, подбегая уже к нужной мне двери (О, боже, только бы дотерпеть!), приподнял простыню, освободив раздувшийся член, влетел в туалет с единственным желанием выплеснуть из себя это море жидкости и… наткнулся на докторшу Наталью Ивановну, которая смазывала чем-то ляжку молодой женщины, лежащей на операционном столе. Доктор взглянула на мой торчащий член, покраснела и строго сказала:

– Арбатов, туалет в другом коридоре, поначалу все путаются и забегают сюда, но через пару дней вы привыкнете, идите отсюда и не смущайте больную.

Больная, которая до этих слов мной не интересовалась, с любопытством на меня взглянула, ойкнула и сомкнула ноги. А я пулей выскочил из операционной и едва дотянул до желанного (хотя и очень грязного, заваленного бумажками и кусками ваты) туалета. Стоит ли говорить, какой я испытал кайф?!

Когда я вернулся, облегченный и обессиленный, в палате продолжалась беседа.

Старик Пахомыч спрашивал:

– Виталий, а ты правда тот самый писатель Душков? Я читал твои книги, они мне помогали забыть покойную женушку.

Улыбающийся Виталий кивнул:

– Да, правда, на прошлой неделе вышел мой сто сорок восьмой роман «Прыжок пираньи в унитаз», в Германии уже купили первый тираж, так что лето проведу на Гавайях, тамошняя вода мне очень нравится. Арбатов, а если я тебя приглашу на Гавайи, ты не откажется?

Я удивился:

– Но я же не женщина и у меня совсем нет денег.

– Ерунда, моего гонорара хватит и на двоих. А там бы ты своим «Ильей Муромцем» покорил весь пляж – мы бы отправились на нудистский пляж, – а я бы наблюдал, записывал, и появился бы новый роман под названием «Гавайские похождения Бессмертного».

Юра спросил:

– Виталий, а почему ты, небедный вроде бы человек, и лежишь в палате для нищих петербуржцев? Ведь ты мог бы лежать в «люксе» и не нюхать наши выхлопы?

Пахомыч предположил:

– Да он, скорее всего, собирается писать роман о больнице для бедных, вот и набирается материала. Верно я говорю?

Виталий пожал плечами:

– Это только одна причина, а вторая в том, что я до пятидесяти лет тоже был нищим петербуржцем и привык к этой шкуре, здесь я на свое месте и поправлюсь поэтому быстрей, а в люксе среди роскоши и усиленного внимания загнусь с непривычки.

Незаметно, под разговоры я уснул.

А утром пришел наш лечащий врач Левон Джиноевич, который в день моего поступления, как мне рассказывали, немного перебрал за праздничным столом и спал под этим же столом в обнимку с единственной в больнице медсестрой Галей. Сейчас, войдя, он споткнулся о порог и рухнул прямо на кровать Юрия, который еще не успел как следует проснуться. Увидев лечащего врача в своей постели, Юра закричал:

– Не голубой я, не голубой! Левон Джиноевич, я обычный и совсем не интересный, а голубые у вас в шестой палате, идите туда!

Лечащий врач молча поднялся и начал свой осмотр, в конце которого выяснилось, что кто-то из пьяных санитаров два дня назад (последний раз лечащий врач заходил сюда как раз два дня назад) положили на две свободные кровати два трупа, и этого никто не заметил. И теперь стало понятно, почему здесь стоял такой отвратительный запах, которого мы, обитатели палаты, не чувствовали. Трупы через полчаса убрали, а медсестра Галя принесла и бросила мне на кровать единственную сохранившуюся в больнице с прежних времен пижаму (обычно больных здесь принимали со своей одеждой): светло-коричневая куртка была тесна, а черные штаны велики.

Я оделся, а Виталий заметил:

– Арбатов, теперь ты похож на беспризорника, кстати, примерно так же выглядел Шура Балаганов, когда впервые встретился с Бендером, у того только волосы были посветлее.

– И лицо поумнее, – вставил Юра и захихикал. – Игорь, теперь ты можешь идти клеиться к Наталье Ивановне, вчера вечером, когда ты уже дрых, она зашла, постояла у твоей кровати, покраснела и, схватившись за голову, выскочила.

Виталий уточнил:

– Ну, положим, за голову она не хваталась, это Юра преувеличивает, а вот то, что она приходила, стояла рядом с твоей кроватью и краснела, – это действительно было, заколдовал ты бабу-ягодку своим «Ильей Муромцем», заколдовал. Я бы на твоем месте взял бы и отдался ее желанию, она ведь красивая женщина сорока пяти лет. И вроде бы не замужем.

– Сорока четырех, – поправил Пахомыч, – и развелась два года назад.

Виталий изобразил удивление:

– Пахомыч, лапушка, а ты, оказывается, еще и женщинами интересуешься, но зачем это восьмидесятилетнему девственнику?

Пахомыч улыбнулся, показав единственный зуб, почесал лысую голову и сказал:

– Вообще-то мне семьдесят один год, и женщины меня волнуют также сильно, как и в молодые годы.

– Это чистая правда, – подтвердил Юра, – Пахомыч каждый вечер онанирует, как молодой мальчик.

Возмущенный Пахомыч, скрипя суставами, поднялся с кровати, дошаркал до Юры и прокричал тоненьким фальцетом:

– Юрка! Молокосос сраный! Не лезь в мою личную жизнь своим свиным рылом! Негде от вас спрятаться, черти окаянные! – И поковылял из палаты, хлопнув дверью так сильно, что проснулись несколько спящих в дальнем углу больных, насчет которых я уже начал было беспокоиться.

Виталий поднял большой палец руки к потолку:

– Мужики, а ведь в Пахомыче еще жив мужчина, и даже его жена Татьяна за пятьдесят лет супружеского воздержания не смогла его уничтожить. Судя по всему, старик влюблен в нашу Наталью Ивановну или я не писатель.

Тут дверь в палату распахнулась, и вкатилась, повизгивая, каталка. На ней лежал кое-как укрытый больной в бессознательном состоянии, а санитар тоже ехал, навалившись на край каталки животом. Сзади шагала грузная чернявая медсестра Галя. Каталка подъехала к освободившейся кровати, веселый санитар соскочил с нее, а подошедшая сестра прокричала в самое ухо лежащему:

– Слева кровать, перекатывайся!

Санитар нагнулся и заорал в другое ухо:

– Слева кровать, а справа аппетитная медсестра, прими правильное решение!

Сестра отвесила напарнику затрещину и, перевалив больного на кровать и швырнув на подушку его спортивные штаны, снова закричала ему в ухо:

– До утра не вставать, не курить, не есть-не пить!

Веселый санитар заорал в другое ухо:

– В двенадцать ночи – завтрак, не пропусти! – и отскочил, чтобы не получить подзатыльник от сестры, которая поставила невменяемому мужику капельницу и удалилась, а санитар выехал вслед за ней на пустой каталке.

– Видно, после операции, – предположил Виталий.

Привезенный беспрерывно трясся и ворочался.

– Не крутись! – строго, тоном сестры Гали прикрикнул на него Юра, а я заметил что пузырьки в бутылке с жидкостью уже не бегут.

Громко топая, пришла медсестра, за которой сбегал Юра.

– Я тебе как руку положила?! – заорала она на прооперированного. – А ты как держишь? Уже вену дует! – она вогнала иглу в новое место. – Значит, буду колоть бесконечно, раз плохо держишь!

Суровая Галя ушла, мужик вроде бы перестал крутиться, но зато теперь кашлял и дышал, как будто перед смертью. А я подумал: как мне повезло, что позавчера был День медицинского работника и мне ставила капельницу не Галя, а добрая Наталья Ивановна.

Как сказала однажды моя мама, больницы придуманы для того, чтобы меньше было желающих болеть.

Второй день закончился немного быстрее первого, потому, наверное, что я уже почувствовал себя почти здоровым, а время здорового человека летит гораздо быстрее времени больного. Обе Александры, словно сговорившись, не пришли меня навестить. В десять вечера я лег в кровать под разговоры Виталия и Юры и проснулся уже утром, когда в палату вошел наш лечащий врач Левон Джиноевич. Он опять споткнулся о порог, опять упал в кровать Юрия, но тот сегодня не испугался, потому что успел проснуться. Левон Джиноевич встал и объявил, что с сегодняшнего дня мы или покупаем лекарства за свой счет или лечимся без лекарств, потому что больница истратила все отпущенные ей фонды. Это никого не удивило, потому что и до этого нам не выдавали никаких лекарств, объясняя тем, что их еще не подвезли. Тем, кто пожелал лечиться за свой счет, Левон Джиноевич прописывал два лекарства – «Будьздоровит» и «Вечный кайф-плюс».

– У больницы договор с производителем на испытание этих таблеток, – заявил всезнающий Душков. – А заодно делятся прибылью от продажи, сейчас все больницы и поликлиники так поступают.

Третий день не отличался разнообразием от второго, с той разницей, что в коридоре весь день стоял грохот. Это санитары катались наперегонки на каталках и врезались в кровати лежащих там больных (которым не хватило места в палатах). Прооперированный, которого вчера привезли, уже вставал, ходил курить и выглядел довольно веселым.

А после ужина улыбающийся Юра принес мне письмо в заклеенном конверте. Он бросил конверт мне на грудь и сообщил:

– Арбатов, Наталья просила передать это тебе лично в руки.

Пахомыч дрожащим голоском спросил:

– А может, это письмецо предназначено мне?

Юра возразил:

– Извини, Пахомыч, но мне было четко сказано, чтобы я передал письмо лично Игорю Арбатову.

Юра прошел на свою кровать, а я разорвал конверт, вытащил листок и прочитал: «Милый Игорь, я не могу не написать тебе это, потому что мне необходимо выговориться. В моей немаленькой жизни было очень мало любви и особенно секса, потому что муж был холодным мужчиной, сознательно или бессознательно он обходил этот вопрос стороной. Если уж быть честной, то секс у нас был только два раза в жизни, когда мы делали наших сыновей, но они уже выросли и живут своей жизнью, а с мужем мы развелись два года назад. Скажу прямо: когда я увидела твой великолепный член, я вдруг почувствовала себя женщиной, которой очень-очень хочется, чтобы этот красавец в нее вошел, это же не член, а маленький бог, которому хочется молиться. Я понимаю, что мы почти незнакомы, но мне уже сорок четыре года, жизнь стремительно уходит, а я еще ни разу не делала глупостей, ни разу не улетала в космос с мужского члена, а я отлично знаю, что чувственные женщины, а я именно такая, улетают в космос. Так вот, Игорек, я решила наплевать на все условности и приличия в мире и ровно в двадцать два ноль-ноль я буду ждать тебя в моей операционной, ты туда забегал вместо туалета. Поскольку я очень стесняюсь, света не будет. Диван стоит в углу. Приди и возьми меня, милый, я прошу у тебя всего одну ночь, потому что не хочу мешать твоей счастливой семейной жизни».

Пока я читал письмо, во мне нарастало возбуждение, ведь я уже больше двух месяцев не был близок с женщиной. А Наталья очень привлекательная особа, и я смог бы ласкать ее целую ночь! Но во мне снова ожила обида, и подумалось, что она, может быть, не мне первому пишет такое письмо. Все женщины такие, мужчина для них – конь, которого, как говорила моя мама, в любой момент можно сменить.

– Ставлю тысячу баксов против одного рубля, что рыбка Наталья заглотила твою наживку, – заявил Виталий.

Я перебросил ему письмо, он прочитал и кивнул:

– Что и требовалось доказать, Арбатов, ты еще сам точно не знаешь своих возможностей, от такого предложения нормальный мужчина не откажется, а ты, вроде бы, нормальный.

Пахомыч у окна сел, обхватил свою лысую голову и запричитал жалобным голоском:

– О, господи, и почему такое счастье не мне, чистому безгрешному мужчине, а этому развратнику, у которого и так две жены. А ведь Наташенька самая лучшая и самая невинная девочка на свете.

Пахомыч со стоном поднялся и, не надев тапочек, удалился из палаты.

А Юра присвистнул:

– Ну ни хрена себе поворот, наш старичок и вправду влюбился в докторшу, как он бы на себя рук не наложил, пойду прослежу.

Юра выскочил из палаты, а я пробормотал:

– Знаешь, Виталий, она не в моем вкусе, и поэтому я не пойду.

Сосед минуты три внимательно меня рассматривал, точно невиданный экспонат, а потом вдруг воскликнул:

– Мне пришла гениальная идея, в мою голову они иногда залетают! Пусть вместо тебя к Наталье Ивановне пойдет Пахомыч и станет наконец мужиком, а то так и умрет девственником. Пусть старик порадуется, пусть два человека получат то, чего им обоим не хватало всю жизнь, ведь жизнь без секса и не жизнь вовсе, мой герой Бессмертный это подтвердит. Если, конечно, Арбатов, ты не против…

Я пожал плечами:

– Да вообще-то я не против хороших идей, только ведь докторша может заметить подмену и отрежет Пахомычу яйца, ведь она неплохой вроде бы хирург.

Душков уверенно заявил:

– Насколько я разбираюсь в ситуации, то не заметит, потому что член у Пахомыча тоже весьма солидный, и в темноте неопытная женщина не сможет определить, кто ею овладевает… если только Пахомыч не начнет пердеть, но горохового супа у нас сегодня не было, значит, все должно закончиться удачно, если, конечно, Пахомыч не откажется от своего счастья. Но он ведь не дурак, раз читает мои книги. – И Виталий самодовольно заулыбался.

А вечером красный от переживаний Пахомыч, вымывшийся предварительно в душе и прослушавший наши коллективные наставления о правильном поведении в бою, ушел к Наталье в двадцать два ноль-ноль.

Пришел он только под утро – нет, не пришел, не приковылял, как обычно – нет, он впорхнул в палату, сияющий, радостный и гордый, прыгнул в свою кровать и пропел: «Рай – это когда женщина кладет ноги на твои плечи, а ты входишь и забываешь…» – и в этот миг он уснул, не успев досказать, о чем же забываешь в эти сладостные мгновения.

А я сидел на своей кровати, смотрел на улыбающееся во сне, помолодевшее лет на двадцать лицо Пахомыча, и мне становилось все более стыдно: я, молодой и сильный, разочаровался в женщинах и в жизни, а этот старик, которому немного осталось жить, сияет от радости. Если в этой худшей в городе больнице неизлечимо больной дед, который едва переставлял ноги, вдруг забыл про все свои немощи и едва не танцует от счастья, и все это только лишь благодаря женщине – значит, я трижды не прав, обвиняя женщин. Они такие, какие есть: когда они с нами, они делают нас счастливыми, и мы несчастны, когда они оставляют нас. Но даже если они недолго любили нас – это остается с нами на всю жизнь. К тому же я уверен, что и моя мама, и Полина любят меня до сих пор. А я люблю их. Ах, Полина, красивее и желаннее у меня не было женщины, и две недели с тобой стали для меня самыми счастливыми в моей жизни. И разве могут сравниться богатство и власть с настоящей любовью, такой, какая была у меня с Полиной? Впрочем, почему была, она, несомненно, сохранилась, не зря же Полина оставила мне свою квартиру, а это означает, что я должен добыть денег и разыскать ее в любом уголке земного шара, для чего понадобятся очень даже немалые средства. Но ведь я теперь владелец Полининой квартиры, под которой находится банк Клюквина, и мама не зря написала мне в письме, что самостоятельный человек сам должен ограбить свой банк. Вот она, идея! Теперь я знаю, что делать. Но для начала мне надо научиться открывать сейфы…

А в обед в палату зашла загадочно улыбающаяся Наталья Ивановна с букетом роз. Она взглянула на меня так внимательно, что я подумал, будто она не догадалась о ночной подмене и сейчас вручит цветы мне, но она шагнула к кровати спящего Пахомыча, положила на его тумбочку цветы, поцеловала в его в щеку и выскочила из палаты, как молоденькая, впервые полюбившая девушка.

Как сказала бы моя мама, если женщина способна совершать глупости и рискованные поступки, значит, она еще весьма молода.

Через две недели я выписался из больницы, въехал в Полинину квартиру, из которой Полина, кроме своей одежды, ничего не взяла, и начал готовиться к повторному ограблению. Я нашел в маминых бумагах телефон ее ученика – молодого «медвежатника» Ильи, и он за два месяца обучил меня навыкам, которые сам не так давно постиг. Он все расспрашивал меня о моей «сестре», но я ничего не мог сообщить ему о ее местонахождении. Илья очень почтительно отзывался о своей наставнице и напрочь отказался взять с меня деньги за уроки.

В средине декабря я наконец решился на акцию.

Ровно в час ночи я натянул на себя пятнистый костюм и черную маску, которые остались в квартире после мамы, положил в большую кожаную сумку необходимые инструменты, открыл в ванной люк, укрепил веревочную лестницу и неслышно спустился по ней в туалет внизу. Там, как и в первый раз, было темно и тихо, я нащупал дверь туалета, открыл ее и вышел в абсолютно темный коридор. Выставив вперед руки, я добрался до стены и, касаясь ее пальцами, пошел в сторону большого зала без окон. В прошлый раз мы с мамой слышали голоса охранников и женщин, с которыми они развлекались; сейчас я ничего не слышал, охранники либо спали, либо сидели тихо, а это означало, что мне придется работать бесшумно и медленно. Но это ничего, ведь у меня в запасе целая ночь; у нас с мамой был всего один час, за который она успела вскрыть всего один сейф, а у меня в запасе целая ночь, и я вскрою все сейфы, какие смогу, потому что мне нужно больше денег, чем моей маме, ведь я буду искать Полину по всему миру, а для этого необходима гигантская сумма.

Наконец я вошел в зал, вытащил из кармана фонарик, включил его – и оцепенел. В луче света я увидел ровные ряды стеллажей с книгами…

Часа два я искал среди этих полок хотя бы один сейф, но не нашел. И тогда я схватился за живот и захохотал так, что с некоторых полок попадали книги. Хорошо, что об этом не узнает мама. Она бы сказала: вот лишнее подтверждение того, что глупый мужчина без руководства женщины – это бульдозер без водителя, или компьютер без начинки, или автомат без патронов.

Немного успокоившись, я вернулся в туалет и обнаружил валяющуюся на полу веревочную лестницу. Судя по всему, я плохо закрепил ее на ножках ванны. Я направил луч света к потолку и зарычал от бешенства, потому что люк в потолке оказался закрытым. Отступать было некуда. Минуты три я громко матерился. Потом вспомнил, что я незаконно проник в помещение библиотеки, утром на меня наткнутся ее сотрудники, и, скорее всего, вызовут милицию. Начнутся разборки, как я тут оказался и зачем, не собирался ли я украсть какие-нибудь ценные книги… Не исключено, что обнаружат люк и свяжут этот факт с недавним ограблением банка, а тогда на меня могут «повесить» все, что тогда было из банка вынесено… Я в отчаянии схватился за голову. Затем кинулся к входной двери и принялся ее дергать изо всех сил, но она была чересчур прочной, сохранившейся, очевидно, еще с банковских времен. Окна, похоже, отсутствовали. В общем, я оказался в ловушке…

Я снял с головы маску, засунул ее в сумку, потом нашел у одной из стен небольшую скамеечку, лег на нее, подложив под голову томик Достоевского «Идиот», и стал ждать своей участи.

Прошло не менее пяти или шести часов, когда наконец послышались позвякивания и щелчки ключа в замке. Замигал и зажегся свет, осветив огромное пространство помещения с длинными рядами книжных полок. С замирающим сердцем я встал сбоку от двери, рассчитывая, что мне удастся, используя фактор внезапности, оттолкнуть пришедших людей и вырваться на волю.

Дверь распахнулась, я напружинился, готовый к решительному прыжку, и вдруг услышал радостный крик:

– Ты куда пропал, жопа?!! Я ищу тебя по всему Питеру! Я сбился с ног! Попробуй запомни твою дурацкую двойную фамилию! Но я тебя нашел – и это здорово!

Страшно изумленный, я узнал Дениса Давыдова, черненького, похожего на Пушкина еврейского негра.

– Игорь, пляши! – продолжал орать он. – Я раздобыл деньги на наш фильм! Не зря говорят: не имей сто рублей, а имей богатого родственника… Мой богатенький родственник из Израиля, когда я рассказал ему о твоем «слоне», взялся финансировать наш проект! И сценарий уже почти готов. А готов ли твой гигант, твой богатырь, твой «божественный молоток» к исполнению главной роли? Хотя, я думаю, он у тебя всегда в полной боевой. Ведь так?! Скажи «да», порадуй скорее Дениску. А ты почему в такой странной одежде? Кажется, ты был в такой же форме, когда нас захватили эти палкинцы. Вот нам тогда досталось! Удивительно, что нас отпустили живыми…

Денис тараторил без остановки. Слегка успокоившись, он перешел на разные технические детали, связанные с фильмом, и попутно разъяснил мне, что его библиотека два месяца назад переехала сюда на новое место. Он так рад был нашей чудесной встрече, что даже не поинтересовался, как я попал в запертое помещение библиотеки.

Какое-то время я переваривал неожиданную для меня информацию, после чего с деловым видом сказал:

– Только название фильма будет не «Хождение божественного молотка», а другое.

Денис заулыбался и спросил:

– И какое же?

Я подумал минуту и ответил:

– «Ограбление по-русски, или Удар „божественного молотка“». И сценарий я беру на себя.

– Йесс! – выкрикнул Денис и даже подпрыгнул от восторга. – Тогда вперед! – и он, не мешкая, потащил меня к выходу.

– А как же библиотека? – спросил я озадаченно.

– Библиотеку я закрываю. Нас ждут более великие дела!

«Мама безусловно была права, когда говорила, что каждый должен сам взять свой банк, – размышлял я, летя в самолете со своим импресарио Денисом из Канн, с презентации моего первого фильма, – но я никак не думал, что мой банк всегда был при мне».

У Дениса на коленях стоял дипломат, почти такой же с виду, как тот, что однажды всучил мне Генка Громов. В нем был наш гонорар, эти деньги, без сомнения, помогут мне найти Полину.

И я с почтением и благодарностью погладил главного героя фильма, только что признанную звезду кинематографа. В ответ он горделиво выпрямился, показывая свою готовность к дальнейшим подвигам.

2003–2004

(с) 2007, Институт соитологии