Текст книги "Ковчег царя Айя. Роман-хроника"

Джейн снова крепко прижалась к Вильяму и прошептала:

– Я люблю тебя, милый.

– Я тебя тоже, – ласково ответил бывший слуга из замка Юргена фон Эберлайнена, хорошо осознавая, что теперь богатство барона не только укрепит их любовь, но и гарантирует блестящие перспективы в Европе.

Неожиданно кибитка стала ехать тише, а затем и вовсе остановилась. Вильям выглянул в окно и крикнул по-татарски:

– Что случилось?

– Камень на дорогу упал, – ответил возница, – очевидно, с горы скатился.

– Объехать можешь? – спросил Вильям, – или нам надо выходить?

– Смогу, господин, – пообещал татарин.

Он поворотил лошадей влево и стал аккуратно объезжать скатившийся с крутого склона валун. Кибитка увязла колесами во влажной земле, но сильные лошади вытащили ее на крепкий грунт, и уже через мгновение татарин был готов мчаться дальше в родную Балаклаву. Солнце к тому времени уже заходило за горный кряж, который высился чуть правее порта, напоминая о приближающихся сумерках. Надо торопиться.

– Что там, – в голосе Джейн проскользнули тревожные нотки.

– Не волнуйся, милая, успокоил ее Вильям, – камень упал на дорогу, в здешних местах это не редкость.

Неожиданно кибитка остановилась, а татарин, который должен был стегать лошадей и гнать их домой, почему-то не спешил ни голосом, ни кнутом их подгонять. Вильяму показалось, что сзади, за кибиткой, раздался сдавленный стон, будто его слуга поранил руку и застонал от боли. Между тем кибитка не двигалась, и Вильям обеспокоенно высунул голову из окошка:

– В чем дело, почему стоим?

В это мгновение он увидел возницу, который лежал посреди дороги, распростерши в стороны руки. В шее у него торчала стрела, и кровь капала из раны прямо в пыль.

– А как же слуга, – мелькнула мысль, но Вильям не успел обернуться назад и посмотреть, чем занимается его слуга.

В этот момент какой-то здоровенный мужик с черной бородой выскочил из ближайшего кустарника с арбалетом и нацелил его прямо в голову Вильяма. Тот в мгновение покрылся холодным потом, который стал тонкими струйками скатываться на глаза, и осторожно нащупал рукой свой арбалет. Он готов был тут же выхватить его и первым выстрелить в нападавшего.

– А-а-а, – вдруг закричала Джейн, – Вильям, помоги мне!

С шумом распахнулась противоположная дверь кибитки, и на Джейн буквально свалился еще один человек.

– Выходи! – громко по-татарски крикнул бородач, – и не вздумай дурить. Враз твою бабу убьем.

Джейн затихла, и Вильям понял, что ей заткнули кляпом рот. Что же делать? Уже одно то, что их сразу не убили, было хорошо. Есть надежда откупиться. В конце концов, на них напали обыкновенные грабители, которые понятия не имели ни о Вильяме, ни о грузе, им перевозимом. Надо лишь проявить выдержку и спокойствие.

Вильям открыл дверцу и выпрыгнул из кибитки. Краем глаза заметил лежащего на дороге слугу с торчащей из груди стрелой. И камень, который они с таким старанием объезжали… Все одно к одному. Бородач точным движением уложил Вильяма на дорогу лицом в пыль и сильно надавил на спину коленом. Затем отложил арбалет в сторону и, вытащив из-за пояса веревку, крепко-накрепко связал ему сзади руки. А следом обмотал ноги.

– Поди, готов, – послышался голос.

И Вильям понял, что сейчас с ним говорят по-славянски. Но что в этом мусульманском краю делает славянин? Возможно, это русский, бежавший из татарского или турецкого плена? Тогда с ним наверняка можно договориться. Ведь в Балаклавском порту Вильяма ждет корабль, на котором можно отплыть в любой момент.

Забросив пленников обратно в кибитку, разбойники быстренько убрали с дороги возницу и слугу, отволокли на обочину камень-валун. Так, теперь путь свободен. Не скоро в колючем терновнике разыщут два обглоданных зверями и птицами трупа. А чужестранцев кто вообще бросится искать?

Василий Корень умостился на месте возницы и, щелкнув кнутом, погнал лошадей к чернореченскому мосту. Кудеяр встал сзади, где прежде был слуга. Теперь, главное, успеть посветлу проскочить до поворота и свернуть на дорогу, ведущую через горы в Байдарскую долину.

– Теперь, – сказал Руданский, – я вынужден покинуть вашу честную компанию и отправиться в свою палатку. Вы уж извините… Да! Если вдруг я захочу взять с собой Аллу, то приду ночью и разбужу ее.

– В палатку? – уточнила Женя.

– Что, в палатку? – не понял Кирилл.

– Взять в палатку?

– Нет, во Врата, – успокоил Женю Руданский.

– Значит, ты сейчас уйдешь? – Алла вопросительно взглянула на журналиста.

Кирилл посмотрел в большие Аллины глаза, и ему стало жалко эту женщину. Она явно не хотела отпускать Руданского от себя. Конечно, тому, наверное, были причины, но идти ему все равно надо.

– Не расстраивайся, я должен вас покинуть.

– Погоди! – Алла протестующее подняла руку, – я хочу сказать еще одно… вернее, хочу показать одну вещь. Погоди. Я сейчас.

Она быстро, но изящно, словно для нее было важно подчеркнуть грациозность каждого своего движения, поднялась и, сделав несколько шагов в сторону палатки, достала из нее рюкзак. Порылась в нем и вынула какой-то пластмассовый футлярчик, очевидно, для хранения авторучек. Он был перевязан обыкновенной аптечной резинкой, и Руданский невольно улыбнулся, представив, что Алла хранит под этой черной резинкой какую-то чрезвычайно важную для нее вещь.

– Вот, Кирюша, – сказала она, – посмотри.

Алла протянула футлярчик, и в этот момент рука у нее дрогнула, и он чуть было не упал в траву.

– Ой! – всхлипнула Алла и незаметно, как ей показалось, вытерла пальцем уголки глаз.

– Так! – в дело вмешался Петр, – а ну-ка дай сюда стержень!

Он протянул руку и взял футлярчик из рук жены.

– А теперь, – продолжил он, – мы перестали разводить нюни и успокоились. Хорошо?

Алла утвердительно кивнула головой.

– Это я так… расчувствовалась…

– Я понял, – спокойно сказал Петя, – все мы люди, все подвержены влиянию различных воспоминаний. Очень прошу, держи себя в руках. Если ты здесь, среди нас, начинаешь всхлипывать и ронять слезу, то какой толк от тебя будет там, во Вратах, куда ты собралась идти с Кириллом.

– Извините…, – ни к кому конкретно не обращаясь, сказала Алла, – секундная потеря самообладания. Больше такого не повторится.

Жене стало жалко подругу, и она набросилась на Петю.

– Петр! Ты не забывай, что она все-таки женщина!

– Я и не забываю, – холодно отрезал Петя, – только ТАМ это никакого значения играть не будет.

– Он прав, – сказала Алла, – не будет. Надо только уметь сдерживаться.

Она взяла из рук мужа футлярчик и твердой рукой протянула его Руданскому:

– Возьми.

Кирилл машинально принял довольно увесистую вещь:

– Ого, да он тяжеленький! – невольно вырвалось из его уст.

– Открой и посмотри, – уже совершенно спокойным голосом предложила Алла.

Руданский сдернул резинку и открыл футлярчик. Внутри него лежал какой-то желтоватый стержень в палец толщиной и около 15–17 сантиметров в длину. Кирилл не решился прикасаться к нему рукой и перевел вопросительный взгляд на Аллу.

– Бери, бери, – она поддержала порыв Руданского.

И журналист, больше не раздумывая, аккуратно вытащил стержень и положил себе на ладонь.

– Нравится? – полюбопытствовала Женя.

– Нет, не то…, – поправил ее Кирилл, – какое-то другое чувство у меня появилось. Как сказать… Сопричастность с чем-то древним. Очень необычный стержень. Из чего он сделан? Это медь?

– Золото, – спокойно констатировал Петр.

– Золото? – удивился Кирилл. – Стержень золотой? Погодите, погодите…

Кирилл несколько раз приподнял и опустил ладонь, на которой покоился стержень.

– Да, здесь граммов четыреста, а то и все пятьсот!

– 395, если быть точным, – сказал Петр, – только не весом измеряется эта вещица, а как ты правильно выразился – древностью своей.

– Алла! – обратился он к жене, – ты готова рассказать о том, как мы добыли эту реликвию.

Алла утвердительно кивнула головой и, взяв стержень из рук Руданского, аккуратно уложила его на прежнее место. У Кирилла даже сложилось впечатление, что дневной свет может повредить старинный золотой стержень. Журналист протянул Алле резинку, и та, сделав ловким движением петлю, стянула ею створки футляра.

– Начинай же, – не выдержала Женя.

– Два года назад, – сказала, наконец, Алла, – мы вместе с ребятами приехали в очередной раз в Крым. К тому времени мы уже облазили огромные горные массивы в поиске копален, но все безрезультатно. И вот, представь себе, занесло нас на ночевку в район Мангупа. Понятно, что копален в таком оживленном месте, где еще могут оставаться жилы с драгоценными камнями, быть не может. Так что мы, признаюсь, рассматривали Мангуп лишь в качестве промежуточной стоянки. И вот, снится мне сон. Я явственно вижу с высоты птичьего полета весь Мангуп с прилегающими долинками. И вдруг, совсем рядом, разрушенное старое место. Лишь один или два дома в нем и осталось. И вдруг, во сне, мне голос говорит: «Иди туда!».

– Мистика! – констатировал Руданский, – впрочем, продолжай.

– Еще раз мой взгляд «прошелся» по старым, едва различимым развалинам. И вдруг, в одном месте, возле большого дерева, я различила остатки печи. Очевидно, здесь был дом, но фундамент «ушел» под землю, а печь сохранилась. Я смотрю на нее, смотрю… А дальше все пропало. Утром я рассказала Пете о странном сне, и он предложил прогуляться к тем развалинам. Раз уж мы оказались рядом, то почему бы и не сходить? Если же мой сон всего лишь сон и никаких развалин в том месте нет – тоже хорошо. Значит, еще один район мы отработали. Да! Женя долго сопротивлялась. Никак не хотела идти с нами. Еле уговорила.

– Так и было, – согласилась подруга, – еле уговорили.

– Ну вот, – продолжила Алла, – собрались мы и пошли. Я хорошо запомнила место и дорогу, ведущую туда с Мангупа.

Шли недолго: час или полтора. К моему удивлению, действительно вышли на хуторок с двумя домишками, за которыми виднелись едва различимые холмики. Мы прошлись по ним и стали угадывать остатки фундаментов бывших когда-то здесь строений. И вдруг, в одном месте, возле старого дерева, действительно различили что-то, напоминающее печь.

– Я ее нашел! – вставил слово Петя.

– Да, Петр ее отыскал, – подтвердила Алла, – хотя я ему о печи ничего не говорила. А потом… мне вдруг в голову пришла мысль разобрать печь. Вдруг она связана с какой-то тайной? Не случайно же во сне я так упорно на нее смотрела. У Пети была с собой саперная лопатка…

– Она всегда со мной, – поправил жену Петр.

– …и он стал разбивать остатки печи. Надо сказать, что кладка выглядела совершенно трухлявой, и Петя быстро расправился с тем, что еще можно было до нашего прихода назвать печью. И представь: он нашел небольшой глиняный горшок, горлышко которого было замазано спекшейся глиной. Разбив его, мы нашли внутри истлевшие бумаги, которые абсолютно нельзя было прочесть, несколько побрякушек из серебра и вот этот стержень. Конечно, он сразу привлек наше внимание.

Уже дома мы смогли провести лабораторные исследования и установили, что он золотой. Причем золото какой-то совершенно необыкновенной пробы. Как заверили нас ювелиры, ничего подобного сейчас не изготовляется. Но это так, технические подробности – мы их сейчас отставляем в сторону. Главное в другом: когда берешь этот стержень в руку, сразу чувствуется, какой он старый. Кроме того, энергетика его необычайно сильная. Уже дома, анализируя сам факт моей находки, пришла к следующему выводу. Меня «привели» на Мангуп и далее в то разрушенное сельцо вовсе не случайно. За всем этим скрыта мне неизвестная тайна.

И я подумала: а не связан ли как-то данный стержень с прошлым моего рода? И когда в прошлом году мы вновь оказались в Крыму, то я уговорила ребят хотя бы на часик заскочить на хуторок, который прилепился к остаткам бывшего сельца. Так мне удалось узнать его название. Вернее, бывшее название – Адым Чокрак. И, уже вернувшись домой, на Урал, я выяснила, что один из моих родственников, приходящийся родным дядей моему отцу, действительно жил в Крыму, в селе Адым Чокрак. Во время Великой Отечественной войны он был убит немцами, а дом его сожжен.

Насколько я теперь понимаю, я обрела реликвию, которая на самом деле принадлежала моему роду. Обрела таким необычным путем. Теперь оставалось поставить знак равенства между золотым стержнем и сокровищами, которые я безуспешно разыскивала в Крыму, и связать все это с кармой моего рода, в которую ты, Кирилл, к сожалению, не веришь. И добавить мой сон из детства с медным обручем, с коего я безуспешно слизывала грязь.

– Теперь понятно, зачем ты взяла на Айя золотой стержень, – сказал Руданский. – Только не могу взять в толк, что ты с ним собираешься делать во Вратах? Если даже найдешь сокровища, о которых мечтала. Или, быть может, ты с помощью этого стержня и собираешься их разыскать?

– Почти, – уклончиво ответила Алла, – мне кажется, он может там сыграть очень важную роль, – и добавила, – для нас двоих.

Прошло больше месяца с того дня, когда Кудеяр со своим подельником выследили и захватили чету пройдох, прибывших в Балаклаву на торговом корабле. Поскольку дело разбойники провернули весьма успешно, то теперь ларь с драгоценными камнями находился в их логове на мысе Айя, в одной из скрытой от постороннего взгляда пещере. В другой пещере, расположенной поблизости от схрона, томились и сами герои, Вильям и Джейн. Они, как полагается узникам, сидели на привязи, и теперь их дальнейшая судьба полностью зависела от воли Кудеяра.

Однако атаман, пожалевший в первый момент чужестранцев, нынче пребывал в нерешительности, не представляя, как поступить с невольниками. С одной стороны, лишние рты ему явно были не нужны. К тому же изнеженные европейцы не протянули бы долго в тех условиях, в которых их содержали разбойники. Оставалось одно из двух: либо убить, либо отпустить.

Но во всяком случае они получали возможность рассказать о случившемся турецким властям, пообещав половину содержимого ларя, если те вернут сокровище. В таком случае уже Кудеяр и Корень могут подвергнуться смертельной опасности. Оставалось одно – убить. Но рука у атамана не поднималась. Вначале главной причиной было элементарное чувство сострадания к двум любящим друг друга людям, так неосторожно попавшимся двум прожженным грабителям. Но потом…

Потом суеверный страх все больше и больше накатывал на Кудеяра, и он просто не смел поднять руку на чужестранцев. Причина, мешавшая ему исполнить то, что он проделывал с легкостью сотни раз, таилась в самом ларе. Когда Кудеяр и Василий Корень открыли его, то чуть было не лишились рассудка. Никогда в жизни они не видели таких несметных богатств! Кудеяр даже подумал, что теперь за счет этого добра можно снарядить целую армию. А потом, например, пойти в Россию, где его помнят как благородного разбойника, и поднять матушку-Русь против Ивана Грозного. Тот ведь никак не ожидает удара со стороны Кудеяра и наверняка не будет готов противостоять безудержному натиску атамана…

Но уже через несколько дней после захвата чужестранцев случилась первая неприятность, напрямую связанная с сокровищами. Василий Корень отнес старику-татарину в знак благодарности за помощь добрую горсть драгоценных камней. Для того это было целое состояние! Понятно, что старик необычайно обрадовался. Но сутки спустя в его доме неожиданно случился страшный пожар, который унес жизнь его любимой дочери Фатимы. Татарин не выдержал горя и сошел с ума, а потом долго еще видели несчастного отца, разыскивающего на улицах Балаклавы свою дочь.

В эти же дни Кудеяр и Корень спустились на побережье Ласпинской бухты. Здесь проживал один надежный человек, коему разбойники изрядно задолжали за мелкие услуги, которые тот оказывал им на протяжении длительного времени. Теперь разбойники вернули долг сполна. Но не прошло и двух дней, как злые люди напали на этого человека и вырезали всю его семью.

Смутная тревога охватила атамана. Но разбойники не могли не пустить сокровища в дело, и потому Кудеяр и Корень сошлись с перекупщиками краденного недалеко от Чоргуня. И здесь на них, чего ранее никогда не случалось, напали лихие люди! Разбойники едва сумели отбиться и ушли в горы. Василий Корень был ранен и с огромным трудом один добрался до мыса Айя. Теперь уже сам Кудеяр сбывал драгоценности. Но сколько бы раз он ни пытался поменять камни на пищу, необходимую им для проживания, все его попытки оказывались безуспешными.

И вот тогда атаман впервые подумал о необычных свойствах содержания ларя. Уж не заговоренные ли те самые камушки?

С этим вопросом Кудеяр подступил к Вильяму. Но тот долгое время хранил молчание, не желая открывать разбойнику тайны ларя. И вот однажды не выдержал и сознался, что камни и впрямь заговоренные. Кем и когда – неизвестно. Вильям знал только, что его бывший хозяин, Юрген фон Эберлайнен, утверждал: беда ждет того, кому они попадут. Кудеяр хотел возражать, мол, сам же хозяин Вильяма прожил долгую и, скорее всего, счастливую жизнь. «Впрочем, – подумал он, – заговор на него мог и не действовать, коли он законный владелец сокровищ».

Вот именно сейчас случай с самим Вильямом и его подружкой, а теперь уже и с Кудеяром ясно показывал – правду барон говорил. Теперь становилось ясно, почему он хотел на веки вечные спрятать сокровища в одном из схронов, дабы никто и никогда их не нашел. И если бы не алчность бывшего управляющего…

Кудеяр еще долгое время находился под впечатлением от разговора с Вильямом. Даже подумал: «А не дан ли ему самому этот ларь как Божье наказание за годы разбойничьей жизни? И, быть может, Господь таким необычным путем пытается остановить Кудеяра, не позволяя дальше творить на земле зло?». Душа его была в явном смущении, но еще понадобился не один день, чтобы атаман полностью осознал порочность многих своих поступков.

Однажды, когда уже не осталось у разбойников ни ломтика лепешки, Кудеяр набрел на тихое, уединенное место, что покоилось под теплым весенним солнышком рядом с поляной, усеянном маргаритками. Он молча опустился на колени и стал каяться перед Господом, вспоминая всю свою непутевую жизнь. Вспомнил он все свои злодеяния и всех загубленных им людей, все, что накопилось за долгие годы…

На следующий день Кудеяр вновь пришел на это же место и вновь упал на колени и горячо просил у Господа прощение за свои прегрешения; так поступил он на следующий день и еще… Теперь его жизнь заключалась только в одном – искреннем, полном раскаянии в совершенных грехах. Однажды, вернувшись в пещеру после очередного покаяния, Кудеяр подошел к ларю и рывком открыл его крышку, затем запустил руки в массу драгоценных камней, стараясь проникнуть как можно глубже. Самоцветы кололи, резали пальцы своими острыми краями и…

Кудеяр почувствовал, как он ненавидит этот ларь и каждый его камушек. Ненавидит так, словно перед ним не драгоценности, а огромный клубок ядовитых гадюк, шипящих и жалящих своими ядовитыми зубами. Впервые в жизни он испытал такое отвращение к богатству, которое даже нельзя было счесть. Выдержав и брезгливо отряхнув, как от грязи, руки, Кудеяр закрыл крышку ларя и защелкнул щеколду.

Вскоре заболела Джейн. Женщина не вынесла тех условий, в которых их содержали разбойники. Кудеяр сам делал ей отвары из трав, сам же поил, но состояние иноземной пленницы становилось все хуже и хуже. Вильям, видя страдания любимой женщины и понимая, что не в силах ей помочь, уткнулся головой в дальний угол пещеры и плакал, время от времени вытирая рукой соленые слезы.

– Пойдем вместе со мной, – предложил атаман Василию Кореню, – я нашел местечко, где можно покаяться перед Господом за наши грехи.

– Сам иди, – насупился подельник, – коли душа просит. А я лучше схожу куда-нибудь да добуду лепешек.

Атаман вздохнул:

– Ну, иди…

Когда подельник скрылся, Кудеяр снова пошел на облюбованное им местечко и также истово, как и в прошлые разы, молил у Господа прощения за совершенные грехи. Теперь для него это занятие стало главной, а возможно, и единственной целью в жизни. Конечно, его товарищ не мог не заметить перемену, случившуюся с Кудеяром. Но считал этот душевный срыв явлением временным, связанным с последними неудачами.

Когда Джейн стало еще хуже, Кудеяр развязал ей веревку на руке, за которую женщина была привязана к торчащей из стены каменной скобе, и отпустил на волю. Но та, обессиленная болезнью и плохим питанием, уселась возле пещеры на камни и стала плакать. Никуда уйти от места своего заточения она больше не могла. Джейн было так горько, что даже слезы казались сладкими по сравнению с той тоской, что поселилась в ее сердце.

А Кудеяр, виновник всех ее бед и несчастий, снова ушел на маргаритковую поляну за покаянием. Один Василий Корень хранил самообладание, стараясь не поддаваться душевным терзаниям. Хотя и у него закрадывались подозрения по поводу хранящихся в ларе сокровищах. Уж слишком быстро вкривь да вкось пошли их дела после того, как они их обрели.

– Василий, – предложил однажды Кудеяр, – давай ентот ларь с сокровищами зароем в землю, дабы них евно не сыскал. А сами покинем мыс Айя та подадимся на Волгу. Упомни, яко нам было вельми хорошо на Волге?

– Нет, – отрезал Василий, – рази я по доброй-то воле откажусь от сих богатств?

– Да рази ж здесь добра воля!? Окстись, вона што с нами деется, поди страх один!

– Зрю, – гнул свое Корень. – Однако ж отказаться невмочь. Сие мне дело тяжко.

– Ну, токо як хош, – сказал Кудеяр, – а я буду делать тако, яко мне сподручней.

– Поди, уйти порешил? – в глазах Кореня мелькнула неподдельная тревога, – а елико я сгину, тако ж и ты один сгинешь!