Текст книги "Хилер особого назначения. Книга 1"

Глава 3

Шеф не врал. Рыбка действительно была золотая. В том смысле, что у парня были деньги, и он действительно был готов их потратить. На нас. И в большом количестве. Потому что его лечащий врач сказал ему, что его опухоль не операбельна. И что ни один хирург за это не возьмется. Конечно же, босс за него сразу ухватился. Тем более, что одной операцией тут все равно не обойдется. А он мало того, что будет за все платить, так еще и пожертвование оставит в знак благодарности за то, что мы его вылечим. А мы его вылечим. Так считает мой босс. Мне бы его уверенность… Я вот придерживался совершенно иного мнения – сможем ли мы ему помочь, еще большой вопрос, а вот в суд на нас подать за некачественно проведенную операцию он сможет вообще не напрягаясь. И он его выиграет. Если, конечно, выживет… Потому что, как мне кажется, качественно проведенная операция как-то не предполагает участия в ней хирурга, едва стоящего на ногах. Хотя не знаю, может, я слишком старомоден…

Видимо, не слишком. Или, по крайней мере, я такой не один. Когда я только открыл дверь в операционную, на меня все воззрились с таким ужасом, словно я восстал из мертвых. Причем, не просто из мертвых, а из сильно давно умерших. И вылез не просто из могилы, а из самого ада – прямо из разверзшегося у них под ногами разлома в земле, брызжущего жидкой лавой и, разумеется, серой – куда ж без нее!

– Мне интересно, если я сейчас протяну к вам руки и прохриплю «мне нужны ваши души», сколько из вас навернется в обморок, а сколько просто обделается? – полюбопытствовал я. – Не провожу эксперимента, так как не исключаю также возможность сердечных приступов, инсультов и помутнения рассудка.

– Алекс, ты какого хрена тут… – попытался изобразить хладнокровие Грэм.

– Парень, это к тебе не относится, – сразу пояснил я. – Ты в этот расчет не входишь – по моим предположениям, если я так сделаю, ты мне тупо засветишь в дыню. Даже не от неожиданности, а просто, чтоб не выделывался.

– Вот сейчас у меня очень яркое желание это сделать, – процедил он.

– Отличная идея! – обрадовался я. – Можешь ударить, я даже не обижусь, я все равно на наркотиках…

Чтобы было понятно, Грэм – самый смелый чувак в больнице. Нет, не так – самый смелый чувак, которого я вообще встречал в жизни. Для меня вообще загадка, как он попал в хирургию. То есть, попал в хирургию именно в этом смысле слова. Я бы не удивился, если бы он «попал в хирургию» в качестве пациента, что с ним в свое время случалось неоднократно – после прыжков с парашютом и без оного, после выпадения из окон, после автомобильных аварий и даже просто после хороших посиделок с друзьями. Я бы даже не удивился, если бы он «попал в хирургию» (в смысле, в помещение, занимаемое хирургическим отделением) из какого-нибудь стрелкового оружия. Но что заставило этого здоровяка экстремала, прошедшего, как говорится, Крым и Рим, пойти в хирурги, до сих пор понять не могу.

Грэмом его прозвали не просто так. Во-первых, он был громилой – по росту, темпераменту и, как я сильно подозреваю, по роду деятельности. Последнее – разумеется, в прошлом. Во-вторых, потому что он настоящий гремлин – если хочешь купить себе какую-нибудь новую техническую штучку, например, телефон, машину, iPad – все, что угодно, не имеет значения, но сомневаешься, так как старая еще вполне нормально работает, дай ее поюзать Грэму. Ненадолго. Этого времени ему хватит на то, чтобы «убить» ее так, что ни один мастер ее не то, что не соберет – не узнает.

Итак, первая загадка, мучившая меня уже не первый год – это причина, заставившая его принять такое нестандартное решение взять да и пойти в хирурги. А вторая загадка – как этот плод любви Годзиллы и Кинг-Конга, обладающий аккуратностью слона в посудной лавке, умудряется быть хирургом, причем, одним из самых лучших. Что интересно, ведь он на самом деле ужасно неуклюж. Его не так часто приглашают в гости, потому что он действительно не всегда может распределить себя в пространстве, что в сочетании с огромным ростом и невероятной физической силой влечет за собой катастрофические последствия. И это когда он трезвый. А чуть выпив, он вообще перестает себя контролировать – он тут же ищет драки и приключений. Кстати, это еще одна причина, почему его прозвали Грэм – стоит ему принять хоть несколько грамм спитрного, как у него тут же сносит крышу… А потом крышу сносит у всех ближайших построек, если они оказались недостаточно прочными и к тому же имели несчастье чем-то помешать Грэму.

Но на работе его словно подменяют – его движения точны и аккуратны, он спокоен и невозмутим.

И если он «пытается изобразить хладнокровие», значит, он в таком бешенстве, что лучше ему под руку не попадаться.

Грэм вздохнул, выравнивая дыхание.

– Понятно, – медленно кивнул он. – Приказ?

– Нет, %%%%%, жажда крови у меня взыграла, сижу у себя в палате и думаю – а дай-ка я кого-нибудь порежу, а то без этого кусок в горло не идет!

– Ясно, – кивнул он, нехотя уступая мне место.

Я подошел к столу. Снял перчатки. Прикоснулся к пациенту…

…Мир преобразился. Вернее, исчез совсем. Звуки смолкли, цвета померкли, все вокруг перестало существовать. Был только он – человек, лежащий на столе… То есть, стола, конечно же, тоже не было. И человека в привычном смысле этого слова – тоже. И слов не было. И ничего не было. Был Он. Он был целым миром. И я вошел в этот мир.

В этом мире шла война. Жестокая и беспощадная. И самое жестокое в ней было то, что враг не пришел извне. Он родился и вырос среди таких же, как он, он жил тем же, чем живут все, и его очень долгое время принимали за своего… Но своим он не был. Никогда. Он был инаким. И в какой-то момент он осознал свою избранность. И решил доказать всем, что он – инакий. Доказать не самым лучшим образом – просто разрушив все то, что его окружало, чтобы все поняли, что он может это разрушить. И у него это почти получилось. Если бы атака была извне, ее бы отбили. Но его врагом никто никогда не считал. И даже когда он стал все уничтожать, это просто сочли недоразумением, так как не хотели в это верить. Все сделали вид, что ничего не произошло. А он решил, что этого не заметили, и что никто его не воспринимает всерьез. И стал действовать еще агрессивнее.

Когда все, наконец, поняли, кто виноват в разрушениях, и чего ему надо, в мире произошел слом. С ним не стали бороться, ему даже не попытались сопротивляться. Никто. Ни одно живое существо, ни одна клетка. Мир сдался. Сразу. Без единого выстрела. Почему? Вот так вот болезненно отреагировали на предательство.

И это было еще страшнее.

Страшно было то, что из многообразия подобных сценариев этот мир выбрал самый худший. Он мог сопротивляться, и агрессор мог испугаться и отступить или хотя бы остановиться. Он мог сдаться, но агрессор мог утратить к войне интерес и отступить или опять-таки, остановиться. Третий вариант не такой оптимистичный, но все-таки – мир мог оказать сопротивление, что спровоцировало бы агрессора на более жестокие атаки, и он бы стал нападать с удвоенной силой, но сопротивление все-таки было бы, хоть какое… Но тут было все как нельзя хуже – мир сдался, агрессора это взбесило, и он приступил к серии атак, из которых одна была разрушительней другой.

К тому же, из-за того, что мир подписал капитуляцию, постепенно все стало разваливаться само собой, без участия агрессора. И это его подстегнуло – он задался целью разрушить все до того, как оно рухнет, чтобы слава великого разрушителя досталась только ему. Что это для него было, дело чести или банальное соревнование, сказать сложно, скорее всего, и то, и другое. Что-то его угнетало, по крайней мере, действовал он не всегда осмысленно, что затрудняло процесс предугадывания его поступков.

Хотя… в принципе, понять его можно. Вот жил он себе, жил, внезапно осознал, что он – личность, и тут же осознал, что эта личность никому не интересна. Он старается выделиться, но у него ничего не получается. Тогда он восклицает «Иду на Вы!», но этого тоже никто не слышит. Тогда в следующий раз он восклицает «Идите на!» и идет завоевывать все, что движется. А оно вдруг перестает двигаться, складывает оружие и с рыданиями и причитаниями начинает жечь свои же села и топиться в колодцах. Что ему остается делать? Он расстроен, унижен, обижен – за своих же соотечественников, поскольку рос с ними и не думал, что они такие ублюдки, но отступать уже не намерен – во-первых, как бы он потом с ними жил, а во-вторых – это бы значило, что он такой же ублюдок, как и они. Оставить все, как есть и просто остановиться, упиваясь до конца жизни их унижением – нет, это ему противно. Он рожден для битвы, а не для позора – своего или чужого. И тогда что ему остается? Жечь их села до того, как это сделали они. И казнить. Униженных и сломленных. Казнить за то, что они предатели и ублюдки, за то, что сдались, казнить, потому, что они недостойны жить. Да, в этом нет славы для воина, но… а что еще ему делать? Умереть самому? Это слабость. Только остается ждать, что они воспрянут и дадут отпор… А если нет, тогда… тогда они умрут. И он с ними тоже… Вот бы это произошло как можно скорее…

Я сделал глубокий вдох. Убрал руку. Пошарил по карманам в поисках таблеток. Не нашел. Ах, ну да, откуда им здесь быть… Черт, как они мне сейчас нужны, я же просто не вынырну…

– Грэм, врежь мне, только не сильно… – Я не услышал своего голоса, главное, чтобы его услышал он.

Бить он меня не стал, вместо этого на меня опять обрушилась ледяная вода. Ах, ну да, тут же есть раковина… И меня опять в нее тычут… Какая-то нездоровая традиция приживается!

– Алекс, ты как? – голос Грэма. Тихий, но различимый. То, что надо.

– Отлично. А теперь верни меня обратно. К пациенту.

– Будешь оперировать? Сейчас?

– Да. Хотя бы частично. Одной операцией вряд ли обойдемся, конечно, но… если он не умрет у нас на столе, то мы его вылечим. В общем, он у нас либо преставится, либо проставится, третьего не дано.

– Подробнее можно?

– Можно, – согласился я. – Опухоль большая и метастазы неслабые, к тому же опухоль растет, а метастазы распространяются очень быстро. Организм не сопротивляется вообще.

– Пока все в твоем прогнозе говорит в пользу «преставится». Проставляться-то ему с какой радости?

– А с той, что если мы сейчас с этим справимся, то рецидива уже не будет. Вообще. Грэм, мы не купируем рак, мы его убьем! – что-то я не на шутку воодушевился. – Ну то есть, не прямо сейчас, но после нескольких операций и курса химии… но он больше не вернется! Никогда!

– На сколько процентов ты уверен?

– На сто. Двести, триста если надо. Одна проблема…

– Он может этого не перенести?

– Да, – кивнул я. – Или загнуться от чего-нибудь еще. У него кроме этого болячек много… И каждая из них может при желании его убить.

– %%%%%%%!

– Да, я тоже так подумал. Предлагаю перекур и начнем.

– Алекс, ты псих.

– Да. За это меня и держат.

Чем мне нравится Грэм, он никогда не задает тупых вопросов. За все время совместной работы он ни разу не спросил, откуда я что-то там знаю. Он вообще ни о чем никогда не спрашивал. Он, пожалуй, единственный человек в больнице – по крайней мере, из тех, с кем я общался больше одного раза, – который не задал мне вопрос, почему я на время операции снимаю перчатки, а после операции – надеваю, тогда как все делают наоборот. Он даже не комментирует мои бредовые замечания, когда я говорю, что-то вроде того, что пересаживать легкое бесполезно, оно не приживется, потому что другое легкое – однолюб, или от этого донора часть печени брать нельзя, так как организм его уже заранее ненавидит – даже если пациент и донор вообще не знакомы. Или что камень надо вырезать, у почки синдром жертвы – он ее терроризирует, но уже столько времени, что она привыкла к нему и не хочет его отпускать…

Грэм ничему не удивляется и ни о чем не спрашивает. Может, поэтому мы с ним можем нормально общаться. Или потому что мы оба – угрюмые социопаты. И еще мы не пьем. Оба по весьма понятным причинам, но тем не менее…

И сейчас он тоже ничего не говорил. Молча вышел вместе со мной, молча наблюдал, как я безуспешно пытаюсь трясущимися пальцами прикурить сигарету, чиркая зажигалкой, молча отобрал у меня и то, и другое, прикурил и вернул обратно.

Я затянулся и закрыл глаза. Черт, зря я это сделал – к горлу тут же подступила тошнота, голова закружилась еще сильнее, в ушах зазвенело, а в глазах начало стремительно темнеть.

– Грэм, сука, ну ладно я не соображаю, но ты же знал, что мне сейчас нельзя курить! – простонал я.

– Может, перенести операцию на завтра? – невозмутимо спросил Грэм, забирая у меня сигарету.

– Хрен тебе, – я глубоко задышал, изо всех сил стараясь не хлопнуться в обморок. – Нельзя на завтра. Он может умереть в любой момент. Не удивлюсь, если у него сейчас начнут отказывать все органы, один за другим.

– Алекс, иди поспи, – буркнул Грэм.

– Ты что, меня не слышишь?!

– Слышу. Но понимаю, что оперировать тебе нельзя.

– Грэм, если его будет оперировать кто-то другой, этот парень умрет!

– А если его будешь оперировать ты, сдохнешь ты сам! – внезапно рявкнул Грэм. – Ты что, дебил совсем, не понимаешь?! Быстро спать!

Я попытался возмутиться, но Грэм попросту перекинул меня через плечо.

– В люлю, я сказал! – рявкнул он, шествуя по направлению к моей палате.

– Грэм, меня мутит. Сильно, – предупредил я. – И сейчас я облюю тебе всю спину.

– Танки грязи не боятся, – равнодушно буркнул мой похититель, не сбавляя ход.

– Грэм, я серьезно.

Он ничего не ответил, только позвонил уточнить насчет палаты – куда меня, собственно, нести – и отдал распоряжение насчет капельницы.

– Грэм, мне уже ставили…

– Заткнись.

Мне почему-то стало ужасно обидно. Причем, на Грэма я как раз не обижался, видимо, в глубине души я все-таки понимал, что он пытался меня спасти, спасти от того, во что сам до конца не верит. Это было так трогательно и по-детски, что я сразу все ему простил. Я внезапно осознал, что он сделает все, чтобы не допустить меня к операции, и совсем не из-за того, что это может навредить пациенту, а потому, что эта операция может навредить мне.

В принципе, он был прав – мне действительно сейчас не стоило оперировать. Каждое «погружение» отнимало у меня много сил, которые, впрочем, восстанавливались, но на это восстановление нужно было время. Обычно после операции я запирался в своем кабинете и отдыхал где-то полчаса, пил горячий шоколад, ел какие-то вкусности, купленные в нашем буфете, потом принимал таблетку успокоительного и засыпал. Ненадолго, но просыпался я вполне вменяемым человеком.

И сейчас, если бы не трое суток постоянных погружений без сна и еды, я бы легко провел эту операцию. Но… Черт, ну какого хрена я вкалывал как мудак все эти три дня?!

– Потому что была большая авария, и нам привезли много пострадавших, – спокойно ответил Грэм. Я что, вслух это сказал?! – Ты выполнял свой врачебный долг. И сейчас тоже собираешься его выполнить. Но я тебе не позволю.

– Тогда тебя уволят, – отозвался я. – Шеф сказал, что я не смогу оперировать, только если мне руки отрезать.

– Значит, отрежу, – равнодушно ответил Грэм. – Я же хирург, все-таки… Хотя могу и отломать. Тебе как больше нравится?

– Никак. А еще он добавил, что я и тогда что-нибудь придумаю…

– Ну вот и посмотрим. Можешь начинать думать, – мы «въехали» в палату. Грэм сгрузил меня на кровать. – Времени на раздумья у тебя до завтрашнего утра, – он сделал какое-то движение. Какое конкретно, я не видел, так как перед глазами у меня все плыло, но укол я почувствовал очень явно. – Спокойной ночи.

Глава 4

Вообще знаете, очень обидно, когда посреди разговора твой собеседник тебя просто-напросто «выключает». Случись такое один раз – я бы счел это досадным недоразумением. Но два раза – уже закономерность. Как бы это не переросло в традицию! Видимо, окружающие все-таки нашли средство от моего занудства…

Когда я очнулся на этот раз, к руке была прицеплена та же капельница. Это я почувствовал, даже не открывая глаз. Открывать их я побоялся – почему-то я был уверен, что если окажется, что я все в той же палате, а рядом сидит встревоженная Ника, то это будет означать, что крышняк у меня отъехал окончательно, и до последних минут моей жизни меня ожидает сплошной «День сурка» – цепь одних и тех же событий, повторяющихся с суровой периодичностью. А вот то, что если человек уже не первый раз теряет сознание – заметьте, находясь при этом в больнице, – и вполне логично, что очнется он в своей же палате, куда его уже поместил его же лечащий врач, мне как-то даже в голову не пришло. Вероятно, нормальный человек сделает нормальный вывод, что он болен. Одна проблема – для этого надо быть нормальным…

– Алекс, хватит в спящую красавицу играть. Судя по датчикам, ты уже проснулся.

Мне захотелось сорвать их с себя и заявить, что теперь судя по датчикам, я уже умер, но что-то меня остановило. И это что-то было банальной ленью.

Мне ужасно не хотелось просыпаться. По крайней мере, здесь. Вот если бы я открыл глаза и увидел перед собой безбрежный простор океана, вот это другое дело. Вот тогда я был бы счастлив. Даже если бы оказалось, что на самом деле я не на пляже, а в дурке…

– Если ты ждешь, что тебя кто-нибудь поцелует, – послышался игривый голос Ники, – то это будет Грэм – он мне желание должен.

– Какое странное у тебя желание, – не сдержался я. – Чтобы мужик с мужиком поцеловались… Милая, мы в 21-м веке, зайди в любой гей-клуб и смотри сколько хочешь! Хотя нет, это было в 20-м… Сейчас это можно увидеть вообще везде. Ромио, я бы на твоем месте насторожился…

– Он в порядке, – вздохнул Ромео, совершенно не собираясь настораживаться.

– Мы это определили два дня назад, – возразила Ника. – И вот к чему это привело. Что-то он не очень похож на человека, у которого все в порядке.

– Да ладно, Грэм вот, например, на хирурга вообще не похож, – поддержал разговор я. – Да и я тоже, если честно, не очень… И что, нас теперь увольнять, что ли?

Грэм фыркнул. Мне стало так интересно, что происходит с мимикой этого твердолобого неразговорчивого тиранозавра, что я заставил себя открыть глаза.

Тиранозавр хмуро улыбался.

– Доброе утро, – кивнул он.

– Как пациент?

– Жив.

– Подробнее?

– Ждем тебя. Ухудшений нет. Если и есть, то не просматриваются.

– Что шеф?

– Тоже жив, – ухмыльнулся Грэм. – Ждет тебя. Давить не будет, – добавил он через паузу, – сказал, чтобы ты лечился столько, сколько сочтешь нужным.

У меня по спине пробежал холодок.

– Грэм… Он точно жив?

– Угум. Живее всех живых.

– Вот это как раз меня и пугает.

– Не боись, я сегодня добрый.

– А вот теперь я вообще в панике, – признался я и завопил. – Люди! Кого уже успел сожрать этот улыбающийся крокодил?! Чьи недогрызаные кости застряли у него в зубах и в такой неестественной улыбке ему пасть растянули?

– Да ладно, мы с ним просто поговорили. По душам.

Мне сразу представился паяльник. И еще утюг. И наманикюренная рука шефа, прикованная наручником к батарее.

– И что ты ему сказал? – дурацкий вопрос, понимаю, но… вдруг в перерывах между пытками они обсуждали, например, результаты футбольного матча? Ну мало ли?

Грэм равнодушно пожал плечами.

– Я сообщил пациенту, что операция переносится, так как наш дорогостоящий рентген-аппарат вышел из строя, а без него оперировать бессмысленно. Шеф при этом присутствовал.

– Та-а-ак?

– А потом он вызвал меня в кабинет…

– Стоп! То есть, сам вызвал?

– Ну да…

– Вы не случайно встретились в коридоре, в лифте, на лестнице… Сам вызвал в кабинет?!

– Ну да, а что?

– Да ничего. Кроме того, что шеф либо напрочь лишился инстинкта самосохранения, либо разума. Либо изменил своим правилам и решил испытать судьбу. Я б так не смог.

– Он вызвал меня в кабинет, – флегматично продолжал Грэм, – спросить, насколько серьезна поломка этого рентген-аппарата. Я ответил, что поломка серьезная, и если его вовремя не починить, то он нае… – он покосился на Нику, – навернется к чертовой матери.

– И все?

– И все, – улыбнулся Грэм.

Утюг и паяльник потеснились, пропуская бензопилу, которая тут же заняла свое место в моем ассоциативном ряду.

– А он что?

– Сказал, чтобы ты лечился… Да что ты до меня доколебался, я его пальцем не тронул!

Я вздохнул, понимая, что правды мне никогда не узнать.

– А теперь кто мне скажет, сколько я тут еще буду прохлаждаться? – задал я вопрос в «общий чат». Вопрос повис в воздухе. Интересно как… – Слушайте, судя по вашей реакции, я либо умираю, и вы еще не посчитались, кто мне об этом сообщит, либо вы так обрадовались, что у вас появилась возможность от меня отдохнуть, что даже забыли поставить диагноз.

– Алекс, – потупила глаза Ника. – Успокойся. Ты не умираешь.

– Значит, второе. В принципе, я так и думал – если бы я умирал, вы бы сразу мне об этом сообщили. Радостно и хором.

Ника страдальчески закатила глаза.

– Алекс, никто ничего не забыл…

– А проверить, выключен ли утюг? А поменять рыбкам воду? А…

– Господи, лучше б он спал!

– Ника, я об этом думаю всякий раз после незащищенного секса с проституткой – лучше бы он спал! Ведь если бы он спал, а не вставал по стойке смирно каждый раз, как только…

– Меня не интересуют подробности твоей интимной жизни! – завопила Ника.

Черт, неужели я ей и правда нравлюсь?! Нет, не так. Неужели она и правда меня хочет? Проблема…

– Ника, вот чего было об этом орать? – нет, все-таки язык мне надо было ампутировать еще при рождении. – Теперь полбольницы в курсе того, что, во-первых, у меня есть интимная жизнь, и, во-вторых, что тебя это беспокоит.

– Алекс, я должен набить тебе морду, – засопел Ромео.

– Хочешь поговорить об этом?

– Нет, я не хочу говорить! Я хочу набить тебе морду!

– Ты сказал не хочу, а должен, это разница, – поправил его я. – То есть я оскорбил твою девушку, и ты, как честный человек, должен покарать обидчика. Но обидчик – твой коллега, что в принципе для тебя значения не имеет, и к тому же прикован к койке, что для тебя имеет принципиальное значение. Причем, прикован в койке в буквальном смысле, а не в том, который вы обычно вкладываете в эти слова во время своих сексуальных игр.

– Алекс, заткнись!

– А, значит, игры все-таки были? – подмигнул я.

– Не перебивай его, только хуже будет, ты же знаешь, – Ника положила руку на плечо своего верного рыцаря.

– Очень верное замечание! Итак, вернемся к нашему вопросу. Перед тобой дилемма почти шекспировского характера – бить или не бить? Не бить – девушка вроде как обижена, бить – калечного да убогого?! Но совсем не бить нельзя, так как девушка оскорблена, и спустить мне это с рук значит показать себя трусом. Так что… Предлагаю альтернативу. Ты можешь набить морду Грэму.

Грэм заинтересованно приподнял бровь.

– А с какого… – прошипел Ромео, от неожиданности чуть не лишившись дара речи.

– Да, мне тоже интересно, – полюбопытствовал Грэм.

– Поясняю, – я так мило улыбнулся, что, если бы увидел свою физиономию в зеркале, меня бы, наверное, стошнило. – Во-первых, он сам сказал, что он сегодня добрый, а такой удачей грех не воспользоваться. Во-вторых, он большой, ему не будет больно, он даже не почувствует. А в-третьих, после этого гарантировано никто не назовет тебя трусом. И потом, он мне тоже желание должен. Брехня, конечно, но чем я хуже Ники?

– Так, все, прекратите этот балаган! – замахала руками оскорбленная девушка.

– Давно пора, – согласился я, отстегивая датчики, капельницу и прочие приспособления. Ника завопила и попыталась перехватить мои руки, но Грэм ее остановил, мягко, но как-то… как бы это… непоколебимо. – Мне нужны мои вещи и кабинет. И час времени. И можно готовить операционную.

Грэм молча передал Нику ее ревнивому мавру, после чего я почему-то снова оказался на его плече.

– Так, вот до этого момента мне было все понятно, – попытался я тактично выяснить причину своего перемещения. – Грэм, прости, пожалуйста, что отвлекаю, но ты не заметил, случайно, что у тебя к спине какой-то психопат прилип? И болтается теперь у тебя на плече, как… гм… язык у восьмидесятилетнего сексоголика после трудовых подвигов, – не обращая внимания на мой треп и, собственно, на меня, как на груз и личность, он стремительно вышел из палаты. – Если заметишь, сгрузи его на что-нибудь не очень твердое, и по возможности, аккуратно.

– Договорились, – хмыкнул мой неожиданный похититель, ускоряя шаг.

– Грэм, я тебе тут не сильно мешаю?

– Нет.

– А куда мы…

– В кабинет.

– Понял.

На самом деле я мало что понял, но у меня, в отличие от шефа, инстинкт самосохранения, слава богу, еще работал. Перед моим мысленным взором замелькали не только утюги, паяльники и пилы, но также скальпели, шприцы, зажимы, жгуты, трубки, иглы и прочие инструменты, которые можно использовать с фантазией. Так что я решил не спорить и помолчать.

Мы вошли в лифт. Я подумал, что неплохо было бы научиться молчать еще тише, и затаился, даже дышать почти перестал.

– Ты там жив? – каким-то странным тоном спросил Грэм.

– Да.

– А чего молчишь? – а, это он так беспокоится!

Я попытался пожать плечами.

– Тебе плохо? – видимо, он истолковал мои движения по-своему.

– Не-не-не, все отлично! Мне лучше, чем когда бы то ни было!

– Алекс, я тебя сейчас по стенке размажу! – рявкнул Грэм. – Ты чего, меня боишься, что ли?!

– Пока мы находимся в закрытом узком помещении, в котором кроме нас никого нет, и пока я нахожусь у тебя на плече, я отказываюсь отвечать на подобные вопросы.

Грэм засопел.

– И потом, тебе не кажется, что это несколько нелогично – сначала пригрозить человеку расправой через размазывание о стенку лифта, а потом возмутиться, что этот человек тебя боится? – не выдержал я.

– Ты меня боялся еще до угрозы, – проворчал Грэм.

– И чтобы развеять мои опасения, ты любезно предложил меня размазать, – кивнул я. – Спасибо, доктор! Вот теперь точно не страшно! – он насупился. – Ты только в следующий раз если еще что-нибудь нестрашное будешь говорить, не забывай, что если я обделаюсь, вонять будешь ты.

Он хотел что-то сказать, но дверь открылась. По странной заминке моего бронетранспортера и непрерывному гомону раздраженных голосов я понял, что коридор по какой-то причине переполнен разновозрастными страждущими обоих полов.

– Сволочи! Уроды шестилапые! Враги галактики! – дико заорал я. Грэм дернулся, но устоял, только зубами скрипнул. – Братья земляне, не верьте им! Санитары – переодетые марсиане! Марсиане – предатели! Политические проститутки! Они прогнулись перед Бетельгейзе! Бетельгейзе захватили Марс и теперь движутся на нас! Атака придет с Луны! У них там база! – народ шарахнулся от нас, как от чумы, открыв нам «зеленый коридор», чем Грэм тут же и воспользовался. – Пытайте меня, сколько хотите, я не сдамся!

Пока он нес меня, я нес какую-то ахинею, размахивая руками и периодически лупцуя его по спине. Мой бронетранспортер так стойко сносил все мои оскорбления и побои, что я начал подозревать, что он и правда марсианин. Или бетельгейзер. По крайней мере, не человек, это точно.

– Будешь принимать наркотики, тебя тоже марсиане унесут, – неожиданно буркнул Грэм вжавшемуся в стену пареньку, опровергнув мою гипотезу о его внеземном происхождении. Паренек кивнул и поклялся избегать любой наркоты, даже кофе…

О! Кофе!

– Грэм, тормозни у автомата, надо дозаправиться.

– Чего?! – он так опешил, что остановился.

– Мне один эспрессо и шоколадку. С орехами. Черную. А вы что будете? – спросил я очаровательную блондинку, застывшую около кофейного аппарата. Блондинка моргнула и уставилась на нас, как будто мы действительно прилетели с Марса. – Хотите, подвезу? Запрыгивайте, у него второе плечо свободное.

Грэм обрел подвижность и рванул дальше. Блондинка так и осталась стоять, изумленно глядя нам вслед.

– Что-то я не понял, это что, статуя? – высказал я свое подозрение. – Типа, облагораживают помещение предметами искусства? Или ее просто паралич разбил? Грэм, нам надо вернуться, вдруг ей нужна помощь…

– Психиатра. Как и всем, кто общается с тобой больше минуты. А тебе – травматолога. Скоро понадобится. Если не засунешь свой язык в свою же задницу.

– Грэм, ты снова нелогичен, – вздохнул я. – Во-первых, помощь травматолога мне понадобится, как раз если я попытаюсь сделать то, что ты сказал, так как я себе таким образом шею сверну или позвоночник сломаю. А во-вторых, я не специалист по орально-ректальным процедурам.

– По каким процедурам?! – он остановился у моего кабинета, нашаривая в кармане ключ.

– По орально-ректальным, – невозмутимо повторил я. – Все вам объяснять надо! Орально-ректальные процедуры, – занудил я голосом лектора, – это такие процедуры, которые выполняются с участием языка и задницы.

– Это я как раз понял, – если я правильно распознал его интонацию, он трясется от сдерживаемого смеха. – Я не пойму, как тебе слова-то такие в голову приходят!

– На карачках приползают! Так вот, специалисты по орально-ректальным процедурам всегда знают, когда кому лизнуть зад, а когда свой язык в свой же зад засунуть. Вот был бы я таким специалистом – сделал бы карьеру уже давно и получал бы кучу денег.

– Да ты и так вроде не бедствуешь, – хмыкнул Грэм, открывая мой кабинет. Откуда у него ключи?! – Мастер принес, не заводись, – добавил он.

– Да, не бедствую, – согласился я. – А то бы вообще как сыр в масле катался. Был бы зав. отделением хотя бы…

– Неа, – он сгрузил меня на мой любимый диван. – Зав. отделением тебя бы никто не сделал. Потому что ты – псих.

– И где логика? Бумажной работой психам, значит, заниматься нельзя, а людей резать – можно?

– Ну о том, что ты псих, знаю только я. Вернее, знал только я, – неожиданно рассмеялся он. – До твоего сегодняшнего показательного выступления. С марсианами… Теперь в этом уверена вся больница вместе с пациентами. Кстати, – он снова стал серьезным, – если тебе интересно, как раз я тебя психом не считаю.

Вот так поворот!

– Грэм, погоди, – опешил я. – Но ты же сам присутствовал на всех моих операциях… Ты же сам видел…

– Да, видел. Поэтому так и говорю. Не знаю, кто ты, но не псих – это точно.

– То есть, «не знаю, кто ты»? – с каждой минутой я понимал его все меньше и меньше.

– Или что ты. Правда, не знаю. Может, марсианин, – сбросив серьез, подмигнул он. – Ладно, не грузись. Отдыхай. Еду сейчас принести или когда проснешься?

– Сейчас. И когда проснусь тоже.

– Хм! – удивился Грэм. – Аппетит появился?

– Угу.

– Странно, я думал, что тебя после этих полетов мутить будет…

– Грэм, голову включи, ты же врач! У меня анемия, а не похмелье! Меня мутило от слабости и головокружения, потому что кровь к мозгу нормально не поступала.

– Ага, – сообразил он. – Я тебя перевернул, кровь к голове прилила, и ты снова готов спасать галактику от марсиан. Понял. Может, тебе операцию вверх ногами провести? Ты пока подумай. Я за едой.