Текст книги "Чёрный ангел"

5

Эдик играл отчаяние. Точнее, не так – он его воплощал. То сидел каменным изваянием, понурив голову и запустив обе пятерни во всклокоченную шевелюру, то метался по комнате, бормоча: «Кто?! Кто из троих? С этими, мать их, алиби мы ни в жизнь его не прижучим...» Лиска, потрясенная до глубины души смертной мукой, плескавшейся в бездонных черных очах, пыталась, как могла, утешить страдальца. А Надежда играла с Мишуткой. Она понимала, что этот драматический накал страстей по большей части адресован ей (Эдик всегда высоко ценил ее мозги), но ничего не могла с собой поделать. Оглашая квартиру совершенно неприличным в данных обстоятельствах счастливым смехом, они с малышом ползали наперегонки по ковру, носились друг за другом по комнатам, прячась по углам и неожиданно выскакивая из-за засады, и швырялись вышитой «думочкой», которую Мишутке выделили в качестве подушки.

В конце концов Эдик смертельно обиделся и закрылся в своей комнате, красноречиво хлопнув дверью. Лиска переживала, но безудержное веселье счастливой парочки было таким заразительным, что губы ее против воли складывались то и дело в улыбку – в пику озабоченно нахмуренному лбу. Немного погодя губы одержали окончательную победу, и Лиска включилась в игру. Потом вся троица утомилась, Надежда вручила Мишутке кипу ярких женских журналов, ножницы с тупыми закругленными концами и предложила Лиске выпить чаю. Эдика она тоже позвала, но тот не собирался так легко прощать отступницу и буркнул в ответ что-то гордо-отрицательное.

– Вы отлично поладили, – заметила Лиска, наблюдая за Мишуткой, который увлеченно терзал ножницами глянцевое великолепие. – Смотрю на вас и не пойму, кому эти лихие скачки доставляют больше удовольствия – тебе или Микки. Можно задать нескромный вопрос?

– Почему я не обзавелась собственным Микки? – попробовала угадать Надежда.

И не угадала.

– Почему вы с Эдиком не вместе?

– Это было бы затруднительно, – усмехнулась Надя. – У нас в стране полигамия не в почете.

– Извини, – примирительно сказала Лиска. – Близкие вечно ругают меня за привычку совать нос не в свое дело. Не хочешь, не отвечай.

Надежда внимательно посмотрела на свою визави. А девочка-то, оказывается, непроста. Вряд ли Вязников рассказывал ей свою биографию. Надежда готова была поспорить на любую разумную сумму, что до позавчерашнего вечера эти двое виделись от силы пару раз, и то мимолетно. А потом они все время были у нее на глазах – вчерашний вечер и половина ночи не в счет, в этом интервале Эдик с Лиской могли общаться разве что телепатически. В обществе Лиски (как, впрочем, и вне его) манеры Надежды и Эдика, каждый их жест, каждое слово, обращенное друг к другу, просто кричали о проверенной годами и невзгодами дружбе, не отягощенной никакими романтическими изысками вроде тайной безнадежной влюбленности или тайного же взаимного влечения. И тем не менее эта пионерка с бесхитростным пламенным взором сумела угадать подводное течение в таких, казалось бы, спокойных водах.

«Да, недооценила я тебя, – думала Надежда, изучая неправильное Лискино лицо. – Купилась на ясные глазища, а лоб как-то упустила из виду. Между тем, такие шишки и этот горный хребет посередине ну никак не могут принадлежать простушке». И она вдруг ощутила острый укол зависти к Ирен. Как-то так вышло, что у Надежды за всю жизнь никогда не было подруги. Были поклонники, были друзья, Эдик и Сашка, были хорошие приятельницы, а подругой она не обзавелась. С приятельницами Надежда поддерживала самые теплые отношения, но ничего глубоко личного им не поверяла. И не только приятельницам, вообще никому. Разве у веселого беспечного создания бывают сердечные тайны и душевные переживания? А Надежда старательно лепила образ именно легкомысленный и внимательно следила, чтобы ни одна деталь из него не выбивалась. Если бы она однажды вдруг решила излить кому-нибудь душу, у выбранного конфидента наверняка случилось бы умственное затмение, и по зрелом размышлении он решил бы, что исповедь ему пригрезилась.

Все мы ценим не собственно близких, а то представление, которое у нас о них сложилось, и разбивать это представление – непростительная жестокость. Так уж получается: сначала мы навязываем окружающим выбранный для себя образ, а потом они не позволяют нам от него отказаться. Человек взрослеет, умнеет, меняется, прежнее амплуа становится ему тесно, но окружение упорно загоняет его в старые рамки. Сломать их можно, только сменив окружение. Вот и рвутся старые связи, отдаляются друзья юности, распадаются браки. Или создатель образа устает бороться, закостеневает в напяленных когда-то доспехах, срастается с личиной.

Но некоторые везунчики избегают и того, и другого. У них есть друзья, готовые мириться с эволюцией образа. По-настоящему близкие люди, допущенные в самые глубокие тайники души. Как правило, одноименного пола – различие в психологии мужчин и женщин мешает полному пониманию.

Лиска с Ирен дружили с детства, и, по-видимому, их связывали именно такие отношения. «Это несправедливо, – подумала Надежда. – У нее было все: подруга на всю жизнь, любящий муж, сын... Коллеги ее боготворили, клиенты носили на руках. И она еще увела у меня Эдика!»

Лиска, в свою очередь наблюдавшая за Надеждой, углядела легкую тень, рябью пробежавшую по ее лицу, и деликатно сменила тему:

– Какая у тебя большая квартира! От бабушки с дедушкой досталась?

– Да. Дед был строителем, большим начальником. В войну до генерала инженерных войск дослужился. Только он здесь почти не жил. Сразу, как справили новоселье, сбежал от бабки на какую-то стройку века.

И Надежду неожиданно прорвало. До сих пор она обсуждала больную тему бабки только с Сашкой, и то постольку-поскольку. Никому еще она не рассказывала о своей ненависти к старухе, о разъедающей душу тревоге за мать, о безобразных скандалах, доходивших иной раз до рукопашной, о вынужденном бегстве из родительского дома, потому что эти схватки оборачивались для мамы многодневной пыткой... А теперь вдруг разоткровенничалась.

– С бабкой вообще никто не способен ужиться. Даже мама – воплощенная кротость – сбежала от нее замуж, едва восемнадцать стукнуло. Ты не представляешь, в какой тесноте они с отцом жили! У его родителей был частный дом в деревеньке Челобитьево, неподалеку от кольцевой дороги. И вот дедушка с бабушкой, папин брат, сестра с мужем и двумя детьми и мама с папой ютились в двух комнатенках. Летом еще ничего – расселялись на веранду, на чердак, а зимой сидели друг у друга на головах. Хорошо еще, жили дружно. Помогали друг другу. Когда я родилась, моя тетка, папина сестра, не позволила маме уйти из института, сама меня нянчила. На ферму за спиной таскала, как цыганка. Она ветеринаром работала. А потом дом снесли и дали на всех три квартиры. Тут-то бабка и дождалась своего часа. Вселилась к нам под предлогом, что она старая больная женщина и нуждается в уходе. Отец просто видеть не мог, как она издевается над мамой, но когда он пытался осадить гадину или вернуть по месту прописки, начиналось форменное светопреставление. Бабка орала на весь дом, задыхалась, билась в эпилептических припадках, мама плакала, я рыдала. В общем, в один прекрасный день нервы у отца не выдержали, и он по стопам деда хлопнул дверью и подался в Магадан. После этого бабка окончательно распустилась. Никакому Диккенсу не под силу описать, как она над нами измывалась. Главным образом, над мамой, конечно, я-то скоро начала показывать зубы.

Тут Мишутка, которому уже надоели журналы, подбежал к Надежде и взобрался к ней на колени.

– Слушай, а его кормить не пора? – спохватилась Надежда.

Лиска посмотрела на часы.

– Ой, пора! Я вчера, вас ожидаючи, соорудила куриный супчик. Вы посидите, я сейчас принесу.

Через две минуты тарелка с теплым супом стояла перед Микки. Надежда попыталась было взять его кормление в свои руки, но он решительно вырвал ложку, бросил лаконичное «Сам!» и принялся за дело с такой неукротимой энергией, что Надя вскоре смирилась с необходимостью отправить свой кашемировый кардиган в чистку.

– А что было дальше? – спросила Лиска, благоразумно наблюдавшая за процессом питания с противоположного конца стола.

– Дальше я повзрослела и начала вставать на мамину защиту все активнее и активнее. До тех пор, пока не поняла, что повторяю ошибку отца. От моей правозащитной деятельности выигрывала только бабка, которая обожает скандалы. Дай только предаться любимому занятию, прямо расцветает вся. А мои отнюдь не дипломатические демарши позволяли ей истязать маму с утроенной энергией. «Полюбуйся, полюбуйся, какую дочь ты вырастила!» И так далее в том же духе. Но смотреть на мамины мучения у меня тоже не было сил. Поэтому я дезертировала, как когда-то дед с отцом. Только не на стройку века и не в Магадан, а сюда, в бабкину квартиру.

– И она тебя пустила? – удивилась Лиска.

– Она бы пустила! Нет, мне пришлось выйти замуж и выдержать настоящий бой. Но это уже совсем другая история.

– Расскажи, – попросила Лиска.

– Хорошо, – согласилась Надежда. – Только давай сначала умоем этого чумазого джентльмена и уложим спать.

Мишутка сопел в огражденном со всех сторон кресле-кровати два часа. И все два часа Надя с Лиской болтали, точно давние подруги. Надежда рассказала Лиске и о Сашке, и об Эдике, и о том, как изболелась у нее душа за маму, изнемогающую под игом вздорной, злобной и крепкой, как гвоздь, старухи.

– Мы должны найти какой-нибудь выход, – решительно заявила Лиска, и, увидев, как загорелись у нее глаза, Надя подумала, что правильно угадала в этой тщедушной пигалице пламенного борца.

– Я искала, – призналась она со вздохом. – Ничего, кроме убийства, в голову не приходит. – Своей смертью такие мегеры не помирают. По крайней мере до тех пор, пока не изведут всех близких.

– Убийство, конечно, тоже вариант, – задумчиво пробормотала Елизавета. – Но у него немало издержек. Всякие там раскольниковские муки, страх перед расплатой... Нет, у меня есть план получше. Знаешь, у меня ведь родители тоже развелись. Папа – замечательный человек, добрый, справедливый, но характер у него совершенно невозможный. А моя мама вовсе не такая кроткая, как твоя. Она ему спуску не давала. Представляешь, оба упрямые, как бараны, сойдутся лбами, никакой силой их не разведешь. Мама кое-как дотерпела до моего совершеннолетия, а потом ушла к другому мужику, попокладистее. Мы с папочкой остались вдвоем. У нас, конечно, тоже баталии были не приведи Господи – все-таки одна кровь, – но непродолжительные и без обид. Потом я вышла замуж, и папа самокритично заявил, что не желает разбивать мое семейное счастье, а обуздать свой норов не в состоянии. К этому времени их как раз начали валом увольнять в запас – он у меня военный, полковник. В общем, вышел он в отставку и поехал жить к своей матери в славный город Мышкин. Слыхала о таком? Два года назад бабушка умерла, и он затосковал. Но возвращаться, как я ни прошу, отказывается. Боится меня с мужем рассорить. Вот бы нам их с твоей мамой свести. Папе как раз такая женщина и нужна – мягкая, терпеливая. Он бы ее на руках носил, пылинки сдувал и никому бы не дал в обиду. С его характером выдрессировать твою бабку – плевое дело.

– Бабку, пожалуй, выдрессируешь! – усомнилась Надежда.

– Ты не знаешь моего папу! Спорим, через месяц совместной жизни она у него начнет по струнке ходить, честь отдавать и рапортовать по стойке «смирно»?

– А мама не начнет? – опасливо поинтересовалась Надя.

– Ты что! – оскорбилась Лиска. – Папа – воплощенное благородство. Он в жизни не обидел слабого. Если бы моя мама хоть изредка ему уступала, они бы не разошлись. А твоя мама будто нарочно для него создана. И он для нее. Ему нужна мягкость и нежность, ей – надежная опора и защита. Ей сколько лет?

– Пятьдесят три.

– А моему папе – пятьдесят девять. Идеальная разница в возрасте. Дело за малым. Осталось их познакомить.

– А вдруг они друг другу не понравятся?

– Но попытка-то не пытка. Что мы теряем?

– Ничего, – согласилась Надежда.

И они принялись обсуждать прожекты знакомства. Эдик злобно гремел на кухне кастрюлями, но дамы так увлеклись, что пропустили этот кричащий намек мимо ушей. А потом проснулся Мишутка, и все проблемы – текущие и глобальные – отошли на второй план. Только уложив ребенка на ночь, Надежда сделала попытку завести разговор об убийствах, но Эдик, обиженный сверх всякой меры, его не поддержал.

Надежда не поняла, что ее разбудило. Когда она открыла глаза, в комнате стояла тишина, только сонно посапывал Мишутка да едва слышно дышала Елизавета. И тем не менее сердце у Нади колотилось, как безумное. Пытаясь унять нервную дрожь, она встала и вышла в коридор. Ни звука. Заглянула на кухню. Никого. Подошла на цыпочках к комнате Эдика и приоткрыла дверь. Безмятежное похрапывание.

Надежда отругала себя и снова отправилась на кухню – за валерьянкой. Несмотря на очевидное отсутствие причин, она почему-то по-прежнему старалась двигаться бесшумно, на цыпочках. До кухни она не дошла. Приросла к полу в прихожей, уловив обострившимся от страха слухом тихое, почти беззвучное шипение.

Как всегда, инстинкт сработал быстрее сознания. Она еще спрашивала себя, что бы это значило, вспоминала не к месту «Пеструю ленту», а ноги сами отнесли ее в ванную, руки сорвали с вешалки полотенца, намочили, отжали, и обмотали одно вокруг лица.

Позже она пыталась восстановить в памяти свои действия, но так и не поняла, как ей удалось без единого звука разбудить Лиску и Эдика (тот впоследствии уверял, что просто онемел, увидев ее белую физиономию в розово-полосатой маске), знаками убедить их, что нужно обмотать лица полотенцами и быстро, но бесшумно одеться, в миг нагрузить Эдика пальто, шубами и сумками, впихнуть Елизавете обувь, и вылезти через окно на балкон, не разбудив завернутого в одеяло Мишутку.

Почему-то Надежда была убеждена, что до тех, кто затаился по ту сторону входной двери, не должно донестись ни звука – иначе произойдет нечто страшное. У нее едва не выскочило сердце из груди, когда створка окна стукнула, отделяясь от рамы. И потом – когда под их ногами загремел жестяной пол балкона.

Собственно, это не было балконом в обычном понимании. Просто когда-то шестиэтажный дом достроили до десятиэтажного, и окна Надежды, живущей на седьмом, выходили в зачем-то оставленную строителями нишу, полом которой служил фрагмент бывшей кровли. Ниша была достаточно широкой, поэтому ее оградили, вбили в стену крюки, повесили бельевые веревки и использовали как обычную лоджию, только лазить туда приходилось через окно. Аналогичным образом поступили и соседи из другого подъезда, окна которых выходили в ту же нишу. Подстегиваемые страхом, беглецы и не заметили, как одолели барьерчик, разделяющий владения, и оказались на чужой половине.

Навсегда осталось загадкой, как немолодая, в общем-то, женщина, не упала в обморок или не подняла истошный крик, когда ее среди ночи разбудил настойчивый стук в окно седьмого этажа. Надежда видела, как дрожали ее губы, когда соседка, включив свет, приникла к стеклу, пытаясь разглядеть тех, кто ломился к ней в дом таким эксцентричным образом.

– Вера Сергеевна, это я, Надя, ваша соседка через стену. Пустите нас, пожалуйста, у нас беда!

Перепуганная женщина открыла форточку.

– Окно заклеено. Открывать или так пролезете?

– Пролезем, форточка здоровая. Только возьмите ребенка.

Передав Вере Сергеевне Мишутку, Надежда проникла в комнату, взяла у Лиски обувь и помогла ей пролезть вслед за собой. За Лиской последовали шубы и, наконец, Эдик.

Соседка немного оправилась от изумления.

– Что случилось?

– Это мои друзья, Вера Сергеевна, – затараторила Надежда. – За ними охотятся бандиты, и я спрятала их у себя. Сейчас, в эту самую минуту, кто-то напускает в мою квартиру газ. Усыпляющий или ядовитый – не знаю. Вызывайте скорее милицию.

Дверь в комнату открылась, и в проеме возник мужчина в трусах. Надежда узнала в нем соседкиного сына Виктора. Из-за его спины выглядывала молодая женщина в халате, накинутом поверх ночной рубашки, – жена. Как ее зовут, Надежда не знала.

– Что происходит?

– Потом, – махнула рукой Вера Сергеевна. – Беги, позвони в милицию. Скажи, соседку чуть не отравили газом.

Витя исчез, жена осталась стоять столбом на пороге. Надежда, Эдик и Лиска спешно натягивали пальто и сапоги.

– Куда вы? – всполошилась Вера Сергеевна.

– Нам нужно бежать, – объяснила Надежда. – Милиция когда еще приедет, а эти, – она мотнула головой в сторону стены, – рядом.

– А если они поставили кого-нибудь внизу наблюдать за подъездами? – прошептала Лиска.

Надежда и Эдик растерянно переглянулись.

– Я могу провести вас по чердаку, – неожиданно заговорила женщина в халате, выйдя из ступора. – Я техник-смотритель, у меня есть ключи. Третий и шестой подъезды выходят на фасад, а не во двор.

– Ох, спасибо вам огромное! – горячо поблагодарила Надежда. Женщина поспешила к себе одеваться. – Вера Сергеевна, может быть, вы подождете милицию на лестнице? Конечно, вряд ли эти отморозки сунутся сюда, увидев, что нас нет в квартире, но береженого бог бережет.

Пока они поднимались на чердак, пока пробирались к шестому подъезду, Надежда лихорадочно соображала, к кому обратиться за помощью. Нет, кандидатов у нее хватало, только, раз уж пособники убийцы добрались до нее, то найти ее друзей им тоже не составит труда. Разве что... Конечно! Вовчик!

– Простите, вы не могли бы впустить нас во второй подъезд? – спросила она их провожатую.

– Второй выходит во двор, – предупредила та.

– Ничего, мы справимся.

Женщина покачала головой, но повела их дальше. Открыв чердачный люк второго подъезда, она пожелала им удачи и распрощалась. Под нестройный хор благодарностей люк с грохотом закрылся.

– Сейчас мы пойдем к одному моему старинному знакомому, – объявила Надежда. – Вид у него, мягко говоря, диковатый, да и манеры небезупречны, но вы не смущайтесь – под грубой оболочкой бьется нежнейшее сердце.

Вовчик Рубцов здорово смахивал на необщительную гориллу в расцвете сил: короткие крепкие ноги, могучий торс, руки до колен, кулачищи с паровой молот, низкий лоб и чрезвычайно развитые челюсти. Когда-то он учился в параллельном с Надеждой классе. После восьмого Вовчика с облегчением выпихнули в какое-то ПТУ, но он по старой памяти захаживал на школьные вечера. Надежда, вероятно, так никогда и не узнала бы о нежных чувствах, распирающих эту бочкообразную грудь, если бы на одном из таких вечеров ее одноклассника не отправили в больницу с переломом челюсти и сотрясением мозга. Свидетели инцидента утверждали, что нападение было неспровоцированным. Они стояли, курили, обсуждали школьных красавиц, и вдруг Вовчик смачно плюнул на свой бычок, отшвырнул его в сторону и без слов (он вообще был не из говорливых) отправил одного из участников дискуссии в нокаут единственным ударом в челюсть. Завеса над тайной приподнялась, когда кто-то припомнил последние слова пострадавшего. «Надька Неман, конечно, аппетитная девка, но жуткая динамистка».

С той поры Надежда, сталкиваясь с Вовчиком, всякий раз одаряла его ослепительной улыбкой. Вовчик столбенел и становился похожим на скульптурное изваяние гориллы в натуральную величину. Надежда шла дальше, гадая, простоит он на месте до завтра или только до вечера. Одноклассницы предостерегали ее: «Ты бы с ним поосторожнее, он же дикий. Решит, что ты его поощряешь, и затащит в кусты». Но Надя только смеялась. Она была уверена, что правильно истолковала Вовчиково отношение. Он – рыцарь, безмолвно поклоняющийся Прекрасной Даме. А рыцари, пусть даже и похожие на горилл, не тащат своих прекрасных дам в кусты.

Потом Надежда вышла замуж и переехала в бабкину квартиру. Как-то раз, навещая маму, она увидела во дворе Вовчика, по привычке улыбнулась ему и даже помахала рукой. Вовчик, против обыкновения, остолбенел всего на минуту, а потом, неуклюже загребая ногами, подошел к ней.

– Привет, Надь, – сказал он, пунцовея по самые плечи. – Ты... это... куда пропала? Чёй-то давно тебя не видать.

– Здравствуй, Вовчик. Я замуж вышла.

Он долго переваривал известие, а переварив, спросил:

– Муж-то хороший? Не обижает?

Глянув на его сжавшиеся кулачищи, Надежда невольно поежилась и заверила торопливо:

– Муж замечательный. Самый лучший на свете.

Вовчик вздохнул, шумно и протяжно, как кузнечные мехи, и, помолчав, попросил почти жалобно:

– Ты... это... записала бы мой телефон. Вдруг это... обидит кто. Я приеду и разберусь.

Она ответила, мол, ну что ты, кто меня обидит, но, тронутая немой мольбой, телефон все же взяла и даже записала Вовчику в книжку свой новый номер.

Прошло несколько лет. Надежда уже почти забыла о Вовчике, когда они встретились снова. На этот раз в ее собственном дворе. Войдя под арку, Надя увидела въезжающий с улицы «Мерседес» и посторонилась, пережидая, пока машина проедет. Но «Мерседес» вдруг остановился, со стороны водителя выскочил человек-гора, проворно обежал экипаж и открыл дверцу со стороны пассажира.

Пассажира Надя узнала сразу. Ни роскошный костюм, ни золотые часы, ни фарфоровая улыбка не устранили сходства Вовчика с гориллой. Зато придали ему уверенности в себе.

– Надюха! – Вовчик осторожно взял ее руку в свою лапищу, подержал и бережно отпустил. – Сколько лет, сколько зим! Знаешь, мы теперь соседи. Я купил квартиру в этом доме. Второй подъезд, пятый этаж, квартира пятьдесят. Зашла бы как-нибудь по-соседски, а?

Надежда пообещала и даже сдержала обещание – сводила Сашку на экскурсию в жилище нового русского. Они дружно поахали над убранством апартаментов, выпили с хозяином рюмку чая, а на прощание Вовчик вручил Надежде черную визитку с золотым тиснением.

– Надь, если возникнут какие проблемы, – ну, там, бабки понадобятся или спец какой-нибудь, или наедет кто, – звони в любое время суток. Я теперь в силе, что угодно могу.

До сих пор Надежда ни разу не воспользовалась этим любезным приглашением, хотя, признаться, подумывала, не натравить ли Вовчика на бабку. Но представила себе старуху со свернутой шеей и не решилась. Зато теперь преследователи вряд ли вычислят, к кому она побежала за помощью. А если вычислят, им же хуже. Вовчик их в бараний рог свернет и по стенам развесит. В качестве охотничьих трофеев.