Текст книги "Чёрный ангел"

– Ты сама говоришь, что при электрическом освещении стенд – в глубокой тени.

– Да, но в половине пятого на улице еще достаточно светло.

– В половине пятого на улице сумерки. А Ирен наверняка вышла в холл позже. Ты говорила, что примерно в половине пятого ей дали отчет и она отредактировала его в комнате, а потом еще думала над вставкой. Минут пятнадцать все это, наверное, заняло. Если бы в холле к тому времени не горел свет, она не смогла бы читать.

Раздался кодовый звонок, Надежда пошла открывать. Она как раз приводила Эдику Лискины аргументы, когда они вошли в кухню и увидели застывшую Лиску, которая смотрела перед собой страшным взглядом.

– Что?.. Что случилось? – перепугалась Надежда.

Елизавета пошевелилась.

– Я вспомнила. Вспомнила, почему мне пришла на ум детская страшилка. Черные ноги! Таська в бреду два или три раза упомянула черные ноги.

Эдик плюхнулся на табуретку и схватился за голову. Надежде не было нужды спрашивать, что с ним. Эдик всегда, сколько она его помнила, носил черные вельветовые джинсы. Разных моделей, разных фирм, но непременно черные и вельветовые. Даже на свадьбу их надевал.

– Ты помнишь, кто еще в тот вечер был в черных штанах? И в черных ботинках? – спросила она быстро.

– Да, – простонал он. – Базиль был в черном костюме и белой рубашке, мы еще шутили насчет смокингов. Дескать, не рассылал ли Джованни приглашения с припиской: «форма одежды – вечерняя»? Джованни был в черных джинсах. Эжен всегда одевается одинаково – в черную кожу. И обувь у всех нас была черная.

– Так, все сходится. Ты, Базиль, Джованни, Эжен – четыре человека. Мужчины. Базиля и Джованни мы уже отбросили в прошлый раз. Значит, остается Эжен. Тем более что и тот, с пистолетом, кажется, был в черной коже. Я не уверена, но похоже на то.

– Боже, но почему?! У Эжена, конечно, вид немного инфернальный, но он вполне приятный парень. Несчастный только. Его жена бросила, а он – однолюб. Третий год в депрессии. Зачем ему понадобилось убивать этого качка? А Ирен? Он к ней всегда хорошо относился... И она к нему. Рассудком он, что ли, повредился?

Зазвонил телефон. Надежда сняла трубку.

– Да?

– Простите, можно Эдуарда к телефону? – спросил женский голос.

Надежда часто шутила, что могла бы выжить и без разума, за счет одних инстинктов. Они срабатывали у нее молниеносно, гораздо быстрее, чем включалась мысль. Вот и сейчас, она еще не успела осознать, что означает этот звонок, когда услышала собственный равнодушный голос:

– Вы ошиблись номером.

И только потом, уже нажав на рычаг, почувствовала, как кровь отливает от лица.

– Эдик, ты говорил кому-нибудь, где тебя искать?

– Нет. Я вообще никому не сказал, что собираюсь скрываться. Жена в отъезде, родители тоже. Думал позвонить своим девочкам на работу, но так и не позвонил. Что бы я им сказал? А что, это меня спрашивали? Не может быть. Наверное, действительно ошиблись номером.

– Думаешь? – спросила Надежда с сомнением. – Вот что. Позвони-ка сейчас кому-нибудь из своих хороших знакомых, лучше – не связанных с работой, и спроси, не интересовался ли тобой кто-нибудь.

Эдик хмыкнул, но достал из кармана записную книжку и придвинул к себе аппарат.

– Алло, Женька? Привет, это Эдик... Что?.. Дама, говоришь? Нет, понятия не имею... Да, странно... Извини, я тебе попозже перезвоню. – Он положил трубку и затравленно посмотрел на Надежду. – Чертовщина какая-то! Откуда убийца – Эжен или кто угодно другой – может знать телефонные номера моих друзей? Твой, Женькин? С тобой мы целую вечность не виделись и не разговаривали, с Женькой я два раза в год езжу на рыбалку...

– Записная книжка, – подсказала Елизавета.

И Надя, и Эдик вздрогнули – они совершенно забыли о ее присутствии.

– Но записная книжка при мне, – медленно произнес Эдик. – Не мог же он скопировать ее заранее, он же не знал, что я планирую исчезнуть!

– Она у тебя единственная? – спросила Надежда.

– Дома есть другая, стационарная. Ты хочешь сказать, что он влез в мою квартиру?

– Не исключено.

Эдик криво усмехнулся.

– Ни фига себе целеустремленность! Вот это, я понимаю, жажда убивать! Нет, он точно псих. А баба откуда взялась? Маньяк с сообщницей – это что-то новенькое.

– Баба может ни о чем не догадываться. Мало ли под каким предлогом он попросил ее помочь!

– И что мы теперь будем делать? Не ровен час, этот одержимый по квартирам пойдет, станет соседей расспрашивать, подслушивать под дверью со стетоскопом.

– Мы должны перейти в наступление! – бесстрашно заявила Лиска. – Давайте сами подстережем вашего Эжена, скрутим его и поговорим начистоту.

– Вообще-то, мысль интересная, – одобрила Надежда. – Если застичь его врасплох, то вполне можно скрутить. Особенно вдвоем; втроем, к сожалению, не получится – кому-то из нас придется остаться с Мишуткой. Но вот на похороны я вас завтра не пущу. Иначе неизвестно, кто кого застигнет врасплох. Он наверняка будет вас там поджидать.

2

Разумеется, из-за этих самых похорон они проспорили полночи. Надежда убеждала, урезонивала, заклинала, кричала и даже всплакнула под конец. Эдик, со своей стороны, устроил целое драматическое представление. Другая на ее месте десять раз почувствовала бы себя трусливой подлой тварью, подзуживающей благородных героев плюнуть на честь и верность живота ради, и отступила бы, но Надя только воодушевилась: раз в ход пошли котурны, стало быть, рана, вызванная утратой Ирен, не смертельна. Накануне, например, Эдик не играл – слишком уж жалким и некрасивым выглядело его горе. А когда горе выглядит жалким и некрасивым, это значит, что оно всепоглощающее, что у человека просто не остается сил и желания думать, как он выглядит в глазах других. В случае Эдика это тревожнейший симптом, сравнимый разве что с появлением трупных пятен. И когда он, завернувшись в тогу благородного негодования, наэлектризовал атмосферу до появления эльмовых огней, у Надежды настолько отлегло от сердца, что она исполнила свою партию едва ли не с большим блеском, чем сам маэстро. Елизавета только хлопала своими серыми глазищами, на них глядючи. Но в конце концов именно она произнесла решающее слово, и это слово, к Надиному удовлетворению, склонило чашу весов к здравому смыслу.

– Знаешь, Эдик, когда умерла Анна Сергеевна, Таська – тогда еще Таська, не Ирен – не хотела идти на похороны. Я ее чуть ли не силой заставила. Помню, она говорила: «Моя мама где угодно, только не в этой напомаженной ледышке». Мне тогда ее слова чуть ли не кощунством показались, а сейчас я ее понимаю. Тася у меня здесь. И здесь. – Лиска коснулась сначала груди, потом виска. – А там, – она неопределенно махнула рукой, – произведение морговских визажистов. Оно даже не похоже будет на Ирен. Я собиралась на похороны только из чувства долга. Из чувства долга перед Ирен, перед ее памятью. Но, если бы мы могли спросить ее саму, она поддержала бы Надю. И весьма энергично. Мне кажется, я даже голос ее слышу. – И она произнесла неожиданно низко, с хрипотцой: «С ума сошли, братцы-кролики? Только попробуйте у меня! Надо же – подставлять свои глупые головы под пули благопристойности ради!»

Судя по тому, как дернулось лицо Эдика, имитация была убедительной. Надежда поспешила закрепить преимущество.

– Мы же не станем ей перечить, правда?

Вот так и вышло, что в пятницу они вместо кладбища отправились к Эжену устраивать засаду. То есть отправились Эдик с Надеждой, а Елизавета осталась дома присматривать за Мишуткой и выполнять роль страхового полиса. Нельзя сказать, что такое распределение ролей ее обрадовало, но здравый смысл, безусловно, был Лискиной сильной стороной, поэтому она не спорила.

План операции принадлежал Эдику.

– По-моему, устраивать западню лучше в логове зверя, – решил он. – Эффект неожиданности сильнее. Там мы уж точно застигнем его врасплох. Эжен снимает комнату у двух алкоголиков. Жуткая берлога, но ему плевать. После развода ему на все плевать. За бутылку водки хозяева примут нас с распростертыми объятиями, а двумя мы их загипнотизируем, словно факир ученую кобру. С рук будут есть. Эжен непременно поедет и на похороны, и на поминки. Если он убийца, то караулить нас, если нет, то из доброго отношения к Ирен. А дальше – трезвым с поминок не уедешь, это будет выглядеть слишком вызывающе. Стало быть, Эжен вернется домой подшофе. Мы приедем заранее, подружимся с алкашами и возьмем его тепленьким. Скрутим вмиг, он и пикнуть не успеет.

Первая фаза операции прошла без сучка, без задоринки. При виде литровой бутыли «Абсолюта» у супругов-алкоголиков в зобу дыханье сперло. А когда отпустило, они моментально сервировали стол – алюминиевые приборы, граненые стаканы, две банки кильки в томате, черствый ржаной хлеб.

– Женечка скоро придет, – сипло щебетала неопрятная хозяйка с опухшим лицом и плотоядно облизывалась на бутылку. – Вы пока посидите с нами, закусите чем бог послал.

– Чего ты привязалась, Любаня? – фальшиво протестовал супруг. – С таким горючим наша закусь не конает. Может, Женька их черной икрой будет кормить...

– Мы черной икры не едим, – успокоил его Эдик. – У нас на нее идиосинкразия. Открывай свою кильку, хозяйка. Вздрогнем за знакомство.

Водка пошла легко, как песня. Сначала хозяева еще пытались следить, чтобы гости от них не отставали, потом сообразили, что им же больше достанется, и расслабились.

– Уймись, Любаня, им еще с Женькой сидеть! – одернул супругу глава застолья, и скользкий вопрос: «Почему не пьем до дна, молодежь?» – больше не возникал.

На второй фазе план работать перестал. Неизвестно, много ли пил Эжен на поминках, но домой он явился совсем не таким тепленьким, какими к тому времени стали Надежда и Эдик. И не они застигли его врасплох, а он – их. Ни хозяева, ни гости даже не слышали, как он вошел в квартиру.

– Женька! – пьяно взвизгнула Любаня, когда он бесшумным призраком появился на пороге кухни. Она, кажется, намеревалась броситься постояльцу на шею, но запуталась в ножках стола и табуретки и распласталась в земном поклоне, что, впрочем, совершенно ее не смутило. – К нам приехал, к нам при-е-эхал Евгений Петрович да-арагой!

Однако столь радушный прием не произвел на Эжена никакого впечатления. Если он и испытал какие-то чувства при виде компании, пирующей на кухне, то никак их не проявил. Разве что слегка приподнял правую бровь.

– Эдик? – произнес он с умеренно вопросительной интонацией, не обращая внимания на валявшуюся в его ногах хозяйку. – Ты ко мне? Тогда пойдем в комнату.

Эдик не слишком уверенно встал из-за стола, следом за ним поднялась Надежда. Эжен перевел на нее вопрошающий взгляд. По нему совершенно невозможно было определить, узнал ли он давешнюю посетительницу дантиста.

– Это Надя, – представил ее Эдик. – Она со мной.

Эжен кивнул. На лице его по-прежнему ничего не отражалось. «Тоже мне, индеец Джо чертов! – подумала Надежда. – Чингачгук Большой Змей, Монтигомо Ястребиный Коготь, Виннету, сын Инчучуна. Надо же, как это я вчера не разглядела в нем черты монголоидных предков? Скуластая физиономия, антрацитовые треугольные глаза... Только волосы подкачали. Вместо смоляных кос или вороного конского хвоста – невыразительный куцый хаер мышастой масти».

Он повел их в комнату, открыл дверь. Надя едва не поперхнулась от немыслимого букета – застарелая табачная вонь, смешанная с запахом пыли, мокрой ржавчины подтекающих батарей и несвежего белья. Эжен щелкнул выключателем, и их глазам открылась картина «Мерзость запустения». Сальные лохмотья обоев на стенах, паутина по углам, мутное оконное стекло в потеках и разводах, одежда, беспорядочно сваленная где попало. «И правда логово, – подумала Надежда, судорожно цепляясь за Эдиков рукав. – Настоящее звериное логово». Эжен, словно прочитав ее мысли, криво усмехнулся.

– Прошу прощения за беспорядок, я не ждал гостей. – И закрыл дверь. Потом сгреб одежду с двух стульев и табуретки, швырнул охапку на диван и пригласил с оттенком иронии в голосе: – Садитесь, пожалуйста.

Кажется, обстановка в комнате и Эдику подействовала на нервы.

– Мы ненадолго. У нас сегодня еще одна встреча. Не удивляйся, если сюда позвонят и попросят кого-нибудь из нас к телефону. Мы ждали тебя дольше, чем рассчитывали, и наш друг, возможно, уже нервничает.

Понял Эжен, что это предупреждение, или нет, но на этот раз он и бровью не повел. Сел к столу, достал из кармана красочную пачку табака, придвинул к себе машинку для скручивания папирос, стопку папиросной бумаги, свернул тонкую пахитоску, прикурил, затянулся, закрыл глаза и спросил без выражения:

– Почему ты не пришел на похороны? Я считал тебя другом Ирен.

Надя посмотрела на Эдика и с удовольствием убедилась, что он протрезвел и взял себя в руки. А когда он вынул из кармана платок, неторопливо отряхнул стул и придвинул его Надежде со словами: «Присаживайся, дорогая» – стало ясно, что предложенные Эженом вариант сценария и трактовка роли пришлись ему по душе. Эдик увидел достойного партнера. Игра началась.

– Возможно, мои слова покажутся тебе параноидальным бредом, Эжен, – сказал он скучающим тоном, так что не оставалось сомнений: ему абсолютно все равно, как будет воспринято его признание, – но я не пришел на похороны, потому что боялся схлопотать пулю.

Эжен открыл глаза и посмотрел на гостя не то чтобы с удивлением, а так, с интересом. Надежда едва сдержала улыбку. Эти двое стоили друг друга.

Эдик закинул ногу на ногу и достал сигарету.

– Не знаю, известно ли тебе, но в прошлую пятницу Ирен приезжала ко мне. Вечером, в конце рабочего дня. За два часа до своей гибели. – Он помолчал. – Видишь ли, дело в том, что она слышала, как произошло убийство. Да-да, то самое. Правда, Ирен не сразу поняла, что именно она слышала. А когда поняла, сопоставила все, что ей было известно, и пришла к выводу, что убил один из наших. Она не сказала мне кто. Не хотела подводить под монастырь человека, к которому хорошо относилась. Но убийца знал, что она вышла в холл буквально через минуту после того, как он закончил свое черное дело, и Ирен опасалась его... скажем так, неблагоразумного поведения. Поэтому она дала мне ниточку. На случай, если убийца не поверит в ее умение держать язык за зубами и предпримет свои шаги. К стыду своему, я долго не мог разгадать ее загадку. Похоже, мое тугомыслие стоило жизни несчастному Мыколе, который имел неосторожность сунуть нос не в свое дело – он подслушал наш с Ирен разговор. После его исчезновения я решил не дразнить гусей и спрятался. Потом еще много чего произошло, но главное – сегодня ночью я наконец нашел разгадку. Я вычислил убийцу, Эжен. Это ты.

На этот раз Виннету все-таки проняло. На его лице явственно отобразилось изумление. Целую секунду он взирал на Эдика, точно на пляшущего лилового крокодила. Потом скуластая физиономия снова обратилась в камень.

– Значит, неправильно вычислил, Эдик. Придется тебе поломать голову еще.

– Брось, Эжен, тебе не отвертеться. Не мог ты убить – раз, два, три... – четырех человек и не оставить следов. Милиция без труда установит, какую угрозу представлял для тебя тот криминального вида бугай, выяснит, что у тебя ни в одном из четырех случаев нет алиби...

– Очень хорошо, что ты заговорил об алиби, Эдик. Вообще-то в вечернее и ночное время суток с алиби у меня напряженно, местные алкаши перестают вязать лыко задолго до моего возвращения с работы, а другого общества у меня здесь нет. Но конкретно в прошлую пятницу у моих родителей был юбилей – сорок лет со дня свадьбы. В девять часов вечера, когда нашли Ирен, я ехал на Серпуховской электричке. Ирен живет на самом севере Москвы, от ее дома до Серпухова больше ста пятидесяти километров. В пять минут одиннадцатого я уже сидел за праздничным столом в окружении дюжины других гостей. Электричка отправляется с Курского вокзала в девятнадцать пятьдесят шесть и прибывает в Серпухов в двадцать один пятьдесят одну. В моем вагоне, правда, никого из знакомых не случилось, но от станции до дома мы шли вместе с соседкой. Тебе дать номер телефона родителей? Они наверняка не откажутся снабдить тебя телефонными номерами соседки и своих гостей.

Эдик принял удар неплохо, но физиономия у него удлинилась. Уже понимая, что безнадежно проигрывает, он все-таки сделал отчаянную попытку спасти партию.

– А как у тебя с алиби на вчерашний вечер, часов на семь? Ты, случаем, не ушел пораньше с работы из-за разыгравшейся мигрени?

Надя подумала, что смешок у Виннету неприятный. Похож на лисий лай. Видно, рыжехвостая бестия была тотемным животным его племени.

– На вчерашний вечер у меня расшибенное алиби. Ни один самый дотошный следователь не подкопается. В семь часов вечера к нам пожаловал опер – тот самый опер, что ведет дело об убийстве бугая криминального вида. Он согнал всех нас в конференц-зал и мусолил больше часа.

Тут уж Эдик лица сохранить не сумел. Он беспомощно оглянулся на Надежду, выпрямился, потряс головой и спросил жалобно:

– Собрал ВСЕХ вас? И Базиля с Джованни тоже?

– Так-так, – удовлетворенно пробормотал Виннету, высыпая на полупрозрачный лист новую порцию табака. – Значит, ты вычислил не только меня, а еще и Джованни с Базилем? Божий одуванчик Джованни и травоядный садху Базиль – серийные убийцы? А кандидатуру нашего святейшего патриарха ты случайно не рассматривал? Или католикоса всех армян? По-моему, они очень даже мило впишутся в эту компанию.

Эдик снова повернулся к Надежде и просигналил взглядом SOS. На этот раз она вняла его безмолвному призыву.

– По-моему, мы лаем не на то дерево, дорогой. Вы согласитесь принять наши извинения, Эжен, если в качестве компенсации за моральный ущерб мы поделимся с вами своей информацией? Лишний союзник и лишние мозги нам не помешают.

Виннету подвинул табуретку, прислонился спиной к стене, затянулся, закрыл глаза и милостиво кивнул.

– Давайте попробуем. Кстати, Эдик, ты сказал о четырех убитых…

– Да-да, мы все объясним. Только сначала пусть Эдик позвонит кому-нибудь из коллег и спросит насчет вчерашнего вечера, чтобы уж никаких сомнений не осталось. Эдик, кому из своих девочек ты абсолютно доверяешь? И в смысле надежности предоставляемых сведений, и в смысле умения хранить молчание? Нам ни к чему, чтобы о твоем звонке завтра знал весь трудовой коллектив.

Эжен усмехнулся.

– За его величество с радостью отдаст жизнь любая из придворных дам. Или откусит себе язык, если он того пожелает.

Шутка прозвучала не слишком добро, и Надежда спросила себя, к кому относится недоброжелательство Виннету: к любвеобильному Эдику или к придворным дамам? И сама же себе ответила: к дамам, вероятно. После измены жены Виннету, вероятно, стал женофобом.

– Эжен, где у тебя телефонный аппарат? – спросил Эдик.

– Позвони лучше с мобильного. Наш аппарат, как бы это помягче выразиться, не совсем в товарном виде. Микрофон приходится придерживать пальцами, и в наушнике трещит – того и гляди оглохнешь.

– Мобильный я где-то посеял, – мрачно признался Эдик. – Должно быть, по пьяни в машине забыл.

Эжен встал с табуретки, подошел к дивану, порылся в куче тряпья и откопал неожиданно миниатюрный голубой аппаратик, дорогую игрушку, которая в этой берлоге смотрелась примерно так же уместно, как рождественская елка на каннибальском пиру.

– На уж, пользуйся моим, инквизитор.

Эдик позвонил леди Джулии. Разговор длился недолго. Он пообещал представить все объяснения позже, попросил никому не говорить о его звонке и осведомился о вчерашнем вечере. Алиби Виннету подтвердилось.

Рассказ Эдика и Надежды занял значительно больше времени. Когда они закруглились, часы показывали почти одиннадцать. Пришлось срочно звонить Елизавете, которая уже подумывала о приведении в боевую готовность всего состава московской милиции. Когда с утешениями, извинениями и оправданиями перед измученной неизвестностью Лиской было покончено, недавние обвинители спросили полностью оправданного Эжена, что он обо всем этом думает.

– Я думаю, вы на ложном пути, – заявил он. – Из чего Ирен и вы вслед за ней заключили, что убийца уголовника – один из наших? Из слов бугая, предлагавшего себя в ночные сторожа, верно? Но у Ирен сложилось впечатление, что бугай незнаком со своим собеседником. Так почему убийца не мог просто сделать вид, будто работает в нашем здании? Даже проще: бугай вошел в холл, увидел стоящего или сидящего там человека, решил, что тот здесь работает и стал проситься в сторожа. Зачем было киллеру его разубеждать? Так ему сподручнее с ним управиться. Понимаете, к чему я клоню? Убийца – совершенно посторонний человек. Он откуда-то знал, что жертва зайдет к нам в поисках работы, явился заранее и подготовил свою маленькую мизансцену. Чего ты трясешь головой, Эдик? Почему нет?

– Да потому, Эжен, что в свете твоей версии убийство Ирен, исчезновение Мыколы и покушение на мужа Ирен не имеют смысла.

– М-да, – задумчиво протянул Виннету, – это довод. Значит, подозреваемых всего четверо? Ты, я, Базиль и Джованни? Между прочим, как насчет тебя? У тебя-то есть алиби?

– Только на вчера, – ответила за друга Надежда. – Я могу поклясться на Библии, а также на Талмуде, Коране и тибетской Книге мертвых, что Эдик не стрелял в мужа Ирен.

– Да, боюсь, милицию это не впечатлит. Но я вам верю. Как-то мне, знаете, трудно себе представить, что вы явились сюда и разыграли целый спектакль только ради того, чтобы заручиться моей поддержкой. Я – человек маленький, моя поддержка не стоит стольких усилий. Да, Эдик, ты спрашивал, с нами ли вчера вечером были Джованни и Базиль. Так вот, их не было. Они обедали с конкурентами. Акропольцы собрали на банкет всех директоров-смежников – они все еще носятся со своей идеей разделения территории. Тебя, кстати, тоже приглашали, но ты уже ушел в подполье. А Джованни с Базилем решили сходить, людей посмотреть, себя показать...

– Значит, у них тоже есть алиби? – спросила Надежда.

– Не факт. Банкет начался в три. К шести все уже, конечно, основательно набрались. Вполне можно было уйти по-английски. Знаешь, Эдик, если выбирать убийцу из этих двоих, я бы сделал ставку на Базиля.

– Почему?

– Я Джованни восемь лет знаю. Он к нам с институтской скамьи пришел. Тогда еще и дизайн-студии-то не было. Все сидели под одной вывеской. Это уж потом начали отпочковываться один за другим. Джованни с тех пор ничуть не изменился, как был теленком, так и остался. И про его жизнь всем все известно. А с Чезаре они вообще на один горшок ходили. Знаешь, какое Чезаре трепло? Ради красного словца не пожалеет и отца. При таком дружке в тайне ничего не сохранишь. Слышал небось про то, как Джованни сласти воровал? Продавщица взвешивает конфеты, лишние кидает не глядя на прилавок, а Джованни – мелкий еще совсем, из-за прилавка не видать – хвать их, и в карман. Вот тебе самое ужасное в его жизни преступление. Откуда там взяться знакомцу уголовного вида, объясни мне, пожалуйста? Я уж не прошу объяснить, как ты его представляешь в роли убийцы. По-твоему, он сидел в засаде, поджидая Ирен, потом направил на нее машину, сбил и проехался по телу несколько раз? Наш Джованни? И ты в это веришь?

– Нет, – честно признался Эдик. – Но и Базиля в этой роли я тоже не вижу. Он Ирен почитал за святую. Да и сам тяготеет к святости.

– Базиль – другое дело. Он приехал сюда всего два года назад и близкими друзьями не обзавелся. По идее, он может выдавать себя за кого угодно, и разоблачить его некому. Вот скажи, что ты про него знаешь, если не считать его восточных заскоков?

– Ну... не так уж и мало знаю, если подумать. Родился в Тамбове, возраст тридцать шесть лет, происхождение рабоче-крестьянское, служил в армии в железнодорожных войсках, где-то в Казахстане, потом работал в родном Тамбове в типографии, закончил заочно какой-то технический вуз. Восемь лет назад стал владельцем небольшой информационно-рекламной газетенки, которую сам же и учредил. Больших денег не нажил, но концы с концами сводил, что, по мнению нашего босса, большое достижение для местного издания, не дотируемого никакими князьками, рвущимися в губернаторы. Потому-то босс его и заметил и, когда ему понадобился очередной директор, сманил в Москву. Что еще? Разведен, имеет семилетнюю дочь, которую регулярно навещает. Водит машину. Остальное – восточные заскоки.

– И все это ты знаешь только с его слов. Ну разве что про газету и переезд в Москву – со слов босса. Понимаешь теперь, о чем я?

– Понимаю, – задумчиво сказал Эдик. – Слушай, Эжен, ты не против поехать сейчас к нему, переговорить? Базиль – здоровый мужик, боюсь, мы с Надькой вдвоем с ним не управимся.

– Не хочется тебя разочаровывать, но с Базилем тебе в ближайшие два дня переговорить не удастся. Он опять укатил в свой Тамбов на уикенд.

– До понедельника? – ужаснулся Эдик. – Проклятье! А я-то надеялся, что не сегодня-завтра мы поставим точку. Ты представляешь, каково это – ощущать себя обложенным зверем? – И продекламировал с чувством:

 
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу хода нет.
 

– Ну-ну, не преувеличивай, – подбодрила его Надежда. – Осталось совсем немного – мы уже определили убийцу, можно сказать, дописали последнее предложение. А поставить точку – дело нехитрое. Выше нос! – И, вспомнив их старую, еще студенческую игру – угадать, кого цитируют, и по возможности ответить цитатой из угаданного автора – обратилась за поддержкой к тому же Пастернаку: – «Придет пора, силу подлости и злобы одолеет дух добра».

– Да-а, когда она еще придет, эта пора! – раскапризничался Эдик. – Вчера ночью мы с тобой тоже были уверены, что вычислили убийцу, а Эжену хватило пяти минут, чтобы доказать нам всю ошибочность нашего дедуктивного метода. Кто сказал, что у Базиля получится хуже?

Он выглядел таким несчастным, что растрогал даже непрошибаемого Виннету.

– Если хочешь, можно съездить сейчас к Джованни. Он, по крайней мере, скажет, есть ли у Базиля алиби на вчерашний вечер. Да и у него самого, хотя лично мне его алиби до лампочки. Я все равно никогда не поверю, что Джованни может кого-то убить.

Эдик с сомнением посмотрел на часы.

– Не поздновато ли для визита? Джованни ведь с родителями живет.

– Ерунда! – отмахнулся Виннету. – Родители у него классные. У Джованни чуть ли не каждую ночь народ тусуется – богема, елы-палы! – и родители эту наглую публику до утра чаем с пирогами потчуют.

Увидев Джованни, Надежда мгновенно прониклась упорным нежеланием Эдика и Эжена верить в его причастность к каким бы то ни было преступлениям. Он буквально излучал доброту. Это уютное круглое лицо, ласковые темные глаза, застенчивая улыбка, аккуратная картофелина носа, широкие сильные ладони с длинными чуткими пальцами просто не могли принадлежать убийце. И дом у него был уютным и добрым. И мохнатый коричневый свитер. И родители – довольно, кстати, старенькие для тридцатилетнего сына. Конечно же, Джованни был поздним ребенком, единственным и горячо любимым.

Мама Джованни действительно усадила гостей пить чай с пирогами. Пироги были еще теплыми – откуда они только взялись среди ночи? Усаживаясь за стол, Надежда настраивалась на долгие задушевные разговоры, но деликатная хозяйка, убедившись, что все в порядке, оставила сына с гостями наедине. Эдик, не теряя времени на пространные вступления, быстро изложил суть дела, которое их привело. И повторил историю, которую уже рассказывал сегодня Эжену, но повторил с купюрами. Как заметила Надя, он старательно затушевывал тот факт, что подозреваемых всего четверо. Видимо, чтобы не травмировать Джованни, который и без того переживал безмерно – то и дело бледнел, закрывал лицо руками, бормотал: «Невозможно», «Чудовищно», «Это безумие какое-то».

– Расскажи нам про этот вчерашний банкет, Джованни, – попросил Эдик, закончив страшную повесть. – Вы с Базилем держались вместе или разбрелись кто куда? Если разбрелись, то виделись ли потом? Досидели до конца или ушли пораньше? Дело не в том, что я подозреваю тебя или Базиля, просто мне нужно исключить тех, кто физически не мог стрелять вчера в мужа Ирен.

– Во сколько в него стреляли? – спросил Джованни. – Около семи? Тогда можешь исключить нас с Базилем. Не помню, во сколько мы ушли из ресторана, но больше восьми было точно. Даже, пожалуй, больше девяти.

Наде послышалось громкое «Дзынь!» – звон разбитой Эдиковой надежды. Но Эдик не собирался сдаваться сразу.

– И вы весь вечер не расставались? Так и ходили неразлучной парой, точно сиамские близнецы?

– Нет, в самом начале вечера нас разделили. Мы немного опоздали, поэтому пришлось сесть порознь, на свободные места. Часа полтора-два ушло на хвалебные речи, официальные тосты и околоделовую болтовню, а потом все, как водится, напились и начали резвиться кто во что горазд. А нам с Базилем веселиться совсем не хотелось. Из-за Ирен. Он нашел меня и предложил перебраться из-за общего стола в угол. Мы взяли пару бутылок, закуску и отделились. На наше отмежевание никто и внимания не обратил.

– И просидели четыре часа? С Базилем вдвоем?! О чем же вы говорили?

– Об Ирен. Знаете, у меня сложилось впечатление, что Базиль ее любил – не только по-человечески, но и как мужчина тоже. Молча, конечно, на расстоянии. Он мне не то чтобы признался, но что-то такое промелькнуло. Такая, например, фраза: «У меня теперь на всем свете одно-единственное дорогое существо осталось – дочь. Конечно, все сильные привязанности суть привязанности к Колесу, но как же больно их лишаться!»

– Это Базиль сказал? – недоверчиво спросил Эдик. – Как-то на него непохоже. Не в его стиле так обнажаться.

– Он опьянел. Сильно. Вообще-то Базиль – мужик крепкий, вы знаете. После литра водки по нему и не скажешь, что он под мухой. Но тут его развезло. То ли он еще до того, как мы уединились, хорошо принял, то ли горе на него так подействовало. Он без конца говорил об Ирен. И еще о дочери. Фотографию показывал...

– Базиль?! – теперь уже не поверил сам каменный Виннету.

– Представь себе. Смешная у него девчонка – рыжая, конопатая, на обезьянку похожа. Знаю, говорит, что некрасивая, но по мне, так никакая Мерилин Монро ей в подметки не годится. И про Ирен: «Ее бы тоже красавицей никто не назвал, а я все смотрел и никак не мог налюбоваться». Может, говорит, у меня вкуса совсем нет? Может, мне нельзя рекламой заниматься? А я его утешал: ты, говорю, глазами души смотришь, а им всякая внешняя шелуха – не помеха.

– Да что вы там пили такое? – недоумевал Эдик. – С чего это вас так понесло?

Джованни улыбнулся.

– Новую водку пили. «Эдем» называется. Базиль все ухмылялся, разглядывая этикетку, «Русскую рулетку» вспоминал. Помните выступление Чезаре?

– Про негласное возобновление антиалкогольной кампании и цианистый калий в каждой седьмой бутылке? – Эдик усмехнулся – Еще бы не помнить!