Текст книги "Гибель церковного отдела"

Вот Чижиков подходит к столу, ударяет по клавишам, проверяет новые сообщения и ошибки, возникшие в ходе работы. Система работала непрерывно и не выключалась ни на секунду. Кроме отмеченного непонятного влияния на события, машина обнаружила еще другое страшное свойство, что когда она выключалась, то это странным образом влияло на работу всего аппарата. В начале начинали происходить чудеса, потом, через несколько минут, работа его странным образом замедлялась, работники становились ленивее, действия их становились замедленными, а они сами вальяжными, и даже какими-то непростительно добрыми. И вот уже не слышно привычных приказов, окриков, строгих выговоров, а все более задушевные беседы, исполненные благожелательности и не способствующие выработке смирения. О. Владимир присутствовал в аппарате во время сбоя машины. Как только он услышал, как владыка сказал молодому священнику с любезной улыбкой: «Что стоишь, дорогой? Присаживайся. Как идут дела на приходе?» Он страшно испугался, быстро сообразил в чем дело и устремился в отдел. Так оно и было – машина зависла. О. Владимир перезапустил машину, перезвонил в аппарат. Подошел секретарь, но в трубку были хорошо слышны крики владыки: «А если не сделаешь, то пойдешь в запрет». Все работало нормально.

И Чижиков, и о. Владимир не понимали, что происходит с машиной. Но однажды Прокофьевна, казалось бы, никуда не вникавшая и ничего не замечавшая тихо прошипела: «У, бесовская машина». И Чижиков догадался, когда они что-то планировали на своей машине, духи зла видели их планы, и все делали в чрезвычайно искаженном и вредном виде. Нормальный человек остановился бы, но о. Владимир не мог, и ему активно откликались невидимые силы, в соработничестве с ним производя все новые и новые нестроения. Когда Чижиков все понял, то попытался объяснить это о. Владимиру, но тот не понимал или делал вид, что не понимает. Хотя вполне вероятно, что и не понимал, потому что уже давно не верил в существование какого-либо невидимого, нематериального мира. Нет, теоретически в рамках догматического богословия, он мог привести какую-либо цитату, ибо память у него по-прежнему была отменной, но вне учебника относился ко всему нематериальному с известной долей недоверия, вполне оправданной для заслуженного протоиерея.

Вместо догадок о бесовской сущности машины, в его памяти вновь всплывали воспоминания о своей церковной юности. Самыми лучшими были, пожалуй, его годы в семинарии, когда он не только сердцем, но и умом стал постигать божественные науки. Некоторые из преподавателей были еще из того, дореволюционного времени. Но когда он перешел в академию, сердце его огрубело. То ли возраст подошел, то ли знаний было много, и много не тех. То ли наблюдения за сливками духовного общества в качестве иподиакона и студента охладили его сердце. А ректор, неплохо к нему относившийся, стал снежной королевой, окончательно заморозившей его сердце. Да и вокруг него было много студентов, поведение которых не укладывалось в Володиной голове. По его мнению, студент семинарии и, тем более, академии просто не имел права себя так вести. Но они вели, и самое ужасное, что поведение их не наказывалось или наказывалось не должным образом. Вот, например, епископ Т., полное имя которого о. Владимир боялся произнести даже в уме. Он учился в семинарии годом позже о. Владимира. Он сразу не поступил в семинарию, и пришлось ему поступить на городскую почту, где работал он так своеобразно, что через год еще приходили в богоугодное заведение разгневанные бывшие клиенты будущего владыки и едва не применяли к нему меры физического воздействия. Вот, казалось бы, заметь все это и выгони его из семинарии. Причем заметить – то это было вовсе не сложно, потому что в семинарии система наблюдения лучше не только, чем в приличной фирме, но даже чем в неприличной зоне. И знало все начальство: и инспектор и даже, возможно, ректор, но ничего не предпринимало. Давало шанс ему исправиться. Хотя ведь это не двойки исправлять, а совесть свою затерявшуюся отыскивать. А что такое совесть? Выпала она из семинарской, и, тем более, академической науки. И пошло дальше: украли у будущего владыки, родом из небогатого провинциального города из бедной семьи, из-под подушки весьма богатую по тем временам сумму: около четырех тысяч рублей. Владыка об этом никому не заявил официально, но все об этом знали и начальство, конечно, из доверенных своих источников. Казалось бы, присмотрись к нему и скажи: «Не твое это дело заниматься чужою душою, когда ты настолько беден, что не приобрел даже своей собственной совести».

И, скорее всего, все это можно было объяснить довольно просто: в будущем архиерее начальство видело в первую очередь предприимчивого активного человека и считало, что это качество гораздо важнее для архиерея, чем какая-то совесть. Последняя даже может оказаться ни к месту в деле послушания, а это высшая добродетель, даже и для архиерея. А пассивный простец, не обладающий какими-либо выдающимися способностями, навсегда останется простецом, вне зависимости от того, станет ли он священником или станет совслужащим. И, конечно же, простец не разберется в сложных проблемах послушания и у начальства будут проблемы с таким архиереем.

Памятна была о. Владимиру и история с его бывшим однокашником Александром. Тот был здоровенным парнем, детиной высоченного роста. Ему не хватало скудной семинарской кормежки, а воровать он не умел, раздобыть денег каким-то другим способом – тоже и не нашел ничего лучшего, как пойти к ректору попросить у него в виду своих габаритов дополнительной порции. Ему, конечно, напомнили о постниках, о грехе чревоугодия, но семинарист ныл, что у него от недоедания кружится голова. Так ничего и не получил, а владыка где-то в собственной голове поставил галочку, и эта галочка привела к тому, что не стало через некоторое время такого учащегося в семинарии. Поначалу Володя жалел его, но через некоторое время появилась в его мыслях какая-то жесткость: мол, сам виноват надо было идти другим, мудрым путем. Если не можешь раздобыть денег, подъедь мудро к служителям трапезы, ну укради, наконец, и получишь свое, и смиренно выполнишь послушание. А будущий архипастырь кончил семинарию и стал набирать обороты, хотя попадал иногда в его шарики-подшипники песок, а под его колеса – люди.

Однажды образовался некоторый пикантный скандал. Одна монахиня была вынуждена заняться несвойственным ей делом: готовилась стать матерью. Всем было известно, чья это работа. Монахиню привезли в Москву, и тоже будущий архиерей, тогда о. Иннокентий, допрашивал ее с пристрастием, но, видимо, и у монахинь бывает любящее женское сердце, и та в ответ твердила, что это один араб (дело-то происходило заграницей). Володя тогда работал в ОВЦС, и его послали в аэропорт встречать эту монахиню. Так как по тогдашней еще простоте души он был единственный в отделе человек, который не знал ничего о скандале, то спросил: «А как я ее узнаю?» И был встречен дружным смехом, ибо с некоторого ответственного события в том романе, прошло поменьше девяти, но больше шести месяцев. Все знали и второго автора этого романа, но женщина не сдала будущего владыку, и он стал им. Неприятно было протоиерею Владимиру вспоминать эту историю, но иногда она всплывала его в памяти. А в последнее время стал всплывать и лукавый вопрос: «Там на архиерейских соборах, автор романа и его читатель, проведший весьма строгий разбор произведения, наверное, очень любезно приветствуют друг друга?» Ведь смог же владыка пройти через все эти сложности и теперь приносил большую пользу церкви, ибо был весьма активен и находчив. Конечно, эти фрагменты из его биографии были неприятны о. Владимиру, но деятельность его приносила неплохие результаты и, главное, у Самого получала самые высокие оценки.

Чижиков, наконец, вошел в помещение, перекрестился на иконы, вытер мятым старым платком пот с головы, на которой еще был чахлый гребешок из редких волос, пытавшийся прикрыть совершенно голый затылок. Поправил сломанную лет десять назад оправу очков и направился к машине. Надо сказать, что о. Владимир повесил довольно много икон в этой комнатке, наверное, пытаясь таким образом противостоять бесовской сущности машины, но, видно, требовалось еще что-то, и машина пакостила дальше. Продвижение по комнате было делом нелегким и обычно о. Владимир старался не заходить в комнату один и, тем более, с утра. Первым номером всегда шел Чижиков, это было необходимой мерой предосторожности. Дело в том, что в комнате, многократно уже отцом Владимиром освященной, происходило странное явление природы. Всякая дрянь бралась здесь неизвестно откуда и размножалась с неестественной скоростью. Стоило убрать с вечера паутину, как утром уже нельзя было пройти по комнате, не зацепив брюками сети какого-то неутомимого ловца мух. Мухи, естественно, тоже разводились здесь в огромном количестве и непонятно как. Тараканы разбегались сотнями, едва только зажигался свет. Почему они здесь находились, было совершенно непонятно, потому что пищу сюда никто не приносил, ибо она почти мгновенно портилась. Кроме того, водились здесь гусеницы, червяки дождевые и белые опарыши, роились комары и даже иногда появлялись осы. Но к радости сотрудников животные пока не объявлялись. Только крысы и летучие мыши портили обстановку, но в то, что в этой ситуации можно без них обойтись, не верили ни о. Владимир, ни Чижиков, ни Прокофьевна. А как можно было здесь без нее обойтись, когда грязь умножалась тоже неестественно быстро? Конечно, наличие Прокофьевны могло способствовать утечке информации, но она была неграмотна, ни в чем толком не разбиралась, хотя сразу же все правильно определила – и о. Владимир и Чижиков вновь и вновь слышали ее сердитое ворчание: «У бесовская машина… Развели тут нечистую силу…». С любым из священников о. Владимир после таких замечаний быстро бы разобрался, но старуха… темная и глупая, что с ней сделаешь.

Заходя в комнату, о. Владимир боялся, что в один прекрасный день его встретит здесь кто-то из гадов, но они к счастью не заводились. Только однажды Чижиков резким движением выкинул из схемы змею. Но оказалось, что это был уж. Для спасения от насекомых о. Владимир расчистил себе маленький чуланчик, в котором находился только один стул, сейф с бумагами и носителями. И после того, как Прокофьевна или Чижиков подвергали чуланчик очистке, он забегал в него, запирался и предавался своим нелегким раздумьям.

Чижиков все время просил отслужить молебен в проклятой комнате. Иногда о. Владимир соглашался. Но все эти миряне уверены, что стоит что-то батюшке отслужить, как все встанет на свои места. Чижиков каждый день читал в комнате акафист свт. Акакию Мелитинскому и уверял, что святой очень им помогает, а иначе совсем бы замучили крысы или, хуже того, все-таки появились бы змеи.

О. Владимир теперь с тоской вспоминал то время, когда он мог спокойно лежать на диване и строить свои планы: о. А вывести заштат, тогда на его место можно перевести о. И., тогда о. С., наконец, станет в храме N настоятелем. Теперь же он зависел от бесовской машины, которая странным образом преломляла его планы, но отказаться от ее услуг было решительно невозможно. Но в то же время появилась возможность борьбы не только с отдельными личностями, но и с целыми антицерковными группами: ревнителей, антиинненщиков, монархистов, почитателей Распутина, диссидентов, демократов и кочетковцев. Стоило только описать их идеологию, привести парочку лидеров, и через несколько часов машина выдавала рецепты и список подозреваемых. Надо сказать, что в машину вносилась информация и о том, где кто служит, работает и с кем общается или состоит в родственных связях. Кроме того, регулярно цифровались и заносились туда видеоматериалы с отдельских камер видеонаблюдения и из других важных мест, включая и Немытный переулок. Для получения этих материалов требовалось, кстати, немало ума и сноровки. Но кто их мог оценить? Кто мог оценить титаническую работу, проделанную о. Владимиром? Программное обеспечение разрабатывал Чижиков под руководством о. Владимира. Перед тем как запустить машину, он две недели не выходил из отдела и был освобожден отцом Владимиром от всех других послушаний: работы в трапезной, уборки улицы, писания проповедей и речей для сотрудников отдела в священном сане, контроля за новостями, обновления отдельского сайта, перевода иностранных писем и всего того, чем должен был заниматься этот никому ненужный человечек. Часто о. Владимир вздыхал и думал о том, что надо бы его выгнать из отдела, так как не было в нем истинно-православного духа и смирения, но не выгонял его по своей доброте: а куда бедняге деваться, ведь он одинок, да и как ученый находится на самом низшем уровне социальной лестницы. «Даже за границу смотаться не смог, – восклицал про себя о. Владимир. – И денег-то заработать не может. Ничего не умеет. Хорошо, что еще не женат». Вот так бывает: вроде человек столько учился, защищал диссертации и ничего не умеет. Потому что нет на нем благодати, какая на о. Владимире и его соратниках. А все потому, что он крещен в детстве, уже маленьким мальчиком посещал храм, исповедовался и причащался и во всем слушался настоятеля, а затем и всякое церковное начальство. Вот такие, как он всю жизнь прожившие с Богом, вроде и ничего не делают, служат по субботам и воскресеньям, а во всем им сопутствует удача и Божие благословение.

А уж внешний вид-то, что его стоит. Сколько раз ему о. Владимир делал замечания. А отец Серафим, самый аккуратный человек в отделе, как-то сказал Чижикову: «Так и знайте, что человека в нечищеных ботинках для меня просто не существует». Сказал это аккуратно, как и все, что он делал, так что никто не слышал. О. Владимир об этом узнал, прослушивая за день записи в алтаре и кабинетах сотрудников. Кстати, Чижиков сделал неплохую программу анализа по ключевым словам. Стоит Вам сказать слово Патриарх, отец Владимир, владыка, словом любое, заданное в программе слово, как в компьютере делается особая отметка – закладка. В свободное время он нажимает на эту закладку и узнает, что его сотрудники говорят о Патриархе, о нем, о других важных лицах. А что делать? Надо же как-то бороться за чистоту рядов. Хотя, в общем-то, ряды были чисты, и никто никого не осмеливался ругать. Все отдельские священники были аккуратны, исполнительны, послушны и смиренны, но хотя всё-таки были в них, честно говоря, некоторые недостатки и, еще честнее говоря, было этих недостатков много, а если уж совсем честно говорить, все они были порядочные сволочи… Вспоминая прошлые времена, конечно, трудно было предположить, что появятся такие священники. Все они, конечно, ненавидели о. Владимира, хотели его подсидеть, рады были продать кого угодно хоть куда, хоть в рабство чеченцам, чтобы занять высшую ступеньку… Некоторые из них отличились неумеренным пьянством, были и те, которые покуривали травку и даже принимали более серьезные продукты. Многие имели любовниц или, хуже того, – мальчиков, все тянули, что могли со своих приходов.

Кстати, о. Серафиму принадлежала идея изготовления масок для посещения храма. Он очень боролся за внешний вид и ему показалось до обидного мало, что женщинам в случае необходимости при входе в храм раздают юбки, а мужчинам, наоборот, – брюки, в случае прихода в храм без оных, то есть, я имею в виду, в трусах. О. Серафим, ревнитель порядка, решил, что в храме все должны иметь и православные лица. И он разработал и изготовил на специальном (бывшем оборонном) заводе маски-комбинезоны. Словом, приходит в храм кто-то из высшего начальства с лицом не очень православным, надевает такую маску, которая включает и одежду, и может спокойно идти в храм – теперь он православный человек. Православная одежда дается для подстраховки вместе с маской. Естественно, эти маски выдавались только ответственным людям, но иногда исключения по милосердию делались и для простолюдинов, например для бедняков или сильно поддатых, чтобы своим видом не нарушали социально-нравственный покой храма. За эту выдающуюся разработку о. Серафима наградили важным церковным орденом. И, как мы узнаем чуть позже, церковные структуры в его лице очень многое потеряли.

Но где было взять других, эти все-таки безукоризненно слушались его и Святейшего Патриарха. Хотя в душе и того, и другого ненавидели. Всех их можно было назвать условно православными, и все они почти не знали ни истории церкви, ни догматического богословия, ни Священного Писания. Да и, по мнению о. Владимира, было трудно назвать их даже верующими в кого-либо или во что-либо. А те, которые что-то и знали, те были еще хуже. С некоторыми из них надо было безжалостно бороться. Они без конца всем были недовольны и доходили до того, что осуждали не только его, но и позволяли себе не соглашаться с Самим Святейшим Патриархом, хотя почему-то о. Владимир никак не мог поймать их и записать это на пленку. Но все равно многих уже он разоблачил и спас от них церковь. О. Владимир терпел некоторых из них только потому, что не хотел открывать своей глобальной системы контроля, да и нужно было иметь несколько серостей и бездарностей, которые выполняли бы рядовую работу, служили по будням, причащали бы стариков и детей, посещали бы больницы, тюрьмы и т.д. Одним словом все, что может каждый. Другие же отцы, хоть и были далеки от церкви, хоть много было у них пороков, но были смиренными и обладали разными способностями: связями, напористостью, коммуникабельностью, исполнительностью. И всегда добивались нужного результата.

Чижиков же полностью явил себя в происшествии с владыченькой. Надо сказать, что Чижикова не боялись подпускать к владыченьке, уж больно страшен он был и неаккуратен. Поэтому он был особенно ненавидим о. Серафимом, который все время грозил Чижикову физической расправой. Но, к счастью для Чижикова, о. Серафим пал в борьбе за чистоту смертью храбрых. Он всегда заставлял мыть церковный двор с мылом перед тем как пройти в храм. Но однажды он с ужасом понял: как ни мой асфальт, все равно пачкаются подошвы ботинок, не выдержав этого, он нет, не умер, а просто перестал ходить в храм, и содержание ему привозили на дом. Хотя при некоторой изобретательности настоятель, очень уважавший о. Серафима, мог бы организовать двух балбесов, ну хоть прапорщика и Матвеича, чтобы те носили о. Серафима на руках и ставили бы на специальный дезинфицированный коврик у престола. Но разве до этого мог додуматься недалекий настоятель? Так из-за глупости некоторых церковь теряет хороших священников.

А владыченька, как и очень уважаемый им о. Серафим, более всего в людях ценил аккуратность. Стоит ему увидеть пятнышко на одежде или какую-то замятость на облачении, или не совсем чистый подворотничок у иподиаконов, как он бедный прямо закроет лицо руками, наклонит голову и, кажется, вот-вот заплачет. Если, правда, не впадет я ярость и не запустит чем-нибудь в негодяя. Представьте, как он страдал при виде вечно непричесанного, несмотря на лысину и ежечасную работу расчески, Чижикова. Отвернется, застонет бывало: «Господи помилуй». Соберется с силами и смирится. И вот однажды отправили Чижикова убирать алтарь перед праздником. Одни из серьезных алтарников и иподиаконов были в отъезде, заграницей, другие были на важной работе (не сравнивать с балбесничаньем в отделе), другие занимались важными церковными делами. А там оказался владыченька, которого караул зачем-то отпустил в алтарь в неурочное время, то ли какой-то важный чин, близкий владыке по духу, хотел именно у него исповедоваться, то ли еще что. Одним словом, заходит Чижиков в алтарь, кладет три поклона, владыченька делает паузу, собирается с силами для восприятия Чижикова и после этого говорит: «Видите пылинку на паникадиле над престолом? Я уже десять минут страдаю от ее созерцания. Полезайте немедленно на престол и снимите ее. Не забудьте только снять ботинки». И тихий Чижиков покраснел, как-то надулся, и по рассказу как всегда оказавшегося не там, где нужно, Неполучайло, сказал, как выстрелил: «Никогда!» И при этом чудом не лопнул. И потом почти что взвизгнул: «Это же святой престол!». Тут с владыкой случилась прямо истерика, он упал на пол перед престолом и начал что-то верещать, что его здесь не любят и что это происки его, о. Владимира, который ненавидит его, владыченьку. А потом стал крыть нехороших толстых потных баб, которых-то и в отделе никогда не было, и которых создала разыгравшаяся фантазия владыченьки! Вот дурак Чижиков, нет в нем смирения. Лазить на престол с ногами, конечно, нехорошо. Хотя у католиков это иногда случается. Но послушание все же важнее, тем более что грех будет лежать на владыченьке, а всякий грех стирается за святое послушание и даже превращается в добродетель. Ведь был же на Афоне старец, который заставлял своих учеников воровать, и они воровали и достигли больших духовных высот.

Чижиков подошел к одному из компьютеров, затем к другому, потом посмотрел на монитор третьего. «О, Боже!» – едва не воскликнул он. Долгие годы он боролся с божбой и вот опять едва не упомянул имя Божие всуе. Они с о. Владимиром несколько дней назад решили выйти, так сказать, на международный уровень. Задали программу по Константинопольскому патриарху: так, больше для пробы. Задача была – сдвинуть его с места: либо совсем из Турции, либо из канонического православия. Надо было убедительно показать, что он не имеет никаких привилегий в православном мире. Хотя Чижиков, собственно, не мог понять, зачем надо это доказывать, ведь канонические правила о нем относились к периоду византийских императоров, а не к епископу города Стамбула. Да и вроде любому христианину ясно, что не может быть особых священных мест, где по канонам будет пребывать какая-то особенная благодать. Все земное может быть разрушено. Все земное относительно. Об этом ясно сказано в Евангелии. Но о. Владимир, видимо, хотел других доказательств.

Кроме того, в программу задавался вариант сдвинуть патриарха европейскими методами. Мол, чтобы Европа поняла, что не имеет смысла ставить на Константинополь. Ведь именно она спасла константинопольский патриархат, когда турки в двадцатые годы прошлого столетия просто выгнали тогдашнего патриарха из Стамбула. При обмене греков на турок, просто поменяли его, купив билет на поезд. И несколько месяцев не было никакого патриарха в Константинополе. Но помогла Европа, которая мечтала даже создать нечто вроде православного Ватикана. Но к счастью, их мечта не осуществилась и обошлось без этого. И вот сегодня только они ввели они это задание в свою программу, и Чижиков в новостях читает, что в Лондоне взбунтовался епископ нашего Московского Патриархата и перебежал без всякой грамоты, самовольно, в Константинополь и там был прекрасно принят! И что теперь делать? Заявить громкий протест или спустить на тормозах? Видно, теперь придется потихоньку писать протесты, вызывать в течение нескольких лет его на суд, пока все не забудут, и можно будет забыть эту историю.

Надо было бы остановиться с этой машиной, но как это сделать? О. Владимир мечтал о результате, а Чижиков о процессе. Ему был интересен сам процесс создания, и он всегда на подобном творчестве попадался и не мог ничего поделать. Научное прошлое и настоящее не давали ему спокойно жить. Если о. Владимир имел интерес к этой машине, потому что имел страсть вести определенную организационную работу, то Чижиков не имел выгоды и в случае успеха был бы, конечно, сразу забыт. Это было правилом, которое не требовало подтверждения. Другое дело: он, конечно бы, вышел на первый план в случае провала. Тогда бы все выглядело так: он окрутил о. Владимира своими псевдонаучными планами, вошел в прямой контакт с духами зла и, как батюшка им не сопротивлялся, все произошло именно так, как произошло. Так как последний вариант все явственнее и явственнее приближался и уже грозил реализоваться, то Чижиков вздохнул и постарался не думать о том, что будет дальше. Выгонят с волчьим билетом, сообщат по всей системе: «Такого, мол, нигде не брать», – и опять он будет фактически нищим. То есть еще нищее, чем сейчас.

Оставим в покое ничтожного Чижикова, ибо в этот момент происходит событие гораздо более важное. О. Геннадий закончил свою разрушительную работу и незаметно исчез с громкоговорителем с поля боя. Как ни странно, его исчезновения никто не заметил. Он опустил на глаза темные очки, которые предохраняли предметы от его пристального взгляда, что давало им возможность уцелеть. И ноги его понесли в настоятельскую келью. Дело в том, что она состояла из нескольких комнат, и о. настоятелю, даже когда он присутствовал в ней, трудно было следить сразу за всем имуществом, особенно за его любимой коллекцией ботинок, которая находилась в первой комнате. О. настоятель опасался не только о. Геннадия и разных там бомжей, но и любой из работников, из низших был у него под подозрением. То есть могут украсть в случае необходимости, а, точнее, даже возможности. Поэтому к присмотру за комнатами привлекали Прокофьевну. Обычно она сидела в коридорчике, а если ее вызывали куда-то убирать или подметать, то ее место занимал Матвеич или прапорщик, но, разумеется, Чижиков на эту должность никак не годился. Однажды его посадили посторожить, но он увлекся своими мыслями или даже расчетами, и какой-то злоумышленник украл любимую ложечку для ботинок, которую о. настоятель привез из Сингапура. Скандал был страшный, и Чижиков был признан профнепригодным. О. Геннадий прокрался по коридору и с отчаяньем увидел на посту незыблемую Прокофьевну. Это означало, что сегодня, увы, ничего добиться не получится: Прокофьевну не отвлечешь и никак не минуешь. И вдруг – о, чудо! В комнате о. Андрея раздался звук разбившегося стакана. Прокофьевна вздрогнула, испугалась и устремилась в келью. О. Геннадий, поднявши очки на затылок, ловко, как кошка, проскочил в прихожую о. настоятеля и скрылся вместе с парой новых ботинок. В обязанности Прокофьевны входило и пополнение запасов горючего у о. Андрея, поэтому она так обеспокоилась, да и по старческому своему неразумию боялась, что с о. Андреем что-либо случится. Прокофьевна была проинструктирована всеми: и о. Владимиром, и о. настоятелем о необходимости строго следить за пополнением запаса тонизирующих напитков для о. Андрея. Иначе он умрет с похмелья или, хуже того, что-нибудь натворит. И когда оба говорили последнюю часть инструкции: «что-нибудь натворит», – то почему-то у всех странно бегали глаза. О. настоятель был очень обеспокоен этим вопросом и хотел выпустить действительную, настоящую, письменную инструкцию для отдела, что если кто увидит о. Андрея вдруг трезвым, то наливать ему как можно больше и скорее, и заверить ее на высшем уровне. Но о. Владимир сумел все же переубедить этого, как он выразился, «тупого хохла», и инструкция была дана в устном виде и только одному человеку – Прокофьевне. Остальные и так все хорошо знали.

И слаженный механизм иногда разрушается, когда в него попадает соринка: с одной стороны, Прокофьевна должна была сидеть в коридоре, а с другой – смотреть за о. Андреем; вот и образовалась брешь, в которую успел проскочить о. Геннадий с парой новых ботинок. Впоследствии, при разборе этого дела было выяснено, что, конечно, во всем виновата Прокофьевна, и причиной всему было ее непослушание. Какое непослушание, кому, и в чем оно выражалось, так и осталось невыясненным, но все ответственные люди понимали, что это было непослушание. Через пару минут она переместила о. Андрея из салата на кровать, убрала осколки стакана, чтобы о. Андрей в случае нового падения не порезался, налила новый дежурный стакан и вышла. На все это по ее лености и старческой немощи ушло две с половиной минуты казенного времени, в которое она, как установило после следствие, не делала никакой полезной работы согласно инструкции и указу настоятеля. Это было прямое воровство. Настоятель любил порассуждать о церковных деньгах, что они собираются из пенсий бабушек, которые отдают последние деньги в храм и недопустимо, чтобы хоть одна копейка была потрачена впустую. Прокофьевна потратила даром две с половиной минуты рабочего времени и лишила казну… Э… э… Не знаю скольких рублей, потому что зарплату Прокофьевне, наверное, все-таки не платили (нельзя же было допустить такого расточительства), а только кормили обедом, выдавали кое-что из старых вещей, для бомжей, а ездить ей и так никуда не нужно было. И Прокофьевна 218 раз за время ее работы в этом храме была из него выгнана. Обычно изгнание продолжалось в течение от половины до двух с половиной суток. Потом выяснялось, что надо кому-то везде убирать, а новые уборщицы еще чего доброго денег запросят, и Прокофьевну прощали и принимали обратно. Прокофьевна поплелась домой, ворча под нос: «А кто украсть мог? Только о. Геннадий болезный. С него бы и спрашивали. А лучше бы отчитали бы, да и полечили. Он молодой-то хороший был, и куда все девалось?» У Прокофьевны было удивительное качество, что она по своей глупости никогда никого не осуждала, и почти все у нее были хорошие, только помолиться о них надо немного, немного отчитать, а кое-кого немного и подлечить.

Уволив Прокофьевну, настоятель упустил из внимания важнейшую вещь: обеспечивать о. Андрея горячительными напитками стало решительно некому. Надо сказать, что о. Андрей в обычное время был заперт в своей келье. Он звонил в специальный звонок или просто лупил в дверь в зависимости от состояния. и Прокофьевна приносила ему необходимую жидкость. О. настоятель сумел объяснить о. Андрею, что в его интересах быть запертым, что Сам очень не доволен и прочее. О. Андрей, в общем-то, все понял, но тут его еще подхватил под руку и о. Владимир, посчитавший, что глупый хохол не может справиться с задачей и сейчас поднимет опасную бурю. О. Владимир начал издалека, и, как всегда, с одного и того же. Он сказал, что настоятель – дурак, это является непреложной истинной, такой как третий закон Ньютона. Настоятель не подозревает, что есть третий закон Ньютона (также как и первый, и второй), но, главное, он не догадывается о более важном законе, что он дурак. Это и опасно, потому что он всюду вмешивается. Поэтому надо быть в изоляции от этого дурака, затвориться в келье, молиться, писать мемуары, что ли, а о. Андрею есть, что вспомнить как герою… Тут о. Владимир сделал как бы останавливающий жест рукой на возражения о. Андрея. Всем хорошо известны заслуги о. Андрея, и не стоит связываться с этим толстяком настоятелем, никогда не видевшим, как поется, «вблизи пулемет, или танк». А если придется для работы над воспоминаниями немного взбодриться, то это ничего. Вот, кстати, ему вчера привезли хороший коньячок. Что, он коньяк не любит? Тогда есть отличный, наш деревенский, первач. Надо немного принимать для бодрости духа, еще апостол Павел велел. Но надо уж запереться изнутри, а то если переберешь немного, или кто-то неожиданно войдет к тебе в келью, то будет смущение. Он, конечно, понимает, что о. Андрей – не алкоголик, да и что пить-то из этой бутылки, но представь себе, что могут подумать о русском священнике, когда увидят, что он пьет? Вот вчера и позавчера он выскакивал наружу, бегал по отделу, что-то выяснял, с кем-то спорил. Так что уж надежнее быть взаперти, а то возникнет это желание пообщаться. Он-то, о. Владимир, это прекрасно знает как выпьет, так и тянет пообщаться, поговорить. Вот, вроде и трезвый, а пахнет. Один раз Самому сообщили, он пошел к нему, оправдывался, а тот шумел так страшно, и говорит: «Если уж выпил, то попроси, чтобы матушка тебя заперла и не выпускала». И действительно, прав он наш мудрый. И выпил совсем чуть-чуть и совсем непьяный, но теряешь немного контроль, кажется, море по колено, ничего страшного. Чтобы этого не было, надо попросить хоть кого, чтобы запирал. Ну, хоть блаженную старушку Прокофьевну.