Текст книги "Гибель церковного отдела"

Мог рассказать, как взрывом его выбросило из БМП и как обнаружили его в какой-то яме. Как в одном афганском селении БМП перегородила дорогу фура, он уже приготовился к смерти, сжимая в руках гранату, но, оказалось, что фура вполне реально сломалась. Мог рассказать, как носил тогда чалму и халат… Вот такой он был, о. Андрей, и наград у него хватало. И когда он крестился и остаток своей жизни решил посвятить Богу, то поставил церковное начальство в неловкое положение: и отказаться от такого героя нельзя, и запускать его в свой огород опасно. Было найдено соломоново решение: в огород запустить, но грядки огородить и часовых поставить. Худшие предположения начальства оправдались, и за годы службы о. Андрей сумел много напортачить. Писал письма против экуменизма, резко вел себя с мирскими начальниками, были у него и конфликты с настоятелями, ничем хорошим себя не проявившими, но очень почитавшими всякое начальство. Кроме того, вошел без благословения патриарха в союз офицеров, клеймил там антирусскую политику государства и без страха делал всякие заявления по поводу всяких безобразий, которые известны каждому честному жителю нашей страны. Но применить к нему обычные способы из-за его героического прошлого было невозможно, и тогда о. Владимир нашел выход, и план его по изоляции был реализован. Настоятель, не отличавшийся умом, но большим послушанием и определенной активностью, с успехом его воплотил, и все было хорошо до сегодняшнего дня.

Этот человек мог и дров наломать, и хуже всего в нем было это правдоискательство, которое, конечно, происходит от гордыни. И ничего он не боится в силу характера и прошлых заслуг, и уцепить его не за что, потому что у него ничего нет, нет, кстати, и мрачного прошлого, которое лучше прятать во мраке. Одним словом, он опасен. Некоторое время на таких людей действуют отговорки: «а зачем это надо», «а ничего все равно не изменишь», «а кому-то там виднее». Но все это длится недолго, рано или поздно они вырастают из тихих сказок. Но о. Андрея можно было зацепить тем, что он всё-таки выпивал, следовательно, надо было сначала дать развиться этой страсти, а потом устыдить, отделить и тем самым обезвредить. Одним словом, как я уже это сказал, все было хорошо до сегодняшнего дня.

Матвеич уловил фразу из разговора проходивших мимо о. настоятеля и о. Геннадия: «Да, все равно, он ничего не сможет. Испугались!» Это сказал о. Геннадий о. настоятелю. И тот успокоился. Чего бояться, неужели этот солдафон сможет поколебать устои? И успокоившись, они ушли в келью о. настоятеля, где о. настоятель любезно угостил о. Геннадия настоящей «Зубровкой» и любезно забыл о последней проделке о. Геннадия с ботинками. Да и делать, впрочем, ничего не оставалось, кроме как забывать, – давили родственники о. Геннадия. Матвеич, ухмыльнувшись, стал мести асфальт еще яростней. Хоть можно было уже не мести – начинался дождь. «Ждите», – только одно слово сказал и, причем, только одному себе.

Чижикова ждали неприятности, которые и не замедлили обратиться на его уже почти лысую голову. Скоро нагрянул в комнату о. Владимир и долго не хотел уходить. Он думал о том, что зря доверился Чижикову, и нельзя было давать этому безответственному и недисциплинированному человеку такую важную тайну, от которой зависело многое. Чем больше он наблюдал за машиной, тем более росли его подозрения. Машина вела себя крайне странно, то выдавала вполне нормальные решения, то начинала как бы насмехаться над операторами, то вдруг становилась угрожающей. Она вела себя, как нечто живое. Это с ужасом отмечал о. Владимир и в последнее время.

А, впрочем, любое творение человека получает от него немного жизни. Иной раз с ним происходят какие-то события совсем логически необъяснимые. Инженер замеряет силу тока в схеме, а она вовсе не соответствует описанию, и нет этому объяснения. Прибор то ведет себя спокойно, то вдруг начинает барахлить. Как это прикажите понимать? А если вам пришлось залезть внутрь машины из-за какой-то поломки, то знайте, что вы будете лазить в нее всегда, и чем больше будете ее понимать, тем чаще будете туда лазить. Поэтому опытные люди действуют теперь так: выбрасывают какую-то часть, находящуюся под подозрением, мозг или печень машины, и ставят новую. Что нельзя сделать с человеком очень легко получается с машиной.

Безобидного Чижикова подозревали все, такое уж у него было свойство. О. Владимир теперь внимательно следил за каждым его движением, как бы пытаясь проникнуть в мысли Чижикова. Как он мог допустить, чтобы судьба церкви оказалась в руках, какого-то гнилого интеллигента, представителя той ужасной группы, из-за которой случилась вся эта страшная революция, и церковь на долгое время потеряла свое значение. Только во время перестройки она, наконец, поднялась, и не только вернула свое положение в обществе, но стала полностью независимой. В этом-то и был промысел Божий. Они раскачали Российскую империю, чтобы сокрушить церковь, а церковь выстояла и в результате навсегда освободилась от унизительной опеки со стороны государства. Теперь она почти равный партнер в общественных делах с государством. И вот потомок тех, кто делал революцию, ничтожный и убогий, то клацает перед ним с важным видом по клавишам, то что-то там колдует с паяльникам. О. Владимир прекрасно помнит, что в советские времена подобные Чижикову враги делали всякие открытия и тем самым насаждали атеистическое мировоззрение. Теперь никто ничего не делает, не исследует, не открывает и вера в нашем государстве распространяется, такой проповеди, такой силы никогда не было у церкви ни в какие времена. Чижиков – попутчик, не получивший глубокого церковного воспитания, но все же надо стараться держать его при церкви, чтобы вовсе не погиб, не ударился в вольномыслие и непослушание. Так пускай работает, только серьезные задачи поручать ему нельзя. Это его, о. Владимира, ошибка.

– Чижиков, – зловеще прошептал о. Владимир, – Мы пока прекращаем работу с машиной.

– Но, как можно теперь остановиться? Произойдет неизвестно что.

– Да, да, прекращаем. Есть данные, что надо на время остановить нашу работу. Происходят опасные и непонятные вещи. Вот видите и о. Андрей убежал.

Чижиков удивленно вскинулся и посмотрел на о. Владимира.

– Можно. Есть благословение, – соврал о. Владимир. Он всегда любил сослаться на благословение, которого чаще всего в действительности не было. Благословение хорошо влияет на мирян.

– Да как же так? Мы же старались, как можно чаще проверять машину, чтобы не произошло что-то нехорошее. А теперь вы говорите остановить машину.

– Ну, мы не будем выключать ее. Пусть работает. Но не будем вмешиваться в ее работу, не будем ничего менять. А чтобы быть уверенным в том, что ничего с ней не происходит, прошу вас отдать ключи от последней двери.

Чижиков был ошеломлен, но знал, что спорить с о. Владимиром не стоит. Он положил ключи на стол, попрощался и вышел. «Сумасшествие какое-то», – подумал он. И только. Ни о чем больше думать не хотелось.

Чижиков вышел на улицу. Матвеич перетаскивал строительные леса из-под навеса в сарай. Это была магия хозяйственной жизни прихода. То леса переносились в сарай, а пожертвованный брус и кирпич под навес, то обратно. Это называется хозяйственная работа. Все, естественно, делалось по указанию настоятеля. Исполнители никак не могли выяснить для себя главный вопрос философии: «Для чего это делалось? По непроходимой дури, или для их же воспитания?» Каждый решал основной вопрос философии по-своему, и в зависимости от решения становился либо материалистом, либо идеалистом. Идеалисты верили, что это для их блага, материалисты верили, что глупость человеческая непобедима. Не надо говорить, что со временем люди теряли веру и скатывались в материализм. Но философией не проживешь, и приходилось таскать туда, и обратно. В работу то впрягались все не очень занятые сотрудники вплоть до отцов Степана и Ивана, не говоря уж о Неполучайло, то охват суживались до одного Матвеича. Все это было мистично, непредсказуемо и необъяснимо. Кстати, Чижиков и здесь почти умудрился сказать новое слово. Почти, потому что не сказал, а подумал. Он подумал, что это все устрояет Господь для его же… ну и других… блага. Он понимает, что Чижиков быстро захиреет без физической работы и внушает спасительные мысли о. настоятелю.

Чижиков даже не поинтересовался списком отправленных на работу и бросился помогать своему другу Матвеичу. Тем более, он заметил приближающегося Николая Николаевича и решил избежать обычного. Но обычное всегда было с любезным, но строгим Николаем Николаевичем.

– Чижиков! По благословению о. настоятеля вы завтра направляетесь в трапезную, – произнес Николай Николаевич своим красивым баритоном. Самое удивительное, что никто никогда не сердился на Николая Николаевича. Он был строг и одновременно любезен и мог послать человека на самые неприятные работы так нежно, что тому хотелось благодарить. Вообще, непонятно, как такой человек, профи высокого уровня, мог оказаться здесь в отделе. Остается предположить, что в советское время он был весьма востребован, а с демократией ему повезло менее.

Часа через два утомленные приятели присели на доски и наступило блаженное время покоя и перекура. Для Матвеича оно было действительно перекуром. Матвеича все время все клеймили за то, что он кадит дьяволу. Даже Чижиков. Матвеич обещал бросить, правда, только Чижикову. Остальных он удостаивал смиренным молчанием. Но пока не бросал. «Слишком большой стаж, – говорил. – Да и должен быть в этом святом отделе хоть один грешник». Матвеич умел курить так, что этого никто не замечал, поэтому разговоры о вреде курения возникали весьма редко.

Каждый, кому приходилось работать физически, знает, что такое святое время перекура. Матвеич сходил к себе в каморку и принес какую-то потрепанную книгу. Он открыл одну из первых страниц и молча пихнул Чижикову, тот мельком взглянул, отвернул голову и процедил сквозь зубы:

– Удивил, надо же! Я это почти наизусть знаю: «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути». И подписи почти всех членов синода кроме митрополита Питирима (Окнова). Ну, вот Он и благословил нашу демократическую Родину испытаниями для вразумления.

– Почти что… Как это там в венчании? «Славою… и честию венчай я»? А тут «счастием (вместо чести) и славою». И брак с масонами и безбожниками оказался непрочным. И испытания после такого прелюбодеяния должны были быть большими, слушай это: «Пробил час народной свободы. Зажглась заря яркого солнышка, которое несет счастье, правду, знанье и свет нашей отчизне. Заблистали повсюду ласковые, полные жизни и силы лучи свобод – свобода веры, свобода, слова, свобода собраний, свобода союзов и братств. В этот час всенародного ликования и торжества, охвативших из края в край необъятную Русь, всех от мала до велика…». Ну далее неинтересно… Это обращение в том же году архиепископа Агафангела. Помнишь, Ярославского и Ростовского, которому патриарх Тихон завещал свою власть? Ну, сделал наследником патриаршего престола. Может и хорошо, что Сергий у такого просвещенного деятеля власть перехватил?

– Слушай дальше, Чижиков! «Духовенство Тамбова, давно привыкшее уважать ваше имя, сошедшись в здании Консистории для выбора своего представителя в местный городской Исполнительный Комитет и совершив это избрание, кроме того единогласно постановило приветствовать в Вашем лице зарю новой жизни для Православной Русской Церкви, ищущей широкого простора для приложения своих благодатных сил….». Каков штиль? «Постановило приветствовать зарю в Вашем лице…», «Православная церковь, ищущая приложения своих благодатных сил…»

– Что это?

–Послание другого претендента – Кирилла, архиепископа Казанского, в то время Тамбовского, масону Львову. И на этот раз уже со всем сонмом духовенства. Знаешь, в чем вся ложь обличителей митрополита Сергия?

– В чем?

– А в том, что, выражаясь нынешним языком, из него одного сделали стрелочника, а остальные, мол, были чисты. Неизвестно, что выкинули бы другие, окажись на его месте. Ты погоди, это еще не все. Теперь уж из негодяев, по-другому не назовешь.

– «Церковь Христова в свободной Державе Российской ныне освободилась от векового рабства, и для нее занялась заря апостольской жизни в свободной стране. С свержением монархии Церковь избавилась от позора, от участия в навязанном ей грехе цезарепапизма». – Это епископ Переславский Иннокентий из далекого Пекина прислал. Начальник духовной миссии.

– Интересно, чему он там китайцев научил?

– Знаток китайского языка! Знал более шестидесяти тысяч китайских иероглифов. К нему обращались китайские профессора за помощью. Умер, кстати, в Китае.

– Во как! А простых вещей не понимал.

– А теперь… Это заслуживает особого внимания: «Господа, я всегда уважал и уважаю английскую конституционную монархию и считаю этот образ правления наилучшим, но не для нас, не для нашего государства. И потому я – за Российскую республику. Наши многие русские монархи, и особенно последний из них, Николай II со своею супругой Александрой, так унизили, так посрамили, опозорили монархизм, что о монархе, даже конституционном, у нас и речи быть не может. В то время, как наши герои проливали свою драгоценную кровь за отчизну, в то время, как все мы страдали и работали во благо нашей родины, Ирод упивался вином, а Иродиада бесновалась со своими Распутиными, Протопоповыми и другими пресмыкателями и блудниками…» – На слове «блудниками» заостряю твое внимание.

– Сволочь, – прошептал покрасневший Чижиков.

– Ай, ай. Нехорошо ругаться. Хотя, по сути, я согласен. Заинтересовался я этим Никоном Бессоновым, епископом Енисейским и Красноярским, раскопал его биографию. Кстати, эту мерзость он сказал в 17 году на собрании кадетской партии. А сам владыченька был депутатом IV Государственной думы от правых. Там выдвинул законопроект об обучении на родном языке в украинских начальных классах. Сам-то он вряд ли был украинцем. Родился в Могилеве. Украинофилом стал в Почаеве, когда был епископом Кременецким. Так вот он еще был членом «Союза русского народа», и когда его перевели в Красноярск, поучал своих сподвижников по союзу: «Челом стены не пробьем! Монархические организации теперь должны не разрушать, а культурно строить, работать». Прекрасный член «Союза»: борец за украинский язык, фактически кадет, царехульник, он призывал в условиях надвигающейся революции защитников русского народа «культурно работать». Но это еще не все…

– А что еще может быть?

– Я же тебе сказал, что я заинтересовался его судьбой. 17 марта 1917 года он выступал перед членами кадетской партии и назвал Царя-мученика и его супругу, ставшими идеалом супружеской пары на все времена, «блудниками».

– Прости, он назвал Распутина, Протопопова и других блудниками…

– Эх, Чижиков, вечно ты со своей математической точностью. Царь упивается, царица с блудниками. Разве это не намек? Кто с блудниками общается? Дай договорить… Так вот, этот Никон указом Св. Синода от 11/12 августа 1917 года был лишен сана. То есть всего через 5 месяцев! И не за политику.

– А за что?

– Дело в том, что наш борец снял с себя сан, расстригся и женился! Но скоро и овдовел, впрочем. А умер, по-моему, в уже в 19 году.

– Знаешь, мне уже представилось такое. Приходим мы в отдел. На нас бросаются о. настоятель с о. Алексием и орут: «Во исполнение Высочайшего манифеста Его Императорского Величества… от… за то-то и то-то… вас должно бросить в подземелье». Бросают нас в подвал, запирают и удаляются, с пафосом напевая «Боже Царя храни!». И о. Алексий о. настоятелю говорит, удаляясь: «Надо бы спевочку провести». Проснись мы завтра при царской власти, мы с тобою оказались бы первыми демократами, за что нас подвергли бы наказанию. А они были бы защитниками престола до следующей революции. И чистейшими в моральном смысле людьми, в отличие от нас, негодяев. Но теперь демократия, и ценится другое, соответственно, важна инициатива и предприимчивость, и деньги любой ценой, как наивысшая ценность нашего общества. И они идут к цели и достигают ее. Будет другая цель поставлена, они и ее достигнут, вернее, сделают вид, что достигли, поймают машину и заплатят, чтоб довезли. Я думаю часто, от чего это? Почему они всегда при деле, и им всегда хорошо? Масоны они, что ли?

– Я тоже думал. Думаю, это все от образования. Когда по образованности, сообразительности и другим вполне мирским качествам подбирают в священники и епископы, то так из поколения в поколение подобные выбирают подобных. А на веру и благочестие никто не смотрит, потому что это удел серостей и бездарностей. А ты фантазер, Чижиков! Про темницу и монархистов – настоятеля с Алексием – хорошо нафантазировал. Они при любой власти будут на коне. Я думаю, что товарищ Бабкин, написав эту книгу про отречение, весьма прав: наверное, с тех пор и завелась у нас эта хрень, которая разрослась и завершилась в о. Алексии.

– Не при всякой! При Христовой уже не удастся никого надуть. А если о. Алексия считать продуктом этой системы, то недолго этой системе быть, потому что за о. Алексием никакого продукта уже не может быть. У него не может быть потомства – это тупиковый путь, конец. Ну ладно. Давай дальше работать. И они работали до самого вечера. Чижиков подумал: «Откуда это Матвеич в таких вопросах так хорошо разбирается. Я думал, он простой мужик». Он хотел это спросить, но забыл, увлеченный работой.

На следующий день Чижиков едва не проспал. В трапезную надо было приходить раньше обычного времени. В трапезной трудилась одна Татьяна Петровна. Женщина крепкая, веселая и неутомимая. Всем было непонятно, как она умудряется со всем справляться и кормить по сто человек каждый день. Но по необъяснимым причинам настоятель не разрешал Николаю Николаевичу или Иванову подыскать ей помощника. Словно он заключил пари на Татьяну Петровну: сколько она продержится безо всякой помощи. У нас в народе есть такие люди, которые никак не могут остановиться и никогда не отдыхают. К таким именно людям относилась Татьяна Петровна. В особых случаях, когда ей приходилось переносить невероятные нагрузки, на Пасху или Рождество, настоятель восхищено говорил: «Во дает! Как это ей удается?» И снова запрещал Николаю Николаевичу и Иванову подыскивать ей постоянного помощника. Не давал, одним словом, зарывать ей талант в землю. Но иногда к ней прикомандировывались временные помощники. Чижикову выпало на этот раз тащиться за продуктами на рынок, чтобы обеспечить завтрашнюю трапезу. Чижиков пошел, купил гору всего и, сгибаясь под тяжестью продуктов, размышлял о том, почему нельзя послать на рынок кого-нибудь на машине. Благо, кроме настоятельской машины была еще отдельская «Газель». Да некоторые сотрудники ездили на машинах. Нет, нельзя было. Наверное, это был тот же момент воспитания и роста, как и в случае с Татьяной Петровной.

Чижиков принес все это, обрадовался от того, что так мало перепутал и совсем мало был отруган добродушной Татьяной Петровной. Почистил картошку, накрыл на стол. И был уже отпущен хозяйкой восвояси. И тут он столкнулся с о. Владимиром. Глаза того горели нехорошим огнем.

– Чижиков, Вы здесь?

– А где же мне быть? – удивился Чижиков. – Меня Николай Николаевич прислал. Вид о. Владимира был настолько страшен, что он эти слова просто пролепетал.

– Я прошу вас, Чижиков… Нет, я приказываю вам, Чижиков, несколько дней не приходить в отдел. А там посмотрим.

– Так что мне – идти домой?

– Уходите немедленно.

– А когда мне приходить? И что мне делать дома?

– Ну, приходите в понедельник, – сказал после долгого раздумья о. Владимир. Сказал это тягуче и тихо, как иногда говорят совсем пьяные люди, чтобы не открыть своего состояния.

– Подготовьте отчет по работе над машиной, – спохватился о. Владимир, вспомнив, что Чижиков на эти дни останется без работы. – И без глупостей. Отчет должен быть закрытым. Ночью Чижиков спал плохо. Под утро ему приснился непонятный сон. Это было удивительно, потому что Чижиков как правило снов не видел. Идет он по парку подходит к автомату с газированной водой. К этакому наследию советского прошлого, к нему дети бегали, чтобы попить воды с сиропом, а люди посолиднее, чтобы обзавестись стаканом. И видит, что мужик согнулся в три погибели и пытается извлечь из него деньги. А время – ночь. Чижиков его окликает хватает за плечо, поворачивает. А это о. Владимир! – «Отец Владимир, да как же вы можете!» – «Ничего вы не понимает Чижиков. Это все по благословению для пользы церкви». Но говорит не совсем уверенно. Так неуверенно, что Чижиков показалось, что если бы не ночь, то он увидел бы, что взломщик покраснел. Тут он проснулся, было часов пять. Подумал: «Чушь какая-то», – и вспомнил старую формулу из советской книги «Энциклопедия чудес», которую очень активно читал в детстве: «Небывалая комбинация былых впечатлений». Перевернулся на другой бок и опять заснул, на этот раз уже без сновидений. Но напоследок успел подумать: «Хорошо, хоть не о. Алексий попался, тот бы не смутился, и наверняка бы спросил: «А что это вы, Чижиков. по ночам шляетесь? Наверно, женщин легкого поведения разыскиваете или выпить ищете?» А потом бы сообщил, куда следует, о безнравственном поведении товарища Чижикова.

Когда Чижиков пришел в понедельник, то уже никакого отдела не было. Как это не было? А вот просто так и не было. Не было не какой-то одной его части или корпуса, или верхних этажей. Отдела вообще не было, как будто никогда и не бывало. Много разного видел Чижиков, но такое никак не вписывалось в его представления о законах природы. Единственное, что осталось от отдела, – это храм, который стоял темный, и было видно, что служба в нем не совершается. И логично, храм-то разве мог куда исчезнуть? С храмом-то что могло статься?

Когда Чижиков стал приходить в себя, то он обнаружил, что в отличие от всей территории, которая была покрыта асфальтом, на месте отдела находилась земля, да еще как бы свежевскопанная. Первая и весьма идиотская мысль, которая пришла Чижикову в голову, это то, что отдел срыли. Кто срыл, как и каким образом, мысль не раскрывала. Вторая мысль пришла, что о. Геннадий неосторожно на него глянул. Эта мысль соответствовала хоть какой-то реальности. Но при детальном рассмотрении легко было бы предположить, что о. Геннадий мог, повинуясь силе чувств, нечто подобное выкинуть, но потом же он явно спохватился бы и вернул то, что смог. Нет, о. Геннадия надо было решительно отбросить. Потом Чижиков понял, что сейчас не время для построения теории, тем более, при таком малом количестве данных, и надо что-то предпринимать реальное. Почесав в затылке, он ничего лучше не нашел, как побежать обратно домой и начать звонить по всем известным телефонам: и отдельским, и домашним. Почти все отдельские были заняты, то есть оборваны. По домашним телефонам практически никто не отвечал. Один раз ему удалось дозвониться до Иванова, вернее, до его жены, которая плачущим голосом объявила, что Иванов не появлялся со вчерашнего дня, и, конечно, такое не раз уже бывало в ее жизни, но с тех пор, как его устроили работать в отдел, он так не напивался. Конечно же, Чижиков не поверил, что Иванов напился и предположил, что-то худшее. Звонить туда, в сам Немытный переулок, он не решился, так как понимал, что это нужно сделать в последнюю очередь. А если честнее, то боялся туда звонить. А если еще честнее, то понимал, что с Чижиковым никто из такого солидного заведения разговаривать не станет.

Потом Чижиков вспомнил всех знаменитых детективов современности и решил, что надо провести осмотр места преступления, чтобы заметить какие-то важные улики. По дороге к отделу ему пришла еще одна замечательная мысль, что отдел мог просто в одночасье уйти под землю, как это уже бывало с несколькими домами в Москве в разные годы. Но и это никак не подходило. Ведь, если дом просто ушел бы под землю, то наверняка остались бы те, кто был снаружи. Ну, к примеру, отец Иван или Степан. Да и тот же Матвеич, который все время торчит на улице. Да и разве мог уйти под землю бывалый Николай Николаевич? Кроме того, об этом уже писали бы газеты, и он бы застал на территории отдела кучу милиционеров и репортеров. Да, вернее, ему уже позвонили бы домой, чтобы выяснить по какой причине он вдруг не оказался в отделе и не погиб вместе со всеми. А потом посадили бы на всякий случай на несколько лет под следствие: может он виноват, или, по крайней мере, сознается. Так что и эта версия не подходила. Начинало уже смеркаться. Он подошел к уцелевшим отдельским воротам и остановился, как громом пораженный: «Так это все сделала бесовская машина!» Тогда действительно могли все погибнуть, и ему Чижикову теперь не сносить головы, теперь-то его уж точно укатают лет на пятнадцать: ведь должен же быть кто-то виноват.

Так или иначе, он собрался с силами и стал проводить расследование. Тут он сообразил, что о машине практически никто не знает, что ему разумнее всего ничего не говорить, и как учили опытные люди ни в чем не сознаваться. Вот видите: даже Чижикова чему-то жизнь научила, вернее та ее часть, которая была связана с перестройкой и последующим периодом. Но перед ним расстилался тот же самый довольно большой участок перерытой земли, и только в одном месте он обнаружил как бы поганую яму: круглую, диаметром около полутора метров. Несмотря на уже холодную погоду над ней роились толстые зеленые мухи, которых называют навозными, а внутри явно были жирные слизняки. Было совершенно неясно, откуда в одночасье могла возникнуть такая выгребная или подобная ей… поганая яма. Чтобы испакостить хотя бы небольшой участок земли, тоже нужно время. Чижикову стало ясно, что этот кусочек земли как-то связан с машиной. Во-первых, он физически находился где-то над машиной, во-вторых, только машина могла произвести в короткий срок такую гадость. Это означало, что машина был жива в момент катастрофы. Сейчас она неизбежно должна была упокоиться уже хотя бы потому, что было нарушено электропитание. Да, скорее всего, это был последний выдох проклятой машины. Но это никак не разъясняло, что же произошло.

Уже совсем стало темно, опустился бархатный занавес в школьном актовом зале. Спектакль закончился, люди идут домой, чтобы посмотреть любимый сериал, а куда было идти Чижикову? Он решил на всякий случай обойти вокруг храма. Когда он прошел южную сторону и повернул за алтарь, то заметил, что из темноты навстречу ему идет человек, да непростой: иеромонах!

Его черты показались Чижикову знакомыми, но все же он удивился, когда батюшка сказал:

– Чижиков! Где же вы? Мы вас давно ищем.

Иеромонах был высокий, крепкого сложения, борода у него была большая и русая.

– В общем-то, я за вами. Машина ждет за углом.

– Но зачем?

– По дороге объясню. Поехали.

И они поехали. За углом их действительно ждала «Нива». Не нужно говорить, что за рулем был отдельский шофер. Что же такое? Многие, оказывается живы, и здоровы. Иеромонах повернулся с переднего кресла в сторону Чижикова, и Чижиков его, наконец, узнал. Это был о. Андрей. Но какой-то другой, сильно изменившийся.

– А куда вы меня везете? Что стало с отделом?

– Кончился отдел, – односложно ответил о. Андрей. И это все, что он сказал.

Все остальное Чижиков узнал позже. Но мы не будем томить читателя и начнем с конца или почти с конца. Когда Чижиков удалился, вернее, был удален, с машиной стали происходить и дальше странные вещи. Она стала какой-то хитрой и вела себя как настоящий зверь. Она наводила страх только на дежурившего рядом с ней отца Владимира, но и на весь отдел, да и не только на отдел. Очевидцы говорят, что в те часы даже важное здание на Немытном переулке погружалось во тьму. Какое-то темное облако вдруг окутывало это почтенное учреждение. Причем явно эта тьма ощущалась чисто духовно, и, если провести самое точное научное исследование, то окажется, что никакой тьмы в реальности не было. На всех работников и учреждения, и отдела в эти минуты накатывало какое-то уныние, необъяснимое страхование, и все это выливалось в периодические припадки ужаса. Когда он достигал какого-то апогея, и перенести этот ужас, казалось бы, было невозможно, вдруг он в одночасье кончался, как будто лопался какой-то большой черный непрерывно раздувавшийся пузырь. Затем наступало на короткое время безмятежие и тишина, даже апатия, во время которой от сладкой истомы делать ничего не хотелось. Затем минут через десять появлялась какая-то вроде бы небольшая тревога, которая начиналась потихоньку, начинала расти и опять превращалась в кошмар, мною уже один раз описанный. Когда кошмар нарастал, о. Владимир наконец решался, подбегал к машине и уже собирался ее раз и навсегда выключить, как кошмар кончался, и он в изнеможении едва мог добраться обратно до кресла. При этом с фауной вообще происходили непонятные явления. С возникновением кошмара твари появлялись в изобилии и самых разных видов, таких, которых о. Владимир никогда не видел, и у него в этом полуобморочном горячечном бреду даже возникала мысль сфотографировать их или хотя бы запомнить, чтобы потом определить по соответствующим атласам. В момент апогея кошмара ему казалось, что эти насекомые просто сожрут его, но с внезапной остановкой ужасов, которая заставала его у тумблера компьютера, они в один миг исчезали, и батюшка даже не мог проследить, куда: то ли просто как бы растворялись в воздухе, то ли успевали разбежаться по своим норам, – так все это быстро происходило. Но о. Владимир решился не отступать и пострадать, если надо, ради церкви.

Надо сказать, что после ухода Чижикова эти общие «припадки» были сильно растянуты во времени, так что даже не ощущались как нечто целое и закономерное. И в четверг во второй половине дня их произошло всего два. В пятницу они начали уже ускоряться, и за день их было уже семь штук. В субботу негативная тенденция усилилась: днем их случилось пятнадцать. В воскресение они уже занимали от начала до конца всего пятнадцать минут. Поэтому литургию едва удалось отслужить. Хотя, как кто-то заметил, на о. Степана и о. Ивана, и даже Неполучайло, эти припадки влияли мало. Они только с испугом поглядывали в храм во время входов и иногда сквозь северную дверь. Все «настоящие» священники в это день просто не смогли выйти на службу, о. настоятель лежал с грелкой на голове в своей келье, а о. Владимир, как уже говорилось, дежурил рядом со своей машиной. А день был праздничный, и в отделе собрались практически все сотрудники. И они смогли пересилить себя только после службы и встретились в келье настоятеля, вернее, в его гостиной на обед. В общей трапезной ввиду общего плохого самочувствия было решено не собираться.