Текст книги "Шанс? Жизнь взаймы"

С первого взгляда на собравшийся коллектив бросалось в глаза, что месяц путешествовать зимой – это не сахар. Дорога нарисовала девушкам черные круги под глазами и убавила красок на их лицах, но было видно, что вместе со мной они увидали конец своей дороги, а это добавило им оптимизма.

Вскоре дети, заморив первый голод, начали мне наперебой рассказывать, что им запомнилось с дороги. Я их заставлял говорить по порядку и тому, кто перебивал, засовывал в рот кусок мяса. Они смеялись, а у меня вдруг сжалось сердце и выступили слезы на глазах. Буркнув, что сейчас приду, пулей слетел по лестнице и выбежал на мороз.

Мне вдруг вспомнилась история, которую иногда рассказывала мне Любка. Это случилось в конце первого курса. Мы учились с ней на одном потоке, в разных группах, поток был большой, я даже не знал, как ее зовут. Однажды после комсомольского собрания, еще был ясный день, мы идем компанией через парк и думаем, чему отдать предпочтение – просто пиву, но немедленно или преферансу с пивом, но когда доберемся до общаги.

Вдруг подходит ко мне Любка – а она была в молодости просто неотразима, на нее весь наш курс телячьими глазами смотрел, – отзывает меня в сторону и просит отвести ее домой, а то она, мол, живет в таком районе, что и днем страшно одной ходить. Я с трудом борюсь, чтобы челюсть у меня на месте стояла, слова сказать не могу – только мычу и киваю. Она берет меня под руку и уводит от пацанов, пива и преферанса. Через год мы поженились.

И только после свадьбы она мне рассказала, что случилось на самом деле. Она шла сзади с девчонками и, когда мы проходили мимо детей, играющих на аллее, заметила, как я машинально походя погладил по голове ребенка, тычущегося с мячом мне в ноги. И все.

В этом вся суть настоящей женщины. За ней целый год ухаживает полкурса, а она за пять секунд выбирает себе совершенно другого. Никакого уважения к затраченным усилиям.

Иногда из вредности я спорил – а был ли мальчик или просто ей надоело ждать, когда присоединюсь к списку ее ухажеров? Любка никогда не спорила со мной, только смотрела на меня как-то по-другому. Ее обычный строгий и веселый взгляд, от которого в моих ушах сразу начинал звучать походный марш и командирский призыв: «Волчонок, вставай, нас ждут великие дела», – сменялся чем-то бесконечным, щемящим и невыносимым.

Я просил ее: не смотри на меня так, человек не может вынести такой ответственности, хочу быть как все, недостоин я таких взглядов, а она только улыбалась и отвечала: «Бачили очі, що брали, тепер їжте, аж повилазьте»[19]19
  Видали очи, что брали, – теперь ешьте, хоть повылезайте (укр.).


[Закрыть].

Когда, вспомнив все это, вылетел на мороз, охваченный тоской и страхом, что мне нельзя тосковать, суперпозицией всех этих чувств, рвущих мое сердце на части, стало простое желание – здесь, сейчас, спокойно и тихо умереть. И забыть, все забыть…

Вдруг став невесомым, увидел светящийся, сияющий водоворот, появившийся над моей головой, – там, внутри, было забвение, в нем был покой, я знал, чувствовал это. Стоило только потянуться к нему – и он бы втянул меня внутрь, в вечный покой, но какой-то белобрысый мальчуган ухватил меня за ноги, плакал и не пускал, я протянул руку, чтобы погладить его по голове, и очнулся… в снегу, во дворе корчмы. Встав на ноги, неожиданно успокоенный и просветленный, пошел обратно.

Как мало, оказывается, нужно человеку для счастья: мне хватило осознания того, что я по своей воле могу легко и в любой подходящий для этого момент склеить ласты и уйти. И сразу ощущение темницы и каторги, которое периодически охватывало меня, сменилось ощущением полной свободы – свободы, ограниченной только собственной ответственностью за тех, кого приручил.

Так что такое свобода? Можно попробовать дать такое определение. Свобода – это возможность уйти. Оно может быть спорным, но, хорошо подумав, под это определение можно подвести все другие, придуманные человечеством.

Представим себе гипотетическую ситуацию. Лежит привязанный к койке человек, который очень хочет застрелиться. С одной стороны, кажется, что его свободу ограничили, с другой – суицид считается психическим заболеванием, и вам скажут, что он своей свободы, как осознанной необходимости, правильно не осознает, и ему оказывают помощь в освобождении, не побоюсь этого слова, от себя самого.

Представим себе: сей человек так сильно захотел уйти, что научился останавливать свое сердце. Любой практикующий йог вам скажет – это не так уж сложно, как может показаться на первый взгляд. И тогда вдруг тот же привязанный человек в этот момент станет свободен.

Но если мы будем последовательны и проанализируем все не спеша, то признаем: он и был свободен, просто недоучен, а доучившись, осознал свою свободу. Ведь неграмотный, неученый человек, по сути, наиболее несвободен, для него закрыты миры, закрыто так много, что он этого и не представляет. Хотя никто вам не скажет, что его свобода как-то ограничена. Так что такое свобода?

Размышляя над этими непростыми понятиями, возвращался обратно в комнату, толкнул дверь и обнаружил следующую картину. Детей уже уложили, они мирно сопели на кровати, за столом сидела Ждана, Любавы видно не было. Только открыл рот спросить, куда она подевалась, как эта маленькая змея впялила в меня свои зенки, пытаясь то ли меня усыпить, то ли обездвижить. Не успел собраться с силами, чтобы вырваться из оцепенения и надрать ей задницу за такие фокусы, как почувствовал очень острый ножик у себя на шее и шипящий Любавин шепот:

– Покажи мне того, кто раньше был, иначе умрешь! – Хотя это звучало дико, я правильно понял пожелание, не стал усугублять ситуацию: если эти ведьмы уже догадались, врать нет никакого смысла. Еще прирежет ненароком – хрен его знает, чего она так испугалась.

– Богдан, вылезай, успокой тетку Любаву, а ты мне смотри дите не напугай, а то битой задницей не отделаешься, – дал ей напутствие напоследок.

Не знаю, как долго и о чем они болтали с Богданчиком, но мальца напугали, я ему все время из глубины пытался внушить, что тетки хорошие, просто нервные очень, чтобы он с ними не ругался и не нервничал. Когда он, обрадованный, что его оставили в покое, нырнул, выдергивая меня на авансцену событий, оказалось, нас уже посадили на лавку, напротив сидела Ждана и вновь пялилась в глаза, а сбоку Любава с ножом, но нож уже держала под столом возле паха. Так мне показалось – чувствовалась только ее правая рука, сжатая в кулак на моем внутреннем бедре, рядом с вышеозначенной областью. Хотя это было приятно, почему-то был уверен, что ножика она из рук не выпустила.

– Рассказывай все о себе, что помнишь, – безапелляционным тоном потребовала Любава, после того как малая змея напротив кивнула ей.

– Давай я тебе сначала бывальщину про рыцаря-тевтона расскажу, а ты хорошо головой подумай, что мне говорить и как.

Собрались как-то рыцари у Главного магистра, а он вызвал на середину одного из них и спрашивает: «А скажи мне, верный рыцарь, если потребует у тебя наш Орден бросить вино пить, ты бросишь?» «Брошу», – отвечает рыцарь. «А если потребует у тебя наш Орден с девками не кувыркаться, не будешь?» – «Не буду», – отвечает рыцарь. «Ну, а если потребует у тебя Орден жизнь за него отдать, отдашь?» – «Конечно, отдам, – отвечает рыцарь. – На хрена мне такая жизнь?» А теперь слушай, Любава, меня дальше: вот вам еще пара монет – поживите тут сами день-другой. В понедельник к вечеру Мотря за вами приедет, с ней дальше толковать будете – нам больше толковать не о чем. На том, девки, бывайте здоровы, выбачайте, коли что не так было, – устало закончил свой рассказ и положил на стол пять монет.

Не обращая внимания на нож, вылез из-за стола и начал собирать свои железяки.

– Постой, казак, это я виновата, Богдану не поверила. Ты на Любаву зла не держи, – начала оправдываться Ждана. – Пойми, мы многих таких, как вы, видали, все они крови людской алчут, хуже чем звери и ума оттого лишаются. Как ты того казака ударил – так я и увидала, кто ты есть. А когда на улицу убег, подговорила тетку тебя проверить. Откуда мне знать, что по дороге ты на нас не набросишься, как волк? Не за себя, за детей боялась. Поспрошали мы Богдана, как он с тобой живет. Другой раз душа чужая ни за что хозяина на свободу не выпустит, а тут у вас с Богданом прямо рай на земле, не бывает так! Вот и попросила Любаву еще тебя поспрошать.

– Ну и что? Чего ты наспрошала такого, что теперь соловьем разливаешься?

– То я тебе не смогу сказать, ты все одно не поймешь, но теперь не боюсь с тобой ехать. Знаю: не тронешь ты нас.

Очень удобная позиция. Сперва тебя мордой по столу повозить, а потом сказать – чего тебе, дураку, рассказывать, ты все одно порывов не поймешь моей тонкой натуры.

Не зная, что мне дальше делать, стоял посреди комнаты. Надо было еще бочонок свой со стола забрать: ликер-то все одно продавать надо, Аврааму дать пробовать, но в руки уже ничего не помещалось. Пока я думал над комбинаторикой из двух рук и пяти предметов, в дверь кто-то постучал.

– Кто там?

– Это я, Авраам.

Ну вот, не успел о нем подумать – как он тут, легок на помине. Наши маленькие разногласия мне не хотелось делать достоянием общественности, а уж причины этих разногласий – те вообще были из разряда государственных тайн. Бросив опять свои железки в угол, выразительно глянул на девок, прижав палец к губам, показывая, чтоб молчали. Они, обрадованные, что остаюсь и никуда не ухожу, с явным облегчением закивали. Сев на кровать рядом со Жданой, тихо прошипел:

– Глаза долу опустили – и не поднимать, пока мы толковать будем. Заходи, Авраам, гостем будешь. Садись за стол. Любава, а дай-ка нашему гостю меду моего заморского отведать.

Любава налила полную кружку меда, поднесла Аврааму, скромно потупившись и сложив губки бантиком. Авраам с тоской посмотрел на нее и залпом выдул полкружки. Только потерявшего голову купца нам всем и не хватало – а ведь просил девок по-человечески: не морочьте людям голову в дороге. Но надо играть роль строгого брата.

– Ты о чем толковать пришел, Авраам? Давай начинай, время позднее.

– Говорил ты в прошлый раз, что меду на продажу привезешь, – с трудом возвращаясь к действительности из своих грез, промолвил Авраам.

– Так ты ж его только что полкружки испробовал.

– Добрый мед. – Купец понемногу приходил в себя, вновь приложился к кружке и покатал глоток меда во рту. – Таки добрый, но мое вино лучше.

Он поставил на стол небольшой глиняный кувшин с тонким горлом, заткнутый и залитый воском. Видно было, что не простое вино притащил. Не дав ему открыть кувшин, согласился:

– Может, и лучше, но сколько такое вино стоит? Не меньше чем три гривны бочка, а я тебе по гривне за бочку отдаю. Вот и считай.

– Не, дорого по гривне, казак, надо скинуть маленько, мне его еще везти – такой мед быстро не продашь. – Авраам пробовал делать вид, что торгуется. Только не было в нем огня – видно было, что не тут его мысли и душа.

– Ну не хочешь – как хочешь. Я завтра открою бочки и буду кувшинами продавать. По сто монет на бочке заработаю. Последнее мое слово: двадцать монет тебе уступлю на семи бочках. Хочешь – бери, нет – найду другого купца.

– Ладно, попробую, не заработаю – так хоть не проиграю, – не стал дальше торговаться Авраам, с тоской глядя на Любаву.

– Бочки пустые привез?

– Привез.

– Тогда давай монеты – все посчитай за бочки, за дорогу, да и пойдем бочки перегрузим: мы завтра затемно назад едем, дорога дальняя.

Авраам снял с пояса мешочек с монетами, положил на стол, затем, расстегнув пояс, достал из-под внутренней накладки двадцать золотых византийских монет.

– Сто серебром и двадцать золотом.

– По рукам. Любава, налей нам еще по трошки. Давай выпьем за удачу, Авраам, чтобы она нас не покидала.

Я поднялся, но Авраам остался сидеть, затем, решившись на что-то, посмотрел мне в глаза:

– Еще одно хочу спросить тебя, казак.

– Погоди, Авраам, – перебил я его. – Послушай меня – может, и спрашивать не надо будет. Из моего дома мои сестры выйдут только за мужем. И выйдут по православному обряду. Вставай и пошли к возам, когда надумаешь добре – тогда толковать будем: семь раз отмерь – один раз скажи, чай, не мальчик ты давно.

– А тебе сколько лет, казак?

– Я еще молодой, а вот моему деду, когда его татары зарубили, больше двухсот лет было. Крепкий был характернык, все казаки его знали. Это он научил меня клады искать и заклятия снимать. Девки, я скоро вернусь, никого без меня не пускать.

– Брешешь ты все.

– Вот что ты недоверчивый такой, Авраам? Сколько было Адаму, когда он помер, знаешь?

– Знаю!

– Выходит, мой дед и четверти того не прожил, что Адам.

– Так то ж Адам!

– А то – мой дед. Ты лучше скажи, когда тебя ждать следующий раз в Черкассах.

– Через три недели в воскресенье буду.

– Добро, я еще меду привезу. Думаю, бочек десять успею с острова забрать. Ты пустые бочки мне привези.

– Привезу, но не знаю, смогу ли твой мед так дорого брать, казак. Тебе всего делов – мед привезти, а мне сколько работы, что с того иметь буду – вилами по воде писано.

– Ты дурницы не болтай, купец. Ты попробуй клад найди, чары все поснимай – и живой останься. Работы у него много. Привезти, продать и деньги в кошель сложить. Я ж тебе не бражку продаю, которая на каждом углу, – у меня эксклюзивный товар.

– Какой у тебя товар?

– Учиться тебе надо, Авраам, бестолковый ты какой-то.

– Чья бы корова мычала… А Любава с тобой на базар приедет?

– Захочет – приедет.

– Передай ей, что я просил приехать, потолковать с ней хочу…

Когда вернулся в комнату, после того как все перегрузили и приготовили оба воза к завтрашней дороге, Ждана уже спала с детьми на кровати, возле стены стояли две застеленные лавки – где-то девки еще одну успели достать, – и там уже спала Любава.

– Иди сюда, казак, я тебе тут постелила. Только ты ко мне сегодня не лезь, хорошо? Мне сегодня нельзя. Давай с тобой просто потолкуем, только ты не сердись, хорошо? Расскажи мне что-то. Но если тебе невмоготу будет терпеть, я тебе помогу.

– Не сержусь. Хорошо. Не сержусь. Хорошо.

– Ты что, перепил?

– Нет, не перепил. То я шуткую. Давай я тебе лучше бывальщину расскажу, как жена мужу помогала. Вышла молодая девка замуж за старого. Ну, лежат они в постели, а у мужика не получается ничего. Он жене говорит – помогай давай. Жена давай ему помогать, сначала одной рукой, потом другой, устала и говорит мужику: не могу больше, руки болят. А муж ей в ответ: а чего ж ты с больными руками замуж шла?

– Ты меня так не смеши, меня сегодня смешить тоже нельзя – ой, болит-то все как, – еще и детей сейчас побудим.

– Ты мне одно скажи: ты зачем купцу голову закрутила? Я ж просил вас.

– Заступницей нашей Макошей клянусь тебе: не глянула на него ни разу, сам он на меня запал, в шатре ляжет, прижмется – и давай мне на ухо шептать, все меня в Киев сманивал.

– Погоди, ты куда лезешь? Не трогай меня, я тебя не просил.

– А я без спроса. Не боись, казак, у меня руки здоровые. У вас же, мужиков, только одно в голове. Вон как торчит – чисто шатер походный.

– Добре, что у вас все по-другому. Отстань, ведьма, отпусти, давай я тебе лучше еще чего-то расскажу, ты ж сама просила.

– Потом расскажешь.

– Да что ты за напасть такая, Любава, отстань, не то у меня в голове. Купец просил тебя со мной в следующий раз приехать.

– Видно, замуж звать будет – запал на меня, сердешный, вдовец он, тоже двое детей сиротинушки, дюже он за женой своей покойной тосковал.

– Так это ты его приворожила, ведьма, а мне еще Макошей клялась, брехуха.

– Дурак ты. Он через год-другой вслед за ней ушел бы – на кого детей бы оставил, на теток с дядьками? Пустили бы сирот по миру нищими. Не лезь, куда не просят, Владимир, и не думай, что ты самый умный.

– Ладно, давай спать тогда, в следующий раз договорим. И не лезь ко мне, а то сейчас вниз, к купцу сбегу.

– Злой ты, Владимир, правильно тебя Ждана разглядела, у нее глаз верный, вот Богдан – тот добрый, зови сюда Богданчика, я с ним потолкую…

* * *

Кони быстро несли нас по льду замерзшей реки, и еще засветло мы прискакали к Мотриному дому. Сдав девок в ее надежные руки, помог разгрузить возы и переложил чугун к себе в телегу. Будет чем заниматься, когда лесопилку закончим. Попрощавшись со всеми, пообещав приехать при первой возможности и привезти зерна на новых едоков, погнал коней домой, благо совсем недалеко Мотрин хутор от села стоит.

На следующий день торжественно объявил своим курсантам, что с сегодняшнего дня начинаем учиться атаковать противника. Все знали, что первые двадцать самострелов уже готовы и лежат у меня дома. Но самострелы в руки им давать было рано. Второй большой и важной темой, которую предстояло освоить моим курсантам, была арифметика и ее несомненная помощь в партизанском деле.

Сперва, после обязательной программы, бег, силовые упражнения, статика и просто провел несколько занятий по арифметике, определяя знания и способности моего контингента. Как и в обычном классе, спектр был довольно широким. Затем мы приступили к практике.

Вручил им метательные копья, и мы начали учиться очень важному разделу в успешной организации засад – выбору индивидуальных целей. Противниками у нас были двадцать высоких поленьев сантиметров по пятнадцать в диаметре. Разведя свои два десятка бойцов по десять, слева и справа от предполагаемой колонны противника, присвоил каждому бойцу постоянный порядковый номер, причем чем толковей был боец в арифметике, тем больший порядковый номер в десятке он получал. Затем долго втолковывал алгоритм, как высчитать свою цель в колонне противников.

Суть алгоритма была несложной. Колонна состоит из рядов. В ряду может быть либо парное, либо непарное количество противников. Если в ряду парное количество целей, то все просто, цели делятся пополам, левые – левому десятку, правые – правому. Если непарное, то тут сложней, в первом ряду на одну цель больше получает правый десяток, во втором ряду – левый, и так дальше. Затем каждый из бойцов, считая по порядку цели только своего десятка, находит в колонне противника бойца со своим порядковым номером и берет его на мушку.

Трезво оценивая способности своих бойцов, отводил на доскональное обучение не меньше месяца. Но, видно, здорово помогло, что рассортировал их по способностям. Что ни говори, а сосчитать до трех намного проще, чем до десяти. Уже через две недели мне не удавалось запутать их, выстраивая всевозможные комбинации рядов, поскольку реальных вариантов было немного.

Как рассказывали мне опытные товарищи, стандартное построение татарского отряда просто и понятно. Впереди едет глава рода, а за ним – его родственники, по старшинству. Едут практически всегда одвуконь, по два человека, и по четыре коня в ряду. Четыре коня как раз занимают битую дорогу. Но я на всякий случай выставлял произвольные варианты из одного, двух и трех противников в одном ряду. После того как они натренировались и действовали практически без ошибок, увеличил им номера на два, с третьего по двенадцатый, и начал натаскивать на двадцать четыре полена, заставляя первые четыре оставлять нетронутыми.

Наш отряд атаман планировал усилить ребятами Непыйводы, но, обсудив со мной и Андреем ситуацию, чтобы не было напрягов, передумал: раз там конников готовят, то ребят к конникам и добавят. Нас решил укрепить десятью лучниками, которых я думал разместить на флангах, по двое спереди и по трое сзади каждого десятка. Первый залп они выполняют вместе с нами из самострелов, а затем начинают самостоятельный отстрел из луков всего, что еще шевелится.

Поскольку отношение атамана к распределению целей полностью описывалось фразой: «Чего тут думать, трясти надо», о совместных учениях нашего отряда с казаками не могло быть и речи. Оставалось лучникам в будущем поставить простую и ясную задачу на первый залп. Мне подумалось, что задачи типа «снять первых четверых и шестерку замыкающих» будут вполне понятны. И эти цели они между собой поделят без труда.

Кроме занятий по будущей засаде, понимая, что мне одному невозможно объять необъятное, нагло воспользовался служебным положением и нагрузил своих бойцов дополнительными заботами. Трое получили задание заказать себе ступки у плотника, чтоб не занимать родительских, а пока замочить сноп льна, сноп конопли и сноп камыша на две недели, меняя воду через день. Затем они должны были нарезать стебли в ступку и неделю их в ступке толочь каждый день. Вечером процеживать все через сито и доливать немного чистой воды.

Еще один мой воин должен был изготовить мелкое прямоугольное густое сито. Второй – наловить рыбы в проруби и сварить из нее столярный клей. Из всего этого добра планировал изготовить первые листы бумаги, испробовать, какой материал самый подходящий. Хотя наперед был готов поспорить с любым, что лучшая бумага получится из волокон льна. Раз из него полотно хорошее, то и бумага будет хорошая. Про коноплю слыхал, что из нее тоже бумага получается неплохо, про камыш знал только, что папирус из какого-то южного камыша в Египте делали, – может, из нашего что-то выйдет.

В Европе, точно помнил, из тряпья делали. Так где ты того тряпья наберешь? Летом можно попробовать в Киеве новую профессию «старьевщик» организовать и тряпья наменять, но тоже проблемы будут. Дорогое полотно, тряпок мало, и те народ на хозяйстве использует, но попытка – не пытка.

Других отправил белую глину копать и речной песок. Нужно было маленькую, но удаленькую печечку слепить, – с батей уже договорился, он нам уголок у себя в кузне выделил. Типа, действующую модель доменной печи с принудительным наддувом. Очень мне хотелось чугун расплавить и попробовать из него получить высокоуглеродистую сталь. Всего-то делов – в огнеупорный горшок железа и чугуна накидать и все это расплавить. Говорят, толковую сталь получить можно. Но черт сидит в деталях. Сколько накидать? Как расплавить? «Без труда не вытащишь и рыбку…» – а тут целый горшок стали…

Так и пролетали дни, за ними недели, двигалось время. Где-то через неделю после того, как съездил в Черкассы за девками, атаман, забрав у меня бочонок ликеру литров на пятьдесят, уехал на свою атаманскую тусовку решать вопросы с внедрением акцизного сбора на торговлю алкогольными напитками. Мне оставалось только ждать его возвращения и решения, которое примет высокое собрание.

Пользуясь отъездом бати, Мария организовала у себя очередные посиделки и настоятельно приглашала меня прийти. Пришлось, бросив неоконченный макет будущей печки, собираться в гости. На душе было тревожно. Иллар уехал, за дочкой смотреть некому, Давиду по барабану, Тамара меня уже официальным женихом считает – тоже девку от меня отгонять не станет. А разговоры с ней вести – смерти подобно: вспомнит бывальщину какую-то, как они с Богданом телятам хвосты крутили, – и, как говорят одесситы, тушите свет.

Я уже не рад был, что ввязался в эту историю, но поздно, товарищ, поезд ушел по расписанию. Деваться некуда. Во-первых, Богданчик от нее млеет, а она от него, во-вторых, время такое, что без родственных уз ничего не делается. А без Иллара ничего не выйдет – политик из меня никакой, да и возраст не тот. А времени нет. Восемь с половиной лет пролетят – и если не успею набрать критической массы, способной изменить результат сражения, все пойдет прахом. Даже если уцелеешь и крепость будущая уцелеет, какой толк, когда вся земля будет лежать в руинах? Людей не будет. Единственная возможность реально что-то изменить в будущем начинается с этой битвы. Удастся ее свести вничью – будем жить, нет – значит, можно ложиться в гроб и накрываться крышкой, дальнейшее мое существование теряет всякий смысл.

Такая вот выходит арифметика нашей партизанской борьбы. Арифметика – наука простая. Простая и беспощадная…