Текст книги "Шанс? Жизнь взаймы"

Дальнейшее отпечаталось в сознании как отдельные фотоснимки. Упасть на колено и закрыться щитом от летящей стрелы. Татарин на раненом коне переносит огонь на конных казаков. Пользуясь этим, пускаю вдогонку еще одну стрелу, но эта собака бешеная успевает закинуть щит за спину и пуляет в ответ. Между нами уже больше шестидесяти метров. Делаю короткий шаг в сторону, пропуская стрелу мимо. Третий просто скачет и возится с ногой. Это моя вина. В коня не попал, зато попал ему в бедро. Широкой стрелой – это очень страшно. Видно, перетягивает ногу, чтобы кровью не изойти. Мой бой закончился, можно просто посмотреть, как пятеро конных казаков засыпают стрелами двоих убегающих. Но это не кино, это жизнь. Будь дистанция больше – тогда да, могло представление затянуться, а так утыканные стрелами лошади пали за несколько секунд, предрешив кончину своих хозяев.

– Что ты на него уставился? Не стой, работы полно, помогай.

Голос Керима вывел меня из ступора. Стало понятно, что смотрю на свой огромный арбалет, и меня мучает вопрос – заряжать его или так оставить. По непонятной причине найти ответа не этот вопрос мне никак не удавалось.

«Что-то новенькое со мной творится. Поблевать после боя, сомлеть – это понятно и легко объясняется колебаниями давления, адреналина. А тупеть-то чего?» Мысли с отчетливым скрипом вращались в черепушке, а руки пытались выполнять привычную работу. Препинать коней, тыкать копьем в горло тех, кто стонет, и тех, кто тихо лежит, грузить убитых, оружие на коней и уводить по едва приметной тропинке в дальний лес, виднеющийся за полем. Там, на поляне, мы разбили лагерь, там нас дожидались наши кони.

* * *

Без потерь не обошлось. Задний татарский дозор шел плотным десятком по дороге и успел до сигнала атамана проехать засаду Сулима и отъехать от нее метров на пятьдесят. Тем пришлось бить в спину с дальнего расстояния. В результате они сняли с коней всего троих, а семеро бросились наутек. Подранить удалось лишь двух коней. Конники отставали от них метров на сто пятьдесят, и татары вполне смогли бы выкрутиться, если бы удирали прямо по дороге и сохраняли эту дистанцию. Но им пришлось уходить с дороги в сторону, чтоб не повторить судьбы основного отряда, поэтому дистанция с одной из пятерок стала стремительно сокращаться.

Началась жестокая стрелковая дуэль, где на стороне казаков была лучшая броня, а на стороне татар – лучшая подготовка. Эту дуэль выиграли татары. Одного казака убили, одного ранили, и положили всех лошадей. Но победа была пирровой. Пусть казаки сняли с седла лишь одного, но даже относительно целых лошадей у татар не осталось: те начали падать одна за другой, не выдерживая стремительного галопа. Перед тем как умереть, татары взяли с собой еще одного казака из второй пятерки, а двоих ранили. Слава богу, основная засада отстрелялась относительно удачно, там было всего трое раненых. Двое раненых конников пришлись и на нашу сторону.

В итоге мы потеряли десять бойцов. Тяжелоранен был лишь один казак, которому широкая стрела ударила под локоть, разнесла сустав и практически отрезала руку. Чего не доделала стрела, доделал Сулим, отняв острым ножом полруки, залил рану самогоном, а затем прижег огнем. После того как зашили всех раненых, мы похоронили погибших на поле, на ближайшем холме…

Атаман молчал – видно, никак не мог принять решения, что делать. Сработали мы чисто, никто не ушел, за собой все убрали, трупы коней вывезли на волокушах, для партизанской деятельности возможность оставалась. Место засады можно перенести на пару километров вперед, на новое место. В поле остались следы от волокуш – с другой стороны, эти следы и увидеть не так просто, и никого они особо не испугают. Мало ли следов в поле. Но раненых и освобожденных пленников нужно было отправлять домой, а путь неблизкий, одних отпускать опасно. Как-никак больше ста человек освободили, считая детей. Семей двадцать. Разделять отряд тоже не получается: в строю шестьдесят три здоровых бойца, из них двадцать – недоучки, умеющие лишь в засаде лежать и стрелы из арбалета пускать. Отпускать пленников, кто куда хочет, я считал неправильным и атамана в том убедил. Куда они пойдут – без припаса, без оружия? Обратно татарам в руки. А нам работников не хватает. Атаман особо не сопротивлялся, но их дальнейшее размещение по прибытии, жилье и все остальные мелочи повесил на мои плечи.

Не знаю, что бы надумал атаман, если бы уже в потемках не примчался казак одного из дальних разъездов:

– Идет ватажка! Сабель сто или чуть больше. Скоро на ночь станут. Петро с Иваном с них глаз не спускают.

Глаза Иллара загорелись мрачным огнем. Найти место ночлега противника – это большая и редкая удача, особенно если он о тебе не подозревает.

– Сулим, бери с собой Керима и Богдана, мяса сырого возьмите и езжайте к Ивану, пока видно. Немнышапка вас проведет. Шагом езжайте, копыта тряпьем обмотайте. Небо чистое, месяц вполовину сейчас, ночью все добре видно будет. Разведайте, где дозоры, сколько, как службу несут. Как только месяц на заход повернет, мы тебя на месте сегодняшней сшибки ждать будем. Там и решим, как басурман бить станем. Но глядите мне! Спугнете супостата – лучше на очи не появляйтесь.

– Если до сего часа не спугнули, то мы не спугнем, батьку.

Взял с собой старый легкий самострел, тяжелый оставил. Громкий больно, не для ночных дел. Все остальное взял: длинное и короткие копья, сабли мои парные – все взял. Кто его знает, как и чем биться придется. Назад в лагерь не поедешь.

Глава 13
«Погоня, погоня, погоня, погоня в горячей крови…»

Этой ночью, переползая с места на место, выглядывая сторожевые посты татарского лагеря, их численность и порядок смены караулов, вдруг поймал себя на мысли, что Керим уже давно не бил меня палкой. И такая непередаваемая гамма чувств сопровождала эту неуместную здесь и сейчас мысль, что просто оторопь взяла: только мазохистских наклонностей мне не хватало на старости лет. Но превалировала, как ни странно, обида – мол, забыл про меня наставник, даже палкой бить перестал, а может, просто рукой махнул на такого ученика. Лишь после этого пробилась здравая мысль – что, может, наоборот, отмечает этим мои несомненные успехи. Да и другие казаки отметили меня за последние бои. Не понимают, что просто психика у меня нарушена, инстинкт самосохранения подавлен. А это не есть хорошо. Природа ничего просто так нам не дает. Отсутствие здорового страха может привести к принятию глупого и чрезмерно рискованного решения. Как следствие – безвременная кончина, не несущая никакой пользы обществу.

Но в последних боях, когда из лука стрелял, хорошо запомнил. Никаких мыслей не было, что враги передо мной, что в ответ стреляют. Никакого страха. Одна мысль была: промахнусь – вновь Керим глянет и улыбнется своей фирменной кривой презрительной ухмылочкой, мол, что с тебя возьмешь, неумеха. Вот что умеет наставник – так это до печенок доставать. Не один я пришел к такому мнению.

Татары несли службу справно. По кругу их лагеря, в котором не было ни одного костра, размещались четыре сторожевых поста, по два человека в каждом. Коней пастись не пустили. Они были припяты прямо в лагере и щипали траву под ногами. Это было нехорошо. Пленные лежали тесной кучей в самом центре, связанные, как и днем. Их окружали тесным кругом пасущиеся кони и спящие прямо на земле татары с оружием под рукой. Но тем не менее во всем этом было два положительных момента. Первый – большинство врагов спало, а значит, в боевое состояние придет лишь через несколько секунд. В реальном бою это очень много. Второй – практически все, не считая дежурных на сторожевых постах, сняли тетивы с луков. Лук очень вредно долго держать в боевом состоянии, да и тетива намокает от утренней росы, растягивается.

Второй положительный момент, с моей точки зрения, был намного важнее первого. Если мы не дадим им возможности натянуть луки, за исход боя можно не волноваться.

Мы с Андреем подобрались к одному из постов на расстояние тридцати шагов и лежим, ожидая сигнала атаки. Им станет сдвоенный крик пугача. Общая наша диспозиция такова. Восемь человек, среди них мы с Андреем, снимают постовых из самострелов. В эту восьмерку атаман назначил лишь троих моих хлопцев – Андрея, Лавора, Ивана. Все трое – дети его казаков. Если бы не острый «кадровый дефицит», думаю, и их бы не взял. Тридцать девять конников атакуют лагерь с четырех сторон, четырьмя неполными десятками. Шестнадцать моих пацанов сидят по двое в восьми точках, окружая лагерь противника. Расстояние между ними девяносто – сто шагов. Их самострелы заряжены широкими охотничьими стрелами, а задача – всадить стрелу в коня убегающего татарина. В том, что такие будут, никто не сомневается. Причем настоятельно внушалось стрелять именно в коня и даже не пробовать попасть во всадника. Нашей восьмерке после ликвидации сторожевых постов предписывалось оставаться на месте. В лагерь не лезть, чтобы не попасть под раздачу, а стрельбой из луков не давать басурманам, пытающимся уйти от честной схватки (назовем это так), осуществить свои подлые планы.

Мои сабли и копья в очередной раз остались на лошади, но ничего не поделаешь. Противник значительно превосходил нас количественно, лишь элемент неожиданности давал нам существенные преимущества. Этот элемент во многом зависел от результатов стрельбы нашей восьмерки. Значит, сабли будут ждать следующей стычки.

Наконец-то слева от меня донеслось долгожданное «пу-гу, пу-гу». Оно как эхо повторилось с трех сторон. Тупой бы не понял, что это сигнал, а не выводок пугачей. Но на мое возражение атаман хладнокровно ответил: «Кто услышит, того вы упокоите, а остальные спят».

С тридцати шагов попасть в ростовую фигуру из самострела так же сложно, как ложкой в рот. Если руки не дрожат, обязательно получится. Двое постовых получили стрелы в грудь и сейчас находились в раздумьях – то ли уже падать, то ли еще постоять. Видимо, они оба пытались крикнуть, чтоб предупредить своих товарищей, но сделать это с пробитой толстой стрелой грудью крайне сложно, и ничего, кроме хрипа, не получалось. Учитывая, что пост был выдвинут от лагеря шагов на пятнадцать – двадцать, чтобы спящие своим храпом не мешали постовым услышать приближение неприятеля, разбудить кого-то такими звуками было проблематично.

Мы с Андреем вскочили на ноги, закинули самострелы за плечи, наложили стрелы на тетивы луков и быстро двинулись в направлении сторожевого поста. Кто-то должен был подменить упавших, да и стрелять по лагерю будет намного ближе. Сзади начал доноситься низкий гул. Даже с обвязанными копытами разогнавшаяся лошадь начинает прилично шуметь. В лагере, где-то слева от нас, раздался какой-то крик, но где именно, нам видно не было. Зато стали видны фигуры спящих татар с нашего края лагеря.

– Твои все справа, мои – слева и прямо перед нами, – сообщил я Андрею, нагло пользуясь своим руководящим положением.

Татары в лагере начали шевелиться, количество орущих стало возрастать по геометрической прогрессии, когда нас обогнала редкая лава казаков, ворвавшаяся в сонный лагерь. Их лошади как были с завязанными мордами, чтобы не ржали, так, бедные, и остались. Что думают о нас эти умные животные, не хотелось даже представлять.

Стрелять было одно удовольствие: ближайшие цели были на расстоянии десяти шагов, причем не обращали на нас никакого внимания – оно было полностью отдано конным казакам. Те кричали: «Православные! Лежите на земле, не вставайте, а то порубим ненароком!» О сопротивлении речь не шла. Каждый проснувшийся татарин в первую очередь норовил вскочить на коня. Затем соображал, что он сам вчера привязал коня ко вбитому в землю колу. Выхватывал саблю, рубил веревку и пытался ускакать подальше от орущих казаков, понимая, что времени у него крайне мало, а сопротивление бессмысленно. В этот момент или еще раньше вступали в игру стрелки, такие, как мы с Андреем, и старались не дать ему убежать.

Схватка затихла так же стремительно, как и началась. Секунду назад ловил девятой стрелой конский бок убегающего, а следующая, десятая стрела, наложенная на тетиву, так и не была использована. Засовывая ее обратно в колчан, машинально пересчитал оставшиеся стрелы, убеждаясь, что не сбился со счета в суматохе боя. Семь из них попали в татарское тело, две – в коней: далековато было, во всадников стрелять не рискнул.

В татарском лагере уже суетились спешившиеся казаки, радостно перекликающиеся друг с другом. Слева раздавался зычный голос атамана, вносящего порядок в суету. Вскоре пятерка казаков куда-то целенаправленно ускакала – нашел им атаман какое-то новое занятие. Не успел порадоваться за товарищей, как услышал вездесущий громкий голос:

– Богдан, Андрей, светает уже. Берите коней и по следам пройдите со своей стороны. Може, где нехристь подраненный лежит, подмоги дожидается. Так помогите ему до пекла побыстрей добраться. Хлопцев своих в лагерь отправь, а то сидят в поле как мыши, показаться бояться.

– Ничего мы не боимся, наказу не было, – раздался обиженный голос шагах в семидесяти от нас. Мы дружно рассмеялись.

– Молодцы, хлопцы! Добре воевали. Передай мой наказ: всем идти добычу паковать.

Хорошо, что многих убегающих мне удалось прямо в лагере достать, пока они не разогнались, а то бы пришлось нам полдня их по полю собирать. Поговорив с ближайшими от нас тремя парами стрелков последней линии, выяснили, что в нашем секторе поисков проскакало пять наездников. Все кони, по словам ребят, получили стрелу в бок. Один даже свалился после этого. Татарин тоже свалился. Когда все затихло, они в него шагов с двадцати стрелу всадили. Даже не дернулся.

Это радовало. Фронт работ сократился сразу на двадцать процентов. Ни моих, ни Андреевых стрел в трупах лошади и наездника не было. Лошадь поймала болт прямо в сердце, поэтому сразу кувырнулась через голову. Татарина то ли о землю приложило, то ли лошадью прижало во время падения. В нем тоже только болт от самострела торчал.

Чем-то наше задание напоминало охоту, поэтому взял с собой взведенный самострел. Как-то спокойнее себя чувствуешь. Андрей ехал с наложенной на тетиву лука стрелой. Мы начали бороздить наш участок поперек, пытаясь найти следы. Практически сразу мне стало понятно, что следопыт из меня слабый. Андрей тоже чувствовал себя в этой роли неуверенно, но след нашел первым. Крови видно не было, но идущий галопом конь рвал копытами землю, его следы были заметны. Естественно, мы пошли по ним.

С каждой минутой видимость улучшалась, рассеивался легкий туман, а наше занятие перестало мне казаться безнадежным, как это было вначале. Андрей тропил след, а мне все больше приходилось крутить головой – не притаился ли где злой татарин, желающий отомстить своим обидчикам. Именно поэтому мне удалось увидеть странное темное пятно в стороне, в ста пятидесяти шагах от нас. Это оказалась раненая лошадь. Она умирала, но была еще живой. В ней торчала Андреева стрела и болт от самострела. Поэтому и не ушла далеко. Рядом с ней – никого. Андрей полоснул ее саблей по шее, а мы вернулись на наш старый след, настороженно вращая головами. Вскоре следы стали неразличимы, но мы продолжили двигаться в том же направлении. Ясно, что лошадь резко сбавила скорость, поэтому следы копыт стали невидимы на твердой целине. Вскоре мы ее увидели спокойно щиплющей траву. Рядом лежал ее бывший хозяин, сжимая в кулаке уздечку. Андрей издали пульнул в него стрелой и попал. Видно, надоело стрелу в руках так долго держать.

Стрелял из лука он заметно лучше меня, а в бою все было наоборот. И стрел я больше выпускал, и попадал чаще. Он не преминул похвастаться сразу после этого боя:

– Шесть стрел пустил! Ни одной мимо! Троих снял, четвертый со стрелой ускакал, но я ему лошадь подранил. И еще одному в коня попал! А ты как?

– Девять.

– Чего девять?

– Девять стрел пустил.

– А завалил сколько?

– Семерых.

– Брешешь…

– Оно мне надо? Вернусь стрелы собирать – сам увидишь.

Андреевы слова подтвердились сразу, как только мы подъехали к лежащему татарину. Извлеченные Андреем обломок первой стрелы и целая вторая неопровержимо указали на него как на автора этой композиции.

– Мой! Это тот, которого я подранил!

Я не стал напоминать, что, по его словам, и лошадь должна быть с его стрелой. Так даже лучше. Целая лошадь намного ценнее раненой. Быстро освободив мертвого от ненужных ему, а нужных нам вещей, мы продолжили поиски. Остались две раненные мной лошади. Исходя из формальной логики, искать их нужно было правее того курса, по которому мы двигались. И действительно, через несколько минут, выехав на очередной горбок, мы увидели на поле характерное темное пятно. Местность хорошо проглядывалась до самого леса, а второго пятна на ней не было. Тому могло быть много причин, но ни одна из них не сумела бы меня заставить продолжать поиски в лесу, где могло находиться минимум трое татар, питающих к нам сугубо отрицательные чувства.

– Цепляем лошадей и вертаемся. Доложим атаману – пусть решает, как быть дальше.

* * *

Как выяснилось, улизнуть удалось почти десятку татар, а некоторым из них даже на здоровых лошадях. Атаман послал пятерку организовать заслон на дороге в основной татарский лагерь, но всем было понятно: рано или поздно весть о наших деяниях дойдет до высшего татарского руководства. Реакцию его тоже спрогнозировать несложно. Об этом атаману открытым текстом сказали несколько пленных, взятых нами в этой сшибке. Выбраны они были по простому принципу: им единственным на ночь растянули небольшой шатер.

Так вот, они заявили, что как только мурза с труднопроизносимым именем узнает об этом подлом, бесчестном нападении – нас всех сразу и зарежут. Поскольку это было второе предложение, которое произнесла троица пленных, а в первом они поклялись, что их тушки можно обменять на сотню лошадей за каждую, атаману пришлось лишь криво усмехнуться. Цена пленника с отрезанным языком могла быть существенно ниже, и приходилось наступать на горло собственной песне. Но к смыслу сказанного атаман отнесся на полном серьезе.

– Друже Георгий, – обратился он к Непыйводе, – будет тебе дело молодецкое. Возьмешь с собой два десятка. Десяток своих и десяток моих казаков. Не спорь! Я сказал, десяток моих и десяток своих. По два заводных коня возьмешь каждому, с припасом и зерном для коней и скотины. Со стада пятую часть скотины отдели. Как найдется ручей добрый – так и разойдемся мы с тобой. Тебе за собой татарскую погоню вести. Днем и ночью идти будешь, скотину за собой на налыгаче тащить. То ты и сам добре знаешь. Уведи их подальше, друже. Как догонят, брось скотину и убегай, но два дня ты нам дать должен. Иди.

Мы разошлись с атаманом на первом же ручье, который нам повстречался. Он гуськом повел вверх по ручью свою необозримую колонну из трехсот пятидесяти коней, на каждом из которых кто-то сидел, а часто и не по одному: каждая баба еще по ребенку рядом с собой имела. За конем на веревке тащили что-то из скотины. Всю дорогу до ручья мы шли сзади, уничтожая на влажных участках их следы и натаптывая свои, часто заставляя коней и скотину топтаться почти на месте, двигаясь медленно, искусственно увеличивая плотность.

Дальше пошли сами, тщательно уничтожив любые намеки на разделение отряда, потратив на это лишний час. Шли широко, не менее двенадцати – пятнадцати коней в ряд. Скотину тащили на веревке, не скрывая следов. Шли мы на юго-восток, пытаясь выдержать условное направление на Черкассы. Атаман пойдет прямо на юг, затем свернет на восток, так чтоб выйти степью прямо к нашему селу.

Шли шагом, но практически без остановок. Остановились в жару на два часа, дали коням и скотине попастись, подкормили зерном. Дальше шли без роздыху до самого утра. Спали на конях. Конь идет шагом, укачивает. Ляжешь ему на шею и спишь вполглаза. Главное, на землю не свалиться. Потом опять на два часа остановка. На остановке не отдохнешь. Нужно хворосту насобирать, костры развести, имитировать остановку большого каравана. Захромавшую скотину безжалостно резали. Вторые сутки повторили первые. Мы шли и шли, делая две короткие остановки, тщательно натаптывая вязкие грунты возле бесчисленных весенних ручьев, часто уже пересохших, но отличающиеся от твердой целины мягкой почвой.

По всем расчетам выходило, что, если за нами пустили погоню, а в этом не сомневался никто, догнать нас должны на третий день. В лучшем случае на наш след они стали вчера утром и за световой день пройдут полтора наших суточных перехода. Мы достаточно часто меняли направления, поэтому в их распоряжении только световой день. Вечером и в утренних сумерках они вынуждены остановиться. Зато остальное время двигаются не в пример быстрее нас.

На третий день Непыйвода остановил нас чуть раньше полудня на лугу возле небольшого ручья.

– Все, братья, отпускай скотину. Отмучилась, бедная. Два дня, как обещали Иллару, вели мы за собой погоню. Чую, близко они уже. Вместе нам не уйти. Будь у нас полдня в запасе – можно бы было разом скакать, и то… Разойтись нам следует, дальше по одному пойдем. Татары след потеряют. У нас по два заводных коня. В спокойной скачке им нас не взять. По одинокому следу галопом не помчишь. И на рысях одинокого следа не углядишь. А там – как Бог даст. Отдыхайте, казаки, и землю слухайте. Как гул татарских копыт услышим, так и разъедемся.

* * *

В ту ночь Аслан проснулся по нужде и побрел к своему коню. Тот не обидится, что он возле него землю покропит. Потянется к хозяину мягкими губами, выпрашивая угощения, хитрец. Под утро стало холодно и сыро, возле земли лег легкий туман. Где-то вдали закричал пугач. Ему отозвались еще три. «Откуда столько пугачей в поле?» – мелькнула здравая мысль в сонной голове, но организм требовал сконцентрироваться на более насущных делах. Уже подтягивая штаны, Аслан услышал низкий гул, который он, выросший с табунами коней в степи, ни с чем перепутать не мог.

– Тревога! Кони идут! – Он кричал, одновременно освобождая коня, привязанного к воткнутой в землю пике, сматывая веревку и пытаясь быстро пристегнуть седло.

Аслан был не новичок, он третий год ходил в набеги – без этого никак не собрать подарков на бакшиш родителям невесты, не собрать собственного стада: семья большая, а овец мало. Но раньше, в прежних набегах, никто на них ночью не нападал. И днем никто не нападал. Уважаемые воины, ходившие в набеги не меньше десяти раз, о ночных нападениях не рассказывали. Рассказывали, что гяуры трусы, умеют воевать только с высоких стен.

Он кричал, а его руки пытались выполнить все действия, которые они совершали каждое утро. Если бы у него было время подумать, может, он бы стал их совершать в другом порядке, а часть из них вообще упустил. Когда из утреннего тумана показались стремительно несущиеся всадники и он схватился за лук, пришло понимание, что седло – не самое необходимое воину. Есть вещи поважнее. Но времени исправить ошибку уже не было.

Пришпорив коня, он бросился с копьем к ближайшему всаднику, уже оставившему свое копье в теле Асланова родича и саблей срубившему Мамеда. Злая стрела, вылетевшая из темноты, ударила Аслана в плечо, заставив выпустить копье и нырнуть за корпус коня. Проскочив в просвет между нападавшими, он погнал коня в темноту, подальше от стрел и сабель. Никому помочь он бы не смог – правая рука не слушалась. Рядом вновь свистнула стрела, напомнив: еще ничто не закончилось. Аслан резко повернул коня в сторону и помчался дальше, уже слабо понимая, в каком направлении он скачет. Сейчас это было не так важно. Постепенно звуки схватки стихли вдали, он перестал гнать коня, перейдя на спокойную рысь.

Быстро светало. Погони не было. Оглядевшись с ближайшего холма и убедившись, что вокруг никого, Аслан остановился перевязать рану и осмотреть лошадь. Бронебойная стрела навылет пробила плечо и его овечий кожух. Скрипя зубами от боли, он обломал оперенье и часть стрелы до плеча. Попробовал левой рукой вытаскивать из раны оставшуюся часть, но ничего не получалось. Пальцы скользили по мокрому от крови древку, не хватало пространства для рывка. Аслан нашел тонкий ремешок, привязал сзади к торчащему из плеча древку, так чтоб узел уперся в вылезший наконечник. Другой конец прикрепил к седлу. Стиснув зубы, рванулся вперед, вырывая стрелу из тела. Теплая кровь с новой силой потекла через открывшиеся дыры из растревоженной раны. Кое-как залепив отверстия разжеванным тысячелистником, наложив повязку левой рукой, он смог осмотреть коня.

Тот тоже не смог уйти невредимым. На крупе кровоточила длинная резаная рана, оставленная чиркнувшим наконечником стрелы. Ее нужно было срочно зашить. Конь потерял много крови, дальше можно было ехать только шагом. Аслан знал, что ему нужно ехать прямо на восход солнца, но он сделал петлю на север. На прямой дороге могли быть гяуры, напавшие на них ночью. Поэтому, как ни хотелось ему побыстрее вернуть свою добычу и отомстить неверным за подлое ночное нападение, он уходил в противоположную сторону от припекающего солнца. Лишь когда светило повернуло на заход, он благополучно добрался до разъездов, охраняющих подступы к главному лагерю.

* * *

Мурза Махмуд Зарембай, поставленный во главе трех сотен всадников, прибывших на место ночного боя, мрачно смотрел на многочисленные обнаженные трупы своих сородичей. Их сносили и складывали на вершине небольшого холма, чтобы предать земле до захода солнца. Времени оставалось немного.

– Так сколько вас было, Аслан?

– Сто двадцать три воина.

– Здесь сто восемь. Моего брата Ахмеда и его сынов нет среди павших. Значит, их увезли с собой. Завтра мы заставим этих трусливых собак заплатить своей кровью за это бесчестное нападение.

Махмуд слез с коня, длинным кинжалом взрыхлил землю и ладонями набрал ее в свой перевернутый щит. Он высыпал ее на убитых и торжественно сказал:

– Покойтесь с миром. Ваши души уже в райских садах вкушают плоды из рук прекрасных гурий. Я, Махмуд Зарембай, клянусь: вы не останетесь неотомщенными. Совершившие это гнусное преступление проклянут тот день, когда они появились на свет.

Воины последовали его примеру, стараясь побыстрее закончить печальную церемонию. Вдали показался всадник, галопом следующий к ним. Вскоре стало ясно, что это один из следопытов, посланных Махмудом по следам гяуров. По его мрачному лицу было видно: он несет невеселые вести.

– Говори.

– Мы нашли мертвых воинов из рода Муратбека. Муратбек погиб вместе с ними.

– Сколько?

– Шестьдесят три.

– Проклятье! Да упадет небо на головы совершивших это бесчестное злодейство! Ахмед, бери свою сотню и езжай с ним. Поторопись, солнце скоро скроется. Нужно похоронить наших братьев по обычаю. Следы неверных нашли?

– Нашли. Они их не скрывают. Видно, думают, что никого не оставили в живых и их не будут преследовать.

– Пусть так и дальше думают, до тех пор, пока их не настигнет острый меч возмездия. Сколько их?

– Коней много… но большая часть неподкованных. Подкованных мало, Рамзан говорит, не больше сотни.

– Хорошо.

* * *

С каждым часом эта погоня не нравилось Рамзану все больше и больше. Махмуд торопит, не дает остановиться, рассмотреть внимательно следы. Никто его не хочет слушать: ведь след виден даже младенцу. Быстрее догнать ненавистных гяуров и отомстить – вот о чем думают молодые. И Махмуду месть слепит глаза, следы подкованных копыт все свежее, и с трудом ему удается сдержаться, чтоб не перейти с рыси на галоп. А мог бы и подумать, не мальчик давно. Солнце уже повернуло на закат, а преследуемых не видно и не слышно. Значит, они шли без остановок всю ночь. Зачем тогда жгли костры на стоянке?

Возле очередной переправы Рамзан не выдержал, остановился и внимательно рассмотрел следы. Давно надо было так сделать. У него не осталось сомнений: это только часть гяуров, старающихся сделать вид, что тут все. И это у них неплохо получается. По крайней мере, всех остальных им удалось одурачить. Рамзан долго, рысью, догонял отряд. Пришпоришь коней – а потом они совсем станут. А скакать еще долго, до самого вечера.

– Махмуд, тут не все, где-то они разделились, а мы не заметили. Разверни одну сотню – и мы найдем, куда они ушли.

– Зачем, Рамзан? Догоним этих – они нам сами скажут, где остальные. Искать не надо будет.

– На закат тучи идут. Скоро солнце закроют. Не догоним дотемна…

– На все воля Аллаха. Не догоним сегодня – догоним завтра.

Догнали они гяуров в полдень. Рамзан чуть не рассмеялся, глядя на вытянутые лица молодых воинов, рассматривающих пасущихся на лугу овец и коз. Осмотрев следы, он доложил Махмуду:

– Они разъехались по одному. С каждым по две заводные лошади. Уехали только что, как нас услышали.

– Разбиться по десяткам! Обыщите всю степь, но найдите этих трусливых собак!

* * *

Как только мы услышали гул от копыт – все вскочили на коней и рысью разъехались по полю. Лица моих товарищей были напряженными и сосредоточенными, а меня захватила какая-то бесшабашная веселость. Свобода! Эти двое суток бесконечного покачивания в седле в одном и том же темпе, скотина на налыгаче, орущая от боли и усталости, чувство ответственности за каждый оставленный след на переправе. Ведь от того, как ты пройдешь этот путь, зависит жизнь и свобода трехсот человек. И вот экзамен сдан, сессия позади, а впереди – каникулы!

Всерьез поверить в то, что в степи нас смогут отыскать, мне было трудно. При передвижении легкой рысью кони не оставляют следов на земле, а без следов как найти? Если погоня растянется цепью в десять, пусть пятнадцать километров, то координировать свои действия они уже не смогут. А мы за час движения растянемся уже на двадцать пять километров (теоретически), и это расстояние с каждым часом будет увеличиваться. Математика была категорически против того, чтобы нас обнаружили, а я, как человек светлого будущего, математике верил.

Поэтому запел легкомысленную, веселую песню, всплывшую в моем сознании, модифицировав ее к текущей обстановке:

 
А я в свои шестнадцать годков понюхал смерти и пороху,
 
 
Голову снимаю легко, как будто шляпку с подсолнуха…[36]36
  Почти дословно: Игорь Растеряев. «Казачья».


[Закрыть]
 

Только мне подумалось, что скромнее нужно автору быть, чай, не былинные герои мы с ним выходить в соотношении один к двенадцати, как чувство опасности заставило оглянуться и заметить на далеком холме фигуры всадников. Меня, как человека светлого будущего, потрясло несоответствие действительности и математического расчета. Не могли они меня выследить! Это противоречило любой теории вероятности и здравому смыслу, но факт был, как говорится, налицо. Еще не на лице, но к этому все шло. Единственное объяснение, которое мне пришло в голову, – накаркал! Оно было далеко от математики, но прекрасно описывало действительность. Все происходило в строгом соответствии со словами песни. Я вдруг почувствовал себя актером в пьесе, которую ставит неведомый режиссер. Оставалось продолжить песню и сравнивать развитие сюжета с действительностью: