Текст книги "Грозные волны моря Сулавеси. Третья книга о Серой Мышке"

С первым этапом все пошло не так, как планировали. Однако Такео, так звали очкарика, который теперь общался с Николаичем практически каждый день, все равно светился радостью. Он несомненно стремился сейчас сблизиться с русским, чтобы и его – пусть опосредствованно – тоже коснулась милость клана. Встречались они в лаборатории; в домик, где поселили русского мастера, никому, кроме Асуки и охранника-суперколобка, входить не разрешалось. А здесь – в царстве компьютеров – именно Такео был царем и богом. Сейчас он потыкал пальцами в клавиатуру и показал на осветившийся большой экран, явно довольный собой:

– Смотрите, Николаич-сан, – вскричал он, что для обычно невозмутимых японцев было признаком небывалой взволнованности, – это мы! Это мы сделали!

– Мы?! – изумился Будылин, – да ты в своем уме, парень?

Действительно, невозможно было поверить, что катаклизм, картинки которого мелькали на экране, мог быть вызван далеким крушением очередной скалы в океане. Это была впечатляющая картина наводнения. По дорогам, превратившимся в реки, пытались плыть автомобили. Какие-то люди в форме, скорее всего спасатели, снимали с крыш других – насквозь промерзших; зачастую жмущихся к черепице в одной нижней одежде. Мелькнула цифра – пятьдесят – и Николаич вдруг понял, что это число жертв наводнения, обрушившихся на Европу. Но игла в сердце не кольнула, потому что голова отказывалась верить, что это именно с его подачи погибли люди; женщины и дети. А японец рядом кликал мышкой и с явным удовольствием перечислял:

– Англия, Шотландия, Швейцария, Австрия, Норвегия, Франция…

Он, быть может, долго перечислял бы страны, в которых за несколько суток выпала годовая норма осадков, если бы его не перебил мастер:

– Подожди, Такео, географию я и без тебя знаю. Только при чем здесь мы? Ну не верю я, что из-за наших взрывов разверзлись эти хляби небесные.

Японец русский язык знал не так, чтобы хорошо – на твердую троечку. Про «хляби» он скорее догадался. И скорчил совсем хитрую, заговорщицкую физиономию.

– Я, честно говоря, – объяснил он свою иронию, – тоже не верю. Но что это меняет? Главное, чтобы поверили они.

Японец махнул куда-то в неизвестность, и Николаич решил, что именно в том направлении находится Северная Америка.

– Главное, – еще шире улыбнулся Такео, – что это наводнение началось именно в тот день, как и предупредил все заинтересованные стороны наш клан.

– И эти стороны.., – Будылин понимал, что Такео скорее всего сейчас опять станет на путь предположений, но не поощрить собеседника, не сверить его выводы с собственными, не мог.

– Прежде всего это конечно ублюдочные американцы – ведь это предупреждение для них; ну и европейцы, конечно – иначе жертв могло быть намного больше. Небо, – он поднял голову к высокому светлому потолку, – благоволит нам. Такие совпадения случайными не бывают. Высшие силы показали нам – мы на правильном пути.

Вот теперь в боку Николаича противно заныло. Он понял, что второго этапа сокайя, которое для Соединенных Штатов должно закончиться не только юбитсуме, не избежать. И сам Будылин ничем помешать не сможет. Потому что уже все давно рассчитано, запечатлено в памяти компьютера. Осталось только крутнуть рукоять прибора, который погонит по проводам к тоннам взрывчатки искру. Впрочем, это была весьма условная картинка – из воспоминаний Николаича о фильмах про войну. Скорее всего у японцев было все практичней и элегантней – какая-нибудь кнопочка, на которую смог бы нажать даже маленький ребенок.

И ее кто-то нажал – судя по торжествующему взгляду Асуки, которая рано утром третьего ноября подала Будылину не повседневный костюм, а тщательно отглаженное японское одеяние. Это был костюм из прошлых эпох, какой сам Николаич видел на картинках журналов и экране телевизора. Не обычное кимоно, и не тяжелый самурайский комплект. У якудза, как оказалось, была своя ритуальная одежда, и сейчас Асука с подобающей торжественностью облачала в нее русского мастера. Предварительно заставив его раздеться догола. Николаич этой женщины давно не стеснялся; разделся без всяких нареканий, покрывшись, несмотря на влажную осеннюю жару, липким потом. Так что японка погнала его сначала в ванную, обойдясь на этот раз без СПА-процедур.

В костюме Будылин чувствовал себя на удивление комфортно; одежды, казалось, несли телу еще и прохладу. Нигде не жало, не стесняло; необычной формы башмаки тоже были словно разношены.

– А может, и были, – подумал Николаич, останавливаясь в маленькой прихожей напротив зеркала.

Оттуда на Будылина посмотрел… Нет – не японец. Но и русским сейчас Николаич себя не назвал бы. Словно этот костюм привнес в его душу что-то древнее и запретное, чего нельзя было пускать глубже. И Виктор Николаевич Будылин замкнулся, отсек от себя все, что могло поколебать его любовь к родной земле; к ковровским улицам, по которым он носился пацаном, а потом назначал свидания своей Клашеньке; к тому серому мрачному зданию родильного дома, где ему почти тридцать лет назад сунули в руки маленький сверток со сладко сопящей дочкой, Верочкой.

Теперь его повезли в другую часть поместья, до которого вполне можно было добраться пешком, но традиции требовали иного – торжественности, которой мог обеспечить лишь парадный выезд. Автомобиль остановился перед воротами, за которым виднелся старинный особняк. Посреди огромного двора стояли еще одни деревянные резные ворота – тории – которые ничего не закрывали. Единственным их предназначением, как оказалось, было именно участие в ритуале. Пройдя через эти ворота в одиночку, в которых не было створок, а столбы изображали устремленных к небу, вытянувшихся в струнку драконов, Будылин уже мог считать себя членом клана. То есть развернуться и уйти, чтобы отпраздновать уже дома, в компании с двумя охранниками. Но кто бы ему позволил это?! Сам глава клана оказал ему неслыханную честь, приняв участие в обряде; не многие его ближайшие помощники могли похвалиться тем же. А тут какой-то русский…

– Что значит какой-то! – возмутился Будылин собственной мысли, вырвавшейся непроизвольно.

Он выпрямился, и с гордо поднятой головой вошел внутрь помещения, которое больше всего напоминало какой-то храм. Окон, если они и были в этих каменных стенах, не было видно. Огромный зал, точнее лишь один сектор его освещали факелы, тянущие к неразличимому высокому потолку вместе с ярким пламенем чадящие волны копоти.

Николаич даже попытался высмотреть хоть кусочек потолка, очевидно куполообразного, но не преуспел в этом. Несмотря на тожественность момента, его едва не разобрал смех – от того, что сейчас его больше всего волновал вопрос – отмывают ли всегда очень аккуратные и чистоплотные японцы потолок от копоти?

– Вот стол – да, не только отмывают, но и выскабливают, – оглядел он широкий деревянный постамент на четырех ножках, которые выдержали бы и слона.

Именно здесь, как и понял Будылин, его окончательно «посвятят» чужим богам.

– Тело, но не душу, – строго погрозил себе пальчиком Николаич.

И опять пришлось потрудиться Асуке. Будылин действительно видел недавно на ее спине маленького симпатичного дракончика. Против такого он не возражал бы. И – к его немалому облегчению – к этому все и шло. Японка обнажила его по пояс, и на постамент он запрыгнул сам, предусмотрительно подставив кверху спину. Запрыгнул на удивление легко, одним ловким движением. Может, тот дым от факелов, что растворялся в непроглядной тьме, скрывавшей потолок, нес в себе какие-нибудь тонизирующие качества. Николаич узнал это очень скоро. Рядом вдруг зарокотал невидимый барабан. К нему присоединился такой же низкий мужской голос, и перед постаментом – прямо перед лицом Будылина оказался японец, весь покрытый татуировками. Николаич, несмотря на кружение головы, даже немного приподнялся, чтобы убедиться – да, этого человека украсили драконищами, драконами и дракончиками везде, где только можно было ткнуть иголкой. Даже с члена, сейчас сморщенного и какого-то жалкого, русскому улыбнулся микроскопический ящер.

Будылин невольно усмехнулся – у него такой дракончик получился бы гораздо представительней. Что-то веселящее все-таки было в дымной атмосфере храма, потому что мастер едва не расхохотался, опять завертев головой; теперь в поисках Асуки – чтобы та подтвердила…

Николаич мелко захихикал, когда голый японец замахал руками, отчего драконы на его теле совсем не угрожающе зашевелились. Он словно загонял в сторону лежащего на теплом дереве неизвестной породы русского мастера клубы маслянистого дыма. И Будылин сам готов был сейчас замахать крылами, которые прирастали к телу этим дымом и взмыть к потолку, чтобы убедиться в том, что не такие уж японцы чистюли, какими себя представляют всему миру.

В этот момент остро кольнуло под лопаткой. Не той болью, которую ощущаешь словно последнюю в жизни, а сладкой и долгой, которую поддержали другие уколы, такие же мимолетные, оставляющие в теле медленно тающую муку. Кто-то независимый от разума, но живущий внутри Николаича подсказал – это мастера начали покрывать его спину татуировкой. Он же, незримый контролер, сейчас воспарил над постаментом, и над спиной Будылина, и над мастерами (их было двое), чтобы следить, как проявляется на живой плоти парящий дракон. Крылатый зверь этому контролеру понравился, а вот новый мастер тату – сам Кин, подступивший к деревянному постаменту с устрашающего вида иглами в руках – очень напугал его. Глава храма поднял лицо к куполу и изобразил какой-то клич, не понятый ни пребывающим в нирване Николаичем, ни его трезвой ипостасью, сейчас забившейся в самый дальний уголок русской души. Так что никто, кроме самого Кина, не увидел, как он наводил последний штрих на рисунок дракона, готового, казалось, взлететь к чистому небу; у могучего зверя не хватало только глаз.

Впрочем, чистым небом тут и не пахло. Все внутри храма заполнило удушливым дымом, нетерпеливым ожиданием десятков людей и хищной радостью главы клана. Казалось, он сейчас примется кромсать своими иглами спину Николаича, и жесткое, но вполне удобное ложе превратится в жертвенник. Кто-то (наверное тот самый контролер) внутри мастера пронзительно заверещал, и тут же замолчал, как только игла коснулась кожи. Теперь кольнуло именно тем смертельным холодом, которое так и липло к измученному сердцу Будылина. Этот, самый первый, укол был и самым страшным. Словно на кончике иглы сконцентрировался весь яд, что сочился из сердца самого якудзы. «Контролер» в душе больше не верещал; он умер, а вместе с ним растворилось в небытие что-то очень важное – то, что было с Николаичем с самого рождения, а теперь исчезло. Другие уколы были не менее болезненными, но они только добавляли слой за слоем нестерпимый холод на сердце. Наконец сердце не выдержало и заставило провалиться сознание русского в тьму – в тот самый момент, когда игла в последний раз кольнула, заставив красный зрачок дракона грозно и вполне осмысленно сверкнуть. Проваливаясь в глубокий омут небытия, Николаич вдруг услышал четкий, хоть и негромкий женский голос. Женщина, и это была не Асука, прошептала на русском языке, с рязанским говором:

– Все будет хорошо, Николаич. Отдохни пока…

Вместе с Будылином в небытие провалилась озорная рожица, показавшая этой части мира язык.

ука Р

Глава 11.Сентябрь – октябрь 2000 года. Япония
Подполковник Крупина. В эту ночь решили самураи…

Довериться полностью службе военной контрразведки Наталья не могла; просто не имела права. Конечно, можно было бы все-таки дозвониться по заветному номеру и спрятать семью Виктора Будылина в России, в которой укромных уголков было куда больше, чем в крошечной Японии. Но к Мышке вдруг пришло понимание, что на этом этапе, а может и потом, вмешивать родную страну в дело, которое может закончиться вселенской катастрофой, не следует. Потому что – как это не раз уже было в истории и давней, и совсем близкой, последних лет – во всех грехах обвинят именно Россию.

– Так что, – усмехнулась Наталья, наблюдая, как в сутолоке пассажиров рейса «Москва-Токио» неприметные люди в сером осекают от толпы и уводят в сторону несколько растерянных россиян, одна из которых катила перед собой коляску, – пусть лучше обвиняют француженку, или англичанку, да хоть эфиопку – лишь бы русского следа вообще не было.

Наталья, конечно, понимала, что совсем без обвинений не обойтись – никуда следы русского мастера Николаича не денешь. Самого мастера – да, вполне возможно. Сжечь и развеять над океаном; хотя бы над тем местом, где когда-то радовал глаз остров Зеленой лагуны. А следы сжечь не удастся…

Крупина еще раз одобрительно улыбнулась, поправив форменную кепку. Еще одна неприметная волна людей в сером ловко отсекла группу накачанных мужчин, которая целеустремленно направлялись к пассажирам «Аэрофлота». Логика подсказывала, что за всем этим действом должны были следить совсем уж незаметные люди, наряженные так, чтобы окружающие относились к ним, словно к предметам аэропортовского оборудования. То есть пропускали их мимо собственного внимания. В такой одежде была и подполковник Крупина. К лицу «оператора метлы и половой тряпки», в данном случае компактного промышленного пылесоса, практически никто не приглядывался. Даже с учетом того, что этот самый пылесос временно вышел из строя. А вот другой – на расстоянии полусотни метров – прилежно жужжал; а потом на мгновение замолчал – в тот самый момент, когда люди, под короткими рукавами рубашек которых извивались в экстазе сине-красные драконы, послушно протянули руки под наручники. «Коллега», невысокий японец в таком же форменном комбинезоне светло-оранжевого цвета, как у Мышки, заторопился в подсобку.

– Наверное, поставить пылесос на место, – поняла Наталья, – японец, что с него возьмешь. Наш бы оставил где-нибудь в углу, а переоделся в туалете. А может, и переодеваться не стал бы.

Соглядатай, как оказалось, работал на якудза. И сейчас, зажатый в углу закрытой на два оборота ключа подсобки, не скрывал своего изумления – ни тем обстоятельством, что кто-то посмел вмешаться в дела клана Тамагути; ни тем, как его самого, обладателя черного пояса, успевшего пройти очень далеко по будо, боевому пути, совсем легко скрутила, обездвижила, а теперь с той же ленцой допрашивает женщина, ловко притворявшаяся японкой. Но мастера дзю-дзюцзу обмануть было невозможно. И разговорить тоже – это он так думал, пока женщина-неяпонка с той же внешней ленцой не стала нажимать поочередно на точки сухого жилистого тела. В животе мастера вдруг разгорелся пожар – словно туда плюнул священный дракон, символ клана. Это японец еще стерпел. Но когда боль стала острой и холодной, как будто он руками страшной незнакомки проводил обряд сепукку, мастер заговорил; быстро и подробно. Потому что понял, что в арсенале того мастера, в руки которой он попал, есть такие методы воздействия на тело и душу человека, о которых он даже не слышал.

– Да, парень, – одним движением руки отправила его в оздоровляющий сон, – и зачем надо было сопротивляться, мучить и себя и меня. Какой секрет ты сейчас выдал? Разве что адрес храма, где скоро должна пройти какая-то тайная церемония. Жертву что ли будете приносить своему дракону?

На этот вопрос японец ответить уже не мог; он лежал на узенькой лавочке, на которую только успел присесть, чтобы снять форменные туфли, и сладко причмокивал губами. Проснуться он должен был до конца смены, а о допросе помнить весьма смутно – но помнить! С этим Крупина ничего поделать не могла. Был один способ заставить его замолчать – навечно. Но он, как понимала Мышка, тоже должен был навести мысль о возможном «потрошении».

Поэтому подполковник Крупина проводила земляков, гостей из Коврова, до микроавтобуса, у которого охраняемых лиц ждал знакомый ей майор, и направилась на вокзал. Не центральный токийский, а один из тех, что словно бусины на веревочке были нанизаны на линию железной дороги «Синкансен» в черте Большого Токио. Скоро поезд вез ее, теперь уже шведскую, на удивление симпатичную, туристку на юго-запад, в сторону многострадальной Хиросимы, где и находился старинный храм. В вагоне было шумно.

– Наверное потому, – догадалась Мышка, – что здесь нет аборигенов.

Все места были заняты туристами, и Наталья очень скоро оживленно болтала с двумя итальянками, что сидели в сиденьях напротив нее. На вокзале города Цукусимы немного растерянную шведку подхватила толпа туристов из вагона, в отличие от нее организованных. И Наталья совсем не протестовала, когда ее пригласили вместе со всеми в огромный автобус, а потом повезли по раз и навсегда утвержденному маршруту. Очевидно, кто-то из любителей японской старины отстал от группы, потому что никто никаких претензий Наталье предъявлять не стал. Вместе со всеми она остановилась перед огромными, метров на пятнадцать, воротами – так их называли сами японцы. По мнению Серой Мышки, раз на столбы не были навешены створки, и ни от кого они ничего не запирали, воротами их назвать было нельзя. Это были огромные столбы, изукрашенные затейливой резьбой, которые сверху соединяла еще более великолепная перекладина. Столбы ласкало холодными языками волн море. На Мышку вдруг повеяло чем-то знакомым – из детства, от тех редких для ее закаленного организма дней, когда она все-таки простужались и ласковые руки пожилой докторши втирали в ее спину камфарное масло.

– Это тории, ритуальные ворота, – надуваясь от важности, вещал гид, – неофициальный символ страны.

– А как же гора Фудзияма? – пропищала по-английски рядом с Натальей девушка в очках и с крупными, выдающимися вперед зубами, в которой, в отличие от Крупиной, вполне можно было признать скандинавку.

– Или цветение сакуры, – подхватил еще один знаток Японии, стоящий по другую сторону Мышки.

– Все так, – махнул рукой японец, – но это больше для вас, для иностранцев. А истинный символ, душа народа именно здесь – в этих воротах, которые еще в тысяча восемьсот семьдесят пятом году изготовили из камфорного дерева. Шестнадцать метров, почти восемьдесят тонн драгоценной древесины.

– Гляди-ка, – совсем не удивилась Наталья, – почти не ошиблась – ни с камфорой, ни с метражом.

Японец остановился совсем рядом со столбом красного цвета и показал рукой на щели, которые образовались скорее всего от естественного растрескивания древесины. Тут Наталье не надо было ничего объяснять – все-таки почти семь лет проработала мастером леса.

– Вот здесь надо оставить монетку и загадать желание. И тогда одна из дочерей бога Сусаноо-но Микото (он показал на темнеющий на соседнем островке храм) может быть выполнит ваше желание. Если бы мы задержались тут до прилива, вы бы увидели, как море медленно поглощает, пожирает тории, чтобы к утру вернуть их чистыми, такими же свежими, как сто двадцать пять лет назад, когда здесь, – он показал на мокрый песок, – строгали сырые бревна.

– Может сунуть, не пожалеть монетки? – улыбнулась про себя Мышка, – нет не буду. Очень уж имя у этого бога примечательное – почти Сусанин. Неизвестно, куда его дочери заведут.

Задерживаться не стали. Прямо отсюда, пешком, направились к еще одной святыне. Святилище, построенное на острове, теперь соединенном с материком сразу двумя мостами, один из которых был сработан из дерева и использовался по большей части как раз туристами, врастало в камни начиная с шестого века. Именно оно было посвящено тому самому богу, одному из многих в пантеоне синтоистского учения. У Натальи, в отличие от остальных не «вооруженной» ни фотоаппаратом, ни кинокамерой, ни даже рюкзачком за спиной, этот древний храм вызвал лишь одно чувство – зависти к тому, как бережно, и совсем не на показуху берегут свои памятники японцы. Группа, в которой уже была за свою Крупина, спустилась в хранилище, где были выставлены на всеобщее обозрение дары прихожан. За века их набралось бесчисленное количество, но здесь было около четырех тысяч – самых ценных произведений искусства. Наталья среди свитков и старинных ваз отметила оружие. Не тяжелые доспехи древних воинов, а мечи; особенно одну пару. Она с удовольствием покружила бы с этими старинными клинками – не на потеху публике, а чтобы порадовать собственное тело отточенными движениями, которые учитель Ню Го Лай буквально вбивал в память каждой ее клеточки на бесчисленных тренировках.

Дома Наталья в храмы не ходила. Но строгие и некогда величавые здания конечно же встречала. Да даже в своем лесничестве, в деревнях, мимо которых проезжала на стареньком, но таком сверхпроходимом «ГАЗ-66», стояли заброшенный церкви, из стен которых за десятки лет население так не смогло выковырять ценный строительный материал. Здесь же, в Японии, ни одного заброшенного храма она не видела. Включая тот, мимо которого она проехала все в том же автобусе только что. От дороги была видна лишь самая верхушка купола, и на нее показала какая-то женщина из задней части автобуса, за что Мышка ее искренне поблагодарила. Мысленно, конечно. Потому что, судя по карте, которая уже была запечатлена в памяти, это было именно то место, куда она стремилась.

Гид помрачнел, но все же ответил, сильно приглушив громкий до этой минуты голос.

– В такие места, господа, я бы не советовал даже соваться. Есть в Японии и такие, где гостям не рады. Это именно такое место.

Он огляделся, словно хотел убедиться, что никто лишний его не расслышит, и бросил в пространство перед собой практически шепотом:

– Якудза.

Наталья, которая сидела во втором ряду сидений, это слово прекрасно расслышала, и кивнула, словно каким-то собственным мыслям. Слово японца было лишним подтверждением тому, что Мышка уже и так знала.

До Хиросимы, этой юдоли скорби, «шведка» не доехала. Она исчезла из поля зрения группы в маленьком городке; первом после того, как увидела купол старинного храма. Никаких вопросов ее документы у портье маленького отеля не вызвали. Отель, снаружи стилизованный под жилище средневекового владетельного дворянина, внутри оказался вполне европейским по уровню комфорта. Наталья поужинала в ресторанчике, в полуподвальном помещении, не выходя на улицу, практически в одиночестве. Официанта, который дисциплинированно ждал чаевые, за население она не посчитала. Потом на полчаса расслабилась в ванной, вспомнив невольно ту, в мюнхенском «Хилтоне», с которой началось ее прошлогоднее европейское, а потом израильское турне, закончившееся покупкой острова. Теплую воду лагуны она тоже вспомнила, и это заставило ее закончить расслабляющую процедуру, и снова наполниться готовностью ответить на любой, самый коварный удар. А лучше – нанести удар первой.

Именно такой она планировала нанести. Пока только планировала, выбрав первой точкой приложения сил старинный храм. На улицу, в ночную тьму заднего двора, выскользнула черная тень. Сейчас – решила Наталья – никто не должен был увидеть ее; даже привычные ко всему таксисты.

– Прежде всего таксисты, – поправила себя Мышка, – потому что каждый второй из них еще одну зарплату получает или в спецслужбах, или у преступников. А каждый первый любит почесать языком, как любой водила в любой стране мира. А уж о том, что он подвез иностранку далеко за полночь к землям, которыми испокон веков владеет клан якудза, утром будет знать полгорода. А к вечеру – вторая половина.

Луна в эту октябрьскую ночь почти не показывалась из-за туч, поэтому уже в полусотне метров от практически пустой трассы никого не было видно даже редким автомобилистам, что повторяли сейчас путь экскурсионного автобуса. Серая Мышка двигалась сейчас в противоположном направлении; там – в четырех километрах от городка – начинались запретные земли. Но первого часового – или как они назывались в клане? – она заметила уже на дальних подступах, километра за два до высокой ограды. Человека в таком же темном одеянии, буквально сросшегося с деревом, заметить было невозможно. А вот почувствовать то напряженное внимание, с которым он обозревал окрестности, тренированный человек мог. Агент три нуля один была именно таким человеком.

Дальнейший путь – еще два километра – растянулся на добрый десяток. Потому что Наталье пришлось петлять; резко менять направление; иногда надолго замирать, а потом совершать стремительные бесшумные рывки, чтобы охранники, которых она воспринимала как больших черных котов с чуткими носами и острыми когтями, не смогли почуять мышку. Была бы необходимость – она оставила бы за собой пару десятков недвижных тел. Именно столько человек контролировало совсем небольшой сектор, по которому рваными рывками передвигалась Крупина. Общее количество бойцов, что охраняло древний храм, и то, что находилось рядом с ним, Наталья не стала прикидывать даже примерно.

– Какая разница, – подумала она, скользнув по тончайшей, словно паутина, зоне, которая не проглядывалась двумя соседними охранниками, – полсотни их здесь, сотня, или даже тысяча. Главное, чтобы не один меня не заметил.

Собак – к большой радости Натальи – здесь не было.

– Наверное вместо них поместье охраняет дракон, – усмехнулась Наталья, буквально перетекая через высокий забор, снабженный еще и невидимыми снизу железными остриями.

Мышка для этого бритвенно-острого гребня оказалась слишком мелкой. Оказавшись внизу, она замерла у стены, в непроглядной тени, куда не доставал свет немногих светильников. Она вдруг поняла, что ее ирония насчет дракона была преждевременной. Хотя никаких реальных драконов не существовало – это не подлежало сомнению – что-то незримое все-таки охраняло большой, на десяток квадратных километров, участок. А точнее – отторгало чужое, враждебное. Наталья с таким предчувствием, когда кажется, что огромное веко вот сейчас приподнимется и злой взгляд припечатает ее к запретной земле, встречалась, и не раз. И никогда не отвергала этого, казалось фантастического, взгляда на сущее. На этот случай у нее была давно выработанная возможность противодействия этому сверхестественному, или – что тоже было вероятным – собственной паранойе.

К храму, который в обширном дворе единственный был не освещен ни в одной части, побежала не опытный агент иностранной спецслужбы, а обыкновенная мышь; сейчас черная – благодаря одеянию. Гигантское невидимое око так и не распахнулось. А мышь не рискнула забежать в мрачно темнеющую дверь, за которой тьму едва разгонял какой-то живой источник света.

– Живой, – «перевела» с мышиного на человеческий язык Наталья уже наверху, на куполе, куда прочувствованное, или придуманное ею око не доставало, – значит не электрический или какой другой, изобретенный людьми совсем недавно, каких-нибудь сотню с небольшим лет назад. А вот такими факелами освещали свой путь во тьме еще первые самураи.

Впрочем, горевший чуть чадящим пламенем факел был один; все остальные, расположенные по кругу центрального – он же единственный – зала сейчас торчали из держателей, готовые принять в себя огонь. Еще Наталья в круглое отверстие, в которое при желании смогла бы протиснуться, разглядела какой-то постамент, выполненный из строганных досок (лесник – куда денешься?!), который располагался прямо напротив дверей. Размерами он как раз подходил для человеческого ложа. В Наталье опять проснулась мышка. Она смешно повела носом, словно принюхиваясь, и определила – если от этого ложа и несло кровью, то не обильной, не пропитанной ужасом.

– Значит, – это решила уже Крупина, – там, внизу, не жертвенник. Какие-то ритуалы конечно же проводятся, но человек с этого ложа поднимается сам. Вопрос только, какой человек. Больно уж тут все попахивает дурно. И эта дыра… Нет – сюда я не полезу.

По краю отверстия, которое было единственным на куполе, наросла какая-то темная масса, сильно напоминавшая ту, что извлекал когда-то очень давно из собственноручно изготовленного мундштука учитель труда рязанского специального детдома. Заядлый курильщик из далекого прошлого часто и надсадно кашлял, и теперь Мышка с трудом подавила такой же приступ. Но от этой бурой в отсветах огня массы, которая затвердевала здесь быть может сотни лет, несло еще чем-то нестерпимо чужеродным, что выворачивало наизнанку. Наталья проглотила еще один тугой комок и хищно усмехнулась:

– Будем считать, что это застывшая кровь дракона. Маловато, конечно – какой-то хилый дракончик у клана Тамагуси на подряде работает.

Она вдруг вспомнила те мечи, что невольно очаровали ее в храме бога с почти русской фамилией. И еще раз убедилась, что мысль; даже ее слабый отголосок вполне может сталь материальной. В храм вступил человек. Именно так – не вошел, а вступил; величественно, по-хозяйски. Позади него разбежались по кругу другие, явно прислужники, принявшиеся разжигать факелы. Наталья машинально подсчитала – ровно двенадцать. Число это определенно тоже имело какой-то смысл; столько же служителей замерло внизу – каждый рядом со своим факелом. А вошедший первым остановился прямо под отверстием в куполе. Он не смотрел наверх, но Наталья все равно оглядела его скользящим, готовым в любое мгновение оторваться, взглядом. Потому что знала, что существуют люди, способные почуять чужой взгляд. Она сама была такой.

Человек внизу был раздет до пояса, бос, и в руках держал два клинка, которые – как поняла Мышка – древностью и талантом мастера, изготовившего их, могли поспорить с теми двумя, из храма на острове. Крупиной опять остро захотелось ощутить в ладонях жесткие, чуть шершавые рукояти. Чтобы спрыгнуть вниз, а лучше войти в двери вот так же по-хозяйски и скрестить их с мечами человека, что вдруг вытянул свои клинки прямо в ее сторону – вместе с собственным взглядом. Наталья не отшатнулась; любое движение сейчас вызвало бы команду и переполох на всех квадратных километрах, где пряталась чуткая охрана. Просто на начало танца с мечами с любопытством опять смотрела обычная мышь, неведомо как попавшая на самый верх купола.

А внизу действительно был танец – стремительный, смертельный, но танец. И танцевал сейчас великий мастер кэндо; из тех, для которого уже не подходит слово «степень», она же «дан». Наталья подобное видела – на картинках, и любительских видеороликах еще восьмидесятых годов. Учитель Ню Го Лай тоже любил помахать мечами. Но он был последователем мягкого метода дзюхо, или круговой техники – когда силу и напор противника уводят в сторону мягкими, но точными движениями. А потом наносят единственный разящий удар. Мастер внизу – судя по его резким ударам, каждый из которых мог стать фатальным для невидимого противника – явно тяготел к жесткому методу, гохо, предполагающему прямое применение силы. И все равно это было прекрасно, так что Мышка даже немного пожалела этого мастера. Почему пожалела? Потому что поняла, что ей придется сразиться с ним; потому что если драконы когда-то и существовали, то частица крови самого злобного из них сейчас текла в жилах японца, заставившего клинками тяжелый воздух стонать и метаться жалобно в замкнутом пространстве. И что интересно – огни медленно чадящих факелов не дрогнули ни разу; и в отверстие, куда жадно заглядывала Серая Мышка, тоже пробивались лишь вялые струи чада, но никак не рожденный мечами вихрь.