Текст книги "Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг."

Неприятель только издали следил своими конными партиями за движением русских войск. У самой уже Нахичевани, по ту сторону Аракса, стоял более значительный конный персидский отряд: но едва Паскевич выдвинул свою кавалерию вперед, как персияне, слабо отстреливаясь, ушли.

Перед русскими войсками была теперь никем на защищаемая Нахичевань. Это – один из древнейших городов Армении, славившийся некогда своей обширностью, богатством и многолюдным населением. Время его основания теряется в отдаленнейшей глубине веков. Некоторые ориенталисты долго считали, что Нахичевань есть древняя Артаксата, построенная еще Аннибалом; но развалины Артаксата были открыты впоследствии верстах в семидесяти отсюда на северо-запад, между Араратом и Эриванью. Армянская история, полная библейских легенд, думает, что Нахичевань была первым местом поселения праведного Ноя, по выходе его из ковчега,– и на армянском языке Нахичевань так и значит “первое пристанище”. Предполагают также, что на том самом месте, где теперь стоит город, поселены были евреи, плененные Навуходоносором и подаренные им армянскому государю. Предание говорит, что один из этих пленников, Сумбат, сделался любимцем царя и что от него-то и произошло знаменитое поколение Багратидов, царствовавших целое тысячелетие и в Грузии, и в Армении.

Так или иначе, но в течение многих веков, пронесшихся над ней, Нахичевань испытала множество бедствий и от внешних врагов, и от внутренних переворотов, которыми так богата история Армении. Со второго века город переходит уже из рук в руки и принадлежит то армянам, то персиянам, то туркам. Сколько раз он был разрушаем и жители его истребляемы поголовно. Но город возникал из развалин с прежним блеском, и население его не уменьшалось. При последней катастрофе, постигшей его при Шах-Аббасе, он заключал в себе до сорока тысяч домов и более трехсот тысяч жителей. Шах-Аббас отнял тогда Нахичевань у турок; но, не надеясь удержать ее за собой, разрушил город до основания, а несчастных жителей, не разбирая пола и возраста,– вырезал. Нужно сказать, что в завоеванной им Армении, в тех местах, которые были отдалены от границы Персии, шах везде с такой же лютостью расправлялся с жителями: он хотел оградить Иран от соседней могущественной Турции – пустынями. По окончании жестоких войн, опустошенная вконец Нахичевань осталась, однако же, за турками. Надир-шах вновь закрепил ее за Персией; но город более уже никогда не возникал из своих развалин. И теперь, когда русские войска вступали в него,– Нахичевань представляла лишь жалкие следы прежнего величия. На пространстве более чем десяти верст лежали развалины, и на них – ничтожный город, вмещавший в себе не более пяти тысяч жителей.

26 июня Паскевич занял его без боя. Жители соседних горных отрогов явились с изъявлениями покорности.

Но в нескольких верстах к югу от Нахичевани лежала на Араксе значительная крепость Аббас-Абад, только овладев которой можно было довершить покорение Нахичеванской области. На нее и направил теперь свои удары Паскевич...

XX. ВЗЯТИЕ АББАС-АБАДА И ДЖЕВАНБУЛАКСКИЙ БОЙ

Нахичеванская область граничит с Карабагом. Но сообщения между ними по горным дорогам в эпоху персидской войны были трудны и сопряжены к тому же с постоянными опасностями от нападений разбойничьих татарских племен, кочевавших тогда по Араксу. Занятие Нахичевани устранило это последнее обстоятельство, и первой заботой Паскевича было открыть оттуда постоянные пути в Карабаг, уже давно разрабатываемые Карабагским отрядом, по которым должны были доставляться теперь все жизненные припасы и боевые средства. И в самый день вступления русских войск в древнюю столицу области, две роты херсонских гренадер и сотня казаков, под командой майора Гофмана, уже отправились на Кара-Бабу, чтобы войти в сообщение с Карабагским отрядом ближайшей дорогой, прямо через горы.

В то же время, исправлявший должность начальника корпусного штаба, полковник Муравьев, получил приказание произвести рекогносцировку к стороне Аббас-Абадской крепости, которой предполагалось овладеть немедленно.

Аббас-Абад построен на месте старинной крепости, разрушенной “львом” Ирана, Шах-Аббасом, в то время, когда его непобедимые полчища внесли опустошение во всю Армению. Эпоха, в которую построена была эта старая крепость, забыта; известно только, что в середине века христианского летосчисления лежало на ее месте большое селение Асдабад, а в XIV веке здесь был знаменитый армянский монастырь Банширванк, “Красный монастырь”, о котором часто упоминается в армянской истории. Теперь, на месте древнего Асдабада, стояла новая крепость, небольшая, но выстроенная уже под руководством английских инженеров, по образцу европейскому. Аббас-Мирза возлагал на нее большие надежды, и Паскевич, со своей стороны, не мог оставить ее в руках персиян, на линии своих сообщений. Лежащая неподалеку, всего в пяти-шести верстах, от Нахичевани, располагавшая сильным гарнизоном, крепость эта сообщалась с Хойской провинцией, и пока она находилась в руках персиян, до тех пор и область Нахичеванская не могла почитаться прочно покоренной. Неприятель, имея в Аббас-Абаде опорный пункт, конечно, препятствовал бы устройству в провинции какого-либо порядка и мешал бы жителям возвращаться из-за Аракса.

28 июня Муравьев, с двумя казачьими сотнями, вышел на рекогносцировку крепости, и остановился в полуверсте от нее, на возвышении, с которого можно было снять на план все неприятельские укрепления. Персияне заметили его. Отряд персидской конницы тотчас перешел на левую сторону Аракса и начал обходить казаков, с очевидной целью отрезать их от лагеря. Муравьев раскинул к стороне персиян конную цепь и стал отступать лавой. Завязалась перестрелка. В лагере между тем увидели опасное положение Муравьева, и сам Паскевич с донским полком двинулся к нему на помощь. Но пока донцы скакали лощиной, чтобы в свою очередь отрезать неприятеля от переправы, персияне повернули назад и скрылись.

Вот как в одном из своих частных писем описывает это дело Грибоедов, находившийся тогда при Паскевиче. “Муравьев,– говорит он,– сегодня утром был на рекогносцировке Аббас-Абада. Я не мог сопровождать его: дел у меня было слишком много, чтобы сесть на лошадь; но так как я пользуюсь лучшим помещением в лагере и из моих окон открываются чудные виды, то я часто отрывал глаза от бумаг, чтобы навести зрительную трубу на место действия. Я видел, как неприятельская кавалерия проскакала галопом и переправлялась через Аракc, с целью отрезать путь Муравьеву и двум сотням казаков. Все кончилось у него благополучно; важного дела не было, и он возвратился к нам здоров и невредим, но не имел возможности высмотреть то, что ему хотелось видеть”.

На следующий день, 29 июня, с рассветом под стены Аббас-Абада посланы были пятьдесят казаков, чтобы встревожить гарнизон и навести неприятельскую конницу на засаду, где были скрыты три полка русской кавалерии. К казакам присоединился и Грибоедов. “Неприятель,– говорит он,– не захотел, однако, сделать нам угодное и не дал себя в обман. Несколько человек персидских охотников скакали вокруг отряда, но оставались слишком далеко от того места, где рассчитывали с ними переведаться. Пули свистали мимо ушей казаков, но, к счастью, никого не поранили”. Так продолжалось до десяти утра. В полдень, на место действия пришел сам главнокомандующий, со всей кавалерией, карабинерным полком и двадцатью двумя полевыми орудиями. Войска приблизились к крепости на пушечный выстрел; их встретили орудийным огнем. Русская артиллерия стала отвечать, и скоро по целой линии загорелась канонада. Между тем по ту сторону Аракса стала показываться персидская конница. Бенкендорф приказал двум казачьим сотням переплыть через реку. Казаки быстро переправились, сбили пикеты и, видя, что неприятельских всадников, рассыпавшихся между буграми, не более пятисот человек, понеслись в погоню. Опасаясь, чтобы донцы не попали на засаду, Бенкендорф двинул за ними остальную конницу. Два полка, Нижегородский драгунский и Серпуховский уланский, отважно бросились в воду и поплыли под огнем крепости. Конная артиллерия не хотела отстать от них и наплаву перетащила под водой свои четыре орудия. Никакой засады, однако, не оказалось. Русская конница быстро очистила от неприятеля весь правый берег Аракса, и монастырь Кизил-Ванк, стоявший в виду крепости на утесистом возвышении, был занят седьмой ротой карабинерного полка. Монастырь был пуст; карабинеры нашли, однако, в нем серебряную утварь, и эта находка, пожертвованная ими в Эчмиадзин, поныне остается памятью благочестивого смирения русского воинства перед святыней.

Грибоедов в качестве дипломатического чиновника, находился в этот день в свите Паскевича. “Мне было видно,– говорит он в одном из своих писем,– как проходили наши войска, точно я находился зрителем в самой середине крепости. Долгое время продолжалась пальба с обеих сторон; вид был чудный. Полагаю, что в смысле военного успеха дело не имело никакого значения; но оно представляло собой зрелище великолепное... Как бы мне хотелось, чтобы вы, с вашим искусством рисовать, посмотрели на все это и вдобавок на живописную равнину, где происходила эта сцена. У нас здесь со всех сторон целые ряды гор, с самыми странными очертаниями, какие только производила природа, и в числе их, так называемая, Помпеева скала, которая высится словно ствол гигантского дерева, пораженного молнией и обугленного. Это по направлению к нашей карабагской границе. Посреди этого лабиринта холмов, всякого рода возвышенностей и сплошного ряда гор – веселая долина, тщательно возделанная и орошаемая Араксом, а к северу снеговые вершины Арарата”.

В то время, как происходили эти небольшие стычки, Паскевич отправил в крепость одного татарина предложить коменданту, во избежание напрасной гибели людей, сдаться без боя. Из крепости явился парламентер с просьбой дать сутки на размышление. Паскевич согласился. Войска возвратились в лагерь, и только седьмой карабинерный полк да полк донских казаков оставлены были для наблюдения за крепостью. В то же время инженер-полковнику Литову, вместе с обер-квартирмейстером корпуса полковником Коцебу и разжалованным в рядовые пионерного батальона Пущиным, успевшим уже оказать большие услуги Паскевичу под Эриванью, приказано было докончить рекогносцировку и составить соображения относительно плана осадных работ. Между Литовым и Пущиным, как рассказывается в записках последнего, в присутствии самого Паскевича возникли серьезные разногласия. Батареи, предложенные Пущиным, громили бы крепость свободно, а орудия, поставленные Литовым, не могли действовать, потому что стали бы стрелять по своим батареям, расположенным на левом фланге осады. Тогда рассерженный Паскевич отозвал Литова в сторону и со своей обычной раздражительностью сказал ему: “Я мог бы тебя сделать солдатом, но не хочу; а его (он указал на Пущина) я хотел бы произвести в полковники, но не могу. А вот что я могу: от сего числа не ты у меня начальник инженеров, а он, и все распоряжения его должны исполняться беспрекословно”... С этих пор начинаются ежедневные сношения Пущина с Паскевичем.

Осада крепости была решена. 1 июля корпус разделился: часть его, под начальством князя Эристова, осталась в Нахичевани, другая, под командой генерал-адъютанта Бенкендорфа, двинулась к Аббас-Абаду. В полдень войска разбили лагерь в двух верстах от крепости, на берегу Аракса, и Паскевич писал отсюда государю, что он “принудит персидскую армию или прийти на помощь к осажденным и потерять сражение, или видеть в двадцати пяти верстах от себя, как будет сдаваться крепость”.

Наступила ночь. Целый батальон, вооруженный лопатами и кирками, тихо вышел из лагеря и направился к северному полигону крепости, где для атаки был выбран левый бастион, примыкавший к реке так близко, что его можно было бы обстреливать и с правого берега. Пользуясь темнотой ночи и оплошностью персидских часовых, колонна, никем не замеченная, остановилась всего в двухстах восьмидесяти пяти саженях от крепости и принялась за работу. Гвардейский батальон, при двух орудиях, и два эскадрона улан подвинулись еще вперед и заслонили рабочих. К утру была окончена параллель, и две шестиорудийные батареи внезапно предстали глазам изумленного гарнизона. “Долго мы любовались друг на друга в ожидании первого выстрела”,– говорит один очевидец. Наконец персияне положили начало,– выстрел грянул, и поднялась канонада. Неприятельские снаряды доносились до главной квартиры, и бомбы разрывались возле ставки главнокомандующего и церковного намета. Русские батареи, со своей стороны, отвечали учащенным огнем, и к вечеру крепостные амбразуры частью были засыпаны и два неприятельские орудия сбиты.

В ночь со 2 на 3 июля траншеи были расширены, и приступили к устройству брешь-батареи. Неприятель на этот раз заметил работы, и с крепости, освещенной яркими подсветами, загремели выстрелы. В траншеях огни были потушены; русские батареи молчали; а вражеская канонада разгоралась сильней и сильней, так что Паскевич сам прибыл наконец из лагеря и приказал отвечать неприятелю. В эту ночь ожидали сильной вылазки, и прикрытие до самого света стояло под ружьем. Брешь-батарею между тем докончили, и первая батарейная рота Кавказской гренадерской артиллерийской бригады установила на ней свои тяжелые пушки.

В то время, как внимание неприятеля отвлечено было в сторону русских работ, особая команда, в полуверсте от крепости, плавила за Аракc туры и фашины. Триста рабочих перешли на правую сторону и, под прикрытием Нижегородского полка, в одну ночь возвели редут, как раз на продолжении фаса атакованного бастиона. К утру драгуны вернулись назад, а редут был вооружен шестью конными орудиями и занят ротой Грузинского гренадерского полка. Положение гарнизона становилось уже опасным.

Весь день гремела канонада. Русская артиллерия пробивала брешь в тонкой стене, прилегающей к бойницам, бросала гранаты внутрь крепости, анфилировала верки, сбивала орудия. Скоро крепостные стены во многих местах рухнули, и сквозь отверстия их можно было различать уже крепостные строения. Ночью опять продолжались работы; линия атаки подвигалась вперед, и русские стали приближаться ко второй параллели. Но на этом осада должна была приостановиться.

В полдень 4 июля, казачий атаман Иловайский, прикрывавший осадный корпус со стороны Аракса, дал знать, что по дороге от Чорса двигаются значительные персидские силы. Аббас-Мирза шел выручать осажденную крепость. Впоследствии уже выяснилось, что с ним наступала одна только персидская конница; пехота его остановилась в Каразиадине, за Чорсом, и там, укрепившись, сама ожидала прибытия русских. План Аббаса-Мирзы заключался в том, чтобы заставить Паскевича отойти от крепости и потом постараться завлечь его к своей укрепленной позиции. А там он мог рассчитывать, если и не нанести русским совершенное поражение, то, по крайней мере, упорной обороной задержать их настолько, чтобы дать время Гассан-хану, с его летучей конницей, врубиться в русский вагенбург и произвести в нем страшное опустошение. План был задуман недурно и, при удачном исполнении, мог повести за собой важные последствия.

Паскевичу, конечно, не могли быть известны в точности все намерения наследного персидского принца. Но и во всяком случае положение его представлялось весьма затруднительным. Аббас-Мирза шел на него, как говорили, с сорокатысячной армией, а за ней, в Хое, оставалась, по слухам, еще такая же армия, под личным предводительством шаха, имевшего возможность во всякое время поддержать свои передовые силы. Продолжать осаду под угрозой двойного нападения было невозможно; отступить от крепости и покинуть осадные работы, которые неприятель, конечно, не преминул бы разрушить,– значило надолго, а может быть и совсем отказаться от покорения крепости: разделить свои силы, чтобы разом и продолжать осаду, и действовать в поле, было опасно,– тем более, что войска значительно были ослаблены болезнями и смертностью, низменная долина, зной, увеличивающийся от раскаленных солнцем песчаных полей, мутные и тинистые воды Аракса – все соединилось вместе, чтобы сделать этот край губительным для северных пришельцев.

Паскевич не решился взять на свою единоличную ответственность решение столь важного вопроса. Был собран военный совет, и большинством голосов постановлено – оставить под Аббас-Абадом для прикрытия осадных работ и для охраны складов и транспортов в Нахичевани – три с половиной батальона, при двадцати восьми орудиях, а со всеми остальными войсками идти вперед и самим атаковать неприятеля.

Пущину немедленно поручено было устроить плавучий мост, который мог бы выдержать тяжесть пехоты и артиллерии. На обычном броде, верстах в трех выше по Араксу, было самое удобное место для переправы: но берега Аракса и там были высоки и обрывисты; река, сжатая скалами, с ужасающей быстротой несла свои волны, и, казалось, устройство моста должно было представить непреодолимые трудности. Тем не менее Пущин энергично принялся за дело; со всех окрестных духанов к нему навезли бурдюков, их надули кузнечными мехами, подвязали под бревна,– утром 5 июля мост был готов.

Неприятель приблизился, однако же, раньше. Часов в шесть утра пришло известие, что персияне атаковали выдвинутые в направлении к Чорсу передовые казачьи посты. Паскевич тотчас поручил Иловайскому с двумя донскими полками перейти Аракc и, притянув к себе на том берегу еще два полка черноморцев, прикрыть переправу. Ему приказано было наступать возможно медленнее, не слишком вдаваясь в гористую местность, чтобы вызвать неприятеля в открытое поле и тем заставить его обнаружить все свои силы.

Иловайский перешел Аракc в версте выше моста и, гоня перед собой передовые неприятельские толпы, стал подвигаться вперед. Одна из донских сотен, увлекшись преследованием, занеслась слишком далеко – и очутилась перед всеми силами левого неприятельского фланга. С диким воплем бросились на нее персияне. Донцы поскакали назад и потянули за собой всю массу неприятельской конницы. Удар ее пришелся как раз на черноморскую бригаду. Охваченная со всех сторон, бригада, по старому кавказскому обычаю, моментально спешилась и стала, как утес среди бушующего морского прибоя. Дружный огонь заставил персиян отшатнуться. Иловайский воспользовался моментом затишья и послал к Паскевичу просить подкреплений.

Паскевич двинул вперед весь кавалерийский отряд Бенкендорфа с конной артиллерией, чтобы помочь казакам сдержать первый напор неприятеля до прибытия пехоты. Бенкендорфу пришлось переправляться около устраивавшегося моста. Взвод третьей донской казачьей батареи первый кинулся за кавалерией в Аракc, не теряя времени на отыскивание бродов; за ним пустились и остальные орудия. “Странно было видеть,– рассказывает один из очевидцев,– как конная артиллерия шла вплавь через реку: лошади плыли, а орудия катились на своих лафетах по дну Аракса, так что на поверхности воды видны были только одни их правила”. Через четверть часа вся конная артиллерия была уже на том берегу Аракса. Вслед за орудиями пустились вплавь драгуны и уланы и перевезли на руках заряды, которые артиллеристы вынули из ящиков.

Бенкендорф шел по той же холмистой лощине, но левее Иловайского. По обе стороны располагались возвышенности, из которых к правой были обращены казаки, а левая могла ежеминутно зачернеть персидской конницей. Появление конной артиллерии умерило несколько пыл неприятельских всадников, и они всюду уходили с пути Банкен-дорфа. Но верстах в восьми от Аракса, вдруг из одного ущелья, влево от дороги, показалась конная толпа, человек в пятьсот. Начальник артиллерии, генерал Унтилье, приказал послать в нее несколько пушечных выстрелов. Холмистая и изрытая оврагами местность сделала, однако, артиллерийский огонь совершенно безвредным. Тогда командир Нижегородского полка, полковник Раевский[7]7
  Полковник Раевский принял в командование Нижегородский драгунский полк вскоре после Елизаветпольского сражения от генерала Шабельского, который был назначен командиром первой бригады второй уланской дивизии.


[Закрыть], выдвинул вперед свой третий дивизион и бросил его на неприятеля. Под командой флигель-адъютанта графа Толстого, дивизион пошел с такой стремительностью, что персияне, не выдержав удара, бросились в горы. Пятый эскадрон, капитана Палена, и шестой, штабс-капитана Гавронского, рубили бегущих, там, где местность не позволяла действовать на конях, нижегородцы спешивались и сильным огнем гнали неприятеля. Персияне рассеялись и в том пункте уже более не показывались.

Бенкендорф стал в боевой порядок, так, чтобы казаки Иловайского образовали его правый фланг; в центре развернулась уланская бригада: желтый, Борисоглебский, полк справа, синий, Серпуховский, слева. Еще левее стали нижегородцы. Артиллерия заняла позицию и открыла редкий огонь.

Гул пушечных выстрелов, показывавший, что кавалерия уже вступила в дело, заставил Паскевича спешить с переправой. Пехота с песнями пошла через Аракc: но едва прошел один батальон, как колыхавшийся мост вдруг разорвался на самой середине. Дружным усилием его успели поправить, но целый час был потерян; артиллеристам же снова пришлось переправляться вброд и на руках переносить снаряды.

Перед войсками, перешедшими Аракc, поднимался крутой каменистый хребет; а день был знойный, солнце пекло. Тем не менее пехота в три часа без привалов прошла около пятнадцати верст. Впереди, с колонной генерала Мерлина, шел сам Паскевич, направляясь прямо на центр неприятельской позиции; три остальные батальона, под командой князя Эристова, двигались в некотором расстоянии позади и получили приказание стать с левого фланга.

Там, где возвышенности, изгибаясь, сходятся между собой, образуя полукруг, перерезываемый впадинами, Паскевич увидел неприятеля. Центр его, состоявший из полков регулярной кавалерии, предводимых самим Аббасом-Мирзой, занимал крутые возвышенности, за которыми могла скрываться многочисленная пехота и артиллерия. Левое крыло его было сборное: там находился и Ибрагим-хан с иррегулярными персидскими полчищами, и Гассан-хан со своей эриванской конницей. Это крыло подавалось вперед, по направлению к Араксу, обходя справа казачьи полки Иловайского. Правый неприятельский фланг, из пяти тысяч отборной шахской конницы, под начальством Аллаяр-хана, располагался на гребне утесистых гор против конных полков Бенкендорфа, не дававших ему выйти из горных теснин и ущелий.

При первом взгляде Паскевич убедился, что слабейший пункт русской позиции был там, где конные толпы персиян, обходившие Иловайского, могли ежеминутно ринуться в тыл русских войск, а при благоприятных обстоятельствах перейти Аракc и стать на пути их сообщений. Паскевичу естественно было направить главный удар на это крыло, сломить его, и затем уже с двух сторон атаковать неприятельский центр, за которым предполагалась персидская пехота. Но позиция Иловайского оказалась отделенной от прочих русских войск глубокой рытвиной, препятствовавшей провезти туда артиллерию. Тогда Паскевич решил начать поражение врагов с противоположного, правого фланга, а на помощь к Иловайскому отправить Бенкендорфа с Борисоглебским уланским полком и двумя орудиями. Уланы заняли чрезвычайно удачную позицию,– они сами обошли неприятеля, и стали как раз на пути наступления его к Араксу. Теперь ни атаковать казаков Иловайского, ни продолжать обходного движения неприятель уже не мог без того, чтобы не подвергнуться самому фланговой атаке. Нельзя было ему предпринять и решительного наступления против улан, так как казаки Иловайского брали его в тыл и могли отрезать от центра. Силы неприятеля на левом его фланге, таким образом, были парализованы.

А между тем Паскевич уже приводил в исполнение предположенный план,– и на правом персидском крыле завязывалось жаркое дело. Как только батальоны Эристова подошли к позиции, он двинул их на густую пятитысячную толпу шахской конницы, укрепившуюся в теснинах. Эристов, поддержанный артиллерийским огнем, повел колонны в атаку,– и теснины взяты были приступом. Персияне побежали, дивизионы нижегородцев бросились за ними. Есть сведение, что одна из этих партий, будучи выбита из горных теснин, вдруг устремилась на русские пушки. “Когда ядра и гранаты вытеснили персиян из ущелий и драгуны пустились в атаку,– рассказывает один из участников боя,– то угорелые кизильбаши целой стаей бросились ко мне на батарею. Я успел перезарядить орудия картечью и ждал, чтобы неприятельская конница нанеслась на ту точку, куда наведены были дула моих пушек. При виде быстро несущейся кавалерии, все по обыкновению закричали: “Артиллерия, стреляй! Стреляй!” Некоторые в досаде даже прискакали ко мне на батарею, но я, “как упрямый хохол”, настоял на своем. Зато как все были восхищены, когда я открыл картечный огонь и большая часть персиян полетела, как пешки”.

Бегущий неприятель разбросался по высотам, а часть его кинулась в лощину между цепью гор и высоким холмом, отделявшим центр неприятеля от его правого фланга. Но тут-то и насели на него первый и третий дивизионы Нижегородского полка. Опрокинув блестящей атакой массу персидской кавалерии, Раевский, в горячем преследовании, несколько раз спешивал то тот, то другой эскадрон, сбивая неприятеля в местах, недоступных для конницы. Бой шел кровопролитный. Вся лощина покрылась изрубленными телами неприятельских всадников. Первый дивизион овладел персидским знаменем[8]8
  Кому, собственно, принадлежала честь взятия его: первому эскадрону, капитана Маркова, или второму, Луневского,– сведений не имеется.


[Закрыть].

Теперь все правое крыло неприятеля было уничтожено; центр обойден. Паскевич приказал ударить наступление, и русские колонны в грозном боевом порядке, с барабанным боем, вышли на с высоты, открывавшие всю неприятельскую центральную позицию; в то же время второй дивизион Нижегородского полка, еще не принимавший участия в битве, поскакал вперед, чтобы осветить лежащую за ней местность. Предводимые князем Андронниковым, драгуны стремительно атаковали встретившегося им врага, и в погоне за ним, выяснили окончательно, что пехоты в персидском отряде не было. Аббас-Мирза между тем, не дождавшись столкновения с главными силами Паскевича, уже отступил по всему протяжению боевого поля, преследуемый русской конницей. Отступал и левый фланг неприятеля. Пока шло дело на правом крыле и в центре, уланы Бенкендорфа и казаки Иловайского рядом атак оттесняли неприятеля с одной высоты на другую, и в тот момент, когда персидский центр стал отступать,– толпам Ибрагима и Гассан-хана ничего не оставалось более, как поспешно последовать его примеру. Но отступление это еще не было бегством. Отойдя версты четыре, Аббас-Мирза занял новую крепкую позицию, пытаясь остановить наступление русских. Пехота Паскевича, следовавшая по пятам неприятеля, уже подходила, но ей и здесь не пришлось принять непосредственного участия в деле: русская конница не дала Аббасу-Мирзе ни момента, чтобы устроиться на новой позиции. Конная артиллерия, подскакавшая к неприятельским линиям, быстро снялась с передков и открыла учащенный огонь гранатами. В то же время, левее ее, вынеслась голубая линия Серпуховских улан и первый дивизион пошел в атаку. Весь правый неприятельский фланг, попавший под этот удар, был моментально сбит; левый – бежал, не выждав даже натиска конных полков Бенкендорфа и Иловайского. Второму дивизиону нижегородцев, бывшему во главе кавалерийской колонны, пришлось вынести на своих плечах главную и решительную атаку на центр неприятеля.

Предводимые двумя храбрейшими штаб-офицерами, полковником Раевским и князем Андронниковым, третий эскадрон, капитана Семичева, и четвертый, штабс-капитана Эссена, понеслись прямо туда, где развевалось знамя наследного персидского принца. У подножья высокого холма, занятого блестящей свитой, драгуны моментально спешились – и бросились вперед. Поручик Левкович, под которым была убита лошадь, изрубил байрактара и вырвал из рук его знамя, на котором красовалась надпись: “Победное”. Все это произошло так быстро, что Аббас-Мирза сам очутился лицом к лицу с драгунами; он почти в упор выстрелил в них из ружья и едва-едва успел ускакать; но ружье, еще дымившееся выстрелом, и оруженосец, возивший его за наследником,– остались в руках победителей.

Пехота по следам драгун тотчас заняла центральный холм, господствовавший над всем пространством боевого поля, и поставила здесь сильную батарею. Но неприятель уже обратился в совершенное бегство. Началось горячее преследование. Пехота, продвинувшись вперед еще несколько верст, остановилась на урочище Хумлар, у ручья Джеван-Булака, по имени которого названа была и самая битва. Драгуны, уланы и казаки, несмотря на палящий зной, проскакали еще верст десять и за Хумлары.

Персияне потеряли в этот день до четырехсот человек убитыми и ранеными и до двухсот человек пленными. В числе последних были: Зейнал-хан, начальник сильного Мукаддемского племени, Асад-Ула-хан Коджарский, родственник шаха; любимцы Аббаса-Мирзы: Аскер-хан, Вели-хан, оруженосец его Мамед-Али-бек и, наконец, Неджеф-Али-суЛтан, тот самый, который приезжал к Паскевичу в Эчмиадзин с письмом от наследного принца. Это пленение знатнейших людей Персии придало Джеванбулакской победе особенно важное значение и вселило в славных азиатских всадниках уважение к русским конным полкам, которым принадлежало в сражении почти исключительное участие. Русские потеряли в бою трех офицеров и тридцать восемь нижних чинов. Отличились особенно нижегородцы, и из числа их полковник Раевский и поручик Левкович получили георгиевские кресты 4-ой степени.

Не лишнее сказать, что в Джеванбулакском сражении участвовал младший брат величайшего из русских поэтов. Лев Сергеевич Пушкин, начавший свою службу именно в знаменитом Нижегородском драгунском полку. Он был тогда еще юнкером и находился ординарцем при храбром Раевском, поспевавшем со своими нижегородцами всюду, где только могла представиться в нем надобность. Среди беспрерывных опасностей, всегда у стремени своего начальника, юноша, в этом первом для него бою, выдвинулся тем безупречным хладнокровием, которое, впоследствии, было его отличительной чертой; на полях Джеванбулака он заслужил свой первый офицерский чин.

Паскёвич от пленных узнал, что в сражении со стороны персиян участвовало до шестнадцати тысяч человек конных, а что пехота оставалась в двадцати восьми верстах, в Каразиадине, на пути к Чорсу. Туда-то, по безводным путям, изрезанным оврагами и укрепленным искусными английскими офицерами, и думал Аббас-Мирза завлечь русские войска. Он совсем не рассчитывал вступать в решительный бой на берегах Аракса, ни в каком случае не предвидел столь быстрой переправы пехоты и надеялся несоразмерно превосходным числом своих войск раздавить русскую кавалерию. Джеванбулакский бой разрушил все его расчеты.