Текст книги "Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг."

Летом 1826 года Иловайский поехал в Москву на коронацию императора Николая Павловича; но он не дождался ее и накануне должен был выехать обратно в Тифлис, по случаю внезапного вторжения персиян. В Тифлисе застало его производство в генерал-лейтенанты и масса бумаг по снаряжению и отправлению в поход донских полков,– и только в 1827 году, управившись с этой работой, он получил назначение состоять в действующей армии при Паскевиче. Блистательное участие, принятое его казаками в решительной Джеванбулакской победе, доставило Иловайскому бриллиантовую табакерку с портретом государя. Но это была последняя его награда. Тяжелая болезнь, постигшая Иловайского на пути к Сардарь-Абаду, заставила его немедленно уехать в отпуск, на Дон, и с этих пор собственно начинается мирный, тридцатипятилетний период его жизни. В 1840 году он окончательно вышел в отставку, поселился в своем родовом имении, и умер в 1862 году, семидесяти семи лет от роду.

Иловайский оставил после себя на Дону народное имя, а признательность монарха сохранила для потомства в портретной галерее Зимнего дворца черты его, удачно схваченные искусной кистью Дова.

XXIII. КОММУНИКАЦИОННАЯ ЛИНИЯ (Карабаг и Дагестан)

Когда Нахичеванская область была завоевана, когда пал последний оплот ее, Аббас-Дбад, на первый план выступила перед Паскевичем необходимость сношений с соседним Карабагом, откуда, уже по первоначальному плану, русский отрад теперь должен был получать провиант и боевые припасы. Между тем Карабаг, к тому времени, пока Паскевич совершал свой поход и дошел до Нахичевани, успел пережить весьма трудное время.

Вступление в командование Карабагским отрядом генерала Панкратьева сопровождалось решительной отменой всех предначертаний и распоряжений знаменитого предместника его, князя Мадатова.

Панкратьев, как говорит о нем Давыдов, никогда в сущности не был военным человеком, сам сознавал это и давно уже просился в обер-полицеймейстеры. Действительно, выдающихся боевых отличий за ним не имелось. Он начал военную службу волонтером в милиции, собранной в 1807 году, а когда она была распущена, перешел в один из егерских полков, находившихся в турецком походе. Через два-три года главнокомандующим молдавской армией назначен был Кутузов; Панкратьев поступил к нему адъютантом и был зачислен по гвардии. Это собственно и сделало его служебную карьеру. Вместе с маститым полководцем он прибыл к русской армии на Бородинском поле и неразлучно сопровождал его до Бунцлау. По смерти фельдмаршала, Панкратьев назначен был флигель-адъютантом. И вот, на исходе 1826 года, он появляется на Кавказе уже в звании командира второй бригады двадцатой пехотной дивизии.

Панкратьев прибыл к Карабагскому отряду 22 апреля, когда тот стоял близ Худоперинского моста. Новый начальник нашел расположение его на низком месте, подверженном притом неприятельским выстрелам,– и опасным, и вредным для здоровья людей. Переправа через разломанный мост казалась ему немыслимой без больших потерь, которые не выкупались бы результатами; да он не видел выгод даже и в удачной переправе, так как, по мнению его, неприятель, занимавший высоты и утесы правого берега, всегда мог уклониться от боя, отступить внутрь страны, оставив отряд в опасном положении. И на другой же день, 23 апреля, войска снялись со своей позиции и отошли на речку Кара-су. Неприятель с изумлением смотрел на отступление русских и, выдвинув два орудия, провожал их пальбой.

У Кара-су дневали. Панкратьев с двумя казачьими полками ездил на рекогносцировку к стороне Маральяна, чтобы отыскать удобное место для переправы. Течение Аракса там было, действительно, медленнее, могли даже открыться броды; но противоположный берег, высокий и крутой, требовал бы штурма, если бы только неприятель занял его значительными силами. Решено было вовсе отказаться от переправы, а если обстоятельства вынудят перейти в наступление, то переправиться несколько ниже Маральяна, где река гораздо быстрее, но берег отложе и ниже. В сущности и это наступление, должно было, по мысли Панкратьева, быть только демонстрацией, только занимать и тревожить неприятеля. “Больших же движений,– как писал Паскевич государю,—отряд делать не может, по недостатку транспортов”.

На следующий день отрад Панкратьева снова двинулся в путь и стал на речке Козлу-чае, в центральной позиции между Маральяном и Асландузским бродом, выслав две роты с казачьим полком для осмотра дороги к Герюсам... Нужно сказать, что Герюсы были назначены главным складочным пунктом, чтобы сблизить запасы с Нахичеванью, куда скоро должны были прийти главные силы Паскевича, и огромные вьючные транспорты день и ночь тянулись по горным дорогам из Шуши к Герюсам. Шушинские магазины быстро опустели, герюсские, напротив, пополнялись. Специальным назначением Карабагского отряда становилась с этих пор охрана сообщений как здесь, так и от Зардоба до Ах-Углана и далее к Нахичевани, на всей, пролегающей через Карабаг, коммуникационной линии, по которой должны были доставляться в действующую армию жизненные и боевые припасы. Таким образом, сам характер действий Карабагского отряда потерпел радикальную перемену.

Единственным событием того времени, имевшим некоторую важность, было движение генерала Панкратьева, предпринятое им с частью отряда в Эрихлинское ущелье, куда войска ходили на исходе мая, чтобы помочь бывшему владельцу Карабага, Мехти-Кули-хану, выйти из Персии.

Бесплодные скитания по персидской земле видимо прискучили старому хану; он искал более спокойной, обеспеченной жизни под мощным покровом России и ехал на родину частным человеком, без всяких притязаний на какую-либо политическую роль. Паскевич принял его с удовольствием, потому что в лице его из рук персиян выпадало оружие, которым они так долго пользовались, чтобы волновать умы карабахских жителей. Из Эрихлинского ущелья Панкратьев форсированным маршем прошел к Маральяну, где, по полученным тогда сведениям, неприятель, будто бы, переправился на русскую сторону в значительных силах и на заре намерен был сделать нападение на один из вьючных транспортов, выступивший накануне низовой дорогой из Ахпуглана к Шуше. Тревога, однако, оказалась фальшивой.

Пока шушинские запасы шли в Герюсы, а в Ах-Углане устраивался новый складочный пункт, провиант подвозился морем из Астрахани в Баку. Там его укладывали на арбы и отправляли в Сальяны, к устьям Куры, откуда он доставлялся дальше уже сухим путем, средствами Ширванской провинции. Впоследствии стало возможным подвозить провиант, минуя Баку, прямо в Сальяны и потом сплавлять на киржимах вверх по Куре до Зардоба,– что значительно облегчало транспортирование. Вся эта часть коммуникационной линии поступила под защиту дагестанских войск. Действия Карабагского отряда становились, таким образом, в непосредственную связь и зависимость от хода дел в отряде Дагестанском.

Вначале дела складывались, однако, не совсем благополучно. Позднее открытие навигации помешало своевременной доставке провианта. А между тем, когда ни один транспорт еще не приходил из Баку, неприятель уже зорко следил за всеми приготовлениями и пользовался каждым случаем уничтожить русские перевозочные средства. Так, 1 мая между Зардобом и Агджибетом угнано было до ста черводарских лошадей, приготовленных под вьюки; 7 мая более сильная партия, по распоряжению Мир-Хассан-хана, вышла из Талышей, с намерением отогнать весь скот из пограничных карабагских селений. Она шла из Акервана на Лемберан, не зная, что это селение занято русскими, а между тем на самой пограничной черте ее встретили посты Белогородского уланского полка. Происшедшая тут незначительная аванпостная стычка осталась памятна местным жителям тем, что уланский офицер, поручик Маков, сразился один на один с известным персидским наездником Бейрамом. Поединок произошел в виду обеих сторон; Бейрам ранил Макова в ногу, Маков – богатырским ударом разрубил его пополам.

Пока аванпосты отстреливались, неприятель успел, однако же, захватить в ближайших селениях несколько сот лошадей. Выстрелы, между тем, подняли тревогу,– и целый эскадрон белогородских улан, под личным начальством полкового командира, полковника Макова, вышел из Лемберана; на пути присоединились к нему еще три полуэскадрона белогородцев, и неприятель, медленно отступавший с добычей, был скоро настигнут. Стройная атака улан, их рослые лошади, пики с шумящими флюгерами – произвели такое впечатление на талышинцев, что они, бросив добычу, обратились в бегство. Уланы гнали их около пятидесяти верст и нанесли им большие потери.

Схватка эта, сама по себе слишком незначительная, имела, однако, последствия весьма важные. Удайся талышинцам первый набег,– и русским транспортам грозила бы вечная опасность; теперь талышинцы были обескуражены, упали духом, и в течение целой кампании они уже являются не иначе, как в составе персидских отрядов.

В ожидании подвоза войска заняли важнейшие пункты по коммуникационной линии и прочно в них утвердились. Из Дагестанского отряда пришли в Сальяны три роты Куринского полка и сотня казаков; две роты Каспийского батальона заняли Божий Промысел, а две роты куринцев и два эскадрона чугуевских улан, с двумя орудиями, стали в Зардобе; пространство между Зардобом и Сальянами поручено было охране ширванской и кубинской конницы, посты которой непрерывной цепью протянулись по берегу Куры; сильные резервы, собственно и обязанные сопровождать плавучие транспорты, заняли Джеват и Сальяны. Для большей безопасности линии приказано было, как только разольется Аракc, спустить канавы и затопить земли, лежавшие по правому берегу Куры, там, где находились пашни муганцев. Разлив ожидался большой, и на нем основывался важный расчет: наводнение пашен должно было образовать повсюду непроходимые болота, которые могли исчезнуть не раньше августа. Таковы были распоряжения начальника Дагестанского отряда, генерала Краббе.

Панкратьев, со своей стороны, выставил две роты сорок второго егерского полка с сотней казаков и взводом артиллерии в Агджибеты и две роты сорок первого полка в Ах-Угланскии замок.

Коммуникационная линия, таким образом, была образована.

Первенствующее значение на ней получали Сальяны. И недаром Сальяны приобретали в тот момент такое особенное значение; вся местность, в которой они расположены, издавна играла роль пункта, оберегающего доступ в Каспийское море. На острове, образуемом Курой, рукавом ее Акушей и морским берегом, город занимает наиболее защищенный природой пункт, образуемый отделением Акуши от Куры, и сообщается с противоположными берегами этих рек паромной переправой. Кругом – памятники прошлого, свидетельствующие о пережитых городом бурных временах войн и нашествий. На левом берегу Куры, против местечка, тянется длинный земляной бугор, остаток вала, и старожилы рассказывают, что отсюда сальянский хан защищал Сальяны от нападений ханов ширванских. В семи верстах далее, по почтовой дороге в Шемаху, видны следы каких-то древних построек: домов, караван-сараев, мечетей, возведенных из жженого кирпича и камня; предание говорит, что это остатки обширного и богатого города,– первой столицы Ширванского ханства, разоренной монголами еще в XIII веке.

В мирные времена, когда меч вкладывался в ножны, Сальяны немедленно становились важным промышленным пунктом. Издавна были они знамениты своими рыбными промыслами. Петр Великий обратил свое внимание на Сальяны и думал устроить вблизи их гавань и ретраншемент; к сожалению, мысль эта, со смертью великого императора, осталась не исполненной; а впоследствии, когда русские внесли мир в эти вечно воинственные страны, главнейший пункт рыбных промыслов передвинулся отсюда вниз по Куре, в Божий Промысл.

На левом берегу Куры, в четырнадцати верстах от моря и в двадцати пяти от Сальян, стоит обширное местечко, теперь уже целый город, именуемый Божьим Промыслом. Основание его относится к той эпохе, когда, по переходе Ширванского ханства под русскую власть, рыбные сальянские промыслы были отданы в откупное содержание “индейцу” Могундасову. В то время и основана была эта “ватага” одним из подручных Могундасова, астраханским купцом Кафтанниковым, который дал ей и ее теперешнее имя. Во времена персидской войны Божий Промысл был мало кому известен; он не имел тогда еще прочных заведений, кроме нескольких амбаров для складки рыболовных орудий да нескольких камышовых шалашей, в которых ютились рабочие. Климат был нездоровый, и рабочие вымирали десятками от всевозможных лишений и скудной пищи. Лов рыбы производился только с первого мая по первое сентября, а затем весь рабочий народ, вместе с орудиями своего ремесла и наловленной рыбой, отправлялся в Астрахань до следующего года, и на промысле оставались только одни лодки под надзором туземцев. В 1826 году один из персидских отрядов проник до Божьего Промысла и сжег все, что только там находилось. Нашествие это не причинило, однако, больших убытков Могундасову, так как все ценные орудия и рыбные товары были заблаговременно отправлены им в Астрахань.

На эти-то пункты, важные для русских сообщений и льстившие к тому же хищническим инстинктам разбойничьих племен надеждой легкой и богатой добычи, устремились теперь усилия неприятеля. Эти попытки завладеть каспийским побережьем велись одновременно с севера и с юга, от Дагестана и от ханства Талышинского.

Еще с начала апреля по всем окрестным землям стали распространяться слухи, что сын Аббаса-Мирзы, Баграм, сам отправляется в Дагестан и везет с собой четыреста тысяч рублей, да на двести или триста тысяч товаров, предназначавшихся тем главарям, которые возьмутся поднять на русских народы Дагестана.

Говорили, что лучшие белады Кубы и Аварии взялись служить ему проводниками и что личный конвой его будет состоять из ста тридцати отборных лезгин и чеченцев. Ближайший путь Баграма лежал через Ширвань или Нуху, и Абхазов, управлявший в то время мусульманскими ханствами, принял все меры, чтобы не пропустить его через свои владения. Но Баграм мог проехать окружной дорогой через Елизаветпольский округ и Шамшадиль, а еще вернее – переправиться через Куру в Самухах, где неверность беков и даже самих жителей обратилась в пословицу. Таким образом, уследить и перехватить Баграма было почти невозможно. Да вопрос, впрочем, был и не в том, проедет или не проедет Баграм своей особой: личное присутствие его в Дагестане мало бы изменило тамошнее положение дел; важны были самые слухи, волновавшие дагестанцев и заставлявшие генерала Краббе держать войска около Кубы и Дербента, тогда как присутствие их было необходимо в Баку и в Сальянах, на коммуникационной линии, куда уже стали подходить караваны из Астрахани. В Дагестане потребовалось даже усиление войск. Как раз кстати, в это самое время, стали подходить на Кавказ третьи батальоны от полков двадцатой дивизии; их остановили на линии, а целая бригада, полки Тенгинский и Навагинский форсированным маршем двинуты были с Кубани в Ширванскую провинцию; но пока они шли, приходилось с трудом изворачиваться теми ничтожными силами, которые были уже в распоряжении Краббе.

В то же время надо было ждать нападений с юга, и три роты Куринского полка с сотней казаков, под командой полковника Кромина, охранявшие в Сальянах и на Божьем Промысле русские склады, зорко наблюдали пути в стороне Талышинского ханства. До Ленкорани, где стояли персидские войска, считалось около ста двадцати пяти верст, и оттуда скорее всего нужно было ожидать наступление неприятеля. И хотя кругом казалось все спокойно и тихо, однако же транспорты отправлялись не иначе, как с сильными прикрытиями. События на первых же порах оправдали эти предосторожности.

В самом начале июня первое отделение доверху нагруженных киржимов вышло из Сальян и направилось вверх по Куре, конвоируемое ширванской конницей. Прикрытие шло по обоим берегам реки и своими разъездами наблюдало Муганскую степь. Киржимы плыли первые дни благополучно, с каждого ночлега давая о себе известия. В Сальянах снаряжалось уже и второе отделение, как вдруг, седьмого июня утром, показались персияне. Небольшой конный отряд их, верстах в десяти от Акушинской балки, стал переправляться на остров в том месте, где стояли посты Кубинской конницы. Неприятель выдвинул против этих постов фальконет, и едва грянул выстрел,– татары рассеялись и персияне заняли переправу. Кромину между тем дали знать, что по ту сторону Акуши, за этим отрядом, видны значительные силы. Там была уже не одна конница, а шла пехота и тянулся длинный ряд верблюдов с навьюченными на них Фальконетами. Не зная, какое направление возьмет неприятель, Кромин вздумал защищать все переправы по Куре и растянул свой маленький отряд верст на пятнадцать или на двадцать. Неприятель между тем остановился и ночевал на Муганской степи.

На следующий день, часов в восемь, персияне двинулись к Сальянскому острову. Нестойкая кубинская конница, сбитая фальконетным огнем, бежала еще поспешнее, чем накануне; русские войска, со своей стороны, должны были отступать со всех постов и стягивались к Сальянам. До полутора тысяч персидских всадников между тем уже рыскали по острову, угрожая захватить паром и отрезать от Сальян Божий Промысл; верстах в двух ниже, через Акушу, переправлялась на остров и персидская пехота с большим числом фальконетов. Кромин увидел невозможность защищаться в Сальянах, так как неприятель всегда имел возможность обойти его и овладеть Божьим Промыслом, где сложены были громадные бунты провианта и нагружались киржимы. И как ни важно было положение Сальян, отдать которые значило рисковать всем водным путем коммуникации, тем не менее приходилось покинуть их и защищать пока только запасы на месте их склада. К счастью, паром через Куру еще был цел, и войска могли переправиться свободно.

Десятого июня, подходя к Божьему Промыслу, Кромин услыхал сильную перестрелку. Две роты Каспийского батальона, находившиеся при складах, и русский вооруженный катер уже перестреливались с персиянами. Приближение Кромина заставило неприятеля отойти и скрыться на остров. Тем не менее нужно было ожидать новых нападений еще в больших силах – и готовиться к обороне. Так как киржимы второго отделения были уже нагружены и готовы к отправке, то, чтобы спасти их, Кромин приказал спустить их на банку, а из кулей с провиантом сделать укрепление, в середине которого поместились пехота и орудия.

Неприятель занял Сальяны. Часть его конницы тотчас пустилась вверх по Куре, вслед за киржимами первого отделения, которые в тот день ночевали в Джевате. К счастью, в Карабаге уже имелись сведения о том, что происходит в Сальянах, и полковник Абхазов успел принять свои меры: ширванский конвой, сопровождавший киржимы, был усилен, рабочие вооружены, а для большей безопасности из Зардоба, навстречу транспорту, на рысях пошел эскадрон чугуевских улан. Персияне вернулись.

Известия об этих событиях Паскевич получил под Эриванью, во время приготовлений к походу в Нахичеванское ханство. Потеря Сальянов, прекратившая коммуникацию в низовьях Куры, не могла его не потревожить, так как действующий корпус мог очутиться совершенно без продовольствия. Расстраивался весь план кампании. Понятно, с каким нетерпением должен был ожидать Паскевич новых донесений. Но прошло несколько дней, а донесений не было. Тогда Паскевич отправил к Краббе курьера, с предписанием во что бы то ни стало вновь овладеть Сальянами, выгнать персиян и преследовать их за Куру на один или на два перехода. Предписывалось употребить для этого все наличные силы и целую бригаду, шедшую с Кавказской линии. “Даже с посредственными лазутчиками,– писал ему Паскевич с укором,– можно было знать о намерениях неприятеля и, заблаговременно собрав достаточно войск, самому к нему навстречу”...

Курьер застал, однако, все необходимые распоряжения сделанными. Уже девятого числа, когда, следовательно, отряд Кромина не отступал еще к Божьему Промыслу, из Шемахи уже двигались в Сальяны форсированным маршем две роты Апшеронского полка; а вслед за ними туда же направлялись: подоспевший с линии первый батальон тенгинцев, два эскадрона чугуевских улан и двести пятьдесят человек конных бакинских татар, поспешно собранных тамошним комендантом при первом же известии о вторжении персиян. Остальным батальонам, подходившим с линии, Краббе предписал идти без отдыха, чтобы как можно скорее прибыть в Шемаху, куда одновременно с тем отправлены были им из Кубы два орудия. Батальоны, двигавшиеся форсированным маршем от самой Кубани, усилили переход,– и 12 июня в Шемаху уже вступал второй батальон тенгинцев, а 14 там был и весь Навагинский полк.

Трудный поход в знойное время, однако, не дешево обошелся полкам; они оставили на пути до пятисот человек больных, и, при вступлении в город, во всех четырех батальонах было налицо только три тысячи штыков. Но зато за судьбы левого фланга теперь можно было быть совершенно спокойным. Персияне, узнав о приближении русских войск, уже двенадцатого числа сами очистили Сальяны и отошли за Куру. О возвращении им нечего было и думать. Целые три батальона стояли теперь в Шемахет, почти столько же в Сальянах, и при обоих отрядах было достаточное число орудий и конницы. Этого было с лишком довольно, чтобы совершенно оградить коммуникационную линию от повторения подобных набегов. Вступив в Сальяны почти по следам персиян, батальон тенгинцев нашел местечко в ужасном положении; оно буквально лежало в развалинах. Персияне выжгли дома, истребили все заведения, а жителей и весь скот увели с собой. Эта большая потеря была, однако же, ничтожной в сравнении с тем, чего стоило бы русским хотя бы только временное прекращение коммуникации.

Очистив Сальяны и отойдя за Акушу, неприятель остановился в угрожающем положении. Чтобы не подвергнуться новым тревогам и с большей свободой и безопасностью поднимать по Куре уже приготовленные транспорты, Кромин 20 июня со всеми своими силами переправился на Муганскую степь. Неприятель исчез; войска шли по большой Ленкоранской дороге, а персиян нигде не встречали.

На речке Кизыл-Агарум, уже дальше чем на половине пути от Ленкорани к Сальянам, Кромин остановился. Отогнав из ближних деревень до трех тысяч голов скота, захватив несколько персиян и возвратив до двадцати семейств сальянских жителей, которых персияне не успели еще угнать вглубь Талышей, отряд 24 июня повернул назад.

Но тут-то его и ожидал неприятель. Едва он стал выходить из камышей и густого леса на открытую степь, как сильная конница атаковала его арьергард; другая, еще большая толпа бросилась на голову колонны. Впереди отряда шел дивизион чугуевских улан. Их белые шапки, белые лацканы и серые кони рельефно выделялись на темной зелени муганской степи. Кромин не успел еще отдать приказание, как дивизион развернул фронт и, шумя флюгерами склоненных пик, стремительно помчался в атаку. Персияне дрогнули и дали тыл. К несчастью, под уланами были молодые, невыезженные кони, еще не умевшие слушаться повода. В бешеной погоне, занесенные своими лошадьми, чугуевцы заскакали слишком далеко, наткнулись на новые вражеские толпы – и в свою очередь были опрокинуты. Персияне горячо их преследовали. Пушечные выстрелы остановили неприятеля и дали возможность уланам выйти из-под его ударов; тем не менее один офицер, пять солдат и восемь лошадей были убиты и ранены. Персияне после этого еще верст двадцать преследовали отряд, тревожа его огнем то с тыла, то с флангов.

Но это были уже последние усилия врагов. Позже, до самого конца кампании, неприятель со стороны Талышей больше не показывался.

Еще меньшей удачей сопровождались попытки персиян взволновать Дагестан. В июле сын известного Сурхая, Нух, поднял было на мгновение несколько аварских деревень и даже напал с ними на жителей Казикумыка. Видя затем, что все дальнейшие действия будут безуспешны, что в Дагестане все спокойно, он удалился в горы и выжидал только благоприятного случая, чтобы пробраться обратно в Персию.

Деятельность собственно Карабагского отряда во все это время была чисто пассивная. Выставив гарнизоны в Шушу и Ах-Углан, Панкратьев разделил остальные войска свои на две части. Бригада двадцатой дивизии, три роты егерей сорок второго полка, казачий полк и семь орудий, отправились в Герюсы для разработки дороги к Нахичевани. Шесть рот сорок первого полка и шесть рот сорок второго, с двумя казачьими полками и остальной артиллерией, расположились в Джабраиловских садах, вблизи пересечения дорог, идущих из Шуши в Герюсы и к Худоперинскому мосту, охраняя Карабаг от вторжения персиян из-за Аракса. Впоследствии войска в этих отрядах менялись, но роль их оставалась одна и та же. Оба отряда должны были находиться в беспрерывных сношениях между собой, и если бы один из них подвергся нападению, другой немедленно должен был идти к нему на помощь.

Но неприятель со своей стороны не пытался уже препятствовать начавшемуся большому движению транспортов по Карабагу. Только раз, 24 июля, однообразное бездействие русских войск было нарушено какой-то небольшой персидской партией. Человек семьдесят бросилось на вьючный обоз, переправлявшийся через речку Акару, и, пользуясь тем, что прикрытие находилось еще на другом берегу, угнало триста двадцать быков. Штабс-капитан Габашвили с пятьюдесятью казаками настиг, однако, хищников на берегу Аракса, и волы возвращены были в лагерь.

Если бы не этот случай, то войскам Карабагского отряда не пришлось бы услышать боевого выстрела во всю летнюю кампанию этого года. “Всю весну, лето и начало осени, – говорит один из участников похода,– отряд левого фланга стоял или бродил со своими транспортами между Ах-Угланом и Герюсами, двумя запасными магазинами для главного корпуса, действовавшего тогда в Армении. Мы не участвовали в его походах, но тем не менее пост наш был важен в общей операции корпуса,– мы были его кормильцами”...

Осенью обстоятельства войны, однако, изменились. Паскевич должен был воротиться в Эриванское ханство, а это не могло остаться без влияния на судьбы и положение всех войск, охранявших коммуникацию. Шестого сентября бригада двадцатой пехотной дивизии, вместе с Белогородским уланским полком, под личным начальством генерала Панкратьева, передвинулась из Карабага в Нахичевань, в состав вновь образованного там отряда генерал-лейтенанта князя Эристова; в Карабаг же, на помощь к оставшейся там егерской бригаде, прибыли из Дагестана Тенгинский и Навагинский пехотные полки, а в Тифлис пришла пионерная рота и два резервные уланские эскадрона от полков Серпуховского и Борисоглебского. Так изменился состав Карабагского отряда, начальство над которым поручено было теперь генерал-майору князю Вадбольскому.

Неприятель, до которого в этой стороне должны были доходить преувеличенные слухи об успехах Аббаса-Мирзы в Эриванском ханстве, как бы подтверждаемые походом туда Паскевича, также снова зашевелился. Шестого сентября, громадная, как говорили, четырехтысячная, персидская конница вдруг нагрянула из-за Аракса и близ Шуши, в Аскаранском ущельи, угнала с кочевок весь рогатый скот и баранов. На следующий день, седьмого числа, набег повторился при следующих обстоятельствах. Шел транспорт из ста сорока восьми арб с годовыми вещами для некоторых частей Карабагского отряда; его прикрывало семьдесят семь солдат, и с ним ехал полковой казначей Нашабурского полка, поручик Климов. Дорога была узкая, трудная. Подходя к Шах-Булаху, обоз растянулся. И вдруг, из придорожного оврага, через который начал уже переправляться транспорт, вынеслась персидская конница. Девятнадцать повозок, находившихся уже на той стороне оврага, были моментально отрезаны. Подводчики, обрубив гужи и вскочив на лошадей, ускакали в горы, и брошенные возы захвачены были персиянами. Воспользовавшись этой минутой, Климов успел огородиться арбами и начал отстреливаться, а между тем донской казак, Аким Лагутин, поскакал в Шушу, чтобы известить о нападении. Целая толпа персиян погналась за ним. Лагутин был ранен, но все-таки успел уйти и совершенно уже обессиленный прискакал в Шушу, где поднял тревогу. Обоз между тем в продолжение восьми часов геройски отбивался от неприятеля, а к вечеру персияне, видимо утомленные и потерявшие надежду сломить мужество защитников, отступили к Араксу. Климов отстоял сто двадцать девять повозок, и были разграблены только те девятнадцать, которые сразу попали в руки к персиянам. Нашабурцы потеряли шесть человек, да из подводчиков двое были захвачены в плен. Рота, высланная из Шуши, пришла уже ночью, когда дело было окончено.

Подобные набеги, дорого обходившиеся врагам, более не повторялись. Неприятель увидел, что ничто существенно не изменилось в ходе войны, что он всюду встретит те же грозные русские силы. И вот для Карабагского отряда начинаются снова дни томительного бездействия. Правда, в случае дальнейшего наступления русских войск за Аракc, в Азербайджан, он должен был принять теперь уже длительное участие в походе покорением Лори, Агара и Ардебиля; но это время было впереди, и в ожидании его войска спокойно оставались на своих стоянках.

Памятна осталась несчастная стоянка в Зардобе уланским эскадроном, пришедшим из Грузии. В продолжении двух-трех месяцев умерли там полковник Богданов, двенадцать обер-офицеров, два доктора и пятьдесят шесть нижних чинов; почти все остальные офицеры были больны, и двести шестьдесят девять солдат лежали в госпитале. Такая смертность, развивавшаяся в эскадронах совершенно внезапно, заставила вывести их в Шемаху и там расположить по окрестным селам. Причина болезни не была положительно выяснена, хотя доктора и приписали ее исключительно последствиям знойного лета. Но как бы то ни было, а уланы похоронили здесь лучших своих людей и, выступая из Зардоба, оставили обширное кладбище, усеянное убогими, деревянными крестами.

В ноябре Карабагский отряд начинает уже наступательные действия.