Электронная библиотека » Василий Потто » » онлайн чтение - страница 30


  • Текст добавлен: 28 октября 2013, 19:54


Автор книги: Василий Потто


Жанр: История, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 30 (всего у книги 46 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Действительно, впоследствии, в память этого боя, по мысли престарелого патриарха Ефрема, поставлен был монастырем скромный обелиск, в виде часовни, на самом месте сражения, и вместе с тем установлено ежегодно праздновать 17 августа; в этот день все эчмиадзинское духовенство совершает крестный ход к памятнику и служит там панихиду по убиенным в сражении воинам. Высочайшее утверждение об этом памятнике последовало 1 сентября 1831 года. Он стоит и ныне, верстах в четырех от Эчмиадзина, на пути к деревне Ушакан; на медных досках, врезанных в пьедестал, начертаны имена начальников войсковых частей и названия полков и артиллерии, которые сражались в день 17 августа для спасения Эчмиадзинской святыни. Так память о страшной битве будет переходить из поколения к поколения, до позднейшего потомства тех, чьи сердца, в самый день подвига Красовского, колебались между страхом и надеждой и обращались с горячей молитвой к милосердному Богу, прося Его помощи и защиты.

Непосредственным следствием битвы 17 августа было совершенное освобождение монастыря от блокады, которая в ту же ночь была снята персиянами. Как ни велики были потери русского отряда, потери врагов были, вероятно, еще ужаснее, если судить по отчаянной решимости, с какой бились русские войска. Но всего более должны были поразить и страшно повлиять на дух впечатлительных персиян самые обстоятельства боя. Огромная армия оказалась бессильной остановить ничтожную горсть русских, которые, невзирая ни на ужасы смерти, царившей кругом, ни на страшное утомление людей, довели до конца предпринятое движение, не дав врагу ни одного военного трофея,– ни пушки, ни знамени. Персияне должны были чувствовать себя потерпевшими если не поражение,– невозможное при их превосходстве сил,– то несомненную неудачу, напомнившую самому Аббасу-Мирзе знаменитое отступление Карягина. И вот, они сами отступили от Эчмиадзина, отчаявшись в успехе предпринятого плана войны, пока первый шаг в нем, занятие монастыря, встретил столь неодолимое препятствие в русском мужестве.

Трудно, действительно, категорически сказать, был ли Аштаракский бой для русских победой или поражением, тем более, что все движение Красовского представляло собой скорее удачно выполненное, хотя и сопряженное с большими потерями наступление на врагов, осаждавших Эчмиадзин, чем отступление от них.

Так именно и взглянули на дело некоторые современники Красовского, ставящие Аштаракский бой в число самых ярких победных триумфов всей персидской войны. Но были, однако же, люди и совершенно противоположного взгляда. “Персидская война,– пишет, например, один очевидец событий,– была ведена для нас так счастливо, что нам нет надобности скрывать своих поражений, которых было всего два: в Герюсах и под Аштараком”. К числу последних принадлежал и сам Паскевич, имевший к тому и личные неудовольствия против Красовского. Он называет аштаракское дело “странным” и в резких выражениях отзывается о нем в своих донесениях к государю и вообще в Петербург. “Я был поставлен в недоумение,– писал он графу Дибичу,– в каком виде я должен представить реляцию генерала Красовского. Препроводив ее без всяких суждений своих, я дал бы повод думать, что оправдываю действия Красовского и признав изложение их в полной мере справедливыми; присовокупив же замечания свои, я боялся упрека, что строго разбираю поступки моего подчиненного, и без того обвиняемого самими обстоятельствами”.

По мнению Паскевича, Красовскому следовало бы дождаться Кабардинского полка и затем уже совокупными силами идти на неприятеля, между тем как он “безрассудно, с какой-то неизменяемой торопливостью”, как выражается Паскевич, пошел всего с четырьмя батальонами против огромных сил и дал неприятелю случай воспользоваться “сим недостатком соображения”. Все доводы Паскевича блекнут, однако, перед тем фактом, что Кабардинский полк прибыл к Дженгулям только 18 числа, то есть, что битва могла произойти в этом случае только двумя-тремя днями позже, а в это время Эчмиадзин мог быть взят приступом, что нанесло бы неисправимый вред всей кампании, как материальный, так и нравственный, а, быть может, и дало бы Аббасу-Мирзе возможность исполнить свой план,– проникнуть в Грузию. Паскевичу, по его словам, пришлось лично убедиться, что после Аштаракского боя Красовский не только не мог приступить к осаде Эривани, но едва ли бы удержался и в монастыре, если бы Аббас-Мирза захотел вторично атаковать его. “Войска после Ушаканского сражения,– писал он государю,– до такой степени потеряли нравственную бодрость, что при одной фуражировке две роты бежали от появления десятка наших же татар и даже бросили пушку”. Но в словах Паскевича мы видим только предположение, а факт остается тот, что Аббас-Мирза не только вторично не атаковал Красовского, а даже не посмел приблизиться к его войскам, только издали следя за их движениями,– и все планы его о вторжении в Грузию сразу рухнули. Правда, часть главных русских сил должна была идти против Аббаса-Мирзы, которого Паскевич считал арестованным в Чорсе,– но в этом уже не вина Красовского. Так или иначе, но ни один голос в армии не поднялся тогда, чтобы обвинить в несчастных обстоятельствах Аштаракского боя самого Красовского. Все понимали, что если отряд, поставленный в такое тяжелое положение, все-таки пробился, спася знамена и не оставив в руках неприятеля ни одного орудия,– то этим он был обязан только необычайному мужеству и боевой распорядительности своего начальника. Так именно взглянул на дело и сам покойный император Николай Павлович. Прочитав донесение об Аштаракском бое, он написал собственноручно: “дать Красовскому орден св. Владимира 2-го класса”,– и повелел занести событие в календарь[11]11
  В позднейших кавказских календарях Аштаракский бой уже не отмечался, по причинам, не находящим объяснения.


[Закрыть]
, с присовокуплением слов: “Столь смелое и удачное предприятие заслуживает быть причислено к достопамятнейшим подвигам храброго российского воинства”.

Заняв монастырь, Красовский был отрезан от лагеря и подходившей к нему осадной артиллерии. Лазутчик пробрался, однако же, 13 августа навстречу к Кабардинскому полку и передал командовавшему отрядом генералу Лаптеву приказание – артиллерию оставить в Дженгулях, а с двумя кабардинскими батальонами и четырьмя орудиями ночью налегке подойти к Эчмиадзину и условным знаком известить гарнизон о своем прибытии. Лаптев с точностью выполнил приказание; ночью с 19 на 20 число, он уже стоял против Ушакана, откуда начинается известное ущелье, и дал условный сигнал. Но, к изумлению генерала, ответа не последовало. Лаптев уже думал, что монастырь взят персиянами, и был в большом затруднении. Через некоторое время он, однако, снова сделал условный пушечный выстрел,– и на этот раз из крепости ему ответили тем же. Оказалось, что там, еще под слишком свежим впечатлением аштаракской резни, считали невозможным, чтобы Красовский полк мог подойти к монастырю без перестрелки, и явилось сомнение, не попали ли приказания Красовского в руки врагов и не сделан ли сигнал персиянами, чтобы заманить русских в засаду. После второго сигнала Красовский, оставив в Эчмиадзине весь сороковой егерский полк, вышел из монастыря навстречу Лаптеву, и, соединившись с ним около Ушакана, утром 20 августа двинулся в Дженгули, нигде не встречая неприятеля.

А в лагере в это самое время переживались весьма неприятные минуты.

Нужно сказать, что накануне, 19 августа, туда прибыла вся осадная артиллерия вместе со своим бесконечным парком,– одна перевозка которого от Тифлиса до Эривани обошлась казне в сорок три тысячи рублей серебром. В лагере теперь было более тысячи повозок разного рода. Длинная улица из маркитантских арб и духанов, разбитых под большими разноцветными наметами, огромные сараи для больных, скирды сена, множество волов, лошадей и длинные ряды повозок, оставленных ушедшими налегке полками,– делали лагерь издали, с гор, обширным, красивым и грозным; в действительности же, если он и был обширен и красив, то уже вовсе не грозен; когда Кабардинский полк вышел навстречу к Красовскому, для защиты лагеря остался, под командой генерал-майора Берхмана, всего один батальон Крымского полка, силой в пятьсот штыков, с тремя сотнями слабо-конных казаков и семью орудиями.

Между тем, в эту же ночь с 19 на 20 августа, Аббас-Мирза перенес свой лагерь из-под Ушакана на левую сторону реки Занги, ближе к Эривани, и стал в пятнадцати верстах от Дженгулинского лагеря. С Дженгулинских гор видны были и пехота его, окапывавшаяся над самым берегом Занги, и кавалерия, рассыпавшаяся вдоль берега речки, и какие-то рабочие, возводившие грозные ретраншементы. И Берхман справедливо думал, что пока Красовский будет в Эчмиадзине, неприятель, пользуясь благоприятными обстоятельствами, атакует Лагерь, и заранее принимал свои предосторожности; он вооружил не только всех нестроевых солдат, но даже черводаров и духанщиков, которых набралось до трехсот человек. Ждать ему пришлось, действительно, не долго.

В десять часов утра, 20 августа, то есть в то самое время, когда Красовский шел в Дженгули, соединившись под Ушаканом с Лаптевым, неприятельская кавалерия стала показываться на горах и вскоре большими толпами начала подходить к лагерю. Одна из кучек, менее, но пестрее и наряднее Других, остановилась на отлогости горы; там был сам Аббас-Мирза, окруженный своей свитой. Прочие подвигались вперед. Но чем ближе подходили персияне, тем движения их становились медленнее,– их очевидно смущала грозная наружность лагеря. Но вот грянула русская пушка, за ней другая, третья... После четвертого выстрела персияне и совсем отступили,– они получили известие, что русские войска идут на них из Эчмиадзина.

Аббас-Мирза не хотел совершенно отказаться от мысли так или иначе вредить отряду Красовского, и с этой целью начал действовать на его сообщения. Продолжая укреплять свой лагерь, он послал 25 августа две тысячи человек отборной конницы в Бомбакскую долину, чтобы помешать, пройти к Красовскому транспортам с провиантом, которые тогда должны были переходить Безобдал. Между тем в лагере оставалось продовольствия только на одну неделю, и потеря одного транспорта могла поставить русские войска в весьма бедственное положение. Красовский немедленно направил к Безобдалу форсированным маршем батальон Крымского полка, который 26 августа застал транспорт еще на месте, в Джелал-Оглы. Известие об этом не могло не встревожить Красовского, и 30 августа выступил другой батальон, теперь Севастопольского полка, при двух орудиях, чтобы как можно скорее привезти в лагерь сухарей, – продовольствия оставалось в полках уже не более, как на три дня.

Приближение к Амамлам с одной стороны батальона Крымского полка, прикрывавшего транспорт, а с другой батальона севастопольцев, высланного Красовским, заставило неприятеля уйти из Бомбакской долины, и 3 сентября транспорт мог добраться до лагеря.

Уже накануне в отряде не было сухарей, и между приунывшими солдатами начинался говор, что не избежать-де им смерти от голода. Красовский лежал в то время больной, жестоко страдая от недавней контузии. С большим трудом он, однако же, встал с постели и отправился в лагерь Кабардинского полка, чтобы ободрить и успокоить солдат. “Вот что, братцы,– сказал он им,– прослужив более вас и проведя не один раз несколько дней без пищи, я узнал из опыта, что можно быть сытым и не евши”. Солдаты изумленно смотрели на него. Но Красовский приказал во всех ротах собрать песенников, распорядившись секретно, чтобы их не распускали до его приказания. И как только грянули разудалые русские песни, солдаты оживились и веселый говор пошел по всему бивуаку. Всю ночь, до белого света, гремели в лагере песни, плясали солдаты и пир шел горой. А рано поутру пришло известие, что транспорт идет и уже близко. Солдаты посмеивались и с любовью глядели на своего командира.

Неприятель выместил свои неудачи разбойничьими набегами там, где он не мог встретить серьезного сопротивления. Так, 2 сентября, сильная партия напала на табуны, пасшиеся возле Джелал-оглы, и отбила до семисот пятидесяти лошадей, быков и овец; прикрытие, захваченное врасплох, потеряло двенадцать человек убитыми и пленными. То же повторилось и 11 сентября, но только на этот раз персияне наткнулись на батальон Севастопольского полка, возвращавшийся в Джелал-Оглы из Гумров,– потеряли весь скот и понесли большую потерю.

Готовились между тем более крупные события. Аштаракский бой повел за собой совершенное изменение всего плана кампании.

XXIX. ПОД САРДАРЬ-АБАДОМ

Наступила вторая половина августа 1827 года, и армия Паскевича уже готовилась к походу на Тавриз, вглубь Персии. Вдруг в главную квартиру пришло известие, что Аббас-Мирза прошел с войсками в Эриванское ханство. Известие это было тем неожиданнее, что, не далее как за несколько дней перед тем, Паскевич имел, по-видимому, достовернейшие сведения из надежных источников о полной деморализации персидской армии, будто бы восставшей в Чорсе вместе с населением, арестовавшей самого Аббаса-Мирзу и разграбившей его имущество. Новые слухи и сведения, однако же, не менее заслуживали веры, исходя из тех же самых надежных источников. На основании их Паскевич и думал, что Аббас-Мирза вошел в Эриванское ханство лишь с некоторой частью своих войск, именно, с шестью батальонами пехоты и несколькими тысячами конницы. Силы Красовского, напротив, он считал гораздо значительнее, чем они были в действительности, ослабленные болезненностью, и был, притом, уверен, что Кабардинский полк, шедший из Грузии, уже успел присоединиться к нему с осадной артиллерией. Поэтому Паскевич не придавал серьезного значения движению Аббаса-Мирзы и с часу на час ожидал известий о его поражении. Между тем никаких известий от Красовского не было. Наконец, пришли донесения от 15 числа, но и из них Паскевич увидел только, что Аббас-Мирза обложил Эчмиадзин, а что Красовский еще стоит в Дженгули.

Паскевич был крайне недоволен таким положением дел. “Итак,– писал он в своем журнале,– генерал Красовский, вместо того, чтобы, сходно с данным ему наставлением, при первом появлении неприятеля идти вперед и разбить его, дожидался, чтобы оный перед ним сам атаковал Эчмиадзин и даже фланг коммуникационной линии его до Баш-Абарани. Сие заставляет меня предполагать, что положение Красовского было бы еще гораздо хуже, если бы я не снял блокады Эривани. Красовский, потеряв от болезней до половины людей, без сомнения принужден бы был снять оную, ибо не мог бы ничего предпринять с тремя тысячами человек, когда ныне с шестью тысячами действует лишь оборонительно, что я ему и поставил на вид”.

Истина, однако, скоро обнаружилась, и Паскевич узнал, что против Красовского стоял Аббас-Мирза со всеми своими силами, в то время как у того не было не только шести, но даже и трех тысяч, не говоря уже о том, что отряд ослаблен был к тому же целым батальоном, ушедшим в Гумры, с генералом Сипягиным. Последнее обстоятельство также раздражило Паскевича. “С сожалением увидел я,– говорит он в своем донесении государю,– что генерал-адъютант Сипягин так несвоевременно ослабил отряд Красовского, когда тому нужны все способы для решительного действия против Аббаса-Мирзы, ибо главное дело – разбить неприятеля, а защищать границу на всех ее пунктах – невозможно. Если неприятель разбит, то все покушения его кончатся сами собой, а если он победит, то и батальон будет истреблен; притом набег на пустую землю, какова Самхетия, не важен; а далее в больших силах он не осмелится проникнуть. Впрочем, лучше выдержать набег, чем, раздробляя свои войска, подвергать их опасности”.

Так или иначе, приходилось считаться с существующим фактом. В то время возникли три плана военных действий. Во-первых, Паскевич мог двинуться к Эривани по следам Аббаса-Мирзы и нанести ему поражение совокупными силами главной армии и отряда Красовского; во-вторых – идти прямо на Тавриз, где, как полагали, тогда находился шах; в-третьих – воспользоваться отсутствием Аббаса-Мирзы и действовать к стороне Баку или Хоя. В последних двух случаях Аббас-Мирза был бы вынужден поспешно оставить Эриванское ханство, чтобы воротиться для защиты своих земель. Но движение на Тавриз, прекрасно укрепленный и снабженный сильной артиллерией, требовало подготовки и могло состояться не раньше начала сентября, а между тем нужно было торопиться; притом у Паскевича было только на двадцать дней продовольствия, с которым, конечно, нельзя было углубляться внутрь вражеской страны, имея позади себя значительные силы неприятеля. Действие к стороне Хоя подвергало бы русскую армию возможности быть, как выражается Паскевич, “невольно завлеченной без определенного предварительного плана”, при том же невыгодном присутствии неприятельских сил в тылу. Таким образом, оставалось идти против Аббаса-Мирзы в Эриванское ханство, тем более, что в Петербурге уже ожидали войны с Турцией и считали взятие Эривани необходимым прежде всего, так как крепость эта была необходима для успешных действий в одно и то же время против Персии и Турции, в Азербайджане и в Карском пашалыке.

И вот, в то время, как обсуждались эти предположения, а Паскевич все еще склонялся на сторону немедленного похода к Тавризу, в главной квартире появилось известие об Аштаракском бое. Оно шло, однако, не от Красовского, а из частных источников, если и не возбуждавших недоверия, то во всяком случае способных исказить или преувеличить факты. От Эривани до Кара-Бабы считается около полутораста верст, и так как прямое сообщение с Эриванью было прервано персиянами, то естественно, что сведения, полученные об Аштаракском бое через армян, могли отличиться крайней неточностью. Достоверно было, однако, что Аббас-Мирза не отступил, и, стало быть, последствия боя были для русских неблагоприятны. А 27 августа Паскевич получил наконец и официальное донесение Красовского, нарисовавшее перед ним картину еще, быть может, более мрачную, чем она была в действительности. Это известие и заставило, наконец Паскевича бросить все проекты и поспешно идти назад, к Эривани, на помощь Красовскому.

И в тот же день, 27 августа, полки Карабинерный, Грузинский и Ширванский уже выступили в поход из Кара-Бабы к Эчмиадзину. Кавалерия, стоявшая на траве в двух переходах от лагеря, не успела собраться и на целый день замедлила выступление самого Паскевича. Нижегородский полк явился в полном составе; но из уланской бригады, расстроенной болезнями и смертностью, пришлось образовать один сводный полк, а остальных людей отправить в Карабаг на отдых. Эта бригада, вместе со сводным гвардейским полком и двадцатью четырьмя орудиями, образовала второй эшелон, выступивший из Нахичевани 29 августа, под личным начальством самого Паскевича. На походе присоединились к нему еще Чугуевский уланский полк и казаки Карпова, шедшие из Карабага.

“С Божьей помощью,– писал Паскевич государю,– надеюсь на восьмой день прибыть отсюда к Эчмиадзину. Если бы Красовский имел достаточно продовольствия, то я не переменил бы плана кампании и пошел бы прямо на Тавриз. Но он пишет, что имеет хлеба только по 6 сентября, ровно до того дня, в который я могу приспеть к нему на помощь; в противном случае, он должен пробиваться и, может быть, потерять артиллерию”.

3 сентября отряд Паскевича уже был на Гарни-чае; в тот же день Аббас-Мирза, узнав о приближении русских, отступил за Аракc и стал в укреплении Кара-Кала, в сорока пяти верстах от Сардарь-Абада. Войска, не встретив, таким образом, нигде неприятеля, прошли дальше, и 5 числа, в десять часов вечера, расположились уже у стен Эчмиадзина.

Несмотря на позднее время, архиепископ Нерсес встретил Паскевича со всей подобающей почестью. Но Паскевич обошелся с ним сухо; он считал его одним из главных виновников Аштаракского дела, и с этой минуты начинается явное нерасположение его к маститому представителю армянской церкви.

Еще с большей неприязнью встретил Паскевич Красовского, который 6 сентября, со всем отрядом и осадной артиллерией, прибыл под Эчмиадзин на соединение с главными силами. “На мой вопрос,– писал Паскевич об этом свидании,– о несчастном случае, который дал кампании столь невыгодный оборот, Красовский ответил мне, что он боялся, чтобы неприятель не разбил стен и не взял монастыря. Я посмотрел на стены и нашел, что сие опасение было напрасно, и что лучше позволить взять Эчмиадзин, чем рисковать судьбой войны для его спасения. Я предпочел бы потерять сей пункт, чем сделать то, что сделал Красовский”.

Красовский, со своей стороны, в своих неизданных записках так описывает свою встречу с Паскевичем.

“От меня,– говорит он,– никаких объяснений не принято, хотя я как единственной милости просил его о подчиненных, поистине заслуживавших примерного вознаграждения, и обращал его внимание на достойного сотрудника моего, архиепископа Нерсеса. На это было мне сказано: “Я отделаю господина архиепископа добрым порядком, чтобы он не смел вводить в ошибки там, где нет, моего присутствия”. Но этим не ограничился гнев, на меня обращенный. В Эчмиадзине не был пропущен ни один чиновник моего отряда, являвшийся к корпусному командиру, которому не было бы сказано с упреком: “Что вы мне наделали с вашим отрядным начальником!” Полковника Гилленшмита он даже спросил иронично: “Почему Красовский не употребил против Аббаса-Мирзы осадной артиллерии?” Но и этого казалось ему недовольно, и расспросы продолжались несколько дней даже у солдат, бывших в моем отряде, о разных обстоятельствах сражения.

Таковые поступки могли уничтожить меня в глазах моих подчиненных, но я с душевным удовольствием видел, что ему не удалось поколебать со стороны их ни привязанности, ни доверия ко мне. Архиепископ Нерсес, при всей его скромности, не мог скрыть от меня, сколько он был огорчен самой обидной с ним встречей...”

Под Эчмиадзином Паскевич получил известие, что эриванский сардарь тайно бежал из крепости и укрылся на турецкой границе, покинув свои владения на произвол судьбы. Есть основание думать, что к этому решительному шагу его побудила только очевидная близость падения Эривани, далеко не удачный исход для персиян Аштаракского боя, быстрое прибытие главных сил Паскевича и поспешное отступление Аббаса-Мирзы за Аракc – все говорило ясно, что Эривань долго держаться не может. После бегства сардаря, это звание принял на себя известный Гассан-хан, побужденный к тому, между прочим, опасением, чтобы жители, воспользовавшись отсутствием власти, не сдали бы крепости русским; по слухам, они были на это готовы. Гассан даже просил шаха переменить гарнизоны, и в Эривани, и в Сардарь-Абаде, коренными персиянами, так как он на азербайджанских сарбазов более не надеялся. Но Гассан-хан так же мало мог сделать для Эривани, как и прежний сардарь, и сами персияне были убеждены в близком ее падении. Все, естественно, думали, что из-под Эчмиадзина Паскевич двинется прямо под Эривань, с покорением которой можно было, уже не опасаясь за свой тыл, наступать дальше вглубь Персии. Но Паскевич решил прежде овладеть Сардарь-Абадом, так как эта небольшая крепость была важна по своему положению на пути к Эривани, и оставить ее в руках персиян, действительно, значило бы вести осадные работы под всегдашней угрозой нападения с фланга.

Намерение свое Паскевич хранил в величайшей тайне, и предосторожность была кстати, потому что кругом кишели персидские шпионы, и даже в самом русском лагере давно уже находился персидский курьер, привезший Паскевичу письмо от Аббаса-Мирзы и задержанный как лицо весьма подозрительное. Курьер этот встретил русские войска еще на пути к Эчмиадзину, и так как в письме, привезенном им, не было ничего, кроме обычных, весьма туманных рассуждений о мире, то Паскевич оставил его без ответа, а курьера приказал держать под строгим, хотя и благовидно устроенным арестом. Только по прибытии в Эчмиадзин он потребовал его к себе и, возвращая ему свободу, сказал: “Передайте от меня наследному принцу поклон и скажите, что я удивляюсь, что его высочество, имея в своей земле множество способов разведывать через лазутчиков о движениях наших войск, признал нужным еще отрядить шпионов и ко мне под видом Курьеров. Конечно, шах-заде сам бы назвал с моей стороны неосторожностью, если бы я не продержал их у себя несколько дней, покуда не объяснились мое и его движения. Теперь скрывать более нечего. Прошу извинения у принца, что так поступлено с его курьерами, но теперь они отпускаются. Что же касается письма, то передайте, что к тем предложениям, о которых я писал из Эчмиадзина, Аббас-Абада и Кара-Набы, более прибавить ничего не имею”...

И курьера под конвоем немедленно отправили из лагеря.

9 сентября русские войска выступили от Эчмиадзина двумя колоннами; главная, при которой находился сам Паскевич, перешла к Шагрияру и стала против крепости Сардарь-Абада, другая, под предводительством начальника корпусного штаба графа Сухтелена, незадолго перед тем прибывшего из Петербурга, пошла за Аракc.

Отряд Сухтелена двигался быстро и скрытно. Уже были в виду горы, обозначавшие турецкую границу, а войска и сами не знали еще, куда и зачем их ведут. Но вот подошли наконец к местечку Кульпи, известному своими соляными каменоломнями, и овладели хлебными запасами, заготовленными здесь персиянами. Затем, присоединив к себе несколько десятков армянских семейств, желавших переселиться в русские пределы из опасения быть ограбленными курдами, колонна пошла назад и 12 сентября присоединилась к главным силам под Сардарь-Абадом. Быстрота и строго соблюденная тайна достигли вполне своих целей, и Аббас-Мирза, стоявший неподалеку со всеми своими силами, узнал о движении Сухтелена уже слишком поздно, чтобы помешать ему овладеть запасами.

В тот самый день, как Сухтелен воротился из своей экспедиции к Сардарь-Абаду, из Петербурга приехал фельдъегерь, привезший Паскевичу орденские знаки св. Владимира 1-й степени за покорение Аббас-Абада. Тотчас начались поздравления, и лагерь шумел разгулом до позднего вечера. К тому же, к отряду в этот день подошел еще батальон Кабардинского полка (другой оставлен был в Эчмиадзине) и были получены вполне достоверные известия, что Аббас-Мирза покинул Кара-Калы и со всеми силами отступил в Маку, оставив Сардарь-Абад и Эривань их собственной участи.

Крепость Сардарь-Абад, построенная эриванским ханом лет десять-двенадцать перед тем, стояла на обширной равнине, расстилавшейся от Эчмиадзина к стороне Алагеза. Двойные, высокие стены ее, расположенные правильным четырехугольником, с огромными башнями и воротами,– придавали ей вид весьма внушительный и требовали сил и искусства для овладения ею. Правда, двухтысячный гарнизон ее находился под командой внука Гассан-хана, молодого человека совершенно неопытного, и на это обстоятельство возлагались немалые надежды Паскевичем. Но надежды эти были, конечно, весьма призрачными, и, подходя к Сардарь-Абаду, Паскевич, действительно, узнал, что ночью пробрался туда и принял начальство над гарнизоном сам Гассан-хан. Известно было, что он старался воодушевить солдат воспоминанием об Эривани, которую он отстоял от русских в 1808 году, и взял с них клятву умереть на стенах крепости.

Энергичный вождь немало значил в деле защиты крепости, и Паскевич решил действовать с должной настойчивостью, но осторожно. Располагая теперь осадной артиллерией, прибытие которой ожидалось с часу на час, он хотел избежать штурма и покорить Сардарь-Абад правильной осадой. Начальником осадного корпуса назначен был генерал-лейтенант Красовский.

Красовский все еще недомогал от контузии, полученной в аштаракском бою. Тем не менее, 13 сентября, в бурную дождливую ночь, он сам выехал осмотреть крепость. В сопровождении обычного своего спутника, обер-аудитора Белова, сопровождавшего его всюду в самых опасных предприятиях, да двух донских казаков, взятых из полка Шамшева, Красовский бесстрашно углубился в сады, разросшиеся подле самых крепостных стен, подробно изучил расположение верков, определил пункты для батареи и решил, что осадные работы должны начаться на следующую же ночь.

Вечером 14 сентября, когда уже смерклось совершенно и кругом стояла мертвая тишина, два батальона карабинеров, две роты саперов, четыре орудия и целый полк казаков, лошади которых были навьючены турами и машинами, осторожно выступили из лагеря. Впереди ехал сам Красовский. Войска направлялись влево, к видневшемуся вдали возвышению, с тем, чтобы заложить на нем первую батарею; но едва рабочие успели занять свои места, как в крепости услышали шум; грянул пушечный выстрел, и началась перестрелка. Тем не менее батарея была поставлена; шесть батарейных и два легких орудия заняли свои места в амбразурах, а два другие легкие орудия, под командой капитана Чернивецкого, остались в резерве на случай вылазки.

Красовский, превозмогая болезнь, всю ночь неотлучно пробыл при этих работах, сам руководя ими и подвергаясь ежеминутно опасности, одинаковой с последним из своих солдат.

С утра 15 числа началось бомбардирование города. Крепость отвечала. Но выстрелы ее почти не причиняли вреда осаждающим, которых заслонили густые сады, раскинувшиеся перед самыми крепостными верками. Персияне поздно заметили свою оплошность; они попытались было очистить эспланаду и вышли из крепости, чтобы вырубить сады,– но сделать этого им уже не позволили. Полковник Фридерикс, поставив роту карабинеров за бруствер в полной готовности к вылазке, приказал двум орудиям, бывшим в резерве, подъехал к садам и разогнал рабочих картечью. На полных рысях вынеслась вперед русская артиллерия. Персияне до того оторопели, что позволили орудиям сняться с передков у самого сада, и лишь тогда, когда картечь засвистела в кустах, крестя их по всем направлениям, открыли беспорядочный беглый огонь. Но картечь крушила всё, и выстрелы неприятеля скоро замолкли. Сквозь густую листву деревьев видны были только мелькавшие группы бегущих и бросающихся в ров сарбазов...

А в ночь трое рядовых, декабристы Пущин, Коновницын и Дорохов, с разрешения Паскевича, отправились еще раз осмотреть крепостные верки. Казачья сотня также вышла с ними из лагеря и скрытно расположилась в поле, готовая по первому выстрелу скакать к ним на помощь. Пущин, оставив между тем Коновницына и Дорохова в глубине садов, сам приблизился к крепости и высмотрел место для брешь-батареи. Погода была пасмурная, туманная, с мелким дождем; это, однако, не помешало ему хорошо изучить местность и даже трассировать батарею для ночных работ.

“Окончив поручение,– рассказывает он сам,– мы, совершенно мокрые, возвратились к Паскевичу. В палатке его я начертил осмотренную местность. Паскевич, чтобы отогреть нас, приказал подать шампанского и с ними, тремя солдатами, распил две бутылки”.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации