Текст книги "Рок играет на трубе. Проза, песни, поэмы"

Сказки на ночь

Стая

 
Волчий вой – электронный будильник
Или электрический стул.
Приходит время больших и сильных
Хрустом сведенных скул.
 
 
Окна распахнуты, как телевизор,
Виден живой процесс,
Серые отблески сверху и снизу —
Сумеречный инцест.
 
 
Серые тени в слепящем танце
Мишеней-прожекторов,
Молнии спрятаны в матовом глянце
Когтей городских докторов.
 
 
Жирный туман, мегаполис помоек
Им заменяют храм.
Выдержит тот, кто глух или стоек,
Песни крысиных лам.
 
 
Волчий голод – знак для охоты,
Как сталь, слова вожака.
Безостановочный бег до рвоты,
Луна не зашла пока.
 
 
Команда темного времени суток,
Идолы спящих рвов,
Ужас блуждающих проституток
И ищущих дела воров.
 
 
Остановились. Отдых краток.
Вождь поднимает взгляд —
Дом-крематорий, кубы палаток
И старый заброшенный склад.
 
 
Морду направо. Кошка корчит
Спину, как ночь, черна.
Днем эта кошка символом порчи
Людям была страшна.
 
 
Без света не спится, курю на кухне.
Пепел летит в никуда.
Серой метелью падая, тухнет,
Не оставляет следа.
 
 
Гремучей змеей обнимая крышу,
Висит телеграфный шнур.
Ветер бушует, сквозь ветер слышу
Шорох линялых шкур.
 
 
С легкой опаской волную штору,
Исследуя поздний час
И – шаг назад, повинуясь напору
Злых, но разумных глаз.
 
 
Волосы рвутся в думах о вечном,
Но не спешит вожак.
Грудью встречаю зевок беспечный
Мучеником на ножах.
 
 
На миг отключился один из пары
Сверкающих огоньков.
Он подмигнул, уничтожил чары,
По ветру – и был таков.
 
 
Серые тени послушной стаей
Легли на нужный маршрут
И обозначились песьим лаем,
Занявшимся там и тут.
 
 
Серые души ждут искупленья
Своих безмерных грехов.
Жизнь, как работа, без слов и  лени
Ради юных и стариков.
 
 
Порой жестоки, ведь жажда мести
Издревле гложет их,
Но есть закон – они только вместе
И не тревожат своих.
 
 
Осенило, и мозг заморозил страх,
Давая позывы генам —
Скрыться в метель на семи ветрах
К хозяевам волчьего лена.
 

1997

Черт

 
Много лет тому наперечет
Просвистело, что кнутовище,
Как однажды хвостатый черт
Появился в людском жилище.
 
 
Весь продрог – на дворе январь,
За окном колесила вьюга.
Знать, и силе нечистой встарь
Приходилось зимою туго.
 
 
А в светлице народу тьма,
Дым стоит, хоть топорик вешай.
Испугался бы и ведьмак,
Растерялся бы даже леший.
 
 
То ли свадьба гулять взялась,
То ли что именинам сродни.
Черт к огню – отогреться всласть,
Далеко ведь до Преисподней.
 
 
Мимо света слепых лучин,
Мимо пьющих-едящих сладко
Проскользнул и приник к печи,
Ведь не робкого был десятка.
 
 
На полати ему бы влезть,
Отдохнуть неурочным часом,
Но, глотнув огневую смесь,
Заорал кто-то пьяным басом:
 
 
Братцы, выпил, но побожусь —
Точно дьявол ползет из печи!
Ну давай, налетай, не трусь!
Принесите поярче свечи!
 
 
Заломаем ему рога
Или шкуру сдерем с живого,
Чтоб отвадить его, врага,
Забредать до чужого крова!
 
 
Пляски кончились. Рюмок звон
Заглушила густая ругань.
Эй, незваного гостя вон!
Загоняй его в красный угол!
 
 
И давай его невпопад
Бить чем надо и чем не надо.
Повидал наш нечистый ад,
Но изба стала пуще ада.
 
 
Окружили со всех сторон
Кто с ножом, кто с сухим поленом.
Чертик ринулся бы напролом,
Да в живот получил коленом.
 
 
На засовы закрыта дверь
И дубовые крепки ставни.
На укрыться ему теперь —
Произнес, замахнувшись, главный
 
 
Да ударил, когда сказал.
Под иконами черт свалился
И, воздев к потолку глаза,
Богу вынужденно взмолился.
 
 
Закручинились мужики.
Что за черт, если Бога молит?
Это, братцы, ему с руки,
Доставайте обратно колья!
 
 
Издевательства, вот те крест,
Не снесем от нечистой силы.
И, живых не оставив мест,
Насадили его на вилы.
 
 
Диво дивное в эту ночь
Совершилось в гулящей хате.
Как в Вальпургиеву, точь-в-точь
Веселились, кто на ухвате,
 
 
Кто пришпоривая метлу,
Люди с бешеными глазами
И смиренно лежал в углу
Наш лукавый под образами.
 
 
До утра свой шальной обряд
Отправляло людское племя,
И стучали копыта в ряд,
И рога увенчали темя.
 
 
За святых, за грядущий Пост
Все, что было еще, допили
И добычу, схватив за хвост,
В тихом омуте утопили.
 
 
И разверзлась седая хлябь,
От нечистых очистив сушу.
То ли чудится, то ли явь —
Черт на небо отправил душу.
 
 
Заревели ревмя дубы,
Закачались, как ванька-встанька,
И лишилась одной избы
Цепенеющая Диканька.
 

1997

Баллада о Робин Гуде

(народная, пер. с англ.)

 
Двенадцать месяцев в году —
Об этом знают все,
Но самым светлым я найду
Лишь май во всей красе.
 
 
До Ноттингэма Робин Гуд
Держал нелегкий путь.
У валуна, где берег крут,
Старушку встретил он, что тут
Присела отдохнуть.
 
 
– Что нового? Тоску с лица!
Мне вести так нужны!
Она в ответ: три молодца
Там, у шерифского дворца,
Должны быть казнены.
 
 
– В чем их вина? – стрелок спросил —
Ответь мне, не тая.
– Кто лук со стрелами носил,
Тот виноват по мере сил
Пред дичью короля.
 
 
– Благодарю тебя за весть,
За хлеб и за вино.
Знать, нынче праведную месть
Свершить мне суждено.
 
 
И вновь дорогой в Ноттингэм
Отправился герой,
В пути не встретился ни с кем,
Покуда шорник, старый Сэм,
Попался под горой.
 
 
– Какие новости, ответь?
Молю тебя, старик.
– Три молодца попались в сеть
И им прилюдно умереть
Назавтра предстоит.
 
 
– Одежду взять себе твою
Хочу я, не тая.
Полсотни шиллингов даю
За эту сделку я!
 
 
Сказав, он денег Сэму дал,
Цветастый плащ надел
И в Ноттингэм не побежал —
Стрелою полетел.
 
 
И день, и ночь он был в пути
По рощам и горам,
Когда верхами впереди
Шериф явился сам.
 
 
– О сэр, послушай старика,
Не вынимай меча —
Еще тверда моя рука!
Насколько плата велика
За службу палача?
 
 
Шериф сказал, взглянув орлом:
– Со своего плеча
Кафтан, расшитый серебром,
И горсть монет я дам потом
За службу палача.
 
 
Тут молвил Робин: вот мешок —
В нем просо и ячмень,
А также маленький рожок
На самый черный день.
 
 
От Робин Гуда я его
Недавно получил,
Для господина своего
Сыграю что есть сил.
 
 
Он вострубил, и этот зов
Шерифа охладил.
Сто пятьдесят лесных стрелков
Явились как один.
 
 
У Робин Гуда приговор
Суров, но справедлив —
На первом дереве, как вор,
Повешен был шериф.
 
 
И цвел вокруг веселый май,
Порхали мотыльки,
Когда, забыв собачий лай,
Ушли в родной зеленый край
Спасенные стрелки.
 

1998

Три мудреца

 
Когда одним промозглым вторником
Вошел в пивбар, не посещаемый пока,
Отведать темного пивка
И промочить застрявший в горле ком,
 
 
Я встретил там трех мудрецов,
Трех прорицателей-оракулов —
Один сидел, зажав в кулак улов
И пряча хмурое лицо,
 
 
Другой, толкаясь и грубя,
Из рук соседа вырывал меню,
А третий бросил деньги бармену
И улыбнулся про себя.
 
 
Надеясь скромно поприсутствовать
Там, где мудрейший нежит плоть,
Я тут же выхватил бумажную щепоть
И стал размахивать ресурсами.
 
 
Разгоряченные ликером с коньяком,
Три мудреца повеселели,
Тут мне явились их премудрости на деле
Из откровений под хмельком.
 
 
Один хотел уехать в Косово
И добровольцем защищать права славян,
Другой, китаец, сильно пьян,
Бурчал под нос «Всево калосево»,
 
 
Кивал своей несоразмерной головой,
Как тот болванчик из фарфора,
А третий сглатывал осадок разговора
Со дна бутылочки пивной.
 
 
Один раскрыл кулак мозолистый,
На память дав опознавательный жетон,
Второй сказал, что может он
С таким подарком опозориться,
 
 
А сам, похлопав по карманам пиджака,
Достал перо какой-то птицы;
От третьего коробочку со шприцем
Взяла дрожащая рука.
 
 
Иссяк поток взаимопомощи
И без излишнего прощального словца
Два мудреца, схватив под локти мудреца,
Ушли и скрылись в мутной полночи.
 
 
Один кричал «Стреляйте, изверги!»,
Отяжелевшим кулаком терзая грудь,
Второй пытался как-нибудь
Засунуть в рот огромный чизбургер,
 
 
Сучил ногами, словно лошадь на дыбах,
Китайским матом крыл прохожих,
А третий запахнул плащовый кожух,
Блеснув эмалью на зубах.
 
 
Когда вокруг затихли прения
И завсегдатаи расселись по местам,
Я периодику не глядя полистал,
Пока не понял, что гублю остатки зрения.
 
 
Явился бармен; дал расчет ему
И захотел уйти отсюда поскорей
Туда, где окнами поблескивал Бродвей,
Где Брайтон-Бич гудел по-черному.
 
 
Через минуту желтой молнией,
Пронзая изморось, меня несло такси.
Шофер, покуривая, слушал Би-Би-Си
И молчаливо выражал согласье полное.
 
 
А я разглядывал бегущий тротуар,
В полночный час обыкновенно многолюдный;
Прохладой веяло в окно, и говор нудный
Смешался с дрожью электрических гитар.
 
 
Витрины ждали и туманились,
Единство нации мерцало в глубине,
Свобода совести подмигивала мне,
На спину лип идеализм, как банный лист,
 
 
Ура! гремело правосудие,
А тайна вклада хохотала громче всех;
Как по волнам, сквозь наваждение и смех
Мы шли на хрупкой канареечной посудине.
 
 
И было жарко, лихорадило,
Шофер боролся с обезумевшим рулем.
Дождь стал потопом. Сколько силы было в нем
Под шепот шин и грохот радио!
 
 
Вода сомкнулась, и бурлящее кольцо
Остановило наше слабое движение,
Когда я в зеркале увидел отражение
Трех безымянных мудрецов.
 
 
Один в обрывках маскхалата
С двуглавой птицей на берете набекрень
Был сух и мрачен, как морозный зимний день
За две секунды до заката.
 
 
На мокрой силосной траве
Лежал он, словно на постели,
Но эволюция не билась в этом теле,
Былая мудрость не ютилась в голове.
 
 
Второй сидел невдалеке
Изящной статуей нефритового будды,
Благословлял двумя перстами будто
На левой поднятой руке.
 
 
В разрезе трезвых, как богемское стекло,
Китайских глаз царило умиротворение
Назло лишениям, пожарам, разорению,
Кровопролитию назло.
 
 
А вскоре третий компаньон явил свой лик
На треть зеркального экрана,
В припадке смеха содрогаясь непрестанно
И страшно скалясь в тот же миг,
 
 
Стальными пальцами держал
Реторту с жидкостью багряной
И, поднося ее к предплечью с рваной раной,
Ежеминутно наполнял.
 
 
В ушах был шум, сперва похожий
На ледяной высокогорный водопад,
Потом напомнивший прекрасный летний сад
И луговину у подножий.
 
 
А после отзвуки природы
Преобразились в отдаленный стройный хор,
Как будто каменный готический собор
Наполнил пением свои глухие своды.
 
 
Завороженный этим хором,
Я тупо вглядывался в меркнущий экран;
В соседнем кресле очарованный баран
Еще недавно был шофером.
 
 
Изображение исчезло. Пелена
И с глаз, и с зеркала, как занавес, опала.
Я встрепенулся. Наша техника стояла
У тротуара и была заведена.
 
 
Вокруг сновали крутобокие авто,
Неон высвечивал потоки пешеходов.
Разнокалиберные дети всех народов,
Из света выйдя, поглощались темнотой.
 
 
Все тот же город небоскребов и машин
Не ведал сна, как разоренный муравейник,
И останавливался в позах откровенных
У тех же глянцевых витрин.
 
 
А хор по-прежнему раскатисто звенел
Во мне, в кабине, в целом мире
И даже в радиоэфире
Безвестный проповедник пел.
 
 
Я дверь открыл. Навстречу хлынул
Поток мерцаний, испарений, голосов,
Боренья двигателей, скрипа тормозов,
Вонзившись в мозг холодным клином.
 
 
Таксист сидел бездушной вещью,
Пытаясь вспомнить, что же с ним произошло;
Заметно было по глазам, что тяжело
Ему давались размышления о вечном.
 
 
Достав последние зеленые,
Я на два счетчика водиле заплатил,
А он, мыслитель, Аристотель во плоти,
Во тьму уставился зрачками удивленными.
 
 
Так мы расстались навсегда —
Шофер остался на заполненной парковке,
А я пошел вдоль тротуарной бровки,
Пока не ведая куда.
 
 
Потом по вывескам знакомым опознал,
Что нахожусь невдалеке от дома,
Как самолет на полосе аэродрома,
Для взлета скорости набрал.
 
 
Смешавшись с праздной толчеей,
Как шторм, бурлящей до двенадцатого балла,
Я был подхвачен этим штормом и устало
Поплыл по ломаной кривой
 
 
И оказался у витрины;
За ней виднелся антикварный магазин.
Фонарный блик свое мерцанье отразил
В прямоугольнике картины.
 
 
Вглядевшись пристальнее в сумрачный пурпур,
Я догадался, что икона то была:
На ней три юноши сидели у стола,
Лучился свет вокруг фигур.
 
 
И, глядя каждому внимательно в лицо,
Почувствовал, как ток бежит по коже —
Святые были удивительно похожи
На трех знакомых мудрецов.
 
 
Один сидел, на тонкий посох опершись,
С невыразимой отрешенностью во взоре,
А под ногами на мозаичном узоре
Текла размеренная жизнь.
 
 
Второй глядел во тьму куда-то,
Раскрыв глаза так широко, как только мог,
А третий поворачивался вбок,
Не пряча прищур плутоватый.
 
 
На заднем фоне в разноцветных витражах
За спинами апологетов
Алмазный прииск дорогих стеклопакетов
Блестел на верхних этажах.
 
 
Змеей по трубам вился фимиам,
У их подножия в стеснении жестоком
Все человечество лилось сплошным потоком,
И в том потоке шел я сам.
 
 
Я шел, и улицы, как пропасти,
Передо мною разверзались впереди,
Каньоном щерились дома, а посреди
Вращался омут с визгом вертолетной лопасти.
 
 
Народа многоликий карнавал
Нырял в него, от счастья улыбаясь,
А я им, как заправский Санта-Клаус,
Священные подарки раздавал.
 
 
Жетон солдатский я вручил
Бой-скауту с морозными сединами,
Перо серебряное с крапинами синими
Суровый житель прерий получил,
 
 
Функционер одной из местных сект
Прозрачную коробочку со шприцем
Рассматривал, а я читал по лицам
Цитаты неоконченных бесед.
 
 
Струился то ли ладан, то ли пар
Над миром; собиралась непогода,
Где я стоял задумчиво у входа
В пока не посещаемый пивбар,
 
 
Забитый так, что негде было сесть,
А люди все текли волной Гольфстрима,
Но проходили без задержки мимо
Всего лишь трех свободных мест.
 

1999—2000

На поиски Рая

 
Мы шли по таким заповедным краям,
Где воздух стыл в легких, а в жилах кровь,
Мы обходили залысины ям
И пропадали в объятиях рвов.
 
 
Нам солнце светило всегда со спины
И мы наступали на пятки теням.
Вставали стеной на пути валуны,
Безжалостно сучья хлестали по нам.
 
 
Болота плевались коричневым мхом
И совы аукали, прячась в ветвях,
Туманы поили своим молоком,
Сползая по влажным подолам рубах.
 
 
По лесу тропа извивалась змеей,
В колодки заковывал холод тела,
Таинственный гром рокотал под землей,
Бежали огни от ствола до ствола.
 
 
Объятые страхом, мы долго брели
По темному лесу, который вдруг
Наполнился светом, и мы вдали
Увидели ясный зеленый луг.
 
 
От прежних невзгод не осталось следов;
Под нами, насколько охватывал взор,
Лежала долина из трав и цветов,
Березовых рощ и зеркальных озер.
 
 
Рябило в глазах от пшеничных полей,
От дивных садов, полных лилий и роз,
И звуки, подобные пению фей,
Нам ветер с долины на крыльях принес.
 
 
Сперва мы решили, что сходим с ума,
Что выбраны жертвой магических сил,
И замок, стоящий на гребне холма,
Золотом кровли нас ослепил.
 
 
Но ветер с долины дул все сильней,
И мы увидали за кромкой дерев
Дрожащую сеть такелажа и рей
И море, сменившее милость на гнев.
 
 
Земля замерла напряженно внизу,
Рассыпались в небе горошины птиц,
А ветер приветствовал то ли грозу,
То ли грозный напор боевых колесниц.
 
 
Полмира от нас заслонила стена.
Застыв на секунду среди облаков,
Наш край затопила большая волна,
Как серая стая огромных волков.
 
 
В мгновение ока бушующий вал
Смыл с лика земли разноцветный грим,
И раненым воином замок упал,
Сверкнув раззолоченным шлемом своим.
 
 
Вода пожирала борта кораблей,
Обломки домов и столетних дубов,
А мы, промокшие с ног до бровей,
Стояли у новых морских берегов.
 
 
Тоски и безмолвия вязаный шарф
Согрел испарину наших спин.
Лишь звуки волшебных невидимых арф
Еще доносились из темных глубин.
 
 
Вершины холмов превратив в острова,
Волны лизали полоску земли,
И мы, отвернувшись от их торжества,
Ушли той дорогой, которой пришли.
 
 
Мы снова дышали морозной тьмой,
Но, предавая свой разум сну,
Отчетливо видели перед собой
Покрытую пеной Большую Волну.
 

2000

Баллада о разведчике

 
Вот, допустим, обстановка такая:
Налетел на нас ордой неприятель
И, желаниям своим потакая,
Занимает наши земли некстати.
 
 
Это, стало быть, мужская работа,
Собирают сильный пол по кусочкам.
И доходит вдруг в верхах до кого-то:
Надо, мол, идти в разведку – и точка.
 
 
И случилось так, что падает выбор
На меня – не очень больно, но метко.
Люди хором: Человечище! Глыба!
Он буквально был рожден для разведки!
 
 
Что поделать, отказать неудобно.
Дело к ночи, враг опять же не дремлет,
Корчит рожи вызывающе-злобно,
Компромиссов, паразит, не приемлет.
 
 
Пусть узнает он, кто в доме хозяин!
И, потуже затянув черный пояс,
Громогласно заявляю, нельзя ли
Мне с напарником идти в этот поиск?
 
 
Командиры как один: неужели!
Забирай хоть все четыре десятка!
И построились шеренгами жертвы
Добровольно-приказного порядка.
 
 
Волонтеры улыбаются, суки,
Сделав видимость победного шага,
А в глазах уже поднятые руки
Крепко держат древко белого флага.
 
 
Нет, не будет мне надежного тыла
В этом воинстве из пятой колонны.
С «парабеллумом», глядящим в затылок,
Очень трудно подрывать эшелоны.
 
 
Мне же нужен компаньон настоящий!
Как приятель мой, серийный убийца —
Он хороший паренек, но пропащий,
И не пьяница, а так – кровопийца.
 
 
Но и с ним бы не пошел я в разведку.
Вдруг действительно возьмем языка мы?
Он же выдавит его, как креветку,
И разделает своими руками!
 
 
Он ранимая душа и романтик,
Дон Кихот и матадор на корриде.
В лобовую двинет «на автомате»,
Но засады, западни не увидит.
 
 
Не возьму с собой и лучшего друга,
Слишком долго мы общались по-свойски.
Вот придется нам действительно туго —
Не позволит мне погибнуть геройски,
 
 
Ляжет грудью на окрестные доты,
Спустит с насыпи любые составы,
Языков возьмет в количестве роты —
Уследи потом за этой оравой!
 
 
На присутствие же слабого пола
Исключаются любые намеки.
Этот сладостный коварный осколок
На «гражданке» пил последние соки,
 
 
А в походе боевом, добровольном
Может к сердцу подойти слишком близко.
Чтобы не было мучительно больно,
Обойдусь без медсестры и радистки.
 
 
Слово за слово – не стану я гидом
На экскурсии в подземное пекло.
Благородно ли вести на погибель
Дорогого для тебя человека?
 
 
Так что, людям не отдав предпочтенья,
Ограниченный одним вариантом,
На разведку я иду в паре с тенью,
С перворожденным своим адъютантом.
 
 
Не отстанет от меня, не устанет
Эта спутница в ночном маскхалате,
Не убьет ее никто и не ранит,
В плен позорный и врасплох не захватит.
 
 
А захватят только вместе со мною.
На допросах мы молчать будем дружно
И начальника расстрельного строя
На два голоса пошлем куда нужно.
 
 
По траншее до переднего края
Мы тихонько пробрались на закате
И ползем, к сырой траве припадая,
Помянув о безымянном солдате.
 
 
Позади уже свои и чужие,
Все дозоры и посты за спиною.
Обернулся, чтоб обрадовать – «живы!»
Но не видно тени рядом со мною.
 
 
Ночь вокруг, и ни огня, ни ракеты.
Тыл врага, глубокий тыл, непроглядный.
Чуть не в крик – моя разведчица, где ты?
Возвращайся, пошутили и ладно!
 
 
Не является, зараза, сбежала!
Растворилась в неприятельской ночи…
Никакое ядовитое жало
Мне б не сделало дорогу короче.
 
 
В темноте передвигаюсь на ощупь
Через тернии, болота и ямы,
Но свои окостеневшие мощи
В раку сумерек внедряю упрямо.
 
 
Нет, не струсила, она где-то рядом —
Еле слышен голос тени в потемках.
И назло всем патрулям и засадам
Я зову ее нарочито громко.
 
 
Не замедлила бедняга с ответом:
Выручай меня, напарник мой милый!
Я ведь тень, а тени явлены светом,
Темнота моею станет могилой.
 
 
«Выручай!» – легко сказать, елки-палки!
От рассвета не поспеет подмога.
Дай мне, Господи, немного смекалки…
Запах сена от огромного стога
Разливается.
                      И чувствую носом,
Ощущаю в подсознании где-то,
Что задался я глобальным вопросом
И стою перед глобальным ответом.
 
 
Пусть удача на меня наплевала —
Жалко тень, мою соратницу – жалко!
И в душистой глубине сеновала
Звонко чиркнула моя зажигалка.
 
 
Поднялось до неба яркое пламя,
Осветило всю ночную округу.
Я вгляделся и внизу, под ногами
Обнаружил боевую подругу,
 
 
И в сердцах: «Зачем со мной напросилась?
Без тебя все получилось бы проще!»
А она, едва из тьмы проявилась,
Тенью рук меня по роже полощет
 
 
И орет мне, как труба: «Что ты мелешь?
Ведь прожить мы друг без друга не сможем!
Ты хоть сам-то в ерунду эту веришь?»
И опять меня метелит по роже.
 
 
У кого из нас истерика, право?
Встали оба, как борцы-сумоисты,
И друг дружке в назиданье о нравах
Ставим штампы из прописанных истин.
 
 
– Ты же тень! Как вообще ты решила,
Будто люди без теней нелюдимы?
– Сам дурак! Из жопы острое шило
Вынь скорее и пойми – мы едины!
 
 
Зазнобило, хоть от пламени жарко.
Пальцы ватные карманами рыщут.
Вот нащупал наконец-то цигарку
И разжег ее в момент от кострища.
 
 
Закурил, дав успокоиться нервам,
Глядь – а тень моя без всякого спроса
Тоже курит и движеньем манерным
Пепел стряхивает в ночь с папиросы.
 
 
Тень, подверженная вредной привычке —
Рассказать о том кому – не поверят!
Эх, подруга, ты смогла без отмычки
Распахнуть мои душевные двери.
 
 
– Ну прости, погорячился, пожалуй.
– Ладно, всякое бывает, забыли.
И оттаяли, и руки пожали.
Человек и тень родство закрепили.
 
 
А в соломе у огня срок цветенья,
Распустился он до неба бутоном.
В этом зареве и я стану тенью,
Силуэтом без примет, однотонным.
 
 
Окружило меня яркое пламя.
Я за отблесками алыми вижу —
Все окрестности забиты врагами,
Перебежкой подбираются ближе.
 
 
Словно волны нападают на берег,
Темной тучей собрались легионы.
На открытого пожарища пеленг,
Как на тризну, прилетели вороны.
 
 
Рановато, господа, рановато
Вам расписывать застольные блюда.
Тень пропавшего без вести солдата
Вас заставит убираться отсюда.
 
 
И, за холмиком заняв оборону,
Я напарнице кричу что есть мочи:
«Уходи, тебя наверно не тронут!
Растворишься в этой бархатной ночи!»
 
 
А она уж тут как тут примостилась
С полупризрачным своим пистолетом
И смеется: «Дурачок-простофиля,
Ты забыл, что тени явлены светом.
 
 
Нам теперь спина к спине отбиваться
И не денемся теперь никуда мы.
Только жаль, что нет ракеты и рации —
Не отправить нашим в тыл шифрограммы.»
 
 
Что тут скажешь? Те, кто нас посылали,
Мол, «другому мы поход не доверим»,
Уж конечно все заранее знали,
Раз привыкли к безвозвратным потерям.
 
 
Здесь стратегия войны, кол ей в дышло.
Здесь расчитывают все, как в аптеке.
Кто мог знать? Но если так оно вышло,
Горевать ли об одном человеке?
 
 
И подавно – горевать ли без тени?..
В это время с завыванием злобным
Через ночь уже снаряды летели.
Я подумывал о чем-то подобном.
 
 
Этот случай скоро будет отмечен
В руководствах по военным искусствам —
Мавр разведал для своих место встречи,
Мавр уходит с растревоженным чувством.
 
 
Легионы разрывало железом.
Стог пылал огромным ориентиром.
Значит, поиск получился полезным,
Если стали мы назначенным тиром.
 
 
Мы стреляли, прожигая патроны,
Прожигая наши прошлые жизни.
За спиной в атаку шли батальоны
И вороны клокотали на тризне…
 
 
Что-то в боли есть такое смешное,
Как преследует она – морда в мыле —
Ту частицу, что останется мною
Даже там, где нет имен и фамилий…
 
 
Лязг и грохот, сумасшедшие крики…
Ни тоски, ни эйфории. Как странно!
Лиц не вижу – только светлые лики
Наблюдают с голубого экрана.
 
 
А наутро новички из разведки
Не заметят – даже если б хотели! —
Как гуляют, взявшись за руки крепко,
По дорогам две прозрачные тени.
 

2002 – 2006