Текст книги "Оранжевая смута"

15

Депутат Курвамазин, один из самых говорливых в Верховной Раде, втайне надеялся на самый высокий пост после победы Вопиющенко на выборах. Казалось, он был наиболее умным и даже одаренным оратором среди оранжевой братии. По любому вопросу, который рассматривался депутатами в качестве закона, будь то выпас скота в засушливую погоду или разведение английских бульдогов, он мог выступать до десяти раз в течение одного дневного заседания. Причем он приводил такие убедительные аргументы, что поневоле верилось: все депутаты – затаившиеся враги нации, кроме депутатов фракции «Наша Украина», куда входил и сам выдающийся оратор. Но ни Вопиющенко, ни Пинзденик, ни Пердушенко, ни Бздюнченко его не то что не замечали, скорее, недооценивали, а точнее, не любили. Они его постепенно стали ненавидеть как опасного соперника и потому пустили слух, что Курвамазин москаль, поскольку у него русская фамилия. Во всяком случае, корни Курвамазина в России. Все, в том числе и будущий президент, делали вид, что Курвамазина как бы не существует, хотя он всегда выступал на украинском языке и ни разу не употребил русского слова, а вдобавок обливал русских грязью, как только мог.

Исключительным красноречием и проклятием в адрес старших братьев и всех восточных сородичей, кто общался между собой на русском языке, Курвамазин все же добился того, что его перестали называть бранным словом «москаль». Но не больше. Украинские националисты, как и фашисты, были убежденными сторонниками чистой украинской крови, без примеси москальской в результате смешанных браков. Шовинистическая бацилла, поразившая мозги Вопиющенко еще со студенческих времен и особенно, когда он работал бухгалтером в сельской местности на западе Украины, привела его к особой национальной идее, которую, похоже, стал поддерживать не только запад, но и центр Украины. Странно, что лидеры западных стран, в которых мирно живут представители многих национальностей, в том числе исповедующие ислам, не зная никаких национальных проблем, словно не замечали, что их выдвиженец, кому они оказали не только моральную, но и материальную поддержку, скатился в болото национализма. Видимо, все еще действовал страх перед великой восточной страной, обладающей атомным оружием.

Депутат Курвамазин настойчиво убеждал себя в теории чистой украинской нации и считал, что раз он родился на Украине, вышел из утробы матери украинки и только отец у него русский, то он может считать себя чистым украинцем. Он готов был отказаться от москаля отца. Но этого от него никто не требовал. В этом не было необходимости: у Вопиющенко достаточно было пинздеников, школь-нолей, тянивяму, пердушенков да болтушенков. Таким образом, Курвамазин оставался невостребованным вопреки его унизительной лояльности и бесстыдному угодничеству. Гораздо позже, когда он очнется от шока, перенесенного в результате того, что его обошли по всем направлениям и все, кому служил умом и сердцем, Курвамазин начнет очень осторожно и очень мягко замечать ошибки своих соратников и даже образует свою партию, все еще лояльную банде Вопиющенко. Это мягкое поглаживание против шерсти, как и его облизывание ступней, снова никто не заметит. Такова судьба ретивого, заблудившегося в двух соснах политика и горе-оратора, которого жена называла Цицероном до тех пор, пока он сам в это не уверовал.

Вот и сейчас Юрию Анатольевичу не хватило места в машине, где в полулежачем положении ехал великий сын украинцев, будущий президент. Его, после унизительных просьб, едва пригласили в машину Школь-Ноль и Бенедикт Тянивяму, и то Бенедикт зажал его так на заднем сиденье, что Юрий Анатольевич все время вытирал рукавом пот с лица, протирал очки, дабы видеть, куда они так долго едут.

– Это москали виноваты, – произнес Юрий Анатольевич, когда убедился, что они подъезжают к аэропорту. Но на его фразу никто никак не среагировал. Это задело его самолюбие. Хотелось повторить эти мудрые слова так громко, чтобы у коллег в ушах зазвенело, но в это время депутат Крольчук стал выказывать недовольство тем, что у фракции нет доступа к складам оружия на случай войны Запада с Востоком, и тут же предложил разумный выход:

– Надо довести до сведения шефа идею о том, что те миллионы долларов, которые мы получаем из США на избирательную кампанию, надо использовать на подкуп избирателей…

– Да не на подкуп, что это за нецивилизованное слово? А на помощь избирателям, которых власть довела до нищеты. Яндикович их довел… при помощи москалей. Вот им и надо оказывать помощь. Надо завлекать молодежь. Молодежи по доллару, то есть по пять гривен хватит, и голос наш.

Курвамазин стал натирать правый висок и внутренне ругать самого себя за то, что он так позорно прошляпил эту идею, не высказал ее вовремя, а ведь он носился с ней почти неделю, все откладывая на потом. Правда, он хотел передать свое умственное изобретение лично будущему президенту в надежде, что он-то, наконец, оценит его по достоинству. Но опять не получилось.

В аэропорту он выскочил первым, глубоко вдохнул свежего воздуха и, расстроенный, прослезился. Благо его слез никто не увидел, очки скрыли душевные муки, редко все же, но находившие на него в минуты отчаяния.

Пердушенко быстро решил вопрос с билетами и количеством сопровождающих, но и здесь Курвамазин остался не у дел.

«Завтра в Верховной Раде никому не дам выступить, – решил он в отместку за невнимание к своей персоне. – Буду стоять возле председательствующего и перед его глазами подавать заявку на очередное выступление. Цель моих выступлений: разоблачить Яндиковича, русскоговорящих и москалей. Я покажу, на что я способен, я докажу свою преданность Чорноволу, Поросюку, Вопиющенко, Пинзденику и прочей сволочи!»

Он почесал бородку клинышком, стоя перед расписанием вылета самолетов. Самолет уже улетел, все машины с водителями ушли в город, а он остался один на один с депутатским удостоверением. Правда, это удостоверение помогло ему добраться до Киева на городском транспорте.

Домой он вернулся во втором часу ночи. Лицо у него было бледно-желтым и хмурым, он сопел от злости на себя и на весь мир, устроенный так негармонично и несправедливо по отношению к нему, великому сыну Украины, вынужденному влачить жалкое существование рядового депутата парламента и, главное, пребывать в тени.

Его жена Одарка, полтавчанка чистой украинской крови, торчала на кухне, нервничая от нахлынувших на нее подозрений и обманчивых чувств: а вдруг его убили? А вдруг он задержался у какой-нибудь крали и начисто забыл о ее существовании?

И вдруг… она несказанно обрадовалась, когда он открыл и запер за собой дверь, а потом стал снимать кожаный пиджак, освобождая согнутые плечи.

– Пришел таки, ну, слава Богу, а я уже думала, авария какая в дороге произошла, подставили тебе ножку враги твои и мои. Ты так всегда здорово выступаешь, я слушаю, и слезы из моих воспаленных глаз капают мне на подол. Ты мудрый, талантливый олатор, как и львовский губернатор, Юлий Цезарь. Тильки я боюсь, шоб тебе не всадили разрывную пулю в печенку, как Столыпину здеся, в Киеве.

Юрий Анатольевич хотел цыкнуть на Одарку, чтобы умолкла, но она уж больно удачно, от души говорила о своем восхищении его ораторским искусством. Одарка была гораздо моложе его и сохранила свою фигуру в отличном состоянии, несмотря на рождение дочери и сына. Она была лучше остальных, особенно тех дам, которые заседали в Раде, его ненавидели, и он их терпеть не мог. Именно благодаря Одарке он поставил крест на амурных делах, что позволило ему держаться великим мужем, никогда не расплываться в улыбке перед кем бы то ни было, не обнажать своих неприглядных зубов перед телекамерами и фотообъективами. Он слыл среди депутатов загадочным и непредсказуемым, смахивая на старого профессора, неразгаданного ученого, эдакого Леонардо да Винчи периода украинской оранжевой революции.

– Сало с чесноком и бутылку горилки, – приказал он Одарке, подставляя бороду для поцелуя. – Президент любит сало с чесноком, и я должен полюбить это блюдо. Оно, это блюдо, сугубо украинское, национальное.

Одарка тут же извлекла его любимое блюдо и достала бутылку «смирновской» водки, а себе полусладкое шампанское.

– Реве та стогне Днипр широкий, – запела Одарка после бокала шампанского.

– Уймись, не до песен сейчас, – произнес великий муж, морщась от ядреного чеснока. – Сейчас смута на Украине. Блок Яндиковича готовится расколоть Украину на восток и запад. Налицо гражданская война.

– О Боже!

– Но это еще далеко не все.

– О Боже, помилуй нас.

– Вокруг моего имени ястребы Яндиковича плетут интриги.

– О Боже! Мой великий олатор! Мой Сисерон. Во имя отца и Сына и Святаго духа! Это происки москалей.

– И, похоже, они это делают успешно. Наш будущий президент и его окружение предпочитают держать меня от себя подальше, и я вынужден пребывать в тени. Как я ни стараюсь доказать им свою преданность, они, похоже, не верят мне. Видать, моя фамилия меня подводит. Я уже жалею, что не взял твою фамилию при вступлении в брак.

– Ой, лышенько мое! Давай переименуемся. И я хочу этого. Наконец я верну свою девичью фамилию Червяк. И получится не депутат Курвамазин, а депутат Червяк. Червяки живучи, даже в пургу и холод зарываются глубоко в землю, а когда солнышко пригреет, выползают на радость другим червякам. Давай, а?

– Боюсь, что поздно уже. Могут возникнуть подозрения, что я маскируюсь, хочу скрыть свое москальское происхождение. А это еще хуже. Могут изгнать из фракции, и мы окажемся на мели. Свои откажутся, чужие не примут, что тогда делать?

– Может, переметнемся к москалям, а что? Такого олато-ра возьмут, ить в России только Троцкий был таким олатором, как ты.

– Троцкий жид, а я щирый украинец. Отец, правда, подпортил мою национальность. Но родителей не выбирают. И лидер нации это должен знать, но, видать, Борис Поросюк его подзуживает, боится, как бы я не стал его конкурентом при получении должности министра иностранных дел.

– А ты вынеси этот вопрос на обсуждение в Верховную Раду. Ты ни в чем не виноват, – сказала Одарка.

– Я уже думал об этом. Если бы не Бенедикт Тянивяму, не Пинзденик, не Поросюк и прочие арийцы украинской нации. Даже наш будущий президент у них под пятой в вопросах национального вопроса. Правда, я до сих пор не разобрался, кто кем руководит в национальном вопросе.

– Тогда к москалям: они нас любят, и мы их полюбим, – предложила Одарка.

– Это невозможно. Как писал Шевченко? Кохайтеся чернобрыви, та не с москалями… Я останусь щирим украинцем, я докажу это всяким Пинзденикам. Если наши политики, мои коллеги, не могут оценить мои заслуги, то это сделают потомки, я в этом уверен. Памятник мне воздвигнут на месте Богдана Хмельницкого, продавшего Украину москалям.

– Дай-то Бог, – сказала Одарка, обнимая мужа. – Я, может, дождусь такого счастливого момента.

– Если меня здесь не поймут, я попрошусь во Львов губернатором. Виктор Писоевич меня с удовольствием назначит. Иногда мне приходит мысль в голову, что они меня побаиваются и сам Виктор Писоевич в первую очередь.

– А почему так?

– Видишь ли, всякий руководитель не терпит людей умнее себя, талантливее себя.

– Да, это верно, – согласилась Одарка. – Я, когда ты выступаешь в Верховной Раде, думаю: никто так красиво, никто так правдиво и убедительно не говорит, как ты. Даже твои противники слушают, уши развесив. А твои единомышленники просто завидуют тебе, у них так не получается: Дьяволивский из Львова шамкает и брызжет слюной, Пердушенко слишком громко кричит и бьет кулаком по трибуне, наводя на слушателей страх, Тянивяму плохо выговаривает слова, а Школь-Ноль переливает из пустого в порожнее. Прицепился к Яндиковичу за то, что тот майор, и долдонил целый час об этом. Да пущай хоть енерал, какая разница, лишь бы мы победили, правда, дорогой?

– Истинная правда. Я когда выступаю, стараюсь не в бровь, а в глаз.

Одарка допивала третий бокал шампанского, а он еще и рюмку не опрокинул: знал за собой слабость. Если переберет, станет негодным как мужчина и Одарка будет всю ночь плакать, утверждая, что он разлюбил ее совсем.

16

Юрий Анатольевич проснулся в пять утра и тут же обнаружил, что пижама влажная и следы этой влаги расположились небольшими кружочками на простыне. Это бы еще ничего, но тут же он прислушался к биению сердца, а оно колотилось, будто он только что трусцой преодолел трехкилометровое расстояние и приблизился к финишу. Правый бок онемел, и по телу бегали мурашки. Но он обрадовался, что проснулся и перед ним возник реальный мир, а не тот, в котором он пребывал во сне. А сон был такой яркий, но такой дурной, а точнее ужасный – не выразить словами. Он куда-то бежал с группой вооруженных людей, своих единомышленников-бандеровцев, через леса и болота в погоне за москалями до тех пор, пока сами не попали в подземелье. Их туда заманили москали своей хитростью и изворотливостью. К тому же один москаль без усов погрозил ему пальцем и громко произнес: своих предаешь? Но из этого подземелья, в котором шипели змеи, был выход, поскольку москали словно испарились – никто не сделал ни одного ответного выстрела, никто не произнес: братцы, не убивайте, мы ваши братья, давайте прекратим, наконец, вражду. Все единомышленники Юрия Анатольевича палили из всех охотничьих ружей и даже из автоматов, а потом стрельба прекратилась. Только один депутат Верховной Рады из Львова Дьяволивский оказался рядом со связанными руками, без штанов и с оторванным членом, который, очевидно, москали сунули ему в пасть, потому что он только мычал.

– Выплюнь эту гадость! – закричал Курвамазин. – Что с нами, где мы?

Дьяволивский снова стал мычать, а потом начертил на стене кровью, сочившейся из пальца: незалежность! И тут же исчез. Юрия Анатольевича обуял страх. К тому же он услышал шипение змей. Одна змея уже начала ползти по спине, а шипение усиливалось по мере того, как она приближалась к уху.

– Помогите! Спасите!

Только тогда Одарка, не порывая со сном, толкнула его локтем в печенку, и он проснулся. Некоторое время он верил, что москаль его ударил прикладом в область печени, потому что Одарка продолжала храпеть как ни в чем не бывало. Но потом все же, по мере того как реальный мир начал проникать в его сознание, он пришел к выводу, что никаких москалей нет и не могло быть, а удар в печень он получил сам: при повороте ударился об острый локоть Одарки.

– Ах ты, Господи Боже, экий страшный сон ты мне послал. Нет ли здесь какого тайного предзнаменования? Конечно, я понимаю, что великим людям часто снятся дурные сны. Но… москали все же бежали от нас, мы их преследовали. Но почему мои единомышленники – львовяне и депутаты из Галичины – исчезли? Остался один бедный Дьяволивский с членом во рту, но и он исчез, растворился во мгле. А потом эти змеи… Змеи, рожи. Рожа ты, рожа, красавица рожа, дорогая рожа, я тебя изнуряю, я тебя изгоняю… из ретивого сердца, из легких, печени, из белых грудей, из кости, из жилья, из ясных очей.

Юрий Анатольевич бросился в комнату к книжным стеллажам и нашел сонник, быстро разобрал значение слов «змея» и «рожа» и ужаснулся: змея – коварство, предательство; рожа – тяжелая болезнь, не только телесная, но и духовная, в первую очередь духовная.

Все сходится, решил он, холодея. Болезнь я уже получил, и довольно давно. Искупался в холодном Днепре ранней весной и схватил… простатит, который привел к аденоме. Теперь у меня аденома. А от аденомы нестоиха. Он порылся в библиотеке и нашел сборник заклинаний, в том числе и от нестоихи, и с превеликим удовольствием, стоя на коленях, запричитал: «Встану я, раб Божий… благословясь, и пойду перекрестясь, в чистое поле, под красное солнце, под млад светел месяц, под частые звезды, мимо Волотовы кости могила. Как Волотовы кости не дрогнут, не гнутся, не ломятся, так бы у меня, раба Божьего Юрия, фирс не гнулся, не ломался против женской плоти. Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа, аминь. Господи, благослови, Господи, прости, Господи, помози! Как у стоячей бутылки горлышко завсегда стоит прямо и бодро, так бы у меня, раба Божьего Юрия, фирс завсегда стоял на плоть женскую, и во всякое время для любви и для похоти телесные, аминь, аминь, аминь!»

Никто в Верховной Раде не знает об этом. И не узнает никогда. А что касается предательства, то их уже было неисчислимое количество. Депутат Пердушенко предал меня? Предал. Мы с ним вместе бизнесом занимались, я мог бы быть богатым человеком, но ведь он, Пердушенко, все сгреб под себя, у него сотни миллионов в зарубежных банках, а у меня кукиш. Я по существу нищий человек, живу только на депутатскую зарплату и больше ничего. Иногда, правда, будущий президент подбрасывает да высокие должности обещает. Скорее бы уж эти выборы прошли.

Последняя мысль, мысль о выборах, за которыми последует назначение на высокую должность, немного согрела его мятущуюся душу, он даже начал варить кофе на кухне, но змеи, явившиеся во сне, не давали покоя. Ведь змея это коварство, предательство. Кто его предаст в очередной раз? Неужели Дьяволивский? Хитрая бестия. Должно быть, Вопиющенко ему тоже должность обещает после победы на выборах. Дьяволивский, правда, реже выступает с речами, чем он, но речи Дьяволивского более, так сказать, соленые, перченые, что ли, в них больше злобы и непримиримости к москалям. Если он станет премьером – беда. Он всех россиян, проживающих на Украине, вырежет, сгноит или отправит в тюрьмы. А их немало, около десяти миллионов. Но это же война. Все в нем бурлило, все негодовало, только фирс висел ливерной колбасой и не проявлял признаков жизни.

Выпив три чашки крепкого кофе, он полностью взбодрился, сна не осталось ни в одном глазу. Благо бриться не надо: бородка клинышком просто шик. Курвамазин ушел в свой рабочий кабинет и стал готовиться к выступлениям на предстоящем утреннем и вечернем заседаниях Верховной Рады. Вопросы, подлежащие обсуждению, на сегодняшний и на завтрашний день он знал.

Одарка проснулась в девять утра и, как была в ночной рубашке, вошла к нему в рабочий кабинет.

– Мой пупсик, мое перышко подслеповатое, ты уже работаешь на благо отчизны? Ну, поцелуй свою Одарку-кухарку. Кто ето говорил, что кухарка будет править государством? Чорновол или Вопиющенко? Если ты будешь министром иностранных дел, я с тобой зачну ездить по странам Азии и Америки. А ежели начнешь игнорировать свою Одарку, то я начну претендовать на управление государством. А покажи, что ты там написал, может, любовную записку кому, а? Ну-ка признавайся, лучше будет.

– Одарка, мне уже пора, – сказал муж. – Я опаздываю.

– Великие люди не опаздывают, они только задерживаются, – сказала Одарка, лаская своего мужа масляными глазами.

Всегда подтянутый, аккуратный и точный, Курвамазин опоздал к началу заседаний ровно на пятнадцать минут. Никто его не спрашивал, почему он опоздал, никто не встречал его овациями, а председательствующий посмотрел на него только когда он уселся на место и только тогда едва заметно улыбнулся. Обсуждалась поправка к закону о гражданах Украины, живущих за рубежом.

Из четырехсот депутатов на заседании присутствовало меньше половины, но и те вели себя из рук вон плохо: кто-то разговаривал по мобильному телефону с женой, кто с любовницей, кто с партнером по бизнесу, кто друг с другом, кто травил анекдоты, а кто и вовсе расхаживал между рядами.

А депутат Пердушенко не только кричал в трубку громче всех, но еще и стучал кулаком по столу и употреблял крепкие словечки. По существу на заседании работали только два человека – председательствующий Литвинов и выступающий на трибуне. Каждый выступающий знал, что его речь транслируется по радио и телевидению на всю Украину и на другие страны.

Юрий Анатольевич только уселся и подал заявку на выступление перед телекамерой, но тут к трибуне подбежал депутат Дьяволивский. Высокий, крепкого телосложения человек решительно оккупировал трибуну и тут же сунул руку во внутренний карман, чтоб извлечь заготовленное выступление, но текста там не оказалось.

– Козни москалей, – махнул он рукой и начал свою сумбурную речь. – Уважаемые депутаты, уважаемый Владимир… короче, господа. Национальный вопрос наша фракция, фракция Вопиющенко, шо означает владеть не только ненькой Украиной, но и москалями, поскольку раньше была Киевская Русь и где-то там, на севере, наши земляки-бедолаги поселилися и от нечего делать начали распивать горилку, курить махорку, женились на татарках и основали Московию. Потом расплодились, проклятые, разрослись, численно увеличились до такой степени, шо их стало больше нас. А када они поняли это, они замыслили и нас поработить. В этом им оказал услугу Богдан, как его там?… Хмельницкий. Народ Западной Украины не любит его, и я, ваш покорный слуга, не люблю его також. К слову должен сказать, шо тутечки, был у памятника, долго стоял, плевался и думал: шо ты, сука, продал Украину-неньку, сколько тебе за это москали заплатили?

– Депутат Дьяволивский! По существу, пожалуйста, – сказал председательствующий.

– Счас будеть по сучеству! Господа депутаты! В так называемой братской стране России, будь она неладна, проживает свыше двух мильонов щирых украинцев. Доколь мы будем терпеть, шоб москали там над ими издевались и называли их хохлами? Доколе, до каких пор, я спрашиваю вас, народные депутаты? Я предлагаю послать протест от имени Верховной Рады и указать: коль мы хохлы, то вы москали. И далее. Почему в нашей Украине так много русских школ, а у России ни одной украинской? На каком основании многие наши телеканалы балакают на русском языке, языке мата и попсы и прочей уличной брани и непотребных выражений, а красивый, певучий (Реве та стогне Днипр широкий) наш ридный язык москали запретили? Почему ни одной украинской газеты у Москви нет? А мы тут сидим и обсуждаем черт знает что. И ишшо. И это самое важное! Президент России Попопутин, хитрый и коварный и, должно быть, умный, как наш будущий президент Вопиющенко, затеял хитрую игру про двойное гражданство. Еще бы! Ему нужны наши хлопцы для войны в Чечне. Не следует также забывать, шо в нашей вильной Украине проживают русские, их свыше десяти мильонов, представляете, шо будет, если им дадут российское гражданство? Да они нас поработят. Однажды утром мы проснемся, а нам скажут: все! Украина в составе России. Тогда прощай свобода, прощай… незалежность. Мы рабы, вот кто мы. Я предлагаю прямо сейчас дать бой двойному гражданству. Фигу вам, а не двойное гражданство, москали неугомонные. А вот, забыл, значит…

«Гм, черт, как чешет, а? – подумал Курвамазин, ковыряясь в носу. – Сколько гнева в его лице с пупырышками. Видать, он умывается в Днепре, а Днепр течет к нам из России. Наши так называемые братья отравили днепровскую воду. Ее надо вначале кипятить, и лишь потом умываться». Он уже приподнялся с места, готовый взобраться на трибуну, но Дьяволивский, не реагируя на предупредительный сигнал и на последующее отключение микрофона, продолжал произносить речь, стучал по трибуне и даже грозил кулаком председательствующему. Он с еще большей энергией стал доказывать, что его мать, великая гражданка Львовщины, отсидела двадцать пять лет в концлагерях в Сибири, а получает пенсию наравне со всеми. На этом месте председательствующий выключил микрофон, но оратор не сходил с трибуны, пока его не вытащили за шиворот. Казалось, национальный вопрос его больная тема. В кулуарах он с пеной у рта доказывал, что украинская нация – самая молодая нация в смысле независимости и она еще свое покажет. Почему бы Украине не иметь своего атомного оружия? Почему бы не ликвидировать враждебный язык и не внедрить родной во все уголки великого государства? Избиратели Львовской области звонят ему беспрерывно с требованием наказать отщепенцев, живущих в восточных областях.