Текст книги "Оранжевая смута"

8

Финская баня была так себе, ни два ни полтора. Сооруженная наспех бизнесменом Кишкой в полуподвальном помещении без бассейна, она выглядела довольно плачевно. Виктор Писоевич искал в своем усталом мозгу аргументы в пользу своей занятости, но ничего подходящего не находил. Он хотел уйти и в крайнем случае побыть в обществе Лили. Но Поросюк от него не отходил ни на шаг.

– Вы знаете, Виктор Писоевич, наша фракция набирает темп, мы по количеству членов скоро достигнем все партии, составляющие блок «Наша Украина», которой вы имеете честь руководить и которая вам принадлежит по праву вашего величия и мудрости. Все, кто вас приветствовал сегодня, это мои люди, жители села Марьяновка. А если бы мы проводили эту встречу в районном центре, там были бы десятки тысяч наших ребят. Вот как мы подросли в количественном составе. Недаром он называется «Рух», что значит движение. А движение может быть только вперед. Не бывает же движения назад, верно, дорогой Виктор Писоевич?

– Сколько баллов ты получал за сочинение в школе? – спросил Вопиющенко, глядя в глаза Поросюку.

– Обычно – высший балл.

– Оно и видно; ты действительно сочинитель. Голоса твоей фракции на выборах дадут всего два-три процента, не больше. А мне нужно двадцать-тридцать.

– Я обещаю пятьдесят.

– Обещанного три года ждут. А потом пятьдесят процентов от шести человек твоей партии составляет всего три голоса, всего-навсего. И… ты знаешь, я, наверное, в парилке не останусь. Под ребрами что-то ломит, даже не знаю что.

– Я не могу вам позволить оставить нас сиротами в бане. Тем более там красотки подойдут. Блондиночки, волосы – до талии, а фигура – закачаешься. Все члены «Руха».

– Меня это мало интересует: у меня своя Афродита – закачаешься.

– Ну и что? И у меня своя. Оставим их в покое, дадим им выходной, пусть отдохнут. Ласковее будут. Вы устали, я вижу. Великие люди всегда устают. Но пар костей не ломит. Отдохнем, наберемся сил, потому что завтра снова в бой за голоса избирателей.

– Я себе не принадлежу уже… который год. Отстань от меня, дай мне побыть с собой наедине. В конце-то концов, имею я право побыть один перед очередным выступлением на одной из площадей, где море человеческих лиц? У меня не заготовлена речь на завтрашнее выступление перед народом.

– Повторите завтра перед народом то, что вы сказали сегодня, и все будет тип-топ. А сейчас примем первобытный вид и будем ждать амазонок.

Руководитель «Руха» Поросюк взял Вопиющенко под руку и потащил в раздевалку здесь же, в подвале. Там уже раздавался запах не только бараньих шашлыков, но и пахло мышами и сигаретным дымом. Все это было до боли знакомо будущему президенту, и потому теперь он смотрел на этот балаган усталыми глазами и все еще надеялся, что ему удастся за что-то зацепиться, найти причину и покинуть этот вертеп.

Но как только они вошли, раздались аплодисменты и около десятка великолепных обнаженных женских фигур одновременно сделали реверанс и произнесли:

– Добро пожаловать, дорогой батька!

Виктор Писоевич заулыбался, его правая рука невольно поднялась для приветствия, а голова склонилась в знак благодарности. Легкий румянец скользнул по его бледным щекам, а горячая струя стрелой пробежала от ключиц до пояса. Он понял, что оживает, ибо нельзя оставаться равнодушным к красоте, которую ему преподнесли на блюдечке с голубой каемочкой. Неважно, кто эти девицы, глупы они или развратны, пусты и никчемны, важно, что каждая из них сказочно красива и эта красота гораздо выше их пороков.

– Откуда эти красотки, где ты их откопал? – спросил он у Поросюка.

– Это студентки театрального института. Я заплатил каждой по сто пятьдесят долларов. Вы можете выбрать любую. Любая будет согласна и даже счастлива, если вы ее выберете.

– Почему?

– Да потому что та, которую вы выберете, получит не сто пятьдесят, а пятьсот долларов, – сказал Поросюк.

– Ваша партия не так богата, и не следовало бы сорить деньгами попусту, – произнес Вопиющенко с видимым укором. – Впрочем, здесь и выбрать трудно: все хороши. Кажется, одна другой лучше. Давай сначала подкрепимся.

– Пройдем вот в эту комнату, – предложил Поросюк.

В комнате были накрыты столы на шесть персон. За главным столом сидели четыре девушки, обнаженные до пояса, без трусиков, в легких парусиновых фартучках, прикрывающих интимное место. Поросюк стал снимать с себя одежду, как только они вошли, и в костюме Адама уселся в кресло между двух красоток.

– Освобождайтесь от одежды, дорогой Виктор Писоевич, не стесняйтесь, коль мы не стесняемся, – сказала девушка, сверкая большими черными глазами и даря будущему президенту щедрую улыбку.

9

Заместитель Вопиющенко по экономическим вопросам Виктор Пинзденик в этот раз не присутствовал на встрече с избирателями, его не пригласили и в сауну, хотя ему страшно как хотелось, – ему было приказано готовить передовую статью в очередной номер газеты «Без цензуры». Он знал, что подпись под этой статьей, как и всегда, будет не его, а его дорогого шефа Вопиющенко. И изображал радость на лице по этому поводу. Бог с ней, с этой статьей: она не имеет особого значения в предвыборной кампании, но газета должна выйти завтра после обеда, а передовица все еще не готова.

– Эй ты, Пинзденик, когда статья будет готова? – спрашивала главный редактор Диана Дундуцик по телефону. – Я вся извелась, жду не дождусь. Ни Виктора Писоевича, ни статьи, ни команды, а я не знаю, что делать. Если не будет статьи сегодня к вечеру, я свой портрет помещу на том месте, где обычно красуется статья, пусть будущий президент любуется.

– Диана, Диночка, я уже приступил, уже первая строка готова, вот ты только послушай: «День независимости – это напоминание о великом событии, которое дало украинскому народу возможность самому свою…», а дальше никак нейдет: то ли долю, то ли судьбу, то ли запросы. Короче, мы освободились от опеки москалей.

– Пинзденик, нельзя так. Ты окажешь медвежью услугу нашему кандидату в президенты, какого не знала цивилизация. В Украине, к сожалению, живет много москалей, а половина украинцев симпатизируют им и даже говорят только на русском, предатели. Не будоражь им нервы, не задевай их самолюбия: они могут голосовать против Виктора Писоевича, нашего дорогого будущего президента. Как-нибудь обойди этот вопрос. Сгладь углы и дуй дальше.

– На кого дуть, Диана?

– На свои куриные мозги, вот на кого надо дуть!

Пинзденик с яростью бросил трубку: все же он не рядовой член фракции «Наша Украина», а заместитель Вопиющенко и заместитель председателя Верховной Рады Литвинова. А Диана, кто она такая? Бывшая любовница шефа.

Но, как всякий великий человек, чьи мозги работают на благо отечества, Пинзденик тут же забыл главного редактора и стал расхаживать по просторному кабинету, схватившись правой рукой за подбородок. Новые мысли нанизывались одна на другую, и тогда он брал в руки перо, а перо просилось к бумаге. Так вышла выдающаяся статья о суверенитете страны, которую не стыдно было показать главному редактору. Подпись под статьей: Виктор Вопиющенко.

– Я иду, – сказал себе Пинзденик и хлопнул дверью своего просторного кабинета.

Уже через десять минут он был у Дианы Дундуцик.

– Диана, красавица, Наталья Гончарова, я принес хорошую статью за подписью Виктора Писоевича. Он мне позвонил и продиктовал по телефону, а я записал слово в слово. Вот эта статья. Прошу любить и жаловать.

– Жук ты, Пинзденик!

– А ты жучка. Я не могу сказать сучка, хоть мне так хочется назвать тебя этим именем.

– Ну, ну, а ты назови, может, я ею и стану, если ты не продашь меня своему шефу, – сказала Диана и многозначительно улыбнулась.

– Ну, как можно продавать сладкую женщину? Это ты меня можешь продать в минуту слабости. Я, признаться, начал тебя ревновать к нему в последнее время.

– Ты всегда грубо шутишь, хоть мне иногда и нравится, – произнесла Диана, дотрагиваясь пальчиками до его пышных губ.

Минут через двадцать, застегивая брюки, Пинзденик спросил:

– Что бы ты делала, если бы сейчас ворвался шеф?

– Ничего. Я знаю, что делаю. У моего шефа столько баб, что он давно потерял им счет. Жену с двумя детьми бросил, женился на американке, потом меня соблазнил, затем еще с двумя моими подругами с журфака переспал, и какая-то Лиля из вашего штаба к нему липнет. Что это за Лиля, ты хорошо ее знаешь, выкладывай, давай.

– Лиля… – Пинзденик почесал за ухом. – Лиля – это личность, она просто умница. Всякий может только мечтать о такой женщине. Поэтому ты наберись мужества и не ревнуй. Она работает на благо народа. Никто так не может успокоить, уравновесить душевное состояние нашего шефа, как она. Она ему и выступление перед публикой готовит, и за питанием его следит. Ты же знаешь, что у него не только желудок, но и кишечник никуда негож. Если бы не Лиля…

– Перестань! Все Лиля да Лиля. Надоел со своей Лилей. А чем я хуже ее? Я должна признать, что шеф, как мужчина, так себе: ни то ни се. Надо быть изворотливой и слишком ласковой, чтобы от него что-то получить, и мне это уже надоело. Ты вот другое дело, от тебя хоть радость, а он… Ты только не вздумай проболтаться.

– Я? Ни за что в жизни. Я и так нахожусь в подвешенном состоянии. На мое место претендует этот долговязый Бздюнченко. И если шеф сейчас бы, сию минуту, нагрянул, он бы изгнал меня, исключил из партии, а на мое место встал бы Бздюнченко. Ах, мать моя родная! Я многим рискую. Вставай, моя сладенькая, одевайся и прими рабочий вид. Мы можем обсудить статью-передовицу. Если он застанет нас за этим занятием, то будет только польза. Подозрение как рукой снимет.

В это время раздался телефонный звонок. Звонил шеф.

– Диана у телефона. Как дела? Да так, как обычно. Жду передовицу. Пинзденика? Он немного приболел: насморк, говорит, замучил. Я пригласила бы его, вдвоем мы бы тут же написали передовицу, да боюсь заразиться. Ты скоро будешь? К вечеру? Ну, хорошо, целую тебя миллион раз.

Только теперь она повернулась, спустила ножки на пол, Пинзденик приподнял ее и подал ей одежду.

– Срочно садимся и доканчиваем передовицу, – потребовала она.

– Диана, у меня грандиозные планы относительно провала политики и снижения авторитета соперника нашего Виктора Писоевича на выборах.

– Какие планы? Поделись!

– Мы, я имею в виду нашу фракцию, завалим бюджет на следующий год. Лишь бы кабинет министров спустил этот план до выборов президента.

– Не морочь мне голову своими грандиозными планами, давай закончим передовицу, а затем можно будет побеседовать на отвлеченные темы.

– Согласен, – сказал Пинзденик. – Ты вооружись ручкой и бумагой.

– Зачем? Я сяду за компьютер. Если ты понесешь галиматью, я тут же сотру все. И никаких проблем.

Пинзденик приподнял голову, стал у окна, но так, чтоб его закрывала занавеска, и начал диктовать. У него пошло хорошо. Диана работала пальчиками быстро, ловко, расставляла знаки препинания там, где нужно, и статья от имени Вопиющенко вскоре была готова.

Вдруг открылась дверь, и на пороге показался шеф. Пинзденик так перепугался, что тут же стал чихать и сморкаться, доставая платок из кармана брюк и прикладывая его к носу. От растерянности он опустил голову и молчал как партизан.

Только Диана не растерялась. Она ласково посмотрела на будущего президента и, тыча пальцем в экран монитора, произнесла:

– Все готово, шеф. Пинзденик, не подходите к будущему президенту, а то заразите его своим чихом. Вы уже свою роль исполнили, можете быть свободны. Ну же, не мешайте нам, может, будут какие поправки: у вас, Виктор Писоевич, голова свежая, и в ней всегда бродят мудрые мысли.

Как только Пинзденик ретировался, Диана вскочила и бросилась шефу на шею.

– Я так соскучилась, сил никаких нет!

– Госпожа Дундуцик, наберитесь терпения на этот раз. Я что-то дурно себя чувствую. Я очень люблю сало с чесноком, видать, объелся, в брюхе все время урчит, не до лирики мне сейчас. И потом, гонка набирает обороты. Этот Яндикович идет на все, чтобы опередить меня. Я должен дать ему бой. Кажется, он замыслил избавиться от меня как конкурента любым путем. Меня могут убить, меня могут отравить, устроить мне аварию на дороге, все, что угодно. Вот и сейчас ехали на машине, и на трассе встречные грузовики слишком близко держались разделительной линии. Если бы не Славик, мой водитель, я, может быть, уже очутился бы в больнице. Как ты думаешь, это неспроста так поступают?

– Ой, мой дорогой, мне жалко тебя. Я эту ночь дурно спала и видела тебя во сне, с женщиной, правда, вы купались в каком-то болоте, и она все время старалась, чтоб ты утонул. Она была подослана Яндиковичем. Я прямо кричала от испуга. Даже на работу пришла, и все время ты не выходил у меня из головы. Это сказалось и на подготовке передовицы. Поэтому пришлось вызывать этого Пинзденика. Но ты знаешь, он тупой невероятно. Двух слов связать не может. Да еще неграмотный. Все время твою фамилию искажает, вместо Вопиющенко пишет Вонющенко. Я уже его неоднократно стыдила, а он мне: я кандидат наук, не смей со мной так разговаривать.

– А мне кажется: он на тебя смотрит недобрыми глазами, он тебя просто пожирает, я, пожалуй, заменю его Сашей Бздюнченко. Саша теперь заместитель самого Литвинова в Верховной Раде.

– Я бы не стала с этим торопиться. Дело в том, что у Пинзденика есть какой-то план по перехвату инициативы, и нам с тобой надо это использовать. А почему бы нет, скажи? А что касается того, как он на меня смотрит, то я просто не обращаю на это внимания. Но даже если бы я и заметила, что он ко мне неравнодушен, то в этом нет ничего интересного, мало ли кто на кого обращает внимание. По-моему, это улица с двусторонним движением, не так ли? И уж если разговор зашел об этом, то ты, голубчик мой дорогой, в отличие от меня, всегда ждущей тебя, как жена мужа с фронта, проводишь время в обществе какой-то Лили. Что это за Лиля, хотелось бы знать?

– Лиля? Да она сотрудница моего избирательного штаба. У меня с ней никаких амурных дел нет и быть не может. Ну, хватит об этом. Где статья-передовица, я подпишу и пойду почивать.

– Хочешь у меня отдохнуть? Я только прижмусь к тебе, мне больше ничего не надо, честное слово. У меня тоже сало есть, и чеснок твой любимый, и кусок вареного сала. Ну, как?

– Что ж! Где наша не пропадала!

10

Вопиющенко вернулся домой в субботний вечер довольно поздно. Он чувствовал себя невероятно усталым и к тому же голодным. Поездка на периферию не вписывалось в его распорядок. Там не с кем было вести войну за будущее президентское кресло, оставалось только создавать зыбкую почву, ему же хотелось сражений. Аплодисменты, низкие поклоны, пьянки, шашлыки, голенькие девочки, не дававшие ему отоспаться по ночам, – все это основательно измотало его физические и духовные силы. Его манила беспрерывная политическая борьба, разоблачение всех перед всем народом и всем миром, чтобы занять лидирующее положение в этой, пусть иногда неравной борьбе. Здесь он как будто никогда не уставал. Какие-то демонические силы оберегали его от усталости особенно в тот период, когда он вел войну с Россией по поводу оккупации Украины со времен Богдана Хмельницкого. Его современники галичане, особенно те, в жилах которых бурлила частичка польской крови, с превеликим удовольствием поставили бы ему памятники в каждом маленьком городишке еще при жизни, да неоткуда было взять денег.

В отличие от Юли, своей соратницы, он не отличался последовательностью в изложении мыслей, мямлил у микрофона, неестественно жестикулировал, хотя оранжевая толпа, чем больше не понимала его, тем неистовее аплодировала, вопила, топала ногами и восклицала: «Вопиющенко – так!» Эти слова он помнил и сейчас, принимая душ перед ужином, который, начиная с обеда, готовила Катрин.

Жена, родившаяся и выросшая в Америке, всегда кормила его консервами, бутербродами и жареными пончиками. Вот и сейчас жареные пончики лежали на столе в изобилии. Русскую икру она то ли не любила, то ли относилась к ней с недоверием. Когда Вопиющенко вышел из ванной в длинном теплом халате, супруга встретила его любезно и очень приветливо.

– О, май френд, – сказала Катрин, всплескивая руками, – как ты долго гуляла на народ! Ты давал счастье свой народ. Народ тебе скандаировал: Вонющенко, Вонющенко, ти есть наш фрэнд. Ай тебья так ждаль, так ждаль! Кушать пончик, свежий пончик, ай приготовил этот пончик на прошлой неделья; пончик есть украинский национальный блюд, а я есть украинка, хоть с языком у меня проблем. Но я выучит твой родной язык, сук буду. И даже украинский борщ на фрикаделька тебе начать варить. Ми любит украинский борщ. Свиной ножка, бараний ножка, капуста, соляна – украинский борщ на блюд, а блюд на стол. А тепьерь, май френд, кушать пончик, кушать и запивать кафа.

Катрин подняла юбку выше колен, и ее немного располневшая фигура стала покачиваться из стороны в сторону, но это не вызвало никакой реакции у мужа – голодного, усталого и основательно израсходовавшего мужскую силу со своими подругами.

– Иди ты к черту со своими пончиками и кофе, – произнес муж несколько громче обычного, не удостаивая супругу взглядом.

– Май френд, не кричать! Бэби, то есть как там, на украинский язык? А, дети, дети – спит. Ти что такой злая? О, я совсем забыл. Твой политический партнер Юлия Болтушенко звонил. Он просил отзвонить ей и приехать по важный проблем.

Злой муж тут же достал мобильный телефон, нажал на соответствующую кнопку, и на том конце раздался звонкий голос: слушаю, мой дорогой.

Виктор Писоевич крепче прижал телефон к уху, дабы звонкий голос не дошел до ушей Катрин, но она и не думала прислушиваться. Она уже копошилась в своем портмоне, достала чек на десять тысяч долларов и подошла к мужу.

– Май дие френд, – сказала она, – тут чек на десять тысяч доллар, отнеси этот чек на Юлия в понедельник. Юлия есть твой политический соратник, он поддержать тебя на выборах президента. Ти становишься президент, и ми едет на американский президент Пеньбуш в гости. Ми объединим Украина и Америка и покажем кукиш Россия. Россия не сможет поработить Украина, когда ти станешь президент. Мы ей покажем дуля, комбинейшн на три пальца. Ти есть – так, Вопиющенко – так, га-га-га.

И она попыталась чмокнуть мужа в щеку.

– А сколько у тебя еще денег? Сколько ты собираешься выделить на мою избирательную кампанию? – спросил муж, отодвигаясь назад, дабы избежать поцелуя.

– О, много! Сколько надо, столько ми выделяет. Я очень богатый, как это на русский? А, жена. И потом у меня френд Пробжезинский на Америка. Америка пятьсот миллион доллар выделяйт на твой избирательный компани. И я один тысяч доллар выделяйт тебе со свой банк.

– О, как много! Ты настоящий друг. Ты чистая украинка, ты наша девочка. Как мне повезло, что мы встретились и полюбили друг друга, – сказал муж, целуя Катрин в щеку. – Только не пятьсот миллионов, а два миллиарда, таковы были условия, когда мы заключали с тобой брачный союз.

– Бух-бух на кровать. Кровать мягкий, таблетка в рот и жена под бок: спать не просыпаться до утра, а утром снова выступать перед народ. Ти есть мой Юлий Цезарь. Я много раз слышал, как ти выступаль перед народ. О, это есть кайф. Звони Юлия и скажи: в понедельник встреча и план на политический борьба.

– Я не могу. То, что предлагает Юлия, никак невозможно откладывать на понедельник: либо завтра, либо уже никогда. Мой соперник набирает силу, его поддерживают другие партии, только блок Юлии Болтушенко со мной да еще руховцы. Спасибо за кофе и за деньги в первую очередь. Ложись спать, я встану очень рано, возможно, на рассвете.

– Хорошо, май дие френд. Завтра я тоже рано встать, тебя кормить на пончик и на кафа, – сказала Катрин и ушла к себе в комнату.

Вопиющенко улегся, повернулся на правый бок и заснул.

Утром, задолго до рассвета, на цыпочках он прошел в ванную, принял легкий душ, затем спустился в гараж, сел за руль своей колымаги, медленно поплыл на другую сторону Днепра.

11

Апартаменты Юлии Болтушенко были куда роскошнее загородной резиденции Вопиющенко. Тройное кольцо охраны, высокие золоченые ворота, трехметровый забор, увенчанный острыми пиками, многочисленная охрана в униформе, с автоматами через плечо, – все говорило о том, что Юлия, эта маленькая, худощавая женщина с длинными светлыми волосами, заплетенными и уложенными веночком, заботится о досуге и безопасности куда основательнее патрона. Да и вкусы у нее более изощренные.

Несмотря на то, что Виктор Писоевич не впервые подходил к этому бункеру, огражденному тройным кольцом, и многие из охранников должны были знать его в лицо, он, тем не менее, вынужден был извлечь свой мобильный телефон и позвонить Юлии, дабы сообщить, что он у ворот. Хозяйка должна была выйти, встретить в случае недоразумения с охраной.

– Дорогой, как я рада, что ты благополучно добрался, – произнесла Юля певучим голосом. – К тебе выйду я, а, нет, не я, у меня волосы мокрые, мой человек выйдет… с нашивкой на рукаве «БЬЮТ». Только мне надо его разыскать, он, кажись, в комнате охраны пуговицы чистит. Они все у меня чистюли, обрати внимание. Собаки и охранники причесаны, прилизаны, как у английской королевы. Ты его не бойся: у него взгляд, как у некастрированного быка. Оставь ключ в машине: ее заведут в гараж, а ты ни о чем не беспокойся, поднимайся в мои покои: твоя Афродита ждет тебя с нетерпением.

Виктор Писоевич убедился в том, что он правильно поступил, сделав звонок Юлии, ибо охрана оказалась совершенно незнакомой. Юля меняла охрану раз в квартал, все молодчики были заменены, даже собаки оказались другие, – все нервные, все подозрительные, начиная от начальника охраны, двухметрового амбала, и кончая рычащим бульдогом за металлической сеткой.

Плечистый человек двухметрового роста по фамилии Давимуха вышел в ботфортах на толстой подошве, окованной металлом, и зарычал, как раненый лев:

– Гм-м-м, кто здесь к великой Юлии? Ты, что ли?

– С кем имею честь?

– Давимуха, Давигость, как тебе больше ндравится, – пробасил Давимуха, протягивая ладонь, похожую на саперную лопату.

Виктор Писоевич порылся в кармане, доставая книжечку оранжевого цвета.

Давимуха выхватил удостоверение у него из рук, внимательно сверил фотографию с оригиналом и отрицательно покрутил головой, а потом громко крикнул: «Ар-рестовать!»

Тут же подошли два амбала, отвели руки назад будущему президенту и надели наручники.

– Позвоните Юлии и поднесите трубку к моему уху, – взмолился Вопиющенко.

Вскоре выбежала Юлия в теплом, длинном халате до пят и с замотанной головой. Она постояла за колонной, хихикнула несколько раз, затем взяла колокольчик в левую руку и сделала несколько движений. Давимуха моргнул, гостя отпустили.

– Витюша, дорогой, извини нас. Это твое лицо виновато, вернее, я виновата, мне надо было выйти самой, а не посылать телохранителя. У тебя лицо сейчас совсем другое, чем на фотографии, и телохранитель Давимуха тебя не узнал. Пшел отсюда, Давимуха.

Бульдог зашелся лаем, как бешеный, и подпрыгивал так высоко, что если б не было ограждения сверху, он преодолел бы трехметровую высоту забора и выскочил наружу.

Юлия увела гостя в свою приемную, оставила его на какое-то время одного, а потом явилась в модном мужском костюме, сработанном во Франции, села на колени своему благодетелю, будущему президенту страны, находящейся в центре Европы. Широкий ремень с золотой пряжкой, умеренно стянутый на брюках, вдавливал едва заметный животик, слегка покрытый жирком, а белоснежная рубашка под расстегнутым на все пуговицы пиджаком, очерчивала красивую грудь, хранящую притягательную силу.

Мощная плетеная коса, веночком уложенная на голове, подчеркивала царское величие хозяйки. Это величие подтверждалось не только тяжелой косой, но и походкой, плавной, легкой, уверенной, манящей. Юлия расплылась в улыбке, как жена Вити Катрин, обнажая белые ровные зубы, а губки, от природы тонкие, свидетельство жесткого, упрямого характера, растянулись так, что посинели по краям. Она подставила эти губы для дипломатического поцелуя.

– Я должна сообщить тебе нехорошую новость! Ты первый человек, которому я это сообщаю. Только тебе я могу доверить свою тайну. Даже мужу пока говорить не буду. Кстати, я отослала его в Англию… на полгода. Он встретится там не только с английскими лордами, но и с Борисом Березовско-Гнильским. Как ни странно, мне этот паршивый еврей оказался необходим. Да, да, необходим. Я понимаю, какой скандал разразится, если это станет достоянием всех.

– Что…?

– Ты пока молчи, ни о чем не спрашивай, – властно произнесла Юлия, и ее ладошка мгновенно очутилась на губах великого человека. – Я тебе этого не говорила: не возникало такой необходимости. Короче, я в свое время часто ездила в Москву, это было еще при Павле Лазаренко, который теперь, бедный, отдувается в Сан-Франциско, – так вот, я ездила по его поручению, встречалась с российскими олигархами и чиновниками из военного ведомства. Короче, получилось так, что передо мной оказались мешки с туго набитыми долларами и эти доллары как бы говорили: бери нас, Юлия, приюти нас, мы тебе сослужим добрую службу. Руки у меня дрожали, холодный пот прошиб все тело, я трижды отходила от этих мешков и все говорила «нет» и все же снова возвращалась к ним, чтоб взгромоздить их на свои худые плечи. Но они были так тяжелы, что даже мой сопровождающий в этой поездке Бенедикт Тянивяму, не смог бы поднять их. Я стояла и плакала над ними. Но тут мне на помощь пришли два молодых человека. Они схватили эти мешки, и один из них, с короткими усиками, произнес:

– Юлия Феликсовна, поехали, у нас в кармане билеты на самолет. Мешки опломбированы, экипаж самолета, на котором вы полетите, нами обработан: они знают, что в этих мешках ваши воспоминания, вышедшие в московском издательстве. Мы вам дадим пачку, там десять тысяч долларов, эту пачку вы сунете в карман таможеннику прямо в аэропорту. В Киеве вас будут встречать наши люди.

Виктор Писоевич слушал как зачарованный и почему-то все кивал головой. Это было глупо, если не сказать пошло, но Юлия Феликсовна не обращала на него внимания в эти торжественные и в то же время напряженные минуты.

– Так вот… – она ходила вокруг него, сидевшего в мягком кресле, и усиленно терла правый висок, – все было как во сне, как в сказке «Тысяча и одна ночь». Но все происходило в реальном мире, хотя я очутилась, вернее, осознала, что я существую, что я нахожусь среди пассажиров, только в самолете, после таможенного досмотра. Таможенник тесно прижался ко мне бочком с оттопыреным карманом, куда я с величайшей легкостью опустила пакет и блаженно закрыла веки. «Желаю приятного путешествия», – сказал таможенник. В киевском аэропорту меня встретили, погрузили мои мешки в машину и увезли в мою халупу на окраине города, где я ютилась в это непростое для меня время. И оставили меня с мешками. Перочинным ножом я сделала надрезы и высыпала содержимое на пол. Получилась гора денег, как у Гобсека. И я, как Гобсек, ползала по этой горе, нюхала эти пачки, сгребала их под себя и говорила: «Даже если меня казнят потом, я не откажусь от этого добра. Я построю шикарный дом, буду содержать политическую партию, буду покупать голоса избирателей и достигну высот на политическом поприще. Я стану Жанной д'Арк, а потом, возможно, и президентом страны… после твоих двух сроков пребывания на этом посту». А почему бы нет? Неужели женщина не может стать президентом?

– Да-а… – произнес Вопиющенко, – история еще та…

– В этой горе, я ее много раз пересчитывала, оказались миллионы долларов. Сколько? Это секрет фирмы. Но… и здесь начинается самое главное: в России президентом стал работник КГБ, польский и немецкий шпион. Он, естественно, начал наводить порядок. Надо признать: при Ельцине был хаос. Ельцин нам оставил Крым, будто недокуренную сигарету. Моих партнеров, кто подарил мне эти мешки, взяли за жабры. Тут всплыло и мое имя. Москали долгое время молчали, в рот воды набрав. Но теперь, когда стало ясно, что я и мой блок стали поддерживать твою кандидатуру, которую русские так ненавидят, Генеральная прокуратура России возбудила против меня так называемое уголовное дело. На Украине, благодаря депутатскому мандату, я неприкосновенна. Но мне нельзя выехать за рубеж: Россия подала на меня в Интерпол, куда бы я ни поехала, на меня могут надеть наручники и отправить в Москву, а оттуда в Сибирь. Что делать, как быть?

– Мы им по…

– Молчи, солнышко, я еще не закончила… Ну, так вот. Надо создавать боевые отряды, для того чтобы взять власть во что бы то ни стало. А придя к власти, мы примемся за наведение порядка в стране. Русский язык должен быть вытеснен отовсюду: из радио, телевидения, газет и журналов, театров и подмостков эстрады, из школ и любых других учебных заведений. Вместо русификации украинизация, и это справедливо, а значит, и гуманно. Ты президент, а я премьер-министр. А почему бы нет? А? Как ты думаешь? Теперь тебе разрешается балакать на родной мове.

– Ты знаешь, я бы поел чего-нибудь, нет ли у тебя сала с чесноком: с утра ничего во рту не имел, – произнес Вопиющенко и кисло улыбнулся.

Юлия хлопнула в ладоши и устремила глаза в сторону потайной двери. Тут же выскочил мальчик в белом халате и высоком белом колпаке.

– Сала и чеснока, живо. Прибавь ко всему, что должно быть на столе. Через пять минут доложить.

– Сало копченое, свежее? Вы не изволили сказать.

– Всякое. Президент должен иметь право выбора, – сказала Юлия. – А сейчас в баньку. Только смотри, не злоупотребляй салом, как в тот раз, а то еще больше отравишься, ты какой-то сальный, даже иногда пахнет от тебя салом.