Текст книги "Добрый вечер"

– Вы ее рисовали?

– Как не удивительно, нет. Не мог уловить суть… Пытался несколько раз, да так и не сумел. Так вы не сказали, чей это…

Хоботов кивнул на кусочек картона.

– Фоторобот, – объяснил Литвин, – Сделан по показаниям потерпевших.

– Потерпевших. – Повторил вслед за Литвиным Хоботов. – Значит, их было несколько?

– Даже больше, чем мы предполагали, – произнес Георгий, сочувственно глядя на сутулую фигуру художника. – Когда была та, последняя встреча?

– С полгода… А «философа» я, представьте, потом видел. Даже поговорили. Пошел на этюды (предложили в издательстве проиллюстрировать Гиляровского, сувенирную книжечку), хотел кое-что из старой Москвы «набросать». И вот на Чаплыгина, вижу, дома старые ломают. Подошел. Встретились… нос к носу. Он, по-моему, там работает.

– Почему вы так решили?

– А он из-за забора вышел. В телогрейке, Я сразу и не узнал. Подходит этак, нагло улыбается и говорит: «Рыщешь?.. Не понял, что тебе сказали: „Пшел вон?!“» Ну, я не стерпел. Нервы тоже не железные, размахнулся. Неловко получилось – какой из меня драчун? Он перехватил руку и смеется, Противно так. Еще и пальца не хватает.

«Ого, – кольнуло Литвина, – вот оно, наконец!»

– Пальца? – быстро переспросил Георгий. – Где? Какого?

– По-моему, на правой руке… – озадаченно ответил Хоботов.

– Давно его видели?

– С неделю назад.

– Нарисовать сможете? – Литвин быстро бросал короткие вопросы, обеспокоенному такой переменой Анатолию.

– Кого?

– Фило… всех, кто был в ресторане.

– Попробую.

Хоботов подвинул к себе кусочки ватмана и черный фломастер. Рисовал он быстрыми короткими штрихами. Вскоре на бумаге появилось лицо молодого мужчины с крепким подбородком и неприятно наглыми глазами. Впалые щеки, нос с горбинкой, чуть приподнятая бровь.

Нетрудно догадаться, что это и есть «философ». Так оно и оказалось.

Анатолий уже набрасывал другой портрет. Губы гонкие, сжаты в ниточку. Литвин никогда не видел этого мужчины, но было впечатление, что он его знает. Откуда?

– Хорошо же вы их запомнили.

– Профессия, и люди мне не безразличные. А этот, – Анатолий ткнул в портрет второго, – так на меня посмотрел…

9

На Чаплыгина Литвин помчался сразу же, выйдя от Хоботова. Надо было узнать, кто ломает, что, и не сломали ли все до конца? От начальства строительного управления, возможно, удастся подучить какие-нибудь данные об этом парне без пальца.

Успеть бы на автобус. Спасибо водителю, подождал.

…Удача? Тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить!..

…На Чаплыгина лучше через этот двор, потом прямо по переулку…

Рядом что-то ухало, что именно невозможно рассмотреть из-за тучи бело-розовой пыли. Надрывно стучали отбойные молотки, пытаясь сломить сопротивление двухэтажных московских старожилов. Победа была за техникой.

Уже около пяти. Рабочий день заканчивается. Литвин бистро вошел в раскрытые ворота с категорической надписью «ПОСТРОННИМ ВХОД СТРОГО ВОСПРЩЕН». Перепрыгнув через искореженную балку, он окликнул пожилого мужчину в засаленной телогрейке, копавшегося у компрессора.

– Не подскажете, в ведомстве какого строительного управления эти развалины?

– Подскажу, чего скрывать… А тебе кого надо-то?

– Приятеля одного.

– Да ты не крути. Чего надо. Рамы, двери, печные изразцы? Это и без приятеля можно. Сговоримся. Много не возьму. Жалко, пропадает. И никому не надо…

– Не нужны мне рамы. Мне, действительно, одного друга отыскать необходимо, – он поджал фалангу указательного пальца на правой руке и потряс кистью.

– A-a-a, Сашку? Вон, видишь, да не-е, не тот, вон домик остался. Ага, так и есть, если не ушел. Войдешь и налево, там его хозяйство.

И он снова отвернулся к своему замолкнувшему компрессору. Старые доходные дома и полуснесённые сейчас особнячки, прятали в своем дворе старый флигель, видимо, бывшую дворницкую, избранную строителями временной штаб-квартирой.

До «домика» было не так далеко. Но пройти по «полю битвы» за прогресс, где обе стороны несли потери, которые так и бросили здесь, оказалось не так просто. Наконец, оставив справа от себя обломанную коробку дома, казалось, сошедшую с кадра из хроники времен мировой войны, а слева – бульдозер со сползшей гусеницей, он добрался до облезлых вагонщиков, среди которых и притулился флигелек с яркой надписью «Прорабская».

Георгий толкнул дверь. Комната, куда он попал, была почти пустой. Только перед зеркалом причесывался парень, явно собиравшийся уходить.

– Вам чего нужно? – спросил он, не поворачиваясь и рассматривая Георгия в зеркале.

Литвин ответил не сразу. Он быстро огляделся, заметил баночки с краской, трафареты, рисованный плакат по технике безопасности. Стало ясно – хозяин комнатки по договору мастерит наглядную агитацию на площадке.

– По договору работаете? – строгим начальственным тоном спросил Литвин.

– По договору, – буркнул парень, повернувшись к нему. Он продул расческу и убрал ее в кармашек пиджака. Литвин взглянул на его руки. Указательного пальца на правой кисти не было.

– Это вы – Саша? – снова строго спросил Литвин, еще не решив, продолжать игру или…

– Ну, я… И что? – он весело прищурился на Георгия. – Разве нельзя быть Александром, – имя он выделил, – и работать по договору? Сами-то вы кто? У интеллигентных людей, прежде всего, фамильярничать, принято хотя бы представиться.

Опасный момент. Литвин сделал шаг вперед, чтобы контролировать окно, и дверь одновременно.

– А я, Александр, из уголовного розыска. Моя фамилия – Литвин.

– Ого, какие гости. – Сашка шутовски поклонился. – Я сожалею, мой рабочий день закончился. Так что, рассказать про наших жуликов стройматериалов могу только завтра. Или хотите заказать мне плакат по технике безопасности? Вроде «Не стой под трубой»? Все равно – завтра!

Разговаривает так, словно за его душой ни одного греха, кроме банки варенья, съеденной в детсадовском возрасте без ведома бабушки.

– Да нет, придется поговорить сегодня.

– О чем, если не секрет? Прошу, – он указал на колченогий стул около стола, заваленного обрезками картона. Литвин подождал пока Сашка сядет сам, и только потом воспользовался приглашением. Все же чувствуется напряжение, переигрывает. Не так ему весело, как хочет показать.

– Для начала хотелось бы познакомиться! – сказал Литвин.

– Вы, по-моему, представились. Для меня этого достаточно. Я не буквоед. А как меня зовут, вам известно, Какое еще знакомство?

– У вас есть какие-нибудь документы при себе?

– Из всех существующих документов у меня есть только паспорт. В остальном – не состою, не числюсь, не зарегистрирован. Но паспорт при себе не ношу, – Сашка развел руками. – Потеряешь – что останется? И за новый еще платить придется.

– Жаль. Хотя, ко мне вас и без паспорта пустят.

– Куда это, к вам? – насторожился Сажа.

– Поедем на Петровку.

– Я арестован? – удивленно спросил он.

– Нет, я просто приглашаю вас побеседовать.

– На предмет?

– Там и узнаете. Пойдемте? Рабочий день, как вы сказали, уже закончился.

– Пошли, – легко согласился Сашка. Взял замок и, осмотревшись, все ли выключено, шагнул к выходу. В коридоре он остановился.

– Мне сюда… На минутку… В туалет. Вы уж простите великодушно, – Сашка кивнул в сторону противоположную выходу.

– Хорошо, – сказал Георгий. Он первый подошел к двери, обитой фанерой, распахнул ее. В глаза бросились грязный унитаз и засиженные мухами картинки из журналов на стенах. Пыльное, зарешеченное окошко едва пропускало серый свет.

– Прошу… – он, не выходя, сделал приглашающий жест рукой.

– Литвин, – насмешливо спросил Сашка, – вы что, тоже захотели? Но здесь всего один узел санитарии. Неудобно как-то.

Литвину действительно стало неудобно. Какого черта, куда Сашка денется?

Тяжелая дверь захлопнулась, звякнул накинутый крючок. Потом раздался Сашкин голос.

– Скажите, а вы с пистолетом? А то без него неинтересно!

Литвин промолчал. Он рассчитывал. Сашку надо было довести до Петровки. На общественном транспорте, да еще в час пик – это безумие. Надо ловить такси. Сейчас машина не помешала бы.

– Вы скоро? – обеспокоенно спросил Литвин.

– Скучаете? – послышалось из-за двери. – Будьте милосерднее, Литвин!

Минуты через две Георгий снова постучал.

– Выходите…

Никто не откликался. Георгий не терпеливо дернул дверь.

Она не поддалась. Навалившись плечом. Литвин с большим трудом созван ее с крючка.

Аккуратно вынутые гвозди лежали на полу. Тут же стояла прислоненная к стене решетка. Грязная рама с тусклыми стеклами была приоткрыта.

Литвин быстро побежал на улицу. Сзади флигеля темнели развалины, в которых мог спрятаться добрый батальон, не то, что один человек.

10

Когда злой до предела Литвин вернулся в отдел, в комнате сидел один Астахов. Спокойный и, как всегда, сосредоточенный, он листал пухлое дело. Георгию стаю еще хуже на душе. «Володька бы не упустил, – думал он. – Не постеснялся бы и в туалет зайти. И посмеяться над собой не дал».

Против ожидания, Астахов, выслушав его взволнованный рассказ, язвить и ругаться не стал. Сочувственно покачав головой, он предложил папиросы.

– А не может такого случиться, – спросил он, – что ты фактически подгоняешь под версию? Вдруг твой Сашка – просто шутник? Заштатный шут гороховый. У меня такое бывало.

– Слишком много совпадений. Палец, например.

– Что, палец? – Астахов развел руками. – Мало людей, которые потеряли палец?

– И портрет сходится. – Литвин достал из кармана рисунки Хоботова. – Вот Вера, вот Сашка, а это их приятель.

– Ну-ка, ну-ка, – Астахов разложил перед собой рисунки.

Внимательно всмотрелся в каждый. Потом взял в руки портрет мужчины, которого Хоботов видел в ресторане. – Интересно. Вместе они, говоришь, были? Очень интересно… Знакомое какое-то лицо.

– Мне тоже показалось. Вроде мелькало у нас что-то подобное. Давно.

– Дай-ка… – подошедший дед Самарин протянул руку за листком. Не торопясь, надел очки и вгляделся в рисунок. – Где взял? – вдруг резко и требовательно спросил он.

– Его, – Астахов кивнул на Георгия. – Принес сейчас.

– А ты где нашел? – дед повернулся к Литвину.

– Художник нарисовал. Хоботов. Бывший сожитель Веры-Валерии. Он видел с ней этого типа в ресторане.

– Давно? – Самарин внимательно посмотрел на Литвина. Казалось, он готов сорваться с места и тотчас рвануться в дело.

– Несколько месяцев назад, – ответил ничего не понимающий Георгий. – Что случилось?

Дед бросил карточку на стол. Открыл сейф и порылся в бумагах. Наконец он достал фотографии и положил рядом с рисунком.

– «Треф»… Покойник…

Глава IV

1

Треф покосился на мирно спящую Веру, тихо откинул одеяло, встал и прошел на кухню. Не зажигая огня, открыл холодильник. В неярком свете вспыхнувшей лампочки тускло желтели бутылки, полупустые и еще не откупоренные. Треф взглянул на них, но пить не стал. Душа не принимала. Вынул баночку с домашним кислым квасом. Маленькими глотками выпил половину. Громко, словно хватил стакан водки, и вздохнул. Еще раз ощутил, как это прекрасно – быть свободным, далеко остался лесоповал, зона, бараки, а у него все не проходит удивление, что он сам себе хозяин. Разве эти добропорядочные мешки, которые кроме теплых постелей ничего не видели, могут оценить жизнь?

И все ж, что-то сосало внутри. Что?

Треф потянулся за сигаретами, валявшимися на столе. Глубоко затянулся.

Что же свербит и не дает спать спокойно? Не торопясь, тихо, он провернул в разных местах несколько крупных дел. Может, уже ищут? Не пора ни пропетлять и на дно?

В отношении уголовного розыска он не обольщался. Их там натаскивают – будь здоров. В специальных школах. Свои ученые есть, которые диссертации пишут, как лучше ловить таких, как он. Передовой опыт на конференциях обсуждают, в электронные машины вкладывают. С электроникой не поспоришь. Ее, электронику, уважать надо.

А у них какой обмен опытом? И где? В колонии, в следственном изоляторе?

Правильно, что со шпаной не стал связываться. Только освоился на месте, сразу стал прикидывать, как лучше. Даже книжки начал читать о вычислительных машинах. Понял, что единственный шанс успеха – не давать много информации, пусть даже косвенной. Поэтому к любому делу готовился тщательно, все взвешивал, рассчитывал, чтоб наверняка и без следов.

С этим сумасшедшим Сашкой повезло. Когда у человека такая мешанина в голове, он становится податливым, как глина – лепи, что хочешь. И не страшно, что наколет.

Балует его судьба…

Тогда, в тайге, тоже подбросила правдоискателя. Он, видишь ли, с начальством поругался, решил вертолета не ждать, пехом поперю А Треф наплел ему, что сбежал, чтобы правду свою доказать, отомстить клеветнику. Помощи попросил. Ростом они были схожи. Одежда тоже примерно одного размера…

Потом, с полгода, он внимательно изучал стенды «Их ищет милиция». Но ни о нем старом, ни о нем новом (с чистенькой биографией и документами) ничего не появлялось.

Но он таился, осторожничал. Чуть что – всё его в уголовке есть: и пальчики, и портретики, и черт-те чего там только о нем не найдешь.

Нет, надо, надо бы уже и на дно лечь. Отдышаться, пожить спокойно. Поехать в глубинку, или даже лучше на юг (там народу больше и люди беспечнее на отдыхе), и пожить без опаски, в свое удовольствие. Пока время хорошее. Теперь богато жить уже не стыдно. Стыдно теперь спрашивать, откуда богатство. И он бы уехал, еще полгода назад. Да вот Верка встретилась…

Что она с ним сделала? Других баб он пачками на корню скупал. Взгляда хватало, чтобы любая делала все, что ему захочется. А эта не такая. Вязнет он в ее мягкости. Обволокла липкой паутиной, что твой паук муху. А ему сопротивляться вроде как и не охота. Послал бы ее… Или страшно потерять? А чего, собственно, терять? Красоту? Видели красивее. И ещё увидеть придется. Ну, пошлет она его, ну знает, что когда сказать, когда и как приласкать. Словно все трещинки в душе заливает мягким и податливым. Однако, только с виду доброта ее мягкая. Щупальцы это, щупальцы! Вот чего!

Кончать надо. Деньги тогда у Сашки в попыхах оставил. Забрать! И исчезать, растворяться! Страна большая. И сейчас бы уехал, да остальные деньги надежно спрятаны. Эти, последние, нужны. И хватит этой бабе поддаваться. Все…

2

– Все собрались? – тихо спросил Попов, – Тогда начнем… Начальник отдела подполковник милиции Алексей Семенович Попов всегда говорил тихо. Он никогда не кричал на подчиненных, ни тем более на задержанных. Считал кричать самым последним делом. Не любил унижать человека, даже когда очень сердился, не повышал голоса. Только слова звучали все глуше и, казалось, еще больше темнели глаза. С сотрудниками он был по-товарищески прост, но без панибратства, по-отечески заботлив. Любил неназойливо, вовремя помочь советом, справедливо полагая, что профессионалы, с которыми он работает, поймут, что к чему. Не любил патетики. Его спокойная «педагогика» вызывала порой улыбки у других, более грозных начальников подразделений, но своя результата давала. Именно из его отдела выходили работники самого высокого класса, ученые, Многие из них уже перегнали своего бывшего начальника по званиям, но какие бы посты они не занимали, у каждого оставались в душе признательность и уважение ученика к учителю.

– …Начнем, – повторил Алексей Семенович, подравняв перед собой листки бумаги. – По делу, которое ведет Литвин, открылись неожиданные обстоятельства. Удалось установить, что в совершении преступления, возможно, принимал участие особо опасный рецидивист, которого мы давно уже вычеркнули из списка живых. Не скрою, что факт его «воскрешения» – большая неожиданность, требующая проверки. Я говорю о гражданине Трифонове Николае Кузьмиче, более известном под кличкой «Треф». Остальные его клички указаны в справке, которая перед вами, перечислять не буду. Расчетливость и дерзость преступления, применение огнестрельного оружия – все это характерный «почерк» Трифонова. Прямых доказательств его соучастия пока нет. Но не исключена возможность, что именно «Треф» принимал непосредственное участие в нападении на Силаева. Анализ поступивших из информационного центра данных дает основание предположить, что и несколько других, пока не раскрытых опасных преступлений, могут быть делом его рук. Причем география, как вы ведите, широка. Напоминаю обстоятельства, которые позволили считать Трифонова умершим. Более десяти лет назад он был осужден на длительный срок лишения свободы. В исправительно-трудовом учреждении вел себя нормально, даже участвовал в самодеятельности. А потом, во время работы на лесоповале, совершил дерзкий побег. На второй день, был обнаружен его изувеченный труп. На берегу реки. Следствие установило, что бежавший, пытаясь добраться до большой реки, чтобы спуститься по ней вниз, в густонаселенные районы, стал жертвой несчастного случая. Перебираясь через пороги речки, видимо, сорвался с камня. Течение там сильное, камней много… В общем, размолотило, как в жерновах. Тогда сомнений, что это именно Трифонов не возникло. Лагерная одежда, рост, цвет волос, большая удаленность места обнаружения трупа от жилья, геологических партий, буровых. Заявлений об исчезновении кого-либо в тех местах тоже не поступало. В свете последних данных, признание Трифонова умершим представляется неверным. Видимо, погиб другой человек. Возможно, его убил Трифонов. Личность погибшего сейчас устанавливается. 0бстоятельства узнаем, когда возьмем «Трефа». Сейчас он действует совместно с сообщником. Удалось установить, что им является Зотов Александр Ильич, 28 лет, ранее судимый, проживающий по адресу… Впрочем, по месту жительства после неудачной попытки его задержания, – на этих словах голос у Попова стал глуше, – он больше не появился. Там дежурят наши сотрудники. На работу он тоже больше не выходил. Так… Биография у Зотова вполне пристойная. Школу закончил в Ельце, служил в армии, в войсках связи. Демобилизовавшись, приехал в Москву, поступил на философский факультет университета, отучился полгода и бросил. Пошел по лимиту на стройку. Недавно получил комнату за выездом. Об ошибках, допущенных отдельными лицами, сейчас распространяться не будем. Давать им оценку пока тоже преждевременно. Целесообразно обсудить план дальнейших мероприятий по розыску и задержанию преступников и, в первую очередь, Трифонова. Никто не возражает? Хорошо. Тогда заслушаем подполковника Самарина. У него большой опыт общения с Трифоновым. Так, что ли, Михаил Яковлевич? Тем, кто не знает, поясню, что именно Михаил Яковлевич брал «Трефа» в семидесятые годы… Так, а затем капитан Литвин познакомит нас с проектом плана дальнейших действий…

3

А, может быть, все не так уж и плохо?.. Наверное, он просто устал. Устал и всё. Устал от всего. От того, что он – не совсем он, а по документам – и совсем не он. Устал откликаться на чужое имя, осторожничать, скрытничать, таиться. И Сашка-придурок что-то в назначенное время не позвонил, а без этих денег – теперь никак нельзя, ну хоть убейся. С ними сейчас все – жизнь, свобода… А обратного хода ему нет.

Хорошо, денег недолго осталось ждать. Принесет? Никуда не денется.

Он провел рукой по ее жадному, зовущему телу. Что-то теплое неожиданно шевельнулось глубоко внутри. Потянуло вдруг к размеренному покою.

– Вер… А, Вер?! Может, поженимся?.. А?

Она молчала.

– Чего молчишь?

– Думаю…

– Чего думать?

– Как жить мы с тобой будем, – усмехнулась она. Усмешка его покоробила. Теплое затаилось, на смену ему начало подниматься темное и злое, но он загнал его обратно.

– Нормально будем жить… дом купим.

– Корову… – подхватила она, – ты чего, в деревню собрался, что ли?

– Зачем, в деревню… – терпеливо объяснял он, – я в холодных краях достаточно пожил, теперь погреться хочу. На юг поедем, к морю. Там и домик купим. А? Чего молчишь?

– А когда деньги кончатся? Или ты хочешь, чтобы я всю жизнь ждала, кто раньше придет? Ты или эти, из милиции? Нет, не по мне. Мне кого потяжелее надо, – она снова усмехнулась. Треф молчал.

– Чего же ты со мной-то тогда? – наконец разлепил он губы.

– А чего мне отказываться? – она поднялась, села к нему спиной, нашаривая ногой домашние туфли, – собой ты вроде ничего, в силе, копейка есть и не жадный… Зачем же отказываться? Но и есть-то у тебя – копейка!

– Во-о-о-на! – тихо протянул Треф, – вот так, значит?

– А ты как думал? – она накинула халат, – Нет, милый, мой, хорошо нам с тобой было, да ты только потребитель. А мне кого понадежнее надо.

– Ну и хорек ты, Верка. Как есть, хорек! Хищник мелкий, – Треф тяжело сел, чувствуя, как подкатывает к горлу, закипает в нем безудержная ярость.

– «Хищник», – передразнила она его от зеркала. – Это ты, хищник-то! Ты чужой кровью, да чужой бедой живешь, а не я. Ты? А от меня кому плохо? Тебе?! Видать, тоже хорошо, раз замуж позвал. Нет бы спасибо сказал, что лаской грею, все ночи твои. А ты тоже – «хищник»…

Треф слушал ее и думал, как ладно было бы взять сейчас эту проклятую бабу за волосы и об пол лицом. Потом ногой в живот, потом по почкам. И, зверея от вида разбитого, залитого кровью лица, бить, бить, холодно, жестоко, расчетливо, чтобы выплевывала зубы, захлебываясь кашлем отбитых легких, чтобы никогда уже не поднялась она с пола такая, как была: розовая, здоровая. Чтобы уже никому не смогла душу вывернуть… Он аж зубами скрипнул и, собирая себя в комок, отгоняя видение, загоняя внутрь рвущуюся наружу злость. Нельзя – наследишь! А ему без шума уйти надо.

Тихим хриплым голосом сказал:

– Не-е-т… Хищник… Хорек! Тот мозг у кур сосет, а те у людей душу… Хорошо, пусть я кровью живу, пусть! А ты душой чужой живешь. И моей тоже… Сашку – философа ты доломала, и не его одного… Вот и выходит, что самая что нинаесть, пара мы с тобой. Да… Только ты пострашнее меня будешь!

– Дурак! – кротко бросила она. Но, увидев в зеркале его глаза, осеклась, кинулась уластить, приласкать…

Он молча отнял ее руки от себя. Оделся, собрался.

«Продает, сволочь!» – подумал, глядя на нее с порога, и коротко бросил:

– Я позвоню… Жди дома.

4

В кресле сидела «мартышка». Симпатичная, лет двадцати. Одета фирменно, можно поработать.

Борис Сергеевич (да, да, именно Сергеевич, он фамильярности не позволял, у нас все профессий почетны) смотрел на голову своей клиентки, как стратег, обдумывающий план предстоящей битвы. При выборе прически он учитывал не только фактуру волос, их цвет, внешность, но и принадлежность клиентки к соответствующей категории в классификации, созданной им же самим. «Мартышками» были случайные клиентки, записавшиеся в очередь за несколько дней, «мадамы» – уважаемые им самим, приходящие по договоренности, обеспеченные значительно выше нормы. «Поднебесные» – означали близость к сильным мира сего, требующие максимального внимания, зато и оставлявшие захватывающие дух чаевые.

Надо сказать, что беззаветно любя свою работу, Борис Сергеевич презирал практически всех клиенток, всех разрядов. Он давно понял, что волосы для женщин – это то же, что ум для мужчин. Но свои эмоции он прятал глубоко. Внешне Борис Сергеевич был само обаяние. Высокий, полный, с шапкой некогда золотистых кудрей и доброжелательной улыбкой, А как он мог ублажить своих посетительниц. Хороший инструмент, импортный лак, невиданный ароматический шампунь, специальные бигуди и химические составы. Понятно, что всем этим его снабжали не со склада. Сам покупал, на свои. Но расходы подобного рода увеличивали доходы. Ну как не бросить лишний червонец («червячок» по Борису Сергеевичу) в оттопыренный карман, пришитый на животе его нейлонового халата. Особенно после таких профессионально-нежных пассажей с волосами, легкого массажа, приятного разговора. И, главное, увидев свое отражение в зеркале.

Борис Сергеевич стандарт не гнал. Прически он изыскивал в модных журналах, западных альбомах. Даже в кино он не столько следил за сюжетом, сколь головы рассматривая. Но зато, какие прически он делал! Все это обеспечивало ему две вещи, которые он очень любил: деньги и фотографию на доске почета, потому что почет он тоже очень любил.

Не любил Борис Сергеевич, когда его отрывали от работы. Все в салоне это знали – ни-ни, только в экстренных случаях: в связи со стихийным бедствием или визитом жены высокого министерского начальства. Поэтому Борис Сергеевич очень удивился, когда ему сказали, что его ждут двое мужчин и хотят срочно увидеть.

Он стриг и мужчин. Лишняя пятерка? Лишними только клопы бывают, как шутил Борис Сергеевич, деньги – они всегда к месту и ко времени.

Бросив прическу клиентки на половине, он отряхнул халат и вышел в почти пустой холл.

Мужчин было, действительно, двое. Один явно не клиент – стрижен коротко. Лицо полноватое, ранняя седина, крепкие, тяжелые плечи и насмешливые зеленые глаза. Такие в салоны не ходят. Это, очевидно, богатый, но скупой дядюшка. «Уродует себя человек, – мелькнуло у Горина, – с его волосами такой шедевр можно сотворить – все бабы упадут! Костюмчик модный надел, дорогой. А голова… Точно, скупой дядюшка, – решил Борис Сергеевич. – A второй – племянник. Моложе, стройнее, джинсы, куртка. Волосы тоже коротковаты, но уже что-то можно было бы сделать, „Золотого ежика“, к примеру. Это когда все дыбом…»

– Вы Горин? – низким голосом спросил «дядюшка».

«Ничего себе, тон для просителей!» – подумал удивленно Борис Сергеевич.

– Да, – с достоинством ответил он. – Что желаете?

– Мы из уголовного розыска…

Вот тебе и клиенты. «Червячки» в кармашке на животе заворочались, как живые и начали покусывать. Куда бы их, так, незаметненько…

– Э-э-э, по какому, простите?..

– Нас интересует ваш клиентка, – по-доброму поинтересовался «племянник».

«Зубы заговаривает, – зло подумал Горин. – Сначала клиентка, потом – сколько на чай дала, а потом – на какие шиши машина с дачей?»

– Господи, всегда – пожалуйста… Чем могу… А кто именно? – «А вдруг, действительно, только какая-то мартышка им нужна? Продам. Со всеми потрохами. Продам. Только бы знать кого?» – решал без колебаний Борис Сергеевич.

– Вера… Не помните такую эффектную даму лет двадцати восьми-тридцати, – разговор все так же вел «племянник».

Веру Горин помнил. Еще как. Особенно ее последнего спутника. И, поэтому, прежде чем ее «продавать», нужно было все взвесить.

– Вера, Вера, Вера… – быстро забормотал он. – А что мы стоим? Садитесь, мебель у нас прекрасная, из ФРГ привезли. Значит, вы говорите, Вера? Тут, знаете ли, через руки столько проходит, – он пошевелил пухлыми короткими пальцами, – Нет ли у вас, э-э-э….

– Есть! – молодой протянул ему фотографию.

Тянуть дальше некуда.

– Советская милиция … она всегда… Она все… Позвольте? – разумеется, она. Как ему ее не узнать? Сам сосватал опустевшую на три года квартиру одной «мадам», которая уехала за границу. Имел с этого навар в тридцать рублей ежемесячно. Про квартиру они могут знать. Это уже ее новый сожитель снял. А про него? Нет, очевидно, если не спрашивают. Инженер сказала. С таким взглядом только под мостом, на большой дороге инженерить!

Горин решил, что нужно делать.

– Вы узнаете? – поторопил второй.

– Почему же? Узнаю, как же… Причесывал, да… Очень интересная дама. Вот только она у вас здесь брюнетка, а я ее не так давно осветлил. Изволила желанье блондиночкой стать.

– Давно? – спросил первый.

– Да не так… Недели полторы-две…

– А это лицо вам не знакомо?

Вот оно! С небольшой фотографии на него глянул колючими глазами «инженер». Про прическу его лучше не говорить. Борис Сергеевич догадывался, где так стригут. А молчать нельзя. Нельзя молчать…

– Видел. Вроде, новый муж ее.

– Когда?

«Господи, молодой, а ум такой привязчивый».

– Вместе с ней и видел. Он ее встречать приходил к салону. Она еще сказана, что собираются, как потеплеет, ехать отдыхать, – последнее Борис Сергеевич добавил уже от себя.

– Перед отъездом не обещала зайти?

– Не говорила. Может, и зайдет. Если эта дама вам так нужна, могу дать адрес. Она, когда от старого мужа ушла, квартирку стала снимать. Вот и посоветовал, не судите строго, Клиентка уезжала…

Молодой уже достал блокнот и ручку.

Горин продиктовал. Адрес. Про телефон он решил «забыть».

Когда они ушли, Борис Сергеевич присел на кресло. Руки слегка дрожали. Потом, вспомнив глаза «инженера», он решился. Быстро сбросил халат и выскочил из салона на улицу. В кабинете у телефона всегда люди. А при этом разговоре свидетели не нужны. Вот и автомат. Как истый москвич, наученный горьким опытом, он не стал опускать монету. Услышал гудок, стал набирать номер, ничего-ничего, все волки будут сыты. Милиция получила адрес, а два-три слова успокоят Веру с «мужем». И кто узнает о звонке?

Пусть они между собой сами разбираются. …94…В трубке послышались длинные гудки. Борис Сергеевич, было, изготовился опустить двушку («семишничек» по-старомосковски). Но в этот момент дверь будки распахнулась и его руку кто-то перехватил. Он раздраженно повернулся и мгновенно обмяк. На него насмешливо смотрел «дядюшка».

– А про телефончик вы промолчали… Придется, видимо, некоторое время нам побыть вместе.

– Что вам надо?? – сделал слабую попытку к сопротивлению Горин.

– Удержать вас от неверного шага. Да и клиентка, наверное, соскучилась.

– Я не могу позвонить по телефону?

– Туда – нет! Вы же Веру хотели предупредить?!

– Почему вы думаете?

– Проверим! Если ошиблись – принесем извинения…

«А если не ошиблись…» – Бориса Сергеевича даже затошнило от страха.

– Ну что, пошли достригать? – предложил Астахов.

Борис Сергеевич вошел в зал…

Через полчаса «мартышка» с удивлением смотрела на свою голову. Но, решив, что это последний писк моды, она было хотела, как обычно, сунуть десятку в заветный кармашек. Но Борис Сергеевич отпрыгнул от нее, как от зачумленной.

– Вы что? – он закричал возмущенно высоким голосом. – С вас пять двадцать семь. Вот четыре рубля семьдесят три копейки сдачи!

5

Ужасный день, какой ужасный день! Как все нелепо. Почему так неуютно на мягком сиденье удобной машины? И совершенно безразлично, что рядом сидит молодой симпатичный мужчина. Нет сил даже сказать что-нибудь, потребовать объяснений….

Нужно прийти в себя. ТАМ не будет времени. Надо сделать так, чтобы все поняли – она тут ни причем. Этого не может не получиться! Ведь ТАМ с ней будут говорить мужчины, а разве они могли когда-нибудь ей в чем-либо отказать?

Странно, только собиралась выйти, уже оделась, как звонок в дверь. Открыла – на пороге милые молодые люди. Думала, зашли по ошибке. Но они предъявили всякие бумаги, стали искать Николая, обыскивать. В ее сумку и то заглянули.

Неужто ТАМ узнали про пустырь? Как? Ее же никто не знает! Нет, нет, не может быть. Все Николай. Зачем он был нужен? Мало мужиков?

С детства она завидовала тем, кто мог что-то делать так, как никто другой. И ненавидела. Но талантливый щедр и силен. А значит выше. Выше ее? И это стерпеть? Тогда она ненавидела их всех еще сильнее. Федор? Зина? Они талантливо человечны, и было приятно видеть, как их корежит от ее жестокости. Какое невыразимое наслаждение – ломать, топтать чужое «я», упиваясь безнаказанностью, потому что тот, кого ты топчешь, порядочнее тебя, и от сознания этого, хочется топтать его еще больше, пьянея от духовного садизма.